Великая стена

Сатирическая повесть
Вместо эпиграфа
Несет своенравная Кубань мутные свои воды в безбрежные моря. Мчатся тучи в неведомые дали. Шальные ветры устремляются в просторы необъятные. И ничто не стоит на месте. Все в этом суетном мире проникнуто ожиданием нового. И человек: пока дышит - надеется, вперед устремляется. Вот и губернатор наш, Очумелко, туго подпоясавшись красным поясом, ведет свой народ, ослепленный любовью к Батьке. Ведет уверенно, по- ленински: шаг вперед, два шага назад. Ну, и что? Движение тоже разное бывает. Раки, например. Лишь бы двигалось...

1

Накануне губернаторских выборов доверенные лица кандидата в депутаты, некогда опального предисполкома Очумелко, обвиненного в поддержке ГКЧПистов, решили краешком глаза заглянуть в завтрашний день своего выдвиженца. И помочь им в этом могла ясновидящая из захолустного хутора Хмельного. Всю свою долгую, нелегкую жизнь баба Луша предсказывает судьбу... Мелькнет у нее видение, а потом мельки эти в скором времени сбываются. Она указала, где скрывает любимую несушку Нюрку соседки, старой учительницы Марьи Антоновны, предугадала трагическую судьбу поросенка Федьки. Как на ладони увидела печальную участь коровы Муськи, колхозного бугая Прошки и драчливого гусака Степки. Перед приездом незваных гостей пес ясновидящей выл не своим голосом и все на калитку бросался: будто черти на нем катались. К вечеру заявились к бабе Луше человек двадцать. Веселые, говорливые. А как увидели хозяйку подворья, так и сникли. Обыкновенная старуха. Маленькая, щупленькая. Морщинистое лицо, жилистые руки. Какое уж там с нее пророчество?! Сама себе, небось, не рада. Баба Луша приветила незнакомцев, как могла, и с ходу за дело. Вы, говорит, люди добрые, за скотину узнать хотели или зверь домашний покоя не дает? Ничего не сказали ходоки, только переглянулись в недоумении. А потом развернули цветной плакат и стоят перед ним чуть ли не по стойке "Смирно!" На плакате том красовался холеный, с хитроватыми глазками, дядька. "Хорошая скотина, - подумала старуха. - Мордень разъел". - Лукерья Ильинична, миленькая, успокойте наши души. - Одна из доверенных лиц кандидата в депутаты указала глазами на портрет Очумелко. - Посмотрите на этого человека. Может, что увидите? Это очень важно! Его вся Кубань, как бога ждет. Как спасителя. Никто так не любит кубанское село, как Майдан Кондратыч. Сам из деревенских, он знает, что по чем: и как навоз пахнет, и как курица квохчет. И свинью от коровы с закрытыми глазами отличить может. И ягоду-малину от волчьей, и сорняк от полезной травы, и клопа-черепашку от жука колорадского. Настоящий сын земли. - Я ж, деточки, только худобине предсказываю, - огорошила гостей старуха. - Она тварь жалкая, беззащитная. А о человеке один господь правду знает. - Ничего, мы не обидимся! Кого увидите, тот и будет. - Ну, глядить, - предупредила ясновидящая. Долго всматривалась она в розовощекое лицо на плакате. Будто переглядывалась с картинным здоровяком. "Неужели ничего не увидит?!" "Если и увидит, то какую-нибудь хреновину". "Говорит же, что на человека глаз у нее не наметан" "Для такого дела можно и поднатужиться". "При желании и в черте ангела узреешь," - перешептывались собравшиеся. - Та-ак, - оживилась ясновидящая. - Кого видите?! - не выдержала бывшая партноменклатурщица Лера Лягушко. - Облако вижу. Черное-пречерное. - Нормально! - захлопал в ладоши хронически непроходной кандидат в депутаты Законодательного Собрания Муздыкало. - Темные силы на Кубань прут. - Ага, ктось появляется, - всматривалась изо всех сил ясновидящая. - То ли баба, то ли мужик... Багряный весь. Какие-то вихри. Видать, грешник большой дядька ваш? - Что вы, бабуля?! - заплакала партийная газетчица Лиляна Писунова. - Майдан Кондратыч святой. За народ переживает, как за самого себя. Голова уже седая от думок. Баба Луша зажмурилась. - Черта волосатого вижу! С рогами... Команда побледнела. - Я же говорила, токмо скотине предсказываю. Ее одну и вижу. - Ясновидящая трижды перекрестилась: "Спаси от антихриста! Спаси от окаянного!" - оправдывалась ясновидящая.

2

С тех пор, как Очумелко "рулит" Кубанью, он живет, словно в чудовищном сне. Врагу не пожелаешь. Иногда ему кажется, что дюжина чертей выскочила из преисподней и тянет, тянет его в ад кромешный. Он все чаще ловит себя на мысли, что злые силы задумали извести его. Батька, надо отдать ему должное, сражается с нечистью изо всех сил. Подобно воеводе, ведет он бесстрашное свое войско на штурм незримой, и тем самым втройне коварной, вражьей стены, построенной демократами-сионистами из кризисов и потрясений, катастроф и предательства. Местные национал-патриоты называют Очумелко кубанским Спартаком, а жители сельских районов "недремлющим оком". И это сущая правда. Гроза христопродавцев и ночью покоя не ведает. В полночь, когда день Октябрьской революции еще только вступал на землю сонной Кубани, губернатор проснулся в холодном поту, икая от переохлаждения. Его трясло и колотило. Какая-то неведомая сила бросила к книжной полке. Рука невольно потянулась к "Что делать?" и "Мертвым душам". Другая схватила "Майн кампф". "Не то! Все не то!" Очумелко выхватил сочинения Ленина, и прижимая их к груди, метнулся к письменному столу, бормоча что-то про революцию и очередные задачи кубанской власти. Перед его воспаленными от бдительности глазами встал рабочий кабинет вождя мирового пролетариата. Внутренний голос Батьки, всегда готового к смертельной схватке с врагом, решительно запел торжественно: "Это есть наш последний и решительный бой!" "Ни хрена! - воскликнул губернатор. - Мы еще повоюем!" Приняв позу Ильича, склонившегося в раздумье над листом бумаги, он принялся сочинять воззвание к гражданам Кубани. "СЛАВЯНЕ! БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! ЗЕМЛЯКИ! ПРОСНИТЕСЬ, НАКОНЕЦ! ОГЛЯНИТЕСЬ ВОКРУГ. РОДИНА В ОПАСНОСТИ. ЭТО ГОВОРЮ ВАМ Я, ВАШ БАТЬКА! ЗАБУДЬТЕ О ЗАРПЛАТЕ И ПОСОБИЯХ, ПЕНСИЯХ И ЛЬГОТАХ. ВСПОМНИТЕ О КОРНЯХ СВОИХ, О ПРЕДКАХ. ВРАГ НЕ ДРЕМЛЕТ: ОН КАК СТЕРВЯТНИК ВЫСМАТРИВАЕТ, ГДЕ ТОНКО У НАС И РВЕТСЯ. ПРЕДАТЕЛИ И ХРИСТОПРОДАВЦЫ ИДУТ НА НАС ЧЕРНОЙ СТЕНОЙ, КАК КРЕСТОНОСЦЫ. НО КУБАНЦЕВ ПОХОДАМИ ЭТИМИ НЕ ИСПУГАЕШЬ. НЕ ВПЕРВОЙ ЛЕЗУТ К НАМ ВСЕ, КОМУ НИ ПОПАДЯ. ЧЬИ ТОЛЬКО КОСТИ НЕ ГНИЮТ В ЗЕМЛЕ НАШЕЙ ПЛОДОРОДНОЙ, А ВСЕ НЕ ВПРОК НАУКА. ЧТО Ж, ВИДАТЬ НЕ ВСЕМ ЕЩЕ ЗУБЫ ПЕРЕСЧИТАЛИ. СОЗДАВАЙТЕ ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ЯЧЕЙКИ И КРУЖКИ, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ В ОТРЯДЫ И ПОЛКИ. СТАНОВИТЕСЬ ПОД МОИ ЗНАМЕНА И ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ. ЖИВОЙ СТЕНОЙ ПРЕГРАДИМ ПУТЬ КАРТАВОЙ СВОЛОЧИ И ЗАЩИТИМ НАШИ СВЕТЛЫЕ ИДЕАЛЫ. ВАШ БАТЬКА". Все эти стены, народная оборона и прочие меры безопасности - дело не одного дня. Пока суть, да дело, решено было на крыше краевой администрации установить колесо обозрения - "Хитрое колесо", как окрестили главный наблюдательный пункт губернатора газетчики. Его самое зрячее око. Рабочий день Очумелко теперь начинался с осмотра бескрайних просторов Кубани. Он не просто обозревал дали необъятные, а словно матерый зверь вынюхивал воздух, пропитанный, нашпигованный дурными запахами. Чем дальше видел, тем сильнее ненавидел все, что рядом: город, в котором расплодилось как собак нерезаных общественных организаций, партий и движений, несущих в себе протестное начало. Мэрию, роющую ему яму. Когда влезал он на свое колесо и садился верхом на белого, в натуральный рост, жеребца, то чувствовал себя не иначе как Наполеоном. Так и хотелось закричать: "Патриоты! На вас смотрит вся Кубань!" И показать в сторону продажного Кремля дулю.

3

С того дня, как несет губернатор нелегкий свой крест, в его вотчине то и дело свирепствует стихия: наводнения, смерчи, ураганы, засуха. Прибавьте к ним скандалы и недоразумения всякие. - Наводнение! Эка невидаль! - кипятился он на экстренном совещании. - Затопило, подмочило, засосало... Что там еще? На то и вода. У природы, как мне доложили, плохой погоды не бывает. А если и случаются у нее промахи, то при желании их всегда можно повернуть во благо. Страна нынче корчится от засухи, жарится, как черт на сковородке, а у нас настоящий оазис: воды - захлебнись. Да с головой на плечах при таком богатстве озолотиться можно. И на казачество хватит, и на патриотизм, и на борьбу с сельхозвредителями. На все! Что я предлагаю. Перекрыть на соседних границах реки и речушки, каналы и плотины. Вплоть до болот и омутов, словом, все, что мокрое. Нужно обезводить соседние территории и начать торговать водой, посланной нам с божьего плеча. Надо создать дефицит воды и на неуправляемых территориях, которые под началом предателей русского народа: в Северском районе, Белореченском и Усть-Лабинском. Заодно и Горячий Ключ прихватить можно. - Майдан Кондратыч, там же источники подземные, - несмело заметил десятый помощник губернатора. - Заткнуть! - рявкнул Очумелко. - Как где, так сообразительные, а как заткнуть что вовремя, ума не хватает. - Заткнуть-то мы заткнем, перекрыть перекроем, однако, скандал подымут на всю ивановскую, - почесал за ухом председатель правительства Главснабов. - Скандал?! - подскочил Батька. - А когда у нас воды затопись-захлебнись, а у соседей сушняк - это вам не скандал?! Скандал, дорогой председатель - это для тебя, простого смертного. Да пойми ты, дурья голова, мы два зайца убиваем: рынок развиваем и гуманный шаг совершаем. Шоб не ляскали потом грязными языками, будто Очумелко горой стоит на пути всего нового. Оно хоть и говорят на каждый роток не накинешь платок, иногда кое-кому глотку заткнуть не мешает. К местам затопления нужно проложить трубы и вывести их на обезвоженные территории. Пусть пьют кубанскую водицу хоть до уссыку. Пьют, а денежки отстегивают. Вскоре в местных газетах появилось сообщение пресс-центра краевой администрации о том, что в соседних территориях совершены диверсии, направленные против мирного населения и сельхозугодий. Первой на помощь пострадавшим пришла братская Кубань. На обезвоженные вредителями земли пошли спасительные кубометры воды. И несутся эти кубометры под чутким руководством губернатора Очумелко.

4

Майдан Очумелко убежден, что само по себе ничего в жизни не происходит. На все есть причина. Что касается Кубани, так здесь причина давно известна: ненависть. Лютая ненависть ко всему коренному. Все, кому не лень, от жидовских газетенок, до вредителей кубанской нивы, исподтишка подтачивают наши могучие славянские корни. Когда такое бывало, чтобы клоп-черепашка, повыздох бы он, проклятый, не отрывая нахального рыльца, сжирал все под чистую? Ни в одной стране мира, даже самой задрипанной, скотина эта ненасытная даже не притрагивается к пшеничному зерну. С голоду пухнет, а рожу воротит. Почему именно у нас сжирает она самое ценное, что есть на Кубани? Дураку понятно: не ветром сюда занесло тварь эту. Клоп-черепашка - коллективный продукт сионистов. Это же как надо ненавидеть казачий край, чтоб так надрессировать, так науськать безмозглого клопишку, что он похлеще ига татарского все уничтожает на своем пути. Но на этой подлости враги не успокоились. Они засылают к нам своих агентов-разведчиков на самолетах, вертолетах и прочих посудинах под видом миллионеров-путешественников. Прилетал тут недавно один на воздушном шаре. Черт его занес к нам на Кубань, где своих вредителей хоть пруд пруди. Что он там тащил в своей корзине-разведчице, поди теперь разберись. Что-то тащил, раз приперся в такую даль. История в скором времени расскажет и носом ткнет. Я хоть и прикинулся рубахой-дядькой, бурку с шашкой ему подарил, хлеб с солью под нос сунул, но меня-то не проведешь! Не знаю, как вы, а я каждую минуту начеку. И так каждый должен: во сто глаз смотреть и видеть. А патриот, так тот и сзади иметь их должен. Скоро весь мир узнает, что мы тоже не пальцем деланые и на всякий сионистский яд у нас свое противоядие найдется: казачество, Отечество, Патсомол. Я, в конце концов! Тогда и посмотрим, чья возьмет...

5

В какой день и час Майдан Очумелко невзлюбил сионистов, толком никто не знает. Он и сам вряд ли скажет, ибо это, как зараза: прицепится нежданно-негаданно и хоть ты умри. Чувство патологической ненависти к ним зрело в нем постепенно, как вызревает поздний плод. Порченный, правда, но все же плод. В этом чувстве, пронизавшем все его нутро, и лучшие годы Майдана Кондратыча, потраченные на строительство сытного будущего, и поверженная любимая партия. И политический приговор, вынесенный ему бесовским режимом - все это слилось в черную полосу без конца и края. Пройдя-таки свой тернистый путь, некогда отверженный советский функционер Очумелко въехал в столицу Кубани на белом коне, так и не изменив своим убеждениям. Не успел он с коня слезть, а черная полоса тут как тут. Чернее прежнего. Висит над его землей, как мрачный саван. Как "дамоклов меч". Как проклятие. Нет, это не стихия. Это - вражьи тучи, горькая примета поистине окаянного, бессовестного времени, сотканного из предательства и равнодушия. Губернатор убежден: у коренных жителей ума не хватило бы на подлости и козни всякие. Повсеместное вредительство, дефицит патриотизма, низкие урожаи и прочие бедствия, омрачающие его твердую, уверенную поступь - это преднамеренный и коварный замысел врага. Именно жидовствующие и с прожидью проходимцы, маскирующиеся под своих, стали прорехой на здешнем славянском человечестве. Кто, если не он, раскроет глаза народу?! Ему самой историей определено являть собой пример настоящего патриотизма. Объявлять беспощадную войну чужеземным злыдням, бороться против американизации Кубани. Бороться, не покладая рук и не склоняя головы. Бетонной стеной готов он стоять перед наглым натиском мракобесов. Им спусти, так они казачий края в гетто земли обетованной превратят. До чего ушлые, подлюги, спасу нет! Скользкие. Хитрые. Жадные. И не уследишь за ними. Только выгонишь с теплого местечка, глядишь, уже в другом пристроились. С метлой или лопатой, в свинарниках и коровниках их не увидишь. Боговым детям, мол, не положено. А дудеть в одну дуду с мировой закулисой - положено?! Как пить, жрать, так все кубанское, а как дутая свобода, да бесхребетная демократия, так чужеземная. А накось те, выкусите!..

6

Более полутора тонн застоявшихся мозгов, презрев непогоду, стеклось в бывший Дом политпросвещения на Форум интеллигенции для патриотической накачки. Чем только не провонял этот главный матюгальник красного пояса! Экстремизмом и патриотизмом. Казачьей авантюрой и политической конъюнктурой. Лицемерием и национал-шовинизмом. Кого только не слышали за многие годы его монолитные стены, поседевшие от тупости чиновников и дурости политиканов. Народу нагнали видимо-невидимо. А почему бы не собраться в добровольно-принудительном порядке по зову самого Батьки?! Чай, не холопье съехалось с городов и весей умирающей медленной смертью Кубани. Все главы да председатели, редакторы и директоры, атаманы с президентами... О народе горевать, ходить в самую его гущу - это вам не коров за титьки дергать. Похороны кубанской культуры начались с демонстрации фильма, специально снятого к Форуму. Это был даже не фильм, а клоака. Будто специально все в нем в зловонную кучу собрали и себе же на голову вывалили. Как на помойку. Мол, ешьте, товарищи интеллигенты, хоть подавитесь! Все тут было: и рожки с ножками, оставшиеся от здешней культуры, и фривольные сцены про "это" (как же без них-то?!), поголовная наркомания и детская беспризорность. Горькие слезы бывшего директора полусожженного Дворца культуры камвольщиков и кладбищенская тишина в городских парках. Делегатов бросало в озноб от шокирующих сцен обыденной жизни, а автор киношока Врунов продолжал и продолжал окунаться с головой в зловоние, увлекая за собой тысячный зал... Нагая дева, совсем юная, однако падшая, в бесстыдной позе стояла у парадного входа в частный публичный дом и зазывала клиентов. Голову жрицы любви венчала корона с гербом Кубани. Увидев усатого оператора с кинокамерой, девчушка подбоченилась и давай спивать казачьи частушки, как будто только этом и занималась всю свою недолгую веселую жизнь. Ее тугая, пшеничного цвета, коса расплелась, разметавшись по упругой груди. Опрокинув поднесенный администратором "веселого заведения" стакан самограю, обнаженная казачка, придерживая сверкающую корону, пустилась в пляс. Не удержался и режиссер, увлеченный красоткой, и кинооператор с осветителями. Так и плясали все вместе до самого входа "у нумера". Сказать, что культура умерла окончательно и бесповоротно - язык не повернется. Она хоть и голая, но все же живет. В ком-то поет, в ком-то пляшет, или играет. А что голая, так на то она и культура. Ею ведь не набьешь пузо, на зуб не попробуешь. Понятно, какую песню пел автор фильма, но народ-то в зале понял, что ее, культуру, встречают по одежке, или без таковой, а провожают по существу: то ли она в массах драгоценными крупицами рассыпана и являет собой народный дух, то ли ее нет. Третьего не дано. Сюжет фильма показал, что культуры на Кубани все еще с избытком, надо только повнимательнее присмотреться. Завсегдатаи притона выбивали "Казачок" с "Гопаком" и "Кадриль" с "Камаринской". Девки все дебелые, сельские безработные: у таких и души нараспашку, и телеса. Все-то в них русское, от корней идущее. Тяпнув по стакану - другому, "артистки" спели "Рябину кудрявую", "Варенички" сбацали и "Березку" станцевали. Хотели было "Лебединое озеро" изобразить, да начальство не позволило. Сам директор постыдного заведения каждую "лебедь" взашей толкал, грозясь лишить премиальных за кощунство над бессмертной классикой. Мужская половина "интеллигентного" зала чуть ли не хрюкала от возбуждения и восторга, а президиум во главе с батькой Очумелко фыркал и плевался. Авторы фильма так долго смаковали фривольные сцены, снятые в номерах, что коллективный лоб Форума покрылся испариной: то ли от стыда, то ли от воспоминаний о былой молодости. Женщины стыдливо прикрывались платочками, а более демократичная часть зала от души хохотала и даже аплодировала за оригинальный взгляд на культуру. Хоть и оставшуюся без портков, однако, не утратившую истоков народного творчества. Если телевизионщик пытался провести некую параллель между пышащими здоровьем и молодостью женскими телами и медленно умирающей кубанской культурой, то параллели не получилось. Ибо первая - манящая и притягательная, словно магнит, не имела ничего общего с пожухлой, дышащей на ладан, интеллигенцией, а вместе с ней и массовой культурой, к которой так привыкли власти предержащие. Когда народ из Домов культуры и клубов днями не вылазил, когда пели и плясали без устали целыми районами. Когда песня и строить, и жить помогала. Ежели было бы так и сегодня, глядишь, меньше умничали бы, да недовольства всякие высказывали. "Лихое время разобщило народ, отучило от коллективизма. Люди разучились радоваться самому малому. Раньше, не имея ничего за душой, они, тем не менее, были богаты самой душой. Теперь же человек человеку не друг, товарищ и брат, а сами знаете кто: кубанский куркуль. Нынче открываются двери не клубов, а непристойных домов и притонов, игорных заведений и сионистских центров. Нас научили трахаться без меры и объегоривать друг друга, как это принято в так называемом демократическом, со звериным оскалом, буржуазном мире" - голос диктора за кадром умолк и в притихшем зале зажегся свет. Пока народ приходил в себя, губернатор, окинув зал подозрительным взором, встал, кашлянув пару раз для острастки, и продолжил мысль диктора. Чем больше Очумелко говорил, тем больше входил в раж. Задержав цепкий взгляд на одном из делегатов, вернее, на его лице, он замер: Батьку словно пригвоздили. Потом его всего передернуло, перекосило. И вдруг, как поперло, как понесло! Три часа кряду поносил он интеллигенцию, пожирая пришибленный зал хищническим взором. Многим казалось, что на глазах всего зала, а главное - Батьки, у них вырастает нос, тяжелеют губы и хитреет лицо. Одна дамочка, не выдержав пытливого прищура, лишилась чувств. А когда пришла в себя, то сидела тихо-тихо, как мышка, до скончания гневной тирады. Украдкой бедняжка ощупывала свое бескровное лицо, стараясь не встретиться взглядом с оратором. Были в зале и те, кто хихикал, или говоря на сленге, "тащился" с батькиных "приколов", способных кого хочешь довести до нездорового экстаза. Чем больше он говорил, тем больше казалось что еще немного, и он вытащит из-под полы автомат и начнет косить всех, кто неспособен так же как он, до изнеможения, любить Кубань, а заодно и его самого. Вспотев от натренированной ненависти, местами доходившей до истерии, Очумелко, переведя злой дух, подвел итог своего выступления. - Придет время, когда все, кто толкает народ в пропасть, будут болтаться на платанах в центре города. А люди, настоящие патриоты, выстроятся в длинную очередь, как когда-то у Мавзолея, чтобы подойти и смачно, от всей души плюнуть в предателей и бросить в них камень. Или когда врагов своих кубанцы будут гнать палками по Красной, до самой окраины, и сбрасывать с Яблоновского моста в Кубань, которая понесет потом этих лжепророков и сионистских мудрецов на свалку истории. Вот тогда мы смело сможем сказать всему миру, что свое дело мы сделали. А если постылые, цепляясь грязными руками за воздух, будут умолять о помощи и пощаде, сердце наше не дрогнет. Я первый крикну им, а кричать, вы знаете, я умею: "Догавкались! Дохитрились! Дообещались! Теперь не взыщите!" Вот так будет! Тем, кто не сможет утонуть и спасется по собственной дурости, будут ходить-слоняться по кубанской земле, как неприкаянные, оплеванные народом и отторгнутые самой жизнью. Они будут умолять повесить их рядом с теми, кто удостоен такой чести. Но я буду неприклонен. Пусть шатаются по белу свету, не нужные ни себе, ни людям. И это будет их Божьим Судом. Мы предадим этих умников забвению еще при жизни. Зал бурно аплодировал, особенно первые ряды. Губернатор, вытерев платком следы психоза, белевшие у краешка губ, с чувством выполненного долга уселся на место и принялся обстреливать зал глазками-буравчиками. Еще не остывшую трибуну с налету оседлал ездок рангом пониже. - Дайте нам время! - требовал зам. губернатора по духовно-душевным вопросам. - И мы покончим с заразой, разлагающей наш революционный кубанский дух. С чумой, пустившей ядовитые слюни в народное тело. Дайте время, и мы оздоровим его. Мы возродим на Кубани здоровый образ жизни: с субботниками и декадниками, соцсоревнованием и трудовыми вахтами. Мы вернем людей на Доски Почета, повесим на них вымпелы и значки ударников. Мы покончим с сексом. Вы забудете, что такое проституция, порнография и сауны для однополых. Мы всколыхнем огромный пласт народной культуры, которая своей массой раздавит чужеземную". И ему не могли делегаты отказать в аплодисментах, ибо без них столь представительное собрание и в самом деле смахивало бы на траурный митинг. Правда, по-настоящему оживилось оно тогда, когда один из периферийных ораторов, вырвавшийся на большую публику, с ходу обругал всех суками позорными, козлами вонючими и псами кудлатыми. В рядах дружно загоготали, многозначительно переглянувшись, и пожав плечами разразились рукоплесканием, дабы вывести самоих себя из конфуза. С подобным сравнением станичный оратор явно погорячился, ибо большинство холеных, самодовольных дамочек, увешенных мехами и брюликами, интеллигентно жующих в перерыве бутерброды с паюсной икрой, суками не назовешь. Ясное дело, переживают они за судьбу враз обнищавших стариков, так и не понявших за что их обманули, за горькую долю неприкаянной молодежи, за униженную и оскорбленную культуру... От того, видать, аппетит у них отменный. Хотя сука, самая что ни на есть настоящая за щенков своих глотки перегрызет, последними соками их вскормит, на ноги поставит, пищу добывать научит. А псы кто? Нормальный пес разве позволит добро со двора унести, а дерьма набросать? Или чужому на свой забор ногу задрать, на сучонок своих попрыгать? Как бы не так! Предки имели право на подобное сравнение. Они за одну погубленную душу, или обесчещенную, святыню поруганную рать подымали и таких чертей давали незваным-непрошенным, чтоб не повадно было зариться и рот разевать на чужой каравай. Ну, а козлы кто? Козел - стаду своему вожак. Тропу грудью пробьет, к водопою приведет, пастбище отыщет, от непогоды спрячет и об опасности предупредит. Бывалый козел - волка на рога посадит. Главный хоровик всех кубанских времен и народов Григорий Хазарченко призвал форум встать в тысячеголосый хор и спеть заздравную кубанскому правительству и его главе Очумелко, которые спасут и культуру тутошнюю, и души наши порочные. Живой монумент станичного фольклора запрягал зал, как опытный денщик, и гнал его прочь от губительной действительности в ряженое прошлое. Главарь краевого елевидения Врунов был избран председателем Форума, где и присягнул на верность генеральной линии руководства. Патриотическая накачка прошла без сучка, без задоринки, как и планировалось свыше. Отсидели, отхлопали, отморгали и разошлись каждый при своем мнении. Кто-то унес в душе батькин племенной патриотизм вкупе с махровым провинциализмом, а кто-то подался налегке, потому как уносить нечего было: ни уму, как говорится, ни сердцу.

7

Дом писательских союзов для неискушенных по-прежнему являет собой неприступную крепость душевной инженерии, за каменными стенами которой таится почти полное бездействие с оттенками безысходности. Без малого полвека население этой цитадели - и искрой божьей отмеченное, и графоманствующее - усердно ваяло литературный памятник своему времени, а заодно и самим себе, вылепленный с особой преданностью и обожанием, как требовала того эпоха мифов и вымыслов. Мысли и чувства сочиняющих сходили с их душ при помощи посторонних и для посторонних, но только не для себя, не для самого художника. С целью, с преднамереньем. Вовсе не оттого, что душа просто жила, дышала, а потому, что заказывалось сверху, из высоких кабинетов. Будто всемогущий дьявол обласкал сразу всех пишущих ядовитым языком и они обездушились, потеряв богом данное художническое нутро. Генералы от литературы и их адъютанты давили внутренний голос творца, как клопа, с наслаждением и хладнокровием размазывая его по поверхности окаянного времени. Литературные чины и званья армия писателей, почти что одинаковых как внешне, так и внутренне, любила и боготворила. Художников слова загнали в стойло, началась пресловутая идеология рабства. Но писатели-рабы были довольны и с радостью сочиняли для своих господ велеречивые вирши. Инженеры человеческих душ забывали о собственной, о том, что секрет настоящего художника заключается в непрерывной, бесконечной музыке в душе и сердце. Сознательно, а порой и по недомыслию, заглушая ее и добровольно-принудительно убивая, они насильно делали из себя писателей, не являясь таковыми. В сознании их и душах текло нечто мутное, невысказанно-недосказанное. Писателя делали сверху, лепили и облицовывали все, кто имел на это право. Лепили долго и небезуспешно. Те, в свою очередь, не только не каялись за проданные умы и души, но и не отвечали чудовищной лжи. Честолюбивые, и в то же время восторженно-слащавые, мастера и подмастерья едва успевали получать заказы от партийного двора. Лирики и трагики, реалисты и фантасты - все, дабы подольше остаться "на плаву": целовали руки вельможным мужам, только бы не отняли возможность замолвить словечко, пусть даже с чужого голоса, лишь бы подпустили к читающим массам. Литература советского периода - сплошное празднословие, с бесконечными, утомительными призывами и лозунгами. Изначально порочный, зараженный смертельным вирусом, режим явил собой роковую болезнь духа нескольких поколений писателей. Старинный писательский Союз по количеству персонажей ярмарки тщеславия переплюнул самого Теккерея. Особенно в период соцреализма в искусстве и литературе. В Союз этот старались пролезть всеми способами, лишь бы получить возможность заявить всем и вся: вот я, Лакабдин, не Волошин и не Мандельштам, но вы уж запомните, постарайтесь не смешать мою фамилию с чьей-нибудь другой, пусть даже во сто крат ярче моей. И по таланту, и по масштабности, и по предназначению свыше. Литература тоталитарного режима блеснула во всей своей мощи классово-партийной пошлостью, прикрываясь народностью и идейностью. Несколько поколений поэтов и прозаиков, слепо веря в свою историческую миссию, с поразительной легкостью отказались от всего, что являло собой достоинство человека и художника, взамен на славу, признание и известность. Взамен на счастье и благополучие, дарованные бесовским режимом. Известные перемены в российской действительности на стыке тысячелетий перевернули жизнь пишущей братии с ног на голову - все в ней стало ново и непривычно. На первых порах писательский Союз онемел и на какое-то время замер в растерянности, не в силах оценить и осмыслить происходящее. Но потом малость очухался, пообтерся, делая вид, что ничего не произошло и он все также могущ и недоступен. Только вот тоска по хозяину и муштре заедает: служить-то некому, не на кого работать. А на себя, на свою совесть, не приучены. Вот и мечутся мэтры наши олауреаченные в поисках хозяина, былой славы и любви всенародной.

8

Смеха ради, что ли, наслал господь на полусонный курортный городишко литературную музу: мол, дурак не поймет, умный промолчит. И то верно. Народ нынче сам себе не рад, не то что сочинителям всяким. Лет десять назад заштатный городок не удосуживался наряду с уникальными источниками прибавить к ним еще и литературный, бьющий вдохновением с буйной фантазией. А чтобы настоящий писатель в здешних краях объявился, такого отродясь тут не бывало. Климат, видать, неподходящий. Даже кружка графоманов не имелось, где стихоплеты в писатели поиграть могли. И это при всем при том, что хлеба и зрелищ в то время было, если и не завались, то предостаточно. Теперь же, когда люди от нужды больше "зубами думают", нежели головой, не то что кружок, целое отделение литературное открыли. Да, время нынче, что баба плодовитая. Рожает себе без устали и меры отсебятину всякую, идущую от самых низов. Кого только нет сегодня в этом заполошном городке: тут тебе и казаки-разбойники, и национал-патриоты, и коммунисты-сатанисты, и банкиры-рэкетиры... Теперь вот местные бумагомаратели на свет божий вылезли. Все туда же, к Пушкину, пристроиться норовят, душами завладеть. Слышал я, понасочиняли, хоть самосвалами вывози. До чего ушлый народец этот залитературенный! С ходу, с налету увековечивают все подряд, будто конец света. Судите сами. Побрызгал дождь. Обычный летний дождик. Не успели следы его просохнуть, а о нем уже понасочиняли всякой всячины и в моей приемной толкутся: "Дай, глава, денег, книжку выпустить". Ладно бы дождь особенный: в виде святой воды, или удобрений ценных, а то так, мокрота. Ни себе, ни людям. Насвинячил и с глаз долой. Кабы сообщили мне, что дождь последний в этой суматошной жизни, тогда голосите о нем, увековечивайте. Или вот еще. Убили тут у нас казаки старшину милиции. Ну, убили, с кем не бывает?! Ляпнул, небось, лишку, не подумав. Так писаки эти такую антимонию развели, словно самого начальника милиции грохнули. Моду взяли голосить. Наелись мы правды-матки до зуда. Если уж и звонить в колокола литературные, так не о том, кто решил судьбу несчастного, а что ляпнул бедняга сгоряча. Что погубил его собственный язык. И чтоб другим была наука. Я не против писанины, я против бездумного фотографирования. Понапишут всякого-разного, жить не хочется. И хоть ты кол им на голове теши. Несет их, как после слабительного. И куда прет?! Нет бы подумать, чем слово их обернется... Жизнь сегодня подлюшная, согласен. Так придумайте такую, чтоб народ в бой рвался, чтоб жил и жить хотелось. Сочиняйте, коль бог перо в руку вставил. Пока я хозяин этого города, я несу ответственность не только за тела, но и души его граждан. А вы как думали?! Дурное слово - оно ведь хуже пистолета: не только ранит, но и сбивает спанталыку, массовый психоз разжигает. Писаки распалят людей, а я только успевай тушить. Я что, пожарник?! На первых порах я воспринимал игры литературные, как безобидное хобби: мол, пусть люди тешатся. А когда разглядел, прикинул одно место к другому - понял: от этих щелкоперов чего угодно ожидать можно. Писульками своими так и норовят свинью подложить. Пусть не думают, будто одни они у нас умники-разумники. Есть у них младшие братья по перу - газетчики. Пишут не меньше, однако перо перу - рознь. Вот у кого поучиться не мешало! Что бы ни написали - все к стати. Что ни слово, то в яблочко. Ни одной живой души не обидят. Читаешь очередной номер городской газеты и не то что душа - тело радуется. За троих и жить, и работать хочется, а от писателей этих то в жар бросает, то в холод. Ладно бы только в душу со стишками своими лезли, а то ведь в городской кошелек руку запустить норовят. Там и без них рук хватает... Не гоните вы Пегасов, почем зря, господа писатели! Творите для истории. Складывайте стишок к стишку, рассказик к рассказику, глядишь, и дойдет когда-нибудь до потомков: рукописи-то не горят. Творец - он будущим живет, на вечность работает. Вот и трудитесь. Условия для этого есть: никто вам помощью своей не мешает, в душу не лезет, не хвалит и не журит. Словом не помянет, будто и нет вас вовсе. А что еще нужно летописцу?! Только бы на вдохновение руку не подымали. Мурыжить народ сантиментами - дело неблагодарное, к тому же вредное. Есть тут у нас одна поэтесса. Каждую былинку, каждую лозинку в Красную книгу занести норовит. Да что былинку, пень трухлявый к памятникам истории причислила. И хоть ты ее пришиби. Видел я тот "памятник". Времени не пожалел, на скалу "Петушок" со своей администрацией полез. И что вы думаете? Стоит обычный пень мхом поросший, таких по лесу "мильен" насшибать можно. Нет, она к этому прицепилась и целые поэмы ему посвящает. Ностальгией пеньковой весь город перебаламутила. Видите ли, несколько поколений здешних ротозеев мимо него проходило. А ведь могла без душевного надрыва, втихоря, подойти к пеньку тому, сесть на него верхом, как в давние времена и скакать в воображении в юность свою безоблачную. Не рыдать надо по вчерашнему, не марать бумагу почем зря, а смотреть на него как на отработанный временем материал. Теперь только и разговоров, что о пеньке том заезженном. Вот вам и признаки массового психоза. Пожилые люди лезли потом на гору с юностью своей встретиться. Правда, после паломничества от пенька того остались рожки да ножки. Спасибо, "Петушок" по камешкам не разобрали. Никто не против того, чтобы писаки природу здешнюю прославляли: о пеньках с бревнами рассказывали, о лютиках-цветочках, жучках-паучках и клопах-черепашках, только делали это без последствий: не травмируя людские души. Не успели мы лихорадку пеньковую пережить, как судьба еще одно испытание на городок наш наслала - настоящего писателя. С членским билетом, амбициями и ослиным упрямством в придачу глаголить народу истину. Хотел бы я спросить у новоявленного летописца: а нужна ли она сегодня, истина эта? Работы нет, идеи нет, никто никуда не зовет, не обещает... Полгорода бьют баклуши, пьют, как проклятые, неистовствуют и беснуются. А поэтишка тут как тут, только успевает масла в огонь подливать. Недавно на радио вылез, черт его дернул. Битый час пудрил мозги о мерзостях здешней жизни. Поэт-натуралист, мать его за ногу. Обличал, обличал, да, видать, мало показалось. Решил добить доверчивого горожанина сказкой-былью об отрубленной на нашем рукотворном озере голове. И добился-таки своего. Народ все телефоны оборвал: "Чья голова?" и все тут. Да почем мне знать? Милиция, и та ни сном, ни духом. Дернуло же кого-то оттяпать башку мужичку на озере, где молодой прокурор, под видом пикников, следственные эксперименты практикует: дознания проводит, подозреваемых к себе располагает. А иначе как с преступностью совладать? Хитростью только ее и обуздаешь. С чужой головы избиратели к моей подобрались. Людям только дай порвать, был бы повод. Не один месяц катался по городу клубок сплетен. Чего только не плели! И что газета местная сучья. Что ее редактор самодур, кобель и пропойца. Что прокурор взяточник, каких не видывал провинциальный городок за всю историю. Что лучше б я вором в законе был, чем мэром - все больше проку. Что народный судья с моей, якобы, подачи приватизировал кладбище и втихаря проводит судебные процессы над усопшими, сокрывшими при жизни налоги. За что и осуждены посмертно. Что недавно вдрызг пьяные слуги закона устроили на погосте показательный суд. Народ теперь боится хоронить околевших домочадцев, потому как иски по их былым грехам предъявляются ныне здравствующим сородичам, вместе с правом захоронения почивших. Наслушался я небылиц до того, что уши опухли и грешным делом подумал: лучше б мою голову на озере нашли, спокойней было бы. Сгоряча подумал. Такого роскошного подарка я никому не сделаю. И пока она на плечах, я тоже имею право на вымыслы и замыслы, пусть не литературные, житейские. А почему нет? Чтобы сбить спесь с поэта, решил я работенку ему подбросить: к полуторавековому юбилею города-курорта роман-эпопею в стихах состряпать. Чтоб не хуже, чем "Евгений Онегин": о природе и погоде, об источниках, их у нас более двухсот - полромана занять могут, ну, и конечно, о моей любви к городу. На днях подписал я распоряжение о выделении летописцу тонны бумаги, дюжины ручек и обслуживающего персонала в лице литературного отделения. Пусть себе бегают по всей округе и по крупицам факты о юбиляре собирают. Глядишь, и вымотаются к торжествам. Когда-то, после меня, труд этот коллективный, может быть, и увидит свет. Так что, граждане-писатели, легкого вам пера и юбилейного вдохновения. Все остальное, как бог на душу положит. А может, и не положит...

9

Всякий раз, когда сторонники демократов-сионистов "тянули МАЗа" на Батьку, перед зданием краевой администрации собиралась революционно настроенная толпа пенсионеров с красными знаменами и лозунгами: "Лапы прочь от Очумелко!" "Вон с земли кубанских казаков!" "Мы наш, мы лучший мир построим!" "Когда казаки смеются - сионисты плачут!" "Серпом по яйцам, молотом - по башке!" "Да-а, постарел патриотизм, - размышлял Очумелко, посматривая на своих защитников из окна служебного кабинета. - Облысел, сморщился. Стал немощным и беззубым. Что и говорить, старость подлюшная. Живьем съедает истинных сынов земли кубанской. И знамена уже не те: не трепещут на ветру гордо, не зовут вперед. В патриотическом порыве товарищей по борьбе нет былой уверенности, я бы сказал, радости, нет блеска в глазах. Надо что-то делать!" Недолго ломали головы советники губернатора. Да и не стоило ломать их. Новое - это хорошо забытое старое. На том и порешили. Вскоре города и веси облетела новость. Власти решили вернуть комсомол. Правда, обновленный, осовремененный, с новой вывеской, как и полагается в большом деле. Было объявлено, что отныне кубанскую молодежь будет вести по жизни Патриотический союз молодежи (Патсомол). Хватит тотальной американизации. Сникерсов и памперсов. Довольно чужеземной объедаловки. Пора нашей молодежи жить и думать по-кубански. А то додемократизируемся, что волей-неволей штат американский открывать придется. Новорожденных казачат называть Сэмами и Бобами, Биллами и Джонами, хэллокать и чаокать. У нас скоро и дети будут рождаться в джинсах и "Адидасах". До того проамериканились дуралеи наши безмозглые, что уже и борща кубанского от заморского варева отличить не могут. Досвободились, что не знают кто такие Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. О Годунове и Медунове и говорить нечего. Все придется начинать с ноля, с азбуки жизни и первым словом в этой азбуке будет стоять "патриотизм". Нужно вдолбить парням и девчатам, что у них есть родина, которую положено любить и славить. Денно и ношно. Только тогда она ответит взаимностью. А иногда и заплатит. Губернатор вместе с соратниками по партии наклонили как можно ниже комитет по молодежным делам, и хорошенько, по-коммунистически поимев его, как старший младшего, крепко озадачили: хватит ерундой заниматься, пора браться за серьезное дело. Не возродите в молодежной среде похеренный патриотизм - пеняйте на себя. Сметливые комитетчики особо и не противились. К актам насилия им не привыкать. За плечами у каждого большая школа по массовому оболваниванию советской юности. Осталось только бросить клич, наделать шума и дело в шляпе. С легкой руки губернатора забитые двери старой комсомольской школы со скрипом отворились и потянулись в нее первые прилежные ученики. На Форум патриотической молодежи народ согнали с такой поспешностью, как будто на противоположном берегу Кубани стоят вражьи полчища, готовые к штурму народной власти. На первую патриотическую тусовку припожаловали делегации из городов и весей, чтобы во всеуслышание заявить о любви к родному краю. Всюду: в вестибюле и на этажах, и даже в туалетных комнатах витал дух патриотизма. Делегаты с нетерпением оборачивались на центральный вход, откуда с минуты на минуту должен был появиться главный патриот Батька Очумелко. А почетным гостям, ветеранам партии и комсомола, казалось что вот-вот распахнется дверь и в зал стремительной походкой войдет сам товарищ Ленин. Точь в точь, как тогда, на третьем Съезде комсомола. И он появился. Правда, наш, кубанский вождь. "Батька! "Отечество"! Патсомол! - стоя скандировал зал, взмокший от патриотического экстаза. - "Отечество"! Батька! Патсомол!" Поднявшись на сцену, Очумелко стал пристально, с известной долей подозрительности, всматриваться в смущенные молодые лица. Те, в свою очередь, невольно косились друг на друга. Один из самых сообразительных делегатов, по всей видимости, прирожденный патриот, попросил лиц еврейской национальности немедленно покинуть зал. Никто не пошевелился. Тогда, в знак протеста, молодой человек встал и с гордо поднятой головой покинул зал. Пробежав еще раз прощупывающим, словно миноискателем, цепким взглядом по русо-курносым головам, губернатор кашлянул одобрительно и решил, не отходя от наковальни, ковать железо, пока горячо. Пока патриотический накал в зале такой, что хоть сейчас стройными рядами да бравым маршем в бой с предателями русского народа. Публичное выступление хозяин края начал как всегда, не за здравие, а за упокой. Это помогало держать аудиторию от начала до конца в напряжении. - Я пришел, чтобы протянуть молодой смене руку помощи, - начал свою старую песню о главном губернатор. - Чтобы отвести вас от пропасти, над которой все вы не по своей воле склонились и не в силах отступить. Если вы не схватитесь за мою руку, то завтра христопродавцы или столкнут вас в эту пропасть, или превратят в пособников сионистов, мечтающих о нашей с вами погибели. Предатели, маскирующиеся под радетелей всего кубанского, в два счета обведут вас вокруг пальца, вытравят все славянское, и превратят в ванек, не помнящих ничего тутошнего. По залу пробежал легкий мандраж. Несколько делегатов из глубинки нервно заикали. Кто-то вскрикнул. - Враги в России были всегда, особенно на Кубани, - закипал Очумелко, - Продажное сволочье превратило ее в кузницу предательских кадров. Ставка прежде всего делается на молодежь. Но мы не отдадим вас! И не продадим ни за какие деньги. Знаю, - смягчил тон губернатор, - вы любите Кубань, но любовь эта слепая. Мы научим вас любить по-настоящему, по-нашенски. Научим и ненавидеть. Станете патриотами - никто страшен вам не будет: ни демократы, ни курощупы, ни оборотни. А смалодушничаете, сопли распустите, заклюют вас жиды с америкашками. До смерти закормят чипсами, да "Марсами", обезволосят "Понтинами Прови", преждевременно состарят "Пленютидами" и "Понсами", обеззубят "Сениржи", обесполят "Йохимбами" и еще хрен знает чем. - Губернатор хотел было еще резануть по ушам собравшихся каким-нибудь корявым чужеродным словом, да не смог разобрать запись в блокноте. - Короче, - махнул он. - Пора кончать работать на вражескую экономику. Нужно как можно больше жрать и пить свое, кубанское, и подымать тем самым с колен местную промышленность и сельское хозяйство. Вот вам и патриотизм. И мудрствовать не надо.

10

Чего только не довелось увидеть гордым платанам на своем веку. Кого только не пережили они, словно стражи стоящие на стыке времен и поколений. Кого только не слышали. На главную площадь столицы Кубани и сегодня тащится взбалмошный, вечно недовольный народец с единственной целью: выплеснуть поднакопившуюся за годы перемен злость. Замордованные, уставшие от житейских метаморфоз люди гоняют друг у друга и без того испорченную кровь, прикрывая врожденное невежество и авантюризм кумачевыми полотнищами и транспарантами с мифическими лозунгами времен развитого социализма. Одни приходят сюда с камнем за пазухой, другие - поротозейничать, третьи из любопытства. Какие бы страсти ни кипели на площади, с некоторых пор объявленной губернатором "Лобным местом", какое бы действо ни происходило, никто доселе не удосужился втянуть величественные деревья в людские дрязги. Миролюбивые гиганты стали невольными героями очумелковского времени. Однако, это нисколько их не радует: в облике платанов чувствуется печать незаслуженно нанесенной обиды. В шелесте листвы нет былой уверенности, На кронах не поют теперь птицы, уступив место беспрестанно каркающему воронью, нагоняющему тоску на все живое. По иронии судьбы мирные дерева угодили в разряд палачей. Видит бог, они не заслужили подобной участи. Кто-то из газетчиков не преминул зачислить исполинов в команду губернатора. А ведь им не нужна слава, тем более дурная. Они здесь для того, чтобы радовать и украшать собою площадь. Власти, опасаясь массовых диверсий против платанов-виселиц, открыли охранный пост. Вахту несут здесь молодые казачки с патсомольцами. Приказано беречь деревья как зеницу ока, как правую руку губернатора. По распоряжению самого Батьки платаны занесены в Красную книгу Кубани. Им присвоены инвентарные номера, и к каждому прикреплен садовник-фээсбэшник. По утрам, сидя на коне колеса обозрения, Очумелко нагонял на деревья тоску. Иногда он битый час рассматривал их в бинокль, в прикидку подсчитывая, сколько на каждом можно разместить-развесить сионистов. В такие минуты платанам хотелось сжаться и превратиться в малюсенькие карликовые деревца.

11

После распада советской империи, население Кубани запамятовало, что есть в нашей замороченной жизни, кроме всех прочих, еще и такое понятие и чувство как патриотизм. Что земля, на которой родились и живут многие из нас, называется малой родиной. И что по ней нужно не только ходить и ездить, но и любить ее. Губернатор-мессия напомнил тугим на память и скупым на чувства землякам, что отныне все будет иначе: со словом "патриотизм" вся Кубань будет теперь ложиться и вставать, рождаться и умирать. И начал с себя. С любви к своим корням начинались его планерки и совещания, публичные выступления и интервью, банкеты и пикеты, торжественные и траурные митинги. За два года правления Очумелко до того замордовал здешний народ племенным патриотизмом, что для многих слово это стало чуть ли не ругательством, потому как оралось на каждом углу и по любому поводу. А ставшее мертвым слово "коммунист" скорый на руку Батька решил заменить магическим "патриот". Расчет был точным: либо ты сын своей земли, либо пасынок. Патриоты - это особая каста. Что-то вроде полноценного славянина. Как та бутыль с акцизной маркой. На входе в здание краевой администрации постовым достаточно показать членский билет "Отечества", казачества или Патсомола, и вы в святая святых исполнительной власти. Идете по ковровым дорожкам, по которым, возможно, только что ступала нога самого губернатора, вдыхаете всеми фибрами живительный воздух и ваше сердце невольно наполняется гордостью и благоговением перед теми, кто правит нами. Здесь Батькин дух, здесь - Батькой пахнет.

12

О том, что в здоровом обществе о патриотизме упоминать не принято, Очумелко и слышать не хочет. "Кричал, - говорит, - и буду кричать. Я и в гробу орать буду. И никто не заткнет мне глотку. Пока не выкричу того, чего всем нам так не хватает. Мне по должности положено". Дня не проходило, чтобы не думал он о судьбах многострадальной родины: оплеванной, ограбленной, обезличенной. Если бы не высокий пост и доверие народа, Очумелко давно бы уже возглавил народное ополчение. Желающих защитить отечество от нашествия инородцев - не перечесть, только свистни. Вместе с заморскими жевачками, русские прожевали любовь к родине, потеряв всякую бдительность. Провозгласив патриотизм на Кубани, губернатор, по его глубокому убеждению, совершил гражданский подвиг, потому как народ нынче и слова такого знать не желает. Молодежь, так та и в словаре его не найдет. Думает, сленг какой, что ли. А ведь было время, когда юное поколение страны Советов с гордостью пело: "Раньше думай о Родине, а потом - о себе!" И думали. Крепко думали. Теперь же все перевернулось с ног на голову. Больную голову. Но вернется время, а оно вернется, когда парень девку не чмокнет, пока не убедится, что патриотка она и что Родину любит больше, чем мать родную, что дня без нее прожить не может. Иначе, какой прок хлеб жрать задарма, да небо коптить?! Любить надо. Любит ли мой народ эту землю так, как люблю ее я? - терзался в сомнениях Очумелко. - Как оплакиваю ее, горемычную, подлецами и смутьянами поруганную? Видят, небось, все на свете провидцы и ясновидящие, что не зря выдувал я на стекольном заводе трудное счастье несчастной Кубани. Надрывался-тужился в бесконечных думках о ее судьбе. И пусть на благородном сим поприще надорвал я здоровье и силы положил немалые, думаю, все это зачтется мне. А если случится так, что в день Страшного Суда придется мне супротив своей воли и желания земляков испустить могучий дух, об одном народ просить буду: похоронить меня, Батьку вашего, на самом крутом берегу Кубани. В это смутное время, когда вокруг злопыхателей и паразитов развелось, как клопов-черепашек, губернатор видел себя князем вольнолюбивого славянского племени, отстаивающего свою независимость. Он гордился, что продолжает традиции древних племен, на деле доказавших свой патриотизм, однако, на радостях совсем запамятовал, что сражались те племена за вчерашний день, за вчерашний образ мысли, не помышляя о величии и могуществе объединенной Киевской Руси. Подзабыл Батька, а может и вовсе не знал, что патриотизм 900-летней давности мешал киевским князьям собирать разрозненную Русь в единое и мощное всеславянское государство. И только великий патриотический подвиг Александра Невского смог объединить раздробленные княжества в целостное государство. Удельная психология русичей выросла в психологию всего населения. Разгром Мамая на Куликовом поле был прямым следствием дальновидной политики Невского. Очумелко по старой привычке жил вчерашними идеями. О завтрашних он ни думать, ни знать не хотел. Зараженный племенным патриотизмом, он решил сыграть сеанс в "дурака" с самим Временем, в надежде выиграть. Святая наивность. Обыграть время, смотрящее только вперед, то же самое, что родиться заново. Вроде и карты у губернатора сплошь козырные: власть, фанатичная команда, поддержка одряхлевшего электората, иммунитеты разные, верность старым идеалам, а все одно бить нечем. Как ни крути, какие ходы не изобретай - поражение неизбежно. Ему твердят, что его карта будет бита, а он ни в какую: не по правилам играем и все тут! Так и сражается со временем, как Дон Кихот с ветряными мельницами. А последнее время наладился он вместе с патриотами в подкидного со Временем играть. То одну идею подбросят они, то другую, то отчебучат чего-нибудь, то изобретут на скорую руку. Знамена старые на свет божий вытащат, или социализм в отдельно взятом регионе строить задумают. А то и войну инородцам объявят. Уж на что Время хлебнувшее-повидавшее, и то за голову схватилось: как быть ему, что делать?

13

Новоявленным патриотам разрешалось то, что недоступно было всем остальным: объявлять неугодных врагами, вешать на них ярлыки, растаскивать казну, раздувать штат, изобретать умопомрачительные структуры, придумывать памятные даты и юбилеи, приписывать к стихийным бедствиям свои собственные и отмывать тем самым народные деньги. Словом, тешить друг друга заморочками и забавами всякими, а между шалостями этими, пользуясь моментом и неразберихой, стряпать наспех законы, основанные на вопиющем беззаконии. Только такой истинный патриот, как профессор-песенник Хазарченко мог заполучить с щедрого плеча Батьки на празднование собственного юбилея миллион двести тысяч новых рублей: чтобы пелось ему вместе со своим хором в три глотки. Ефим Примус с братом по красному перу Широкоротовым за счет краевой администрации выпустил в свет панегирик себе, соратникам по партии и Батьке, вдохновившего придворных летописцев на "творческий подвиг". А известный просветитель Кирилл Россинский, наверное, икает в своей вечности от мудрого решения властей премию его почтенного имени заменить на премию "Краевая администрация". Самый первый просветитель Кубани вроде уже и не просветитель, а так, пережиток церковного невежества. Хотя по большому счету, как решили в очумелковских коридорах, дело даже не в этом: некому стало присуждать эту премию, учрежденную пару лет назад здешним антинародным режимом. В писательском бомонде сплошь жиды и полукровки, в музыкально-театральной тусовке - космополиты и антипатриоты, а посему баловать их вниманием и лавровыми венками нет надобности. Отроссинились, короче говоря. Первопроходцем в заново сляпанной премии-междусобойчика стал сам председатель оргкомитета по ее присуждению, главный советник губернатора по культурным и околокультурным делам. На то она и своя рука, чтобы быть владыкой.

14

Мотаясь с телекамерой по белу свету, как шельма по ярмарке, Врунов раздобыл за Океаном секрет долголетия. Как удалось разнюхать ему о последнем крике научной мысли, чем купил он ушлых американцев он от счастья и сам толком не помнит. Наверное, на редкость удачное стечение обстоятельств, или щедрая улыбка Фортуны. Попьяне дело было. Поди, разберись теперь. На коктейле у газетного магната Врунов представился вице-губернатором Кубани и до того обаял собравшихся кубанскими тостами и анекдотами, что вскоре к нему на брудершафт выстроилась очередь. Оказавшись в центре внимания, Врунов умело воспользовался моментом и плеснул в коктейль академику стоградусной кубанской горилки. Американо-кубанский "ерш" сработал безотказно: закосевший академик выболтал все, что вертелось у него в этот момент на языке. Даже информацию государственной важности. Намотав ее не столько на ус, сколько на диктофон, кубанский Штирлиц чисто по-английски исчез. Возвратясь из странствий дальних, Врунов своим известием, продлевающим человеческую жизнь ровно в два раза, произвел среди высокопоставленных чиновников настоящий фурор. Перед удачливым шпионом неделю расстилали ковровую дорожку и преподносили один и тот же каравай. Месяц в здании администрации его называли "человеком года". Сам губернатор долго-предолго (дольше, чем президенту соседней славянской республики, подпоясанной таким же красным поясом) тряс ему руку и дружески похлопывал по животу, не забывая при этом бросать подозрительные взгляды на слишком уж крупные для славянского происхождения черты лица "героя". - Слушай, фотограф! - За такую новость я тебе две пуповины отстегну! - чуть ли не взасос расцеловал Очумелко гонца добрых вестей. - Будешь себе жить-поживать лет триста, как старая ворона. Только что не каркать. Ничего, научишься. За три дармовых века не то что каркать - рожать можно приспособиться. Шар земной с камерой своей лупоглазой вдоль и поперек исколесишь, ума поднаберешься. Кстати, везде, слышишь, всюду, где носить тебя будет пуповина эта, обо мне рассказывай, - выразительно погрозил вспотевшим кулаком Очумелко. - Гляди мне! А то не только пуповину, но и что пониже с корнем выдеру. - Благодарствую за доверие, Майдан Кондратыч. - Врунов бросился было обмусолить толстыми губами волосатую руку хозяина, но тот брезгливо отдернул ее, метко щелкнув Врунова по мясистому носу. - Спасибо, - растерянно пробормотал телевизионщик, сочтя это за дружеский жест. - Мой рассказ о Вас будет самым вдохновенным и продолжительным за всю историю кубанского телевидения. Я увековечу Ваш образ в круглосуточном сериале, с небольшим перерывом на рекламу. Врунов не стал вдаваться в подробности, какую именно рекламу будет он использовать между частями теле-ЖЗЛ, хотя сам уже решил что и завтра, и послезавтра, и через сто лет в ходу у него будет рекламный ролик о пользе памперсов и прокладок, не менее популярных среди обывателей, чем судьба легендарного Батьки. На этажах кубанского Белого дома витал едва уловимый дух долголетия. Дня не проходило, чтобы в каком-нибудь из департаментов, или отделов не заходил разговор о сногсшибательном известии длиною в невинный отросток младенца. - Куда они лепить ее будут, пуповину эту? - недоумевал атаман-марксист Гроза. - К моей, что ли?! - У кандидата наук от одной только мысли, что какой-то шматок-огрызок в силах обессмертить его, на лице начинал играть детский румянец и хотелось на горшок. - Куда?! - взвизгнул главный идеолог края Марайкин. - Да хоть на задницу, был бы прок! - Неудобно, - стыдливо опустил глаза Ефим Примус. - Пуповина и на заднице... Что народ скажет?.. - Народ?! - вскочил врач-патологоанатом Дефектин. - А какая ему к чертям собачьим разница?! К тому времени от него останутся рожки да ножки. Да и что, народ в штаны нам будет заглядывать?! Тут дело в другом. В секретной инструкции оговариваются побочные действия отростка. Оказывается, одной рукой он, как бы, дает, а другой - отбирает. Долгожитель теряет память, потенцию, а главное - аппетит. Собравшиеся уныло переглянулись. "А на черта тогда столько лет небо коптить?" - написано было на лице каждого. Но, встретившись с уничтожающим взглядом губернатора, оживились, изобразив жалкое подобие улыбки и бесконечной преданности. - Подумаешь, потенция, память и прочая дребедень, - махнул Очумелко, брезгливо поморщившись. - Тоже мне, трагедия! Для настоящего патриота - это сущие мелочи. Ради скорейшего избавления народа-мученика от демократической проказы нужно быть выше личного. Нам куда важнее выиграть время и накопить сил. Так что, решайте, как говорится, не отходя от кассы: либо пуповина, либо потенция... Третьего быть не может. Насильно детский отросток никому вживлять не будем, за уши тянуть в следующее столетие не станем, но тогда не обижайтесь, соратники, и из вечности своей сырой не кляните нас, не браните. Соратники подобострастно закивали. Кое-кто расчувствовался. Умел Батька за живое задеть, что и говорить. У него на это счет особый талант. - Тут и решать нечего, - выразил общее мнение нештатный психиатр краевой администрации Шурупов. - Конечно, пуповина! Нам без нее в этой идиотской жизни не удержаться. Как в песне: "Нам не жить друг без друга!" - Правильно! - похлопал себя по пупку губернатор. - Только вперед, только в вечность. Чтоб сучьи дети не знали покоя ни в этом веке, ни в следующем. Чтоб грызли-кусали они друг друга от злости и бессилия, чтоб рычали, как загнанные в тупик истории звери, обреченные на погибель. Чтоб земля эта стала для них братской могилой, поросшей чертополохом, чтоб шарахалось от них все живое и разумное, чуждое их прогнившему нутру и черным замыслам. Короче говоря, чтоб их всех черти взяли! Очумелко вскочил, будто ему прищемили одно место. Губы его затряслись, задрожали, в глазах вспыхнул зловещий огонь, разгораясь все больше и больше. На лбу выступила испарина, голос одеревенел. - Мы с лихвой вернем себе то время, которое насильно забрали у нас предатели всего русского. Мы восстановим историческую справедливость. Сегодня все на нашей стороне: стихийные бедствия, обнищание масс, катастрофы, коррупция, казнокрадство, пуповина, наконец. - губернатор вылил на голову психиатра графин минеральной воды и направился в комнату отдыха. Подчиненные вскочили по стойке "Смирно!" Малейшее движение, или вырвавшееся невзначай слово могли еще больше подлить масла в огонь и тогда к гневной тираде Батьки могли прибавиться еще несколько часов проклятий. Единственное, что позволялось в минуты психоза Очумелко, так это молча согревать его теплым взглядом.

15

Опупев от заокеанского известия, атаман Гроза подарил Врунову тройку борзых лошадей, похожих друг на дружку как две капли воды. "Именинник" со служебной "Волги" вместе с шофером пересел в хвостатый экипаж. "Ямщик, не гони лошадей! Мне некуда больше спешить...", напевал он, возвращаясь домой со службы. В эти минуты Врунов чувствовал себя барином. "Мне бы еще фрак с цилиндром". Губернатор презентовал "суперагенту" сверхчувствительную видеокамеру, лично выменянную им у японского контрабандиста на бронзовый памятник соратнику Ленина еврейского происхождения. Камера снимала не только внешний вид живого существа, но и внутренности. Что-то наподобие УЗИ, только еще пендековее. - Чего не умеет эта узкоглазая зараза, так это читать мысли, - хохотал довольный Батька. - Что касается твоих мыслей, то мне и не нужно их читать. Сам все выложишь, как миленький. В выходные и праздничные дни Врунов подрабатывал частным извозом. Маршрут у него был, пожалуй, самый выгодный в городе: казино - подпольный публичный дом - сауна для однополых - сходка воров в законе - конкурс красоты бомжей и проституток. Из-за камеры этой навороченной ему однажды чуть глаза не выкололи. - Ты, че, змей?! - набросились на него "крутые" с килограммовыми цепями на бычьих шеях. - Стучишь, падла?! - Мальчики! Ребята! Мужики! - взмолился Врунов, икая с перепугу. - Я хотел как лучше, сервис, так сказать. Я снимаю клиентов на видеокамеру и тут же отдаю им кассету, на память. Так делают на Западе, честное кубанское! - Смотри, хмырь четырехглазый! Настучишь "легавым", глаз на камеру натянем. Понял?! Врунов клялся-божился, что просто выполнял свою работу и делал ее от чистого-пречистого сердца. Он даже перекрестился похолодевшей рукой. Снизу вверх, правда, но ничего, сгодилось. Поверили ему "мурые". - А технику где урвал? - полюбопытствовал главный. - Пассажир по пьянке подарил. Кажется, барон цыганский, - на ходу нашелся Врунов. - Это, говорит, тебе в память о моей пятой жене. Зарезал я ее в горячке. Средняя кобылка твоя сильно на нее смахивает. Особенно глазищами. Кому дарил извозчик-инкогнито кассету, а кому и нет. Надерется какой-нибудь лихой клиент до беспамятства - не до нее. На совещании при губернаторе Врунов продемонстрировал авторский фильм о злачных местах, по силе воздействия сравнимый разве что с ораторским искусством Батьки. Хроника на несколько часов сплотила работников культурно-патриотического фронта: сгрудившись у экрана телевизора, они пожирали ненавидящими глазами картины гнусной действительности. То и дело вздрагивая, стражи общественных нравов брезгливо морщились, как будто это их привели в ночную сауну для однополых, на загородные разборки импотентов, на съезд местных аферистов, или тайное сборище сатанистов. Когда пошли кадры из гостиничного комплекса "Москва", в котором собрались на свой шабаш церковные авторитеты, участники совещания возмущенно загудели. Слуги божьи на спор пили прямо из бутыли "огненную воду", закусывая ее румяным поросенком, веселили друг друга фривольными анекдотами, орали шлягеры и танцевали танго. Раскрасневшись-распарившись от тостов, они снимали с себя рясы и налегке продолжали пировать. Второй раз удивил ты меня, дружище, - не скрывал своего изумления губернатор. - В иные времена за такую информацию ты Героя труда отхватил бы. - Рад служить! - растрогался Врунов, - приставляя камеру к лысеющей голове. - Если бы вы знали, Майдан Кондратыч, чего мне это стоило! И глаза грозились вырвать, и уши отрезать, и изнасиловать. И кобылок в залог забрать. Еще сутенером быть заставляли и кричать "Долой губернатора!" - Ну, а еще чего тебе это стоило? - хитро прищурился Очумелко. Врунов побледнел. - В казино пришлось проиграть триста тысяч. В сауне не по своей воле пропарил две сотни тысяч, на "публичку" ушло полмиллиона, а с ворюгами пришлось просадить-промотать целых два. Но все ради дела, клянусь! - Ладно-ладно, махнул Очумелко. - Отработаешь потом. Материал дорогого стоит. Расходы на стихийное бедствие спишем. Зато теперь у нас есть то, чем в любой момент можно заткнуть глотку реформаторам-проходимцам, растлевающим собственный народ. Так что, снимай, фотограф! Смело снимай. Будешь нашим хроником. Мы эту правду жизни потом сионистам в морду ткнем. Внедряйся, где только можно. За вредность и риск мы тебе надбавку к пенсии сделаем и ночные будем оплачивать. Кинохроник Врунов и внедрялся. Вступил в Общество сексменьшинств и в Союз импотентов, втерся в доверие к блатным, и даже возглавил на всякий случай теневое правительство Кубани. Еще смотался в Европу и Америку с посещением там злачных мест, побывал в турецком гареме и неожиданно для себя успешно прошел международные курсы евнухов.

16

Невинная пуповина переполошила всю администрацию. Самые впечатлительные чиновники от неустанных думок о ней до того извели себя, что стали похожи на тени, которые исчезали в полдень и больше на ответственной службе не появлялись. Были и такие, которые ушли глубоко в себя и на явных кандидатов в следующий век смотрели как на врагов народа. Некоторые изводили себя гаданиями: кто из окружения Батьки успеет "двинуть ноги" до того, как вживят в него младенческий отросток, в надежде занять вакантное место. Очумелко не меньше других был потрясен открывшейся перспективой, однако, виду не подавал. Ему-то что дергаться? Одно его слово и ему хоть сотню пуповин пришпандорят. И все же переживал. Мало ли что. Живой человек, он и есть живой. От такой новости слон и тот расплачется. Первое время Очумелко стали беспокоить галлюцинации. О кошмарных сновидениях и говорить нечего. Они стали для него как "с добрым утром". Две недели подряд, ровно в полночь, подымали его черти с кровати и тащили чуть ли не волоком к лоджии. Словно в беспамятстве каком-то открывал он двери и выходил один на один с теменью. Несколько раз, с трудом закинув ногу, Майдан Кондратыч пытался перелезть в следующий век, и всякий раз дрессированный пес с соседнего балкона стаскивал его за полы пижамы из плотной ткани, сшитой под казачью униформу. Оценив по достоинству ученость кобеля, Очумелко презентовал спасителю десять килограммов отменной зайчатины. Но на этом ночные ужасы не закончились. Однажды он чуть ли не с раннего утра с кем-то неистово сражался, выкрикивая страшные проклятия. Кого-то хлестал по пухлым щекам и звал охрану. Кто-то пытался вырвать у него приживленную славянскую пуповину и заменить... о, боже, на жидовскую. Ему удалось вцепиться зубами в густую кучерявую шевелюру агента из вражеского лагеря и выдрать целый клок волос. Наверняка, он оставил бы злодея без единой волосины, если бы не душераздирающий крики жены, поднявшей торжествующего патриота на ноги с пучком женских волос в сцепленных зубах. - Ты скоро всех нас на тот свет спровадишь, - гневно бросила она ему в лицо. С тех пор супружница его с ним не разговаривает. Только смотрит на него, как на субстанцию с другой планеты. Первый заместитель губернатора, так тот по коридорам власти пе редвигается, как зомби: ни тебе "здрасьте!", ни "до свиданья!". За весь день ни слова. Коллеги махнули на него, мол, с ним все ясно. Онемевший чиновник и мыслями, и телом пребывал в следующем столетии. Все теперь стало для него мелочным и суетным, смахивающим на мышиную возню. "Может, это и к лучшему? - размышлял на досуге Очумелко. - Пусть вживается в новую роль. Легче потом будет к обстановке приспосабливаться. Надо бы с помощью Шизенко над своим будущим имиджем поработать. Вот тогда и посмотрим, кто вчерашним днем живет, а кто и в завтрашний заглянуть успевает. Скоро так заглянем, что кое-кому тошно станет... - Какой сеанс? Какая психотерапия?! - изумился главный психиатр. - Да мы должны у вас поучиться! - патетически воскликнул врач, пытаясь изобразить партийное приветствие. - Как это вы не чувствуете завтрашнего дня, когда именно вам пришла гениальная идея о продлении с помощью пуповины полномочий кубанскому правительству? А Малая стена Славы, Славянское кладбище, Великая стена, наконец, бой сионизму. Наполеон и тот не смог бы похвалиться такими планами. Ну, разве что товарищ Ленин. Тут вы с ним на равных! "Придется дать ему пуповину", - сделал пометку в блокноте губернатор. Вспомнилась ему и другая сторона медали. Вернее, пуповины, которая не только дает, но и отбирает. До долголетия, как до Москвы на карачках, а она уже перебаламутила весь аппарат. Прокурор края Поскребушкин два дня посуду дома бьет. Заладил одно и то же: "Если бы знал, что самого себя еще раз пережить придется, черта с два чемодан долларов в Генпрокуратуру отвез за свое назначение". Идиот! Трижды идиот! А еще прокурор. Думает, если еще раз жить, к тому же судить-рядить, так деньги не нужны?! Как бы не так! В следующем веке за его назначение миллионы, а не сотни тысяч долларов понадобятся. Благодарил бы судьбу да радовался в тряпочку, что Фортуна дважды ему улыбнулась. Пост высокий дураку отвалила, да ни за что, ни про что (если все обойдется) вторым рождением осчастливить его хочет. С моего согласия, конечно. Чувствую я, с пуповиной этой нахлебаемся. Жаль, платанам нашим она, что мертвому припарка. А так не пожалел бы и им жизнь продлить. Такие помощники всегда пригодятся. Ничего, что-нибудь придумаем. Глядишь, и для друзей наших зеленых умные люди постараются.

17

Внешне спокойный и сдержанный, внутри губернатор был напряжен и как всегда бдителен. Перечитывая списки кандидатов на долголетие, он что-то помечал. "Рожин, Примус, Пустоглазов, Писунова, Мордогрыз." - ну, и фамильицы, - поморщился Очумелко. - Кулаков, Пистолетов, Гроза, - зато, свои. - Матюгальников, Врунов, Перешибикобылин, Гопкин-Стопкин, Мокрушин, Помойщиков, Генералов, Шайкин, Лейкин, Монашкин, Мурашкин, Моталкин, Хабалкин. - Так, Хабалкин... Хабалкин, - морщил лоб Батька. - Вы что, ох...и! - взбеленился он, вычеркивая фамилию критика. - Хабалкин и пуповина. Не смешите! Жало ядовитое ему в задницу, а не пуповину! Помощник похолодел. - Майдан Кондратыч, за него известные люди просят, из Москвы звонки были... - За этого ... - от злости Очумелко не смог подобрать меткого эпитета. - Мирон Петрович, сука еще та, общеизвестно, - подзуживал помощник. - К тому же, полукровка. Губернатор вздрогнул, заскрипев зубами. - Правда, жидов лютой ненавистью ненавидит, - робко продолжал Побегушкин. - Он уже служил нам, лет десять назад. Может быть предан, как собака. Очумелко перестал скрипеть. - Его только пальцем помани, подмигни самую малость и он тебе тут же продаст, кого хочешь. Со своими связями и бесовским запалом он может сослужить нам неплохую службу. - Слушай, а ты сам не с прожидью?! - прищурился губернатор багровея. - Что-то ты задницу за него дерешь, аж трясешься. - Зрачки его сузились, лицо перекосилось. Побегушкин оторопел. Ему казалось, что еще мгновение и его разобьет паралич. "Это начало моего конца", - промелькнуло у него. - Черт его знает, кто у меня были пращуры?! Не дай бог, жиды каким-то боком в родословную затесались, тогда пиши пропало. Батька шкуру сдерет собственными руками и на платане развесит. Для устрашения. От братвы иудейской всего ожидать можно: в ушко игольное без мыла пролезут, не то что в родословную. – Да, вроде, нет, - упавшим голосом ответил он, втянув голову в плечи. - То-то и оно, что вроде. Надо бы проверить, мало ли?.. Побегушкин широко, по-русски, осклабился, выразительно пошмыгал носом, пустив по бледному лицу кубанский румянец. - Говоришь, ненавидит своего брата? - как ни в чем не бывало продолжал губернатор, рисуя чертика против фамилии критика. - Всеми фибрами, Майдан Кондратыч! - оживился помощник. - Чем?! - Фибрами, говорю. Всеми органами. - У него их что, несколько? - недоверчиво посмотрел губернатор на своего шептальщика. - Наверное, один. Вы не так поняли, - спохватился Побегушкин. - Всеми внутренностями не переносит он Христопродавцев. - Так и говорил бы: нутром. А то фибрами... От дожились, - сетовал Батька. - Куда ни кинься, всюду жидовские морды. Наплодили хитрожопых и жизнь продлевать некому. Да мне легче первому встречному, но курносому и светлоглазому, полтора века подарить, нежели жиду, или полукровке. Такому продли, так он продаст Кубань с потрохами и деру даст. Вот навязались на нашу голову! Легче атомную войну пережить, чем от них избавиться. Им улицы мести и то страшно доверить, не то что следующую жизнь. - Слышь, Побегушкин, что с писаками делать будем? Не верю я этим словоблудам и их союзам, хоть убей: там все евреи. - Но и без них, Майдан Кондратыч, никак. Кто будет с нас историю Кубани писать? Есть тут у меня мыслишка одна. - У меня тоже. На тебе лежит ответственность за чистоту писательских рядов и кубанского слова. Наплодили писак-масонов, а теперь воздух руками-ногами сотрясаем. В Чечню бы их, поля разминировать. Хоть раз пользу России принесут. - Майдан Кондратыч, а как же Пустоглазов, Сараев, Лакабдин, Генералов, Абсурдов?.. - А никак! Им-то чего жизнь продлевать? Наелись, небось, славы до рыгачки. Да и исписались уже. Разве что мемуарчиками народ попугают. Так мы и без них всю их подноготную знаем. Для вида можно, конечно, пыль в глаза пустить: конкурс на долгожительство объявить, или по жребию. Им там в своем чертятнике позаседать, да глотку порвать, и меду не надо. Вот и пусть делят пуповину, тешат себя фантазиями, а решать я буду. По правде сказать, для этих продажных писак не то что детскую пуповину - ослиную жалко предложить. - И захохотал так, что в здании администрации сработала пожарная сигнализация.

18

После Батьки вторым в списке кандидатов на пуповину шел вице- патриот атаман Гроза, сигнувший однажды с жесткого стула преподавателя научного коммунизма в мягкое кресло-седло первого казака Кубани. Пришел он к новому губернатору Очумелко, откозырял, как умел, и говорит. - Майдан Кондратыч, не знаю, поверишь ли, но хочу служить тебе верой и правдой. Кубань-старушку мы любим на равных, а порядки нынешние на дух не переносим. Да и народ за нас руками и ногами. В минуты откровенного лакейства чего только не ляпнешь. Слукавил малость атаман. Пенсионеры-ленинцы - это еще не народ, а уж Всекубанское войско - тем паче. Обрадовался Губернатор, пуще прежнего почувствовав шевеление казачьих корней в мягком месте, и не раздумывая, предложил ученому казаку должность своего заместителя по казачьим и околоказачьим делам. С тех пор любят они на пару корни свои и любви этой конца не видно. Один тщит себя защитником обездоленных, другой - главным отростком казачьих корней. Гроза нынче всем казакам казак. Чего только не выпало на его бороду! Какие только не устраивала ему выкрутасы судьба, какие только козни не строила, а вот не сумела убить в нем зова предков. Не вытравила казачьего аппетита на власть, деньги, землю. Для губернатора казаки - народ особой породы. И преданные, как янычары, и редкие патриоты. И любовь к земле предков у них особенная, неземная. А ведь было время, да что время - вся жизнь атамана, когда ему и признаться-то какого он роду-племени не было никакой возможности: либо в преступники записали бы, либо в сумасшедшие. Такого могли навешать на него, что и корни не спасли бы. Безбородый, безлошадный, не один год пугающий студентов теорией вечно живого учения, казак-инкогнито и во сне не мог привидеть, что на закате жизни сможет во всеуслышание объявить о врожденной любви к казачьей давности. Говорят, когда засвербили в нем корни, ослепленный "историческим" свербением, Гроза на радостях окончил экстерном курсы кройки и шитья, и самолично сшил себе полное казачье обмундирование, явив себя пред ряженым войском во всей красе. Когда свои люди нашептали ему еще одно хлебное место - в губернаторском Белом доме - будущий атаман обшил всю Кубанскую Раду и очумелковскую свиту. Не ведала раздольная сторона наша, что пригрела на груди гада, подпоясавшего казачество красным поясом и вступившего в сговор с выкормышами некогда всесильной распределительной системы. Съякшался-таки с чумой ХХ века, безжалостно, под самый корень сожравшей историческое древо кубанского казачества. Мертворожденное дитя, однако, оказалось не в меру прожорливо и ненасытно: денежки народные стало жрать во всю прыть, во весь свой беззубый рот, запивая винами с коньяками. Празднуя 300-летний юбилей здешнего казачества, как свой собственный, ряженые генералы не заметили на радостях, как выбросили коту под хвост целых три миллиарда неденоминированных, но очень сытных "деревянных". Юбилей этот давно в историю канул, коньяк с шоколадом - в другое место, а "исторические" фекалии до сих пор боком выходят: то депутаты с газетчиками собак на него спустят, подсчитывая выпитое со съеденным, то сон идиотский приснится, то чесотка на руки нападет... Устал он кричать и доказывать завистникам, что де в дни больших торжеств аппетит у людей под стать празднику: такой же большой и по-кубански здоровый. Но куда там! Лают на все лады, лишь бы тень на плетень навести. А у него от думок и переживаний за родное казачество борода поредела. До того жиденькой да куцей стала, будто ему лет сто с гаком. Чего только не делает он на сон грядущий, чтобы душа и тело его хотя бы ночью покой обрели: пьет снотворное, горилку хлещет, считает до трех миллионов (деноминированных), даже молится - все без толку. И за что ему такое наказание? Если даже и уснет, обязательно какая-нибудь падла в сон залезет: всю ночь перед глазами стоит. Дошло до того, что враги и злопыхатели стали являться к нему в казачьем обличье. Прошлой ночью прискакала казачка. Бедный жеребец под тяжестью ее чуть ли не на колени падает. Присмотрелся атаман к наезднице и обмер: прищурившись, на него в упор смотрела скандально известная Валерия Новодворская, демонстративно щелкая кнутом. "Эта и перетянуть может" подумал Гроза и пуще прежнего зажмурился. - Ну, что, отъюбилеились?! - ехидно скривилась нежданная гостья. - Думаешь, если все выпили и сожрали, так и концы в воду? Как бы не так! Воды не хватит, чтобы спрятать концы эти. Все только начинается. Кому-кому, а мне глаза байками о казачестве не замажешь. Я такую чучу зах...чу, что забудешь кто ты и какого полу. Чего перекосился?! Я, между прочим, тоже казачка, еврейская, - захохотала Новодворская. "Распрягайте, бабы, коней!" - пропела она мужиковатым голосом, сползая с гнедого. - Что ж ты, голубчик, так низко пал?! Возрождал оплеванное бесовским режимом казачество, тужился народ здешний перебаламутил, а потом взял и обоссал все шампанским, да шоколадом обгадил. Поймут ли тебя люди? Простят ли аппетит нечеловеческий? Чего сопишь? Думаешь, сойдет с рук этот ваш пир во время красной чумы?! А как же голос предков, о котором ты без устали талдычишь на своих костюмированных тусовках? Как же совесть славянская? Чего бороду жуешь? Теперь ее хоть откуси, деньги не вернешь, а совесть на коня не посадишь. - Я и сам себя наказал бы, если б вину за собой чувствовал, - прошептал мокрый, как мышь, Гроза. - Безо всякого суда. На крайние меры, правда, не решился бы - атаман, как-никак. А вот плетью сам себя исхлестал бы. Или на месячное голодание сел: чтоб вместе с телом душу исцелить. На худой конец, глаз себе вырвал, вот те крест! - За коньяк с шампанским. А за шоколад? - Имей совесть: слишком многого хочешь. Ты хоть раз видела безглазого атамана? То-то же. Тут при зрячих брат-казак такое, порой, за моей спиной вытворяет, что страшно даже представить. А ослепнешь - конец казачьему движению. Ужас что будет. - Что же? - Балдежь, грабеж и провокация. - Чем же ты совесть свою усыпил? - изумилась видавшая виды докторша наук, - коли спишь без задних ног, как младенец, и в бороду не дуешь. Неужто ничто не грызет тебя, как червь не точит?! - Не усыпил, а успокоил. Справедливостью. Мы ведь ели-пили вовсе не от жадности и обжорства, а за все семь десятков лет кубанского казачества. Каждый из нас отдувался за себя и за того казака. Потому и выпили реки коньяка славянского, сожрали гору шоколада кубанского. - И у вас еще хватает наглости требовать финансирования?! Да вы после своего чумного пира несколько лет должны сидеть на голодном пайке и благодарить бога, что народ вас на уши не поставил! - набросилась на него столичная демократка. - Я первая объявлю бессрочную голодовку в знак протеста против вашего лошадиного аппетита. Ты ведь знаешь, мне не привыкать. "Вот привязалась, гадина! - чуть не плакал атаман. - Если Батька пронюхает, с кем я во сне битый час лясы точил, мне конец: скандал будет неслыханный. Очумелко тут же объявит меня врагом и предателем. У него по этой части разговор короткий. Хоть бы попьяне своим остолопам не проболтаться, донесут, сволочи, и глазом не моргнут. И откуда она взялась на мою голову?! Сто чертей в юбке. А гавкучая зараза - всех собак перегавкает. Нет, теперь я буду бдителен, как Штирлиц! Да что Штирлиц, как Батька! Заявится еще раз эта припадошная правозащитница, клянусь всеми казаками, выпорю ее плетью, как сидорову козу. Или на пятнадцать суток отправлю. Ей по изоляторам, да по камерам - что по курортам". Во сне Гроза поклялся казачке-самозванке, что до конца дней своих казачьих не выпьет ни капли спиртного и не съест ни грамма шоколада. Даже славянского.

19

Пока с пуповиной муздыкались, приближенные Батьки задумали увековечить его образ в воске, решив переплюнуть саму мадам Тюссо с ее знаменитыми восковыми фигурами - холодными, отталкивающими, а порой и просто пугающими. Идея эта изумила даже здешнего архиепископа, немало повидавшего на своем поповском веку. Для церквей и церквушек были изготовлены миллионы восковых скульптурок, изображавших губернатора Всея Кубани. В Красном Соборе краевого центра была установлена тридцатиметровая скульптура-свеча, знаменующая собой новую веху в истории отношений кубанской церкви и нынешней власти, всю жизнь показывающей господу дули, юродствуя и насмехаясь над чувствами его подданных. Образ верного сына Кубани, как решили в оргкомитете, не должен стоять восковым пеньком, наводящим ужас на прихожан и ротозеев. Гигантская фигура губернатора должна быть в действии: гореть, как горит сердце самого Батьки и зажигать своим ярким пламенем сердца народных масс. К тому же, невозможно себе представить образ воинствующего, не в меру горячего, Очумелко застывшим в холодном воске. Никакой фантазией не оправдаешь. В день торжественного зажжения казачьи патрули с нарядами милиции сгоняли народ на соборную площадь. В многотысячной толпе, пьюще-жующей и куряще-матерящейся, передавались по "испорченному телефону" несуразицы, возбуждающие в людях нездоровое воображение и буйную фантазию: что Батьку будут палить в главной церкви за то, что замахнулся он на мировую закулису, бросив тем самым дерзкий вызов темным силам, что уходит он со своей командой в действующий монастырь, открытый в подвалах здешнего Белого дома и хочет проститься с народом. Что решил он прилюдно совершить акт самосожжения в знак поддержки последнего оплота коммунизма на планете - острова Свободы с его бессменным вождем и учителем Кастро. Говорили также, что власти хотят провести пробный референдум по переименованию Краснодарского края в Очумелковский. Толпа, как всегда, не угадала намерения сильных мира кубанского: никто из здешних властителей самолично себя не сжег и никуда не девался: напротив, губернатор в Храме божьем потеснил лики святых, пристроив свой образ поближе к алтарю. Под патриотический гимн здешнего правительства из-под купола Собора спустились на серебряных подвесках ангелы в красных шелковых одеждах - бравые патсомольцы с факелами - и принялись зажигать главную свечу малой родины. А капелла ветеранов коммунистического строительства исполнила гимн "Гори, гори, моя свеча!" написанный специально к этому событию местным композитором - любителем, руководившим духовым оркестром частного похоронного бюро. - Пусть горит наш Батька синим пламенем по всей Кубани: в церквах и сердцах кубанцев, освещая им путь к прозрению, - пропел скрипучим басом Владыка. - Пусть весь народ видит, как горит он, отец наш. Слава господу за щедрый огонь, ниспосланный нам свыше. "Умру ли я, - пела а капелла, обливаясь слезами, - И над могилою, гори-копти, моя свеча..." Батька, как назло, разгорался с такой неохотой, предательски дрожа тощим пламенем, что настоятель Собора чуть было не выматерился в голос, да вовремя прикусил язык и перекрестил уста. Наконец, бледное пламя выровнялось, потянулось вверх, но потом, ни с того, ни с сего зачадило, источая такой зловонный запах, что летающие под куполом "ангелы", закашляли, зачихали, до смерти перепугав набожных старушек. В толпе пошел шепот, что свечу варили из окочурившихся "бомжей" и бездомных собак. Своды купола заволокло смоляной завесой. Верующие растерянно крестились, с ужасом посматривая на мрачное облако, внутри которого вырисовывался сердитый, вечно недовольный, лик губернатора. "Ангелы" превратились в трубочистов, а стоявшие внизу, рядом со свечой чиновники, скорее напоминали чертей, нежели слуг народа. "Спасибо, господи, что не надоумил явиться сюда живого Батьку! - благодарил Всевышнего Владыка. - Крику было бы, хоть святых выноси". Поймав испепеляющий взгляд помощника губернатора по торжественным и церковно-ритуальным делам, что-то помечающего в черном от копоти блокноте, архиепископ зажмурился и тотчас увидел перед собой величественные платаны. Он хотел было во всю мощь выкрикнуть в свою защиту и оправдание одну из самых сильных библейских заповедей, как вдруг глухой удар о гранитный пол сорвавшегося ангела-факельщика привел его в чувство. "Боже, меня храни!" - запел Владыка зычным голосом. Всем миром прихожане-невольники выдули смрадное облако на соборную площадь и облегченно перекрестились. Облако нехотя поднялось и зависло над куполами Собора. Постояв на одном месте, словно раздумывая о чем-то очень важном, оно развернулось и медленно поплыло к зданию Законодательного Собрания, где шло утверждение краевого бюджета. Долго висело исчадие очумелковского образа над представительной властью: до тех пор, пока депутаты не утвердили наскоро состряпанный бюджет. Никого из своих не обделили угодливые законотворцы: ни бесхребетные СМИ, ни прирученное казачество, ни прокоммунистическое "Отечество", приведшее Батьку к власти. Дождавшись утверждения бюджета, облако облегченно "вздохнуло", слегка подчернив фасад здания, и стало перемещаться к зданию мэрии. Напустив внутрь ядовитого смрада, торжествуя и злорадствуя, оно покинуло город. Черную тучу провожал кортеж машин. Впереди многокилометровой колонны ехал на красном жеребце атаман Гроза, за ним главный милиционер Кубани, главный психиатр, а потом уж и все остальные. Все дальше отдалялся от центра демократической мысли мрачный образ Батьки. Путь его лежал в самую глубинку краснознаменной Кубани, в сердце народной жизни... В станицы и хутора, тоскующие по сытному колбасно-копеечному прошлому, щедро обещанному говорливым Очумелко, демагогом, каких еще не знала Кубань.

20

Американская сторона такую цену заломила за вагон долголетия для кубанской криминально-политической элиты, что впечатлительный губернатор потемнел лицом и даже потерял в весе. Как ни кумекал он вместе с кандидатами на пуповину, как ни перетряхивал дырявый со всех сторон бюджетный кошель - ничего из него не выгорало. Хотел было уже плюнуть на пупковую затею, да горячая любовь к жизни и славе перетянули. От мысли, что заветная пуповина, обещавшая стать для него и путеводной звездой, и второй молодостью, и даже знаменем, может помахать ему ручкой, у Майдана Кондратыча леденело нутро и стыли мозги. Он до того сжился с мечтой о долгожительстве, что уже и представить не мог в губернаторском кресле кого-либо другого. Когда посол США без всякой надежды позвонил безденежному Батьке, тот в шутливой форме пожаловался на частые, тупые боли в области пупка. Дескать, износился, паршивец, замены требует. Посол намек понял. Заокеанские дельцы стали атаковать губернатора звонками и письмами с предложениями сдать им в долгосрочную аренду Кубань вместе с населением, продать Новороссийский порт с довеском - войсковым казачеством, отдать американским шоубизнесменам казачий хор, из которого те в рекордно короткие сроки сделают мировой мюзик-холл. Батька чуть не опупел. "Кубань им в аренду вместе с народом! - сотрясал он руками кабинетный воздух. - А мне что прикажете делать?! Пуповиной торговать? Сидеть на вагоне и смотреть, как край в американский штат превращается? Ах вы, акулы ненасытные! - грозил он в сторону заокеании. - Корову нашли дойную. Ручки зачесались. Ну-ну. Видать, плохо вы пастухов здешних знаете. Мы и сами мастаки за титьки дергать, было бы кого". Чем больше размышлял он над аппетитом чужеземных "мудрецов", тем больше видел малую родину в образе грудастой коровы: породистой, по-кубански щедрой, однако, норовистой. Такая абы кого к себе не подпустит. Зато, если начнешь доить ее, кормилицу, не остановишься. Перед глазами Батьки молнией пронеслись налитые молоком упругие дойки - порт, таможня, гипсовый завод, недра... "Боже милостивый! - невольно вырвалось у Очумелко. - Да моя Кубань настоящая корова! Тут такие надои получать можно. Видно, доверено мне судьбой и историей установить у нас невиданный доселе рекорд. И я сделаю из нее рекордистку. А пуповину америкашки отстегнут нам за милую душу, без всяких условий. За вагон "зелененьких" мы Луну купим, не то что какую-то пуповину. В хозяйстве пригодится. Нам есть кого расселять там. По спецзаказу для губернатора была изготовлена резиновая карта Краснодарского края в форме буренки. В минуты хорошего настроения он запирался в своем кабинете и надувал Кубань-коровушку... Быстро войдя в образ дояра, внук пастуха и сын пахаря с особым сладострастием тягал тугие розовые соски до ломоты в пальцах.

21

Небезызвестный Ефим Примус, дабы оправдать не мытьем, так катаньем выморшенное в писательском Союзе членство, вымучил с собратом по серому перу Широкоротовым политический панегирик "Вместе в лодке, не считая губернатора", посвященный замшелой когорте махровых национал-патриотов под предводительством неувядающего Батьки. Главный герой повествования - полуразбитая временем и неудачами лодка в образе местного движения "Отечество", пораженного старческой болезнью левизны в посткоммунизме. Болтается она в бескрайнем море жизни с ее рифами, приливами и отливами, и ни к какому берегу пристать не может - все чего-то ищет. Говорят, вчерашний день высматривает... Все глаза проглядела команда. Тоска по лозунговым временам - ее компас, а местечковый патриотизм - парус. Нахлебалась она за годы плавания. Не раз переворачивалась и тонула, затыкала мягким местом пробоины и стояла на мели. Скольких соратников по борьбе пришлось скормить хищникам, скольких не по своей воле отдать на растерзание сионистам и христопродавцам. Были и такие, кто переметнулся в стан непримиримого врага. Некоторых пинком под зад столкнули в бездну, как опасный и лишний груз. Во время предвыборного урагана корабль злодея-демократа Уморова так напирал на "Отечество", что некоторые патриоты, золотой запас социалистической Кубани, до сих пор не очухается от удара. Казачий хоровик Хазарченко по сей день с костылей не слазит. С того злосчастного времени, как судьба и политическая стихия накостыляла патриарху ряженого фольклора, репертуар его детища-монстра резко изменился и стал напоминать цыганский табор, мечтающий о кубанских вареничках, приготовленных на заморской газовой плите. Измученным качкой и преследованием идейных противников матросам из "Отечества" до того набило по темечку, что едва добравшись до спасительного берега, бедняги, сломя голову, бросились в другую, не менее опасную пучину - в недра законодательной власти, раздираемой националистическим психозом. Сменив красно-коричневую тельняшку на спецодежду слуг народа, непотопляемые морские волки, засучив рукава, принялись учить затюканный народ уму-разуму. В минуты группового психоза, а временами приступа (сказываются-таки последствия политических баталий) они с пеной у рта восхваляют с высокой трибуны, раскаленной от клановых междоусобиц, свою подержанную лодку и призывают всех, у кого сохранился хотя бы один зуб, рвать им, словно клыком, врагов своих и тех, кто раскачивает единственное в наших краях народное судно, переполненное лучшими сынами земли кубанской. Авторы в своем историко-приключенческом опусе с гордостью отмечают то обстоятельство, что именно из этой лодки протянули руку помощи барахтающемуся за бортом жизни будущему губернатору Очумелко: подобрали его, полуокоченевшего, разуверившегося во всем, отогрели, подарив надежду, а главное, во время определили у него, благодаря первому психиатру края Шизенко, точный диагноз хронического заболевания: лютая ненависть к инородцам и безграничная любовь к тоталитарщине.

22

При всей своей любви к отечественным недрам и лесам, Очумелко почему-то не любил море. Он его боялся, а посему к красотам "самого синего в мире", оставался равнодушным. Ему бы речку-невеличку, на которой когда-то рос он в родной станице, или канал - тихий, спокойный. На худой конец, поросший камышом пруд. Одним словом, то, что можно окинуть взором и как бы обнять руками. А что море? Ни птицу не выгонишь, ни скотину... Стоит себе мокрой стеной громадина, людей пугает. Неуправляемая, сплошь бесхозная. И спросить не с кого за безобразия вольности, творящиеся в нем и вокруг него. Плещется оно, плещется и никому от него нет покоя. Бездонная ванна, в которой веками моется потный от жары и пыли народ. До того загадили его всем миром, что во веки вечные не отскрести: что в канализации искупаться-измазаться, что в море - разница небольшая. Так, наверное, и плескалось бы оно в стороне от мудрых батькиных думок, если б не извечное "быть, или не быть?". Или еще кое-что: жадность, к примеру, до дармовых денежек, борьба за передел собственности и сферы влияния, а также состояние агонии в предчувствии неизбежного конца. После того, как советники и доброжелатели на общественных началах нашептали губернатору о том, что оборотистые дельцы от теневого бизнеса отмывают в Новороссийском порту миллионы долларов в год, Очумелко вовсе покой потерял. От тревожащих душу сообщений ему хотелось как можно скорее перейти к делу и во всеуслышание заявить о законных правах краевых властей на кусок Черного моря, омывающего кубанские берега. Батька зачастил в морское пароходство. Стоя на причале, он подолгу смотрел на прибой. Ему казалось, что вместо игривой лазурной волны о бетонные плиты бьются "зелененькие", которых не счесть. Вместе с ними билось оземь и его долголетие. Чего только не передумал губернатор. Когда думки о пуповине окончательно измотали его душу и стали брать за горло, его вдруг осенила вечно молодая ленинская идея. Только она в силах решить животрепещущий для нынешнего кубанского режима вопрос, как заноза торчащий в одном месте. На закрытом совещании было принято обращение к хозяину Московского Кремля. Господин Президент! Мы, губернатор Очумелко, пришли к решению о бессрочной приватизации Новороссийского порта, таможни, гипсового завода, а также всех силовых ведомств края, через которые за пределы Кубани, морем и сушей уплывают баснословные средства. С таким же успехом они могли бы приплыть в местный бюджет и растекаться по нашему усмотрению. Если мы не примем меры, коррумпированная силовая элита продаст за бесценок Кубань, или превратит ее в колонию мирового империализма. Такого беспредела коренное население не переживет: оно или вымрет, или выродится, или самоистребится. Народный патриот Кубани Очумелко

23

В полночь, когда за окном вовсю хозяйничала вьюга, в домашних покоях губернатора, даже во сне выкрикивающего проклятия в адрес многочисленных врагов Кубани, затрещали, будто соревнуясь, все пять телефонов. "С роду такого не бывало! - с трудом продрал недовольный глаз Очумелко. - Сговорились, что ли?!" И лишь когда "звонилки" принялись трезвонить по третьему кругу, Майдан Кондратыч сообразил: что-то тут не то. "Неужто сионисты штурмом на администрацию пошли?!" - с ужасом подумал хозяин Белого дома, хватаясь за аппараты. - Батька! Немцы в Псебае кипиш подняли. - Захлебывалась первая трубка. - Как немцы?! Откуда? - губернатора затрясла гневная лихорадка. Трубка с перепугу захрипела, затрещала и умолкла. Очумелко схватил вторую. - Тут такое творится! Казаки с фрицами сцепились! Наши гансиков отстегали. - Молодцы! - радостно выкрикнул Батька. - А на хрена им плетки повыдали?! - Фрицы бунтуют! - Немчура завод гипсовый отдавать не хочет. - А вы куда смотрите, бабы с усами! - взорвался Очумелко, готовый искусать все три трубки. - В штаны, небось, наложили?! Сдали важный объект, а теперь голосите. Почему насмерть не стояли?! Трубки разом затихли. - Майдан Кондратыч, немцы замерзают, - жаловались из последнего телефона. - Сидят на снегу с монатками, лепечут что-то по-своему и дрожат, как цуцыки. - Да вы что?! - перешел на фальцет губернатор. - Поочумели там?! Может, им еще и чаю горячего принести?! Да я вас... Да я их... Сгною всех! И живых, и околевших! Трубка, испугавшись батькиного гнева, "отступила". Усевшись на полу, Очумелко соображал, как быть дальше. Выйти на балкон, да народ подымать? В такую морозищу хрен кого из постели вытащишь. В колокола церковные ударить - так не поймут, атеист, как никак. Да и с немцем этим ни черта не понятно. Откуда он там взялся в такую холодрыгу? Может, пьяные казачки в войну решили поиграть? - размышлял губернатор, вспоминая свои дополнительные полномочия в случае особых ненормальностей. Его государственные мысли прервал заместитель по казачье-военным делам Гроза. Долго не решался он беспокоить хозяина края: бросал на карты, чтоб сонное настроение Батьки выведать. Гадал на бражке - все бестолку. Наконец, плюнул и решил позвонить. - Тебя там еще в плен не взяли? - ошарашил его губернатор. - Да, вроде, нет. Звонки, правда, были, - тяжело, с подхравыванием, будто старый конь, задышал Гроза. - Небось, меня ищут, - прошептал упавшим голосом Очумелко. - Они всех ищут! - Чуял я, что свои же предадут, - заскрипел зубами Батька. Ладно, докладывай. - Главный ихний битый час молол что-то на ломаном-переломаном, но я так ни черта и не понял. Фамилии какие-то называл, об обязательствах международных плел. - Понятно: агентура, пакт о ненападении, который сами же "падлы" и нарушили, - распутывал таинственный клубок губернатор, стараясь казаться невозмутимым. - Ты там шибко не трясись, а то, чего доброго "кондрашка" хватит. А я пока помощнику по международным сношениям распоряжения дам, пусть задницу проветрит. Ермолай Капканов, привыкший к дурным известиям, на сей раз потерял самообладание: звонок от Батьки поверг его в шок. От нервного возбуждения у него безостановочно стучали зубы. Да так сильно, что губернатору на мгновение показалось, будто мимо его зашторенных окон проскакала на схватку с врагом казачья конница. - Ты на что намекаешь клацаньем своим? Не на кавалерию? - поддел его Очумелко. – Я-я, нн-и-ч-чего не сс-казз-ал, - не сообразил помощник. – И так понятно: народ подымать надо. - "Вставай, Кубань огромная!" - бодро пропел он. - "Вставай на смертный бой!" - отстучал зубами без сучка, без задоринки любимый мотив Капканов. - Священная песня заставила обоих взять себя в руки. - Ты, вот что, - приободрившись, строго сказал Батька. - Вызывай из гаража дежурную лошадь. Тьфу, ты, зараза, машину и дуй в фашистское логово на разведку. Чтоб к утру разведданные лежали у меня на столе. А если еще "языка" прихватишь - цены тебе не будет. - Майдан Кондратыч, на улице такой гололед, что трактор и тот забуксует. - Я так и знал! - Очумелко крепко выматерился. - Плохому танцору вечно что-нибудь мешает! Гололед, пурга, метель, снегопад - все это работает на нас. Сама природа помогает нам, только сказать не может. Так я тебе говорю: на коньки и вперед! - Рад бы, да не умею, - взмолился помощник. - По дороге научишься. Дорога дальняя, времени по горло. На лыжи стань. На худой конец, собачью упряжку организуй. Что у тебя, собак знакомых нет?! - изумился Очумелко. - Правда, их сейчас днем с огнем не сыщешь. - Собачью не знаю, а вот тройка будет! - повеселел Капканов. - Справишься с заданием, Героя Кубани получишь. Нет - без вести пропавшим объявим. - Мне все равно аппарат сокращать надо. Тройка борзых лошадей, погоняемая телевизионщиком Вруновым, сломя голову мчалась в стан врага, снося на поворотах сугробы. Сани едва касались промерзшей земли. Ночной экипаж сопровождали сменяемые в городах безусые патсомольцы. Ухватившись железной хваткой кто за что мог, бедняги то бежали следом вприпрыжку, то скакали в ногу с резвыми лошадками, проклиная в голос тот день, когда черт их дернул вступить в ряды кубанских патриотов. Зачехленная кинокамера смахивала на пулемет. Капканов просил Врунова хотя бы на время "переключить" скорость двенадцатиногой машины, но тот был бессилен: кони словно взбесились. "Эй вы, кони! Кони-звери! Кони-звери, гей!" - подливал масла в огонь возница своей песней. "Какой там звери?! Убийцы!" Какие только варианты не прокручивал Капканов в полуобмороженной своей голове, чтобы хоть как то сбить прыть с всбесившихся кобылиц: волком завыть - вообще угробят. В хвосты гуртом вцепиться, зубы повышибают. Решил заржать жеребенком. В школьные годы ему доводилось играть в самодеятельном театре жеребчика. Получалось весьма недурно. И он заржал: жалобно, просяще. Взмыленная троица сбавила скорость и побежала легкой рысью. Заснеженный горный поселок встретил "лазутчиков" зловещей тишиной. Врунов только ему известным способом заставил тройку борзых передвигаться по обледенелой дороге на полусогнутых. Несчастные недовольно храпели, от напряжения постреливая в мучителей неприятными запахами. Настолько неприятными, что измученная дальней дорогой компания принялась ругаться на все лады. В ответ забрехали местные собаки. "Все, пропали! - побледнел Капканов. - Вечно у нас не как у людей: не предатели, так собаки выдадут!" Правда, все обошлось. Поселок дрых без задних ног, и только его недремлющее око - здешнее казачество - от души воевало с чужеземцами. Гипсовый завод был надежно защищен живым щитом. Посреди двора предприятия сидела горстка немецких "интервентов", окруженных бдительными патриотами. Капканов представился здешнему атаману и приступил к выполнению задания. С поломанными ногами лошадиную тройку вместе с сопровождающими с трудом перетащили в лабораторию и загипсовали. - Сами сдались, или бои были? - спросил помощник губернатора у казачьего сотника Небейшашкина. - Да, так, - нехотя ответил бравый казак. - Небольшая потасовочка. - Жертвы есть? - Обошлось без крови. Да и на кой она нам, кровь их?! Нам завод нужен. А все эти инвесторы, бизнесмены, компаньоны - это не для нас. С нашего согласия на завод вторглись и еще права качают. Качки хреновы. - Как с вашего?! - чуть было не задохнулся от явной измены Капканов. - Да Батька на платанах вас всех развесит! - А что Батька?! Завод и до него при немце был. Тут теперь два хозяина: наши, и эти, фирмачи. Они нам "бабки", ну, марки, а мы их в долю. Совместное предприятие, "Кнауфф" называется. А вы что, не в курсе?! Мы уже второй год с ними скубемся. - Если вы в одной упряжке, чего ж скубетесь? - изумился помощник. - Как чего?! Гансики гипсом нашим пользуются, да еще отчеты требуют. Видали нахалов?! "Жаба" душить стала. - А чего они в сугробе сидят? - Батьку ждут. - Да, ему больше делать нечего, как фрицев ваших усмирять! Акт о капитуляции подписали? - Какой там! Эти фрицы упертые. - А какого дьявола кота всю ночь за хвост тянули? - Никого мы не тянули! Человек пять Батьке домой звонили: и наши, и ихние. - Ихние, ихние, - передразнил Капканов. - Сдурели?! С немчурой он еще не говорил. Наш Батька со своими, и то не со всеми говорить станет. Ранним утром помощник докладывал губернатору по сотовому телефону из "освобожденного" гипсового завода: мол, немцы окружены и взяты в плен. Многочасовой перекрестный допрос вели: содиректор завода, патриот и коренной кубанец Начхайшапка в присутствии наблюдателей - здешнего атамана и главы районной администрации. Вскоре в Псебай прибыла представительная международная комиссия. Говорят, кубанским дуралеям дорого обошелся их патриотический произвол. А самому губернатору Москва таких чертей вломила, что он готов был собственноручно загипсовать по самые уши всех, кто втянул его в эту скандальную историю, чуть было не стоившую ему его высокого поста и солидной зарплаты.

24

На встрече губернатора с представителями политических партий и движений речь шла... о скотине. Дело в том, что бдительный Батька вывел на чистую воду еще одно сионистское гнездо, пустившее глубокие корни в кубанском животноводстве. Так что, был повод бить тревогу. Чтобы собравшиеся, по уши увязшие в политическом дерьме, вспомнили запах настоящего, на сцену вытащили корову-долгожительницу Феньку, чудом не скопытившуюся от развеселой жизни на селе, походившего на узника фермерских застенков хряка Ваську и еле ковылявшую за ними бедную овечку Катьку. Картина была столь удручающей, что зал, тяжело вздохнув, долго не мог выдохнуть. Масла в огонь подлила местная хроника о поголовном вымирании кубанского "мяса". - За это неслыханное издевательство над коренной скотиной, - гаркнул в темноту губернатор на фоне траурной мелодии, - жидовское отродье ответит сполна. Так издеваться над животиной могут только враги и нехристи. Животноводческий геноцид - дело рук отпетых сионистов и их пособников. Делается все, чтобы славяне начисто забыли вкус отечественного мяса. Нас принуждают давиться "ножками Буша", "ляжками Левински", скрюченной вермишелью и лапшой, которую только на уши вешать, а так же британской говядиной "Туманная Му-Му". Идет широкомасштабная война. Нас методично отлучают от славянского мяса. Механизм уничтожения сельскохозяйственной индустрии запушен на полную катушку. Мы бешеные деньги потратили на посевную, но носатые тут же наслали на поля своих агентов - клопов-черепашек. Кубань давно зажата в железные тиски - все схвачено и распределено мировой закулисой на много лет вперед. Всюду предатели и инородцы. Хоть ты тресни! Куда ни ткнись - везде они! Идешь на службу или возвращаешься домой и обязательно то жида встретишь, то "земляка" с прожидью. Ладно бы встретил, и черт с ними. Так они же просто так на глаза не попадаются: все высматривают что-то, вынюхивают. Так и ждешь: отчебучат чего-нибудь. Батька замолчал, словно ожидая очередного подвоха. Пока ожидал, один из участников совещания, депутат городской Думы Брехало встал с трудом и пуще прежнего раскатав нижнюю губу, промямлил. - Кабы только высматривали, да вынюхивали, так они ж вредительством занимаются. Взять ту же живность. Кто сожрал скотину до последней косточки? Они! Кто все подряд скупает и тут же перепродает?! Жидяры! Теперь хоть собак бродячих на фермы загоняй. А, может, жидовье заместо скотины посадить, а?! - зло хихикнул оратор, почесав слюнявую губу. Да только проку с этих пархатых, как с бомжа патриотизм. - Да прок-то, Бог с ним! Их же кормить надо. - Непонятно, - раздался голос из зала. - Мы о скотине говорим, или о сионистах? - Разница небольшая, - отрубил губернатор. Другой голос с места: - Нужно фильм о животноводстве по ГТРК показать, чтоб народ содрогнулся. Голос с задних рядов: - Это не просто фильм, а настоящий триллер. Моложавый голос: - Вся наша Кубань - сплошной триллер, можно такой фильм ужасов заснять. - С чужого голоса поешь, земляк! - грубо оборвал его Батька. - Мы разденем вашу сионистскую мафию догола. И будем гнать ее с земли кубанской, покуда сапог не прохудится, чтоб жидами тут и не воняло. Мы такие факты на свет вытащим, что люди очумеют. Голос с места: - Есть план борьбы с сионистами? Губернатор: - План?! Целая программа! И начинаться она будет с каждого из вас... - В зале заскрипели стулья. - Главное - научиться быстро и вовремя отличать славян от жидов. Патриотов от предателей. После этого мы должны крепко схватиться за руки, окружить сионистское гнездовье с его филиалами в территориях и покончить с этой ошибкой природы раз и навсегда. Женский голос из зала: - Когда о скотине пойдет речь? Вы так все запутали, что непонятно, о ком мы сейчас говорим. - О скотине! - заверил ее губернатор. Только вот скотина разная бывает. Сионисты тоже рогатые. Черти! В передних рядах зааплодировали, заулюлюкали. Голос из зала: - Вы тоже черти, только безрогие! - Вы слышали?! - вскочил Очумелко. - На воре шапка горит! - У Вас и воровать-то уже нечего, - не сдавался голос, - За два года вашего трибунного патриотизма вы ободрали Кубань, как липку, а теперь воздух сотрясаете, да козлов отпущения ищите. - Мы хоть сотрясаем, а вы и его готовы хоть сейчас направо-налево продавать, - вскипел батька. - Был бы покупатель. - Почему из зала выкрикивают все, кому не лень?! - возмутился скандально известный депутат Законодательного Собрания Болванченко. - У них что, недержание?! Голос с места: - А этого хамлюгу надо стреножить и отстегать кнутом вместо жеребца, чтоб не словопоносил. Эта сволочь у вас нынче в хороших ходит, а сам в первых рядах разрушителей. Один из тех, кто семь лет назад отлучал нашего губернатора от власти. Из-за таких, как эта политическая шлюха, к вам на прием не пробьешься. Разве что с пулеметом. Партбилет уже не помогает. Губернатор: Вы же недавно прорвались ко мне поздороваться. - Этого мало! Я хочу видеть вас каждый день! Чтоб глаза в глаза! - Некогда мне в переглядки играть! Сионисты и прочая тварь на пятки наступают, а вы со своей любовью. Да и что толку от этих встреч?! Сколько вас приходило ко мне за эти два года? Приходит человек человеком, как говорится, свой в доску. И уходит, чин-чином. Потом смотришь, а он, сионист. И хоть ты выспись на нем! - По-вашему, я сионист? - начал рвать на себе рубаху лидер-общественник Цыкало. - Сионист! Голос с места: - Такие, как вы, со своими продажными партиями, и заварили всю эту красную бодягу на Кубани. Цыкало: - Конченые ленинцы всегда рот затыкают. Привыкли вместо затычки быть. - А ты бандит от политики! - А ты сволочь, затраханная бывшими партократами! - Что со сукой спорить?! Сука, она и есть сука! - В таком случае, вы все живые трупы! По вас давно морги плачут! Губернатор: Не будет вашей сионистской власти на Кубани! Мы партизанить уйдем, но под вашу дудку выплясывать не будем! Голос из зала: Я - приватизированный работник. Директор завода вместе со станками выкупил и трудовой коллектив. Мы поднялись против приватизированного рабства, а он в ответ на это обозвал нас скотами. Подали на него в суд. Суд решил, что директор прав. Так в скотах и ходим. Суды идут на трудовые коллективы. Губернатор: - И будете скотиной пожизненно, пока не возьмете в руки оружие пролетариата. Цыкало: Что вы несете?! Губернатор: А я на твоем месте сидел бы и молчал в тряпочку. - Это почему же?! - Потому что платаны давно уже в боевой готовности стоят. Голос из зала: Хоть бы одного жиденка вверх ногами подвесить для острастки. Другой голос: Заткните этому умнику его красно-коричневую глотку! Губернатор: Кстати, о платанах. Ко мне обратились ветераны патриотического движения с просьбой разрешить им рощу платановую засадить. Как вы на это смотрите? Голос из зала: Чем быстрее, тем лучше! Надо всю Кубань этими деревьями в три ряда обнести, заместо крепости. Губернатор: Все в наших руках. Ну, а теперь, как вы просили, о настоящей скотине. Тут меня упрекнули, что я ее на каких-то сионистов променял и толку воду в ступе. Так вот об этой самой скотской жизни братьев наших меньших. Расскажу вам небольшую поучительную историю. В одном хозяйстве погиб племенной бык. Кинулись, а заменить его некем. Во всей округе ни одного путевого коровьего мужика. Пригорюнились и буренки, и хозяева их. Потом вспомнили, что в одном заброшенном хуторе, живет у бывшего бухгалтера совхоза, бугай. На радостях забыли, чьего он роду-племени, и кто его хозяин. Сторговались с хитрым счетоводом, купчую оформили и к Восьмому Марта буренкам своим подарок преподнесли. Повеселело стадо, телятки один за другим пошли. Радоваться бы всем и горя не знать. Но не тут-то было! Телята те малые, а уже крученые, с норовом: напакостить, нахулиганить: то доярку ни с того, ни с сего забодают, то бидоны с молоком перевернут, то дневную норму кормов за один присест сожрут. Словом, один убыток от них. Стали в хозяйстве голову ломать, в чем тут дело? Как обуздать безрогих выродков? И выяснилось, что быка-то у жида купили. Ясное дело, нужда заставила, ну так а теперь что? Я это к тому, что со злым умыслом пособник сионистов быка своего в славянское стадо внедрил. Говорил и говорю: в России идет вырождение всего русского. Не минула беда эта и Кубань. Вредители добрались и до кормильцев наших безмолвных. Я с первых дней своего правления выступаю за чистоту рогато-копытных рядов. Только тогда можно говорить о патриотизме в сельском хозяйстве, о чистокровной породе бессловесного населения края. Голос с места: Одних призывов и обращений мало! Нужно что-то конкретное предпринимать! Губернатор: Молодец сынок! И не что-то, а начинать тотальную паспортизацию животноводческой отрасли. На каждую худобину в хозяйстве должен быть заведен персональный паспорт, подтверждающий родословную скотины, с кем гуляла, кто производитель. И где прописана до десятого колена проверить. Не сделаем этого, так и будем травиться сомнительным мясом. Голос из зала: А заодно и на ваше придурашное правительство паспорта завести - на всякий случай: кто сколько украл у государства, продал на сторону, или отмыл. Губернатор: На нас народ завел паспорта. Два года назад. И всякий раз визу в завтрашний день открывает. Другой голос: Не народ открывает. Ему по барабану. Открывают ваши карманные "визовые" отделы, шурующие от имени народа: газета-страшилка Ефима Примуса, телебрещение Врунова, продавшееся с потрохами Законодательное Собрание, полупьяное казачество и прочие "политические трупы"... Губернатср: Можете не продолжать, с вами все ясно. Знаем мы, какие вы русские! По паспортам, так все вы славяне. А копнешь глубже - жид, на жиде сидит и жидом погоняет. До пятого колена. Стоит мне уйти со своей трагической должности, как кучерявый пройдоха тут же на нее залезет. Глазом не успеешь моргнуть. Может, мне и в самом деле отойти от всего? А! Сколько можно в одиночку бороться с происками сионистов?! Их наглости конца не видно. Скоро и меня с молотка продавать начнут! Голос из зала: Что вы! Начнутся массовые самоубийства. На вашей совести будут тысячи невинных жертв! Знаете, как народ вас любит?! Как Ленина! Особенно старики. Им без любви этой никак не выжить. По телевидению Вас покажи - и готовы голодать до последнего... Губернатор: Вы вглядитесь в лица прохожих! Не отличишь ведь от настоящих этих носато-кучерявых! Такие же! А порой и лучше. Во приспособились! Обрусели, проходимцы, как никто другой. Внедрились в славянские семьи, сменили фамилии, некоторые - носы и губы поменяли, только что не головы, и вот он, новоиспеченный русак с толстой еврейской задницей. А во власть лезут, спасу нет! Я иногда кабинет на минуту боюсь оставить, честное губернаторское! Стоит проморгать, как тут же сионист прошмыгнет. Дожили! А вы там "нашли, о ком говорить", "время попусту тратите"... Да у Кубани нынче врагов и предателей, как собак нерезаных: только успевай на заметку брать да происки их отслеживать. А от сионистов к кубанской скотине перейти недолго, особенно сегодня, когда вся она, горемычная, повыздыхала и возродится поголовье только тогда, когда мы нашу землю очистим от всякой-разной нечисти и вздохнем облегченно во всю грудь... Участники совещания по вопросам животноводства приняли обращение к населению края. Листовки с воззванием сбрасывали на вертолетах, расклеивали в городах и станицах.

* * *

Как в воду смотрел губернатор. Во сне, правда. Но кто знает? Может так статься, что сон этот - вещий... Командир Всекубанского партизанского отряда, Батька Очумелко, вел патриотов по лесным тропам, туда, где редко ступала нога простолюдина. "Железный поток" растянулся на несколько километров, пугая все живое. Много дней и ночей петляли "Кубанские мстители" по горам и долам, чтобы запутать след и сбить с толку агентов международного сионизма. Чего только не делали находчивые партизаны! Отряд "Отечества" по-волчьи выл. Ему подвывали национал-социалисты. Войско атамана Грозы изображало раскаты грома. Патсомольцы диким лаем подражали вечно голодным шакальим стаям. Ветераны партии и комсомола каркали, наводя ужас даже на самих себя. Казачий хор умело имитировал полупьяный цыганский табор. А люди из окружения командира отряда на все лады квакали и кукарекали, щебетали и стучали дятлом, кричали перепелом и куковали, удачно дополняя однообразную и таинственную жизнь девственной природы непривычными голосами и звуками. Сам Батька злобно рычал в мегафон, как бы давая понять, что в здешних местах водится и крупный зверь, с которым шутки плохи. Походную жизнь отряда отражал боевой листок "Патриот".

25

Красная от знамен и полотнищ разношерстная толпа двинулась к недавно отстроенному массивному зданию из коричневого камня. Толпа напоминала паломников, устремленных в священную Мекку. Правда, паломниками на ней раз были престарелые безбожники, а Меккой для них должен был стать Центр реабилитации сбившихся с ленинского пути коммунистов. Где-то вдалеке гукала пушкой легендарная "Аврора", выкупленная у нынешних хозяев колыбели революции, слышались одиночные выстрелы. На подступах к Центру ветеранов партии, комсомола и завсегдатаев-ротозеев встречали в бронзе Ленин с Дзержинским, а чуть поодаль, на броневике, приветствовал сам губернатор Очумелко в бронированном пиджаке, гипнотизирующий массы грозным видом. Сводный оркестр бюро ритуальных услуг и местного Цирка выдувал попурри из героических мелодий, вышибающих скупую слезу. Митингующая публика нескладно подпевала. Не успели музыканты выдуть последние аккорды, как Казачий хор принялся со всей дури выбивать по шаткому деревянному настилу подиума "Яблочко", подняв клуб ядовитой пыли. Яблочников сменили сердитые раскаты грома, несущиеся из динамиков, сквозь которые резанул слух гневный голос Батьки. Народ напрягся, сосредоточился, приняв воинственную позу. Битый час губернатор стращал собравшихся сионистским заговором и неотвратимым геноцидом, клялся-божился о своей непреходящей любви к своей земле и замученному тяжелой свободой населению. В толпе зарыдали. Батька "притормозил". Вспомнив, ради чего вся эта свистопляска с атрибутами счастливого прошлого, включая и его самого, он стал призывать братьев и сестер по партии вновь обрести себя в ней и идти в массы. - Коммунисты! Земляки! - Вперился он в раскрасневшиеся от революционного экстаза морщинистые лица. - Вспомните немеркнущий образ вождя мирового пролетариата и идите в гущу народа: агитируйте, зовите в бой, рвите зубами, у кого они еще имеются, знамена предателей русского народа. Хоть спаивайте сволочей, только не сидите сложа руки. Пока враги не выкрали из Мавзолея нашего Учителя, нам нужно сомкнуть кольцо вокруг змеиной шеи врагов славяно-кубанского народа, сплотиться еще теснее и стоять стеной. Слышите?! Кубанской стеной! Отступать некуда. За нами Мавзолей. "Не отдадим российскую святыню на поругание врагу!" - заорала толпа, сжимая кулаки. "Батька, Батька, это в наших силах, землю от евреев уберечь!" - запели речитативом патсомольцы, сверкая полными одержимости глазами. Сердце Очумелко радостно заколотилось. Оно так сильно выбивало в его мощной груди революционный гимн, что он чуть было не слетел с бронированного постамента. Ухватившись за гашетку пулемета, Очумелко повторял, как заклинание: "Ленин! Партия! Патсомол! Ленин! Партия! Патсомол!" - его бил мелкий, но приятный озноб. Привел губернатора в надлежащее чувство образ легендарной женщины-комиссара. Как и полагается, в кожанке, с револьвером на боку. Вернее, не столько образ, сколько знакомая персона артистки драмтеатра Лины Сатаневич. Чем больше всматривался Майдан Кондратыч в лицо так называемой комиссарши, тем скорее ему хотелось начать на гашетку и пройтись по лжекомиссарше пулеметной очередью. Будь она рядом, на бронемашине, а не на деревяшке, выдаваемой за палубу военного крейсера, он не задумываясь разодрал бы ее на части собственными руками. - Ну, не суки! - прочитав его мысли, шепнул ему на ухо помощник Капканов. - Хоть с какого боку к революции притулятся! Днями раньше в скандальном спектакле жену белого офицера играла, а теперь на тебе, покраснела, контра! - Продажные, десять раз продажные! - злобно прошипел Очумелко. - Пора кончать со этой самозванкой, а то народ нас знаменами забросает. Худруку театра, тоже из жидовствувщих, Капканов показал два кулака. Тот, смекнув в чем тут дело, наспех набросил на себя куртку политрука и лично "застрелил" контру, дабы не будить в Батьке, лицо которого покрылось багровыми пятнами, зверя. Комиссаршу быстренько отволокли за ноги с подиума и только тогда все облегченно, вздохнули. Сам он тут же выдал Обращение коммунистов Кубани к Президенту страны, правительству и депутатам обеих палат Федерального Собрания с требованием перенести тело Ленина вместе с его усыпальницей в столицу Кубани. Толпа взревела и, подняв броневик на руки, понесла его к входу в Центр реабилитации. Народ гудел, как хронически недоедающий улей... - Вспомните героев партии, - кричал в мегафон, стоя на колесе бронемашины, руководитель кружка марксистов Шпрехало. - Генсеков и членов Политбюро. Вспомните Лауреатов Ленинской и Сталинской премий. Героев соцтруда и пятилеток. Вспомните Ударников коммунистического труда и победителей соцсоревнования и перед вами снова предстанет полная картина счастливого прошлого. Яркая картина самого справедливого в мире государства рабочих и крестьян. С его прокладкой - народной интеллигенцией. Вот вам и вся реабилитация. Не надо и курс "политического лечения" проходить. В президиуме броневика нервно зашептали: "Прослойкой, идиот! Про-слой-кой!" Скажу еще точнее: прослойкой, - выкрутился марксист. - Перечитайте труды Ильича, каких-то сотню томов, и вы вспомните, что это за силища - посильнее Библии. Перечитайте, и тогда никто вам не страшен, потому что с идейными воевать бесполезно. Кубанская новейшая история это уже доказала, и пока течет-бурлит в нас чистая, без всяких примесей, кровь, мы не отступим! - Вернетесь в строй, это и будет вашей прижизненной реабилитацией, - гаркнул Батька. - Не встряхнетесь, так и сгниете на свалке тутошней истории. Бесславно сгниете. Очумелке знал, в какой корень зрить: в станично-хуторской. Вот где благодатная почва для строительства бессрочного будущего! Только успевай рот открывать. Особенно сегодня, когда партии позарез нужны агитаторы и пропагандисты, народные контролеры и осведомители. Все, кто сеет в массах зерна будущего коммунистического урожая. Люди исстрадались по мудрому, чуткому слову партии, по ее идеалам. По партийным страшилкам. На фасаде здания висел стальной щит, на котором чернело обращение к гражданам Кубани: ГРАЖДАНЕ! ВЛАСТЬ В СТРАНЕ ЗАХВАТИЛИ СИОНИСТЫ И ИХ ПОСОБНИКИ. ВЫПОЛНЯЯ ВОЛЮ АМЕРИКАНО-ИЗРАИЛЬСКИХ И ГЕРМАНСКИХ ХОЗЯЕВ, ОНИ РАЗВЕРНУЛИ ПРОТИВ СЛАВЯНСКОГО НАРОДА ДИВЕРСИОННУЮ ВОЙНУ. РАЗОРЯЯ РОССИЮ, ПРОДАВАЯ ЗА БЕСЦЕНОК ЕЕ ПРИРОДНЫЕ БОГАТСТВА, НЕНАВИСТНИКИ ВСЕГО РУССКОГО ПРЕВРАТИЛИ НАШЕ МНОГОСТРАДАЛЬНОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОГРОМНЫЙ КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ, А НАШИ ТЕСНЫЕ КВАРТИРЫ - В ТЮРЕМНЫЕ КАРЦЕРЫ. ОСТАНОВЛЕНЫ ЗАВОДЫ И ФАБРИКИ, РАЗРУШЕНЫ КОЛХОЗЫ И СОВХОЗЫ, УМИРАЕТ МЕДИЦИНА, ОБРАЗОВАНИЕ, НАУКА И КУЛЬТУРА. В РЕЗУЛЬТАТЕ МАССОВОЙ БЕЗРАБОТИЦЫ И НЕСВОЕВРЕМЕННОЙ ВЫПЛАТЫ МИЗЕРНЫХ ПЕНСИЙ ДОСРОЧНО УШЛИ ИЗ ЖИЗНИ МИЛЛИОНЫ НАШИХ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ, СОТНИ ТЫСЯЧ УБИТЫ НА УЛИЦАХ ГОРОДОВ И СТАНИЦ. НА НАС НАДВИГАЕТСЯ НЕВИДАННАЯ В ИСТОРИИ РОССИИ КАТАСТРОФА. НАМ ТАЛДЫЧИЛИ О КОНЦЕ СВЕТА И ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРИБЛИЖАЕТСЯ. ПРЕДОТВРАТИТЬ ЕГО МОЖЕТ ТОЛЬКО ПОВСЕМЕСТНОЕ ПАТРИОТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ. КУБАНЦЫ! ГОТОВЬТЕСЬ К РЕШИТЕЛЬНОЙ БОРЬБЕ С МИРОВЫМ ОККУПАЦИОННЫМ РЕЖИМОМ, СОЗДАВАЙТЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ КОМИТЕТЫ, ПАРТИЙНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ И ПАТРИОТИЧЕСКИЕ СОЮЗЫ. НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, ЧТО СЕГОДНЯ ОСОБЫЕ ОТДЕЛЫ СТАЛИ НА СЛУЖБУ КРОВАВОГО РОССИЙСКОГО РЕЖИМА И ИХ БОЛЬШЕ ВСЕГО ИНТЕРЕСУЕТ НЕ БОРЬБА С АГЕНТУРОЙ ПРОТИВНИКА (АМЕРИКА, ГЕРМАНИЯ, ИЗРАИЛЬ) И ЕЕ ПОДРЫВНЫМИ ДЕЙСТВИЯМИ, А ВЫЯВЛЕНИЕ И ИЗОЛЯЦИЯ ПАТРИОТИЧЕСКИ НАСТРОЕННЫХ ГРАЖДАН, ПАРТИЙ И ДВИЖЕНИЙ. ПОМНИТЕ, ЧТО ПЕРЕД ВАМИ ФАШИСТЫ И С НИМИ В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ НАДО ПОСТУПИТЬ ТАК, КАК ЭТО ДЕЛАЛИ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАШИ ОТЦЫ И ДЕДЫ. ДОЛОЙ ОККУПАЦИОННЫЙ РЕЖИМ И ЕГО ЗАОКЕАНСКИХ ХОЗЯЕВ. ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РОДИНА. РОДИНА СТРАНЫ СОВЕТОВ. ПАТРИОТЫ КУБАНИ.
Директор Центра реабилитации, последний секретарь Крайкома КПСС по идеологии Какало, преподнес губернатору пару овечьих ножниц. В две руки Очумелко перерезал красную ленту и пригласил полуобезумевшую толпу, стонущую от революционного возбуждения внутрь действующего мемориала. Нижний этаж занимал музей Батьки. Каждый его зал рассказывал о важных вехах жизненного пути прославленного сына Кубани. В первом, на высоченной тумбе, красовался обычный горшок, главный свидетель счастливого детства будущего губернатора. Второй манил личными вещами некогда маленького Майдана: застиранными трусиками и слюнявчиками, штопано-перештопанными носочками и ползунками... В третьем зале мирно соседствовали любимые вещи Очумелко, среди которых труды Маркса, Энгельса и Ленина, вселившие в Очумелко революционный дух. В следующем зале висели огромные, во всю стену, портреты его любимых учителей: Ленина, Сталина, Гитлера. Рядом примостились портреты самого Батьки: в фас и профиль, подтверждающие его истинно славянское происхождение. Следующая экспозиция знакомила с врагами колхозной нивы: несколькими видами колорадских жуков и клопов-черепашек, с которыми Очумелко не одно десятилетие ведет широкомасштабную истребительную войну. В предпоследнем зале размещался макет незавершенного когда-то опальным предисполкома Очумелко стекольного завода-гиганта, и сегодня олицетворяющего собой недостроенное светлое прямо-таки прозрачное будущее. Завершал музейную серию ЖЗЛ антисемитский зал. Стенды и альбомы знакомили с неблагонадежными территориями края, сионистскими гнездами и целыми диверсионными центрами. Три стены занимали списки предателей и христопродавцев. А на верхних этажах разместились лекторские аудитории и красные уголки с кружками но интенсивному изучению основ кубанского патриотизма и антисемитизма. Одновременно в городе были открыты филиалы Центра. Так, Центр национальных культур был переименован в Народно-патриотический центр по борьбе с нацменьшинствами, который возглавил изгнанный из Госдумы скандально известный депутат Алкашов, разжалованный Президентом из генералов в ефрейторы. Кубанский госуниверситет стал высшей партшколой, а местный писательский Союз перепрофилировался в курсы агитплаката. В библиотеках края начались публичные чтения речей и высказываний Ленина и Очумелко, открывались бронзовые памятники и бюсты бывшим секретарям Крайкома КПСС и их секретаршам. Ранним утром на месте прежнего щита с Обращением к гражданам Кубани висел другой, пахнущий свежей краской.
ЛЮДИ! НЕДОНОСКИ СДОХШЕГО КОММУНО-КОМУНАЛЬНОГО РЕЖИМА СТРАШАТ ВАС ЕВРЕЯМИ И ПОЛУКРОВКАМИ. А ВЫ И УШИ РАЗВЕСИЛИ! МЫ ХОТЬ И ЕВРЕИ, НО У НАС ТОЖЕ ЕСТЬ ДЕТИ И ВНУКИ, И ПОКА МЫ НЕ ВЫРАСТИМ ИХ И НЕ ПОСТАВИМ НА НОГИ, ЗАТЕВАТЬ НАМ ШИРОКОМАСШТАБНУЮ. ТЕМ БОЛЕЕ ИСТРЕБИТЕЛЬНУЮ ВОЙНУ НЕТ СМЫСЛА. ДО ТЕХ ПОР, ПОКА МЫ НЕ ЗАПОЛОНИМ КУБАНСКИЕ ГОРОДА И СТАНИЦЫ СИНАГОГАМИ, ПОКА НЕ СОЗДАДИМ ПОВСЕМЕСТНО ЕВРЕЙСКИЕ ОБЩИНЫ, А В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ КУБАНСКУЮ ЕВРЕЙСКУЮ ДЕМОКРАТИЧЕСКУЮ РЕСПУБЛИКУ, О ВОЙНЕ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ И РЕЧИ. НЕТ СМЫСЛА СОДЕРЖАТЬ НАМ СЕГОДНЯ И ОСОБЫЕ ОТДЕЛЫ С АГЕНТУРОЙ В АМЕРИКЕ, ЕВРОПЕ, АЗИИ И НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ, ПОТОМУ КАК ЭТА КАМПАНИЯ ТРЕБУЕТ БАСНОСЛОВНЫХ СРЕДСТВ И ВРЕМЕНИ. МЫ ТОЖЕ ЛЮБИМ КУБАНЬ, НО ЧУМНЫЕ КРАЕВЫЕ ВЛАСТИ ВСЕМИ СПОСОБАМИ СТАРАЮТСЯ ОТОБРАТЬ У НАС ЭТУ ЛЮБОВЬ, ОБВИНЯЯ ВО ВСЕХ НА СВЕТЕ ГРЕХАХ И БЕДАХ. НАМ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНО НАЗЫВАТЬ ИЛИ ОБЪЯВЛЯТЬ СЕБЯ ПАТРИОТАМИ, ХОТЯ МЫ НЕ МЕНЕЕ МНОГОЧИСЛЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ, ЧЕМ КАЗАЧЕСТВО И КОММУНИСТЫ, ПАТСОМОЛЬЦЫ И СЕКСМЕНЬШИНСТВА, КРИМИНАЛ И АРМИЯ ЧИНОВНИКОВ-МЗДОИМЦЕВ. НАС ВО СТО КРАТ БОЛЬШЕ: ЧЕМ МОЖНО СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ, ПОТОМУ ЧТО В КАЖДОМ ИЗ ВАС ЕСТЬ ХОТЯ БЫ КАПЛЯ ЕВРЕЙСКОЙ КРОВИ. НРАВИТСЯ ЭТО ВАМ, ИЛИ НЕТ. ТАК ЧТО, РЕШАЙТЕ САМИ, ЧТО ВАМ ДОРОЖЕ: ВОЙНА, ИЛИ ЛЮБОВЬ К ИИСУСУ ХРИСТУ, ХУДОЙ МИР С ЕВРЕЯМИ, ИЛИ МЕЖНАЦИОНАЛЬНАЯ СКУБНЯ, РАЗЖИГАЕМАЯ ПОЛУОТМОРОЖЕННОЙ ЗАКОНОДАТЕЛЬНО-ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ВЛАСТЬЮ, ИЗБРАВШЕЙ ГНУСНУЮ ПОЛИТИКУ ЭКСТРЕМИЗМА И ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВА, ПРИКРЫВАЯСЬ ПАТРИОТИЧЕСКИМИ ЛОЗУНГАМИ. НАЧАТЬ БОЙНЮ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО. ГЛАВНОЕ - НАЙТИ ВРАГА. ИЛИ ЕГО ПОДОБИЕ. ГУБЕРНАТОР С ЭТОЙ ЗАДАЧЕЙ УСПЕШНО СПРАВЛЯЕТСЯ. ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ - В РУКАХ ГОСПОДА...

26

Глубокой ночью на ноги был поднят весь патриотический Союз молодежи. Вооружившись дубинками, молодчики прочесывали улицы и закоулки уснувшего города, высматривая подозрительных. Первыми приняли удар мусорщики и метельщики. Дознание, правда, было беглым, без воспитательных мер. Начали с Центра по подготовке инакомыслящих - мэрии. В этот грешный час ее представляла старая уборщица баба Феня, метущая не от мэрии, а к ней: чтоб помощнику выделили. Часа два мела. Нагребла здоровенную кучу. - Ну, и жрет народ! - ворчала метельщица. Наблюдали за ней патриоты по всей науке, вернее, по инструкции: кто на столбе висел с когтями на ногах заместо монтера, кто вместо бачка мусорного присел, а кто за регулировщика стоял. Махать, правда, было некому, но это уже второй вопрос. Для конспирации сойдет. Уборщица показалась подозрительной: бумажки какие-то подбирала, разворачивала, потом в карман халата клала. "Точно: или связная, или переодетая диверсантка из вражеского лагеря. От этих перевертышей всего ожидать можно". Когда старуха набила карманы, решили брать ее. - Давно метешь, бабуля? - веселым голосом спросил бдительный патсомолец. Та перекрестилась про себя. - Та вже лет сорок с гаком, сынок. - А сама подумала: "Такой молоденький, а вежливый". - Тьфу, дура! - сплюнул юнец. - Сегодня давно метлой махаешь? - Со сранья, - вздохнула уборщица. - А бумажки чего в карманы суешь? Может, листовки какие?! Смотри! - Та не, то я хвантики собираю. - Никого подозрительного не приметила? - Не-е, окромя вас - никого. - Призыв патриотов Кубани читала? - Неграмотная я. А куда зовут-то? - Куда, куда. В дурдом, - загоготал парень, обдавая старуху сивушным перегаром. - Ладно. Увидишь кого подозрительного - бей тревогу. - Метлой, что ли? - Свистнешь. - Не, не свистну. - Свистнешь, говорю! - Не-е. - Ты, что, старая, бунтовать?! - Зубов нема у меня. - А-а-а! Они и не нужны. Вот свисток, возьми. Свисти до тех пор, пока подмога не подоспеет, поняла? - А кто ж мести будет? - Одной рукой мети, другой свисти. Вперед!

27

Гигантская стена из красного кирпича протянулась вдоль центральной улицы Краснодара: от Белого Дома до Занодательного Собрания На торжественном открытии губернатор огласил имена тех, чей прах в недалеком будущем удостоится высокой чести покоиться в Стене Славы. Вдоль километровой усыпальницы стояли виновники всенародного торжества: депутаты-законотворцы руководитеди СМИ левого толка, политсовет национал-патриотического движения "Отечество", координаторы молодежных комитетов, лидеры территориальных организаций компартии, Казачья Рада, верхушка Всекубанского казачьего войска. Гендиректор погребально-отпевального хозяйства краевого центра Бессмертный при виде армии кандидатов на кремирование захлопал в ладоши: "Мать, моя женщина! Сколько мест на кладбище сэкономим!" Никто еще не преподносил ему таких неожиданных сюрпризов. "А то в моем мертвом царстве ни днем, ни ночью покоя не будет с этими бесноватыми патриотами: то митинги, то поминки коллективные. То клятвы всякие. Грязище разведут - хоть сам в яму прыгай. Тут от бомжей покоя нет: днюют и ночуют, стервецы, на могилах, как у себя дома. И хоть ты их закопай живьем. Какая, говорят, к чертям разница, где ночь перекантовать? Все равно когда-то сюда притащат. Нас, мол, ничем не испугаешь. Мы в этой конченной для нас жизни те же покойники, только живые. Вот и вся их философия. Первое время главный могильщик города из себя выходил от паломничества бомжового. Но потом прикинул нос к одному месту и понял: каждый в этой бренной жизни тишины и покоя ищет. Бомжи хоть и отбросы, но все ж человечьего подобия. Здесь никто их не достает, не лезет в душу. С покойниками, считают они, скорее общий язык найдешь, нежели с живыми. Народ они мирный, тихий. У них - свое, у бездомных - свое. Так и сосуществуют. Один вон из кладбищенских квартирантов, когда-то по собственной воле любимую жену на тот свет спровадивший, десять лет от могилы ее не отходит - все раскаивается. Как отсидел срок, так сразу сюда, к суженой своей, вину искупать. Искупает он ее и в самом деле по-настоящему, без балды: за могилкой ухаживает, слезами ее поливает и все прощения просит. Но полное искупление, говорит он, придет, когда его зароют рядом с убиенной. Так и ждет, бедняга, своего часа. Бессмертный любил размышлять не торопясь о погосте, как о родном доме. Это целый мир, огромный, таинственный. Со своими законами и привычками. Хотя, привычка известная - упокой души. Он и дальше хотел было поразмышлять о вечности, о каком-нибудь ритуальном сервисе, но его внутреннюю служебную идиллию нарушил диктаторский голос Батьки, который залез на трибуну в виде урны для праха, и поцеловав Стену, изрек напутственные слова братьям по духу: - Вот ваше долголетие, сыны и дочери Кубани! - он постучал ногой по стене. - Прочная и надежная, как ваш неистребимый дух! Как ваши высокие помыслы! Проходя мимо, благодарные потомки невольно будут останавливаться, как вкопанные, ослепленные золотописью ваших славных имен. Околдованные вашей патриотической аурой, дающей свет все новым и новым поколениям кубанцев. Как сияющее сердце Данко в кромешной тьме российской действительности. Стена эта переживет века. Она станет священным местом для коренных жителей нашего казачьего края. Да будет так. Слава вам, земляки-герои! Ура! Будущий прах громогласным приветствием дружно поддержал Батьку, с гордостью посматривая на свои ниши - последнее пристанище их испепеленной в неизбежном будущем плоти. Несколько самосвалов привезли из загородной оранжереи спутниц забвений и тревог - красные гвоздики. Будущим покойникам их вручили активисты из патриотического Союза молодежи. Поп, по всей видимости, тоже патриот, освятил Стену уходящего века, и пригласил всех, у кого были пригласительные, на банкет-трапезу. Столы накрыли здесь же. Всю ночь напролет Кубанский ряженый горластый хор отпевал и отплясывал свой полувековой репертуар. А сводный хор из бывших партноменклатурщиков, советских, профсоюзных и комсомольских работников спел здравицу в честь Очумелко и его революционного правительства. Господи, как они пели! Как ангелы. Здесь было все: и ностальгия по славному прошлому. И тоска по распределительной системе-кормилице. И стон-возмущение нынешним безвременьем. И сладкие мечты о безмятежном вчерашнем дне. Хор тот вполне достоин почетного звания "Академический", ибо его солисты, все без исключения, в свое время успешно закончили уникальную в своем роде Академию строительства коммунизма с ее ведущими факультетами: партийный, советский профсоюзный, комсомольский. Тысячеголосая песня-гимн летела до самых окраин спящего города. Ее тут же, на лету, подхватывало разбуженное горластое воронье и сломя голову несло дальше: по куплету всему свету. И этому, и тому. Неподалеку от Священной Стены, в центральном парке отдыха, правда, теперь уже без культуры, губернатор решил открыть настоящее славянское кладбище: чтоб и живые, и мертвые чувствовали себя здесь, как дома. Предварило сие историческое для здешних мест решение Батьки совещание работников ритуальных служб. - Полвека толклись в этом парке все, кому не лень, называя эту свою беспорядочную, праздную толкотню отдыхом, - начал выступление Очумелко. - Хватит! Оттолклись! Теперь здесь будут действительно отдыхать на веки вечные наши земляки. Отдыхать по-настоящему: при полной тишине и покое. Этот народный парк-погост станет постоянным домом только для коренного населения. И ни одного залетного покойника, слышите?! - Губернатор заскрипел зубами, захрустел побелевшими пальцами. Этот его устрашительно-убедительный метод действовал безоговорочно. - Давно пора навести порядок на земле и под землей. Дать ей, истоптанной своими и чужими, заслуженный покой. Превратили кубанские кладбища в Организацию Объединенных Наций. Пусть земля эта станет последним пристанищем кубанцам славянских кровей, чтобы и здесь не прерывалась связь поколений. Думаю, это тоже одна из составляющих нашего патриотизма, завещанного нам мудрыми пращурами. Представляю, как всякого рода умники-разумники будут пускать пену и плеваться ядовитой слюной от злобы и ненависти, бесноваться что и здесь не смогли они вытравить у нас чувства единения и соборности. - А Стена Славы? - напомнили Очумелко эксперты по ритуальным делам. - Она же славянская. - Стена не резиновая! К тому же, у нее шибко не поплачешь, не поскорбишь. А народ у нас любит горевать. Подле такой Стены сам каменным станешь. А главное - не помянешь со стопариком-другим: милиция тут же за распитие под белы руки да в каталажку. Погонникам лишь бы штраф содрать да протокол состряпать. А земля, она и есть земля. Кирпичи - для твердых духом. Несгибаемых и идейных. Для простого народа родная землица - в самый раз! И по-христиански, и по-человечески. До чего сами себя довели, - все больше распалялся Батька. - На кладбище стыдно появиться. Кого там только нет! Скоро инопланетян на собственной земле хоронить будем. Тут тебе и христиане, и мусульмане, и безбожники. И верные, и неверные. И христопродавцы, и предатели русского народа. Не погост, а проходной двор! Вот так, с "мелочей" и начинается вытравливание у всех нас священных славянских чувств: там прозевали, там махнули, там начихали, глядишь, и прочихали свое, предками завещанное. На этом свете превратили нас в Ванек, ничего не помнящих, и на том. Недавно мне позвонили с центрального кладбища. - В зале засмеялись. - Из дирекции, - уточнил губернатор. Следом письмо пришло. От родственников одной усопшей. Покоится там знатная свинарка. Герой труда Фронина. Свиньи, говорят, у нее на ферме были- всем свиньям свиньи: курносые, мордастые. Здешней землей вскормленные, вспоенные. Рядом со свиной героиней, бок о бок, могила известной во всей округе шлюхи Сучкиной-Кобылиной. Сам черт не разберет, чьих она кровей. Волосы, говорят, были у нее красные, глаза-зеленые, брови-фиолетовые, а тело вроде как мулатки. - Очумелко передернуло от собственного воображения. - В полночь съезжаются к ней "в гости" бывшие ее кобели и сучки и давай поминки устраивать. Девицы полуголые про меж могил болтаются. Свистопляска под открытым небом и только. Бедненькая свинарка, небось, в своем скромном гробу устала переворачиваться. О могилах этих двух соседок поневоле и говорить нечего: блеск куртизанки и нищета простой советской труженицы. Или другой пример. Рядышком покоятся скромный партийный работник, слуга народа, и цыганский барон, перекати-поле с мешком золота. Несправедливости на земле хватает, так мы ее еще и под землей плодим, мертвым покой их заслуженный омрачаем. На днях подпишу Постановление об упорядочении кладбищенской жизни. Это поможет открыть широкую дорогу истинным Кубанцам на свое кладбище, без путаницы и мешанины. В целях экономии места на народном кладбище вводится новый, трехъярусный, метод захоронения. Могилы будут иметь вид глубоко забетонированной ямы с двумя железобетонными перекрытиями. После освоения первого яруса кладется плита. На нее засыпается земля и далее в таком порядке. А почему нет?! Живем же мы на этой земле в многоэтажных домах, в небоскребах, и ничего. На первых порах могилы на новом кладбище будут трехэтажные. Там, под землей, жизнь как бы продолжается. В одной могиле можно хоронить соседей по квартирам, сослуживцев, о близких родственниках я уже и не говорю. Придет время, когда могилы на наших погостах будут многоярусными, а потом и землескребами. Жизнь заставит; не успеем оглянуться, как весь наш край станет однокоренным. Над чем сейчас местное правительство и работает, не покладая рук.

28

По поручению губернатора идеологи его правительства открыли в Пекине филиал Народной Кубанской Академии с тремя ведущими факультетами: национал-патриотическим, казаковедческим и антисемитским. Китайская сторона в качестве благодарности дала добро на съемки многосерийного документального фильма "Великая Китайская Стена". Несколько дней и ночей Очумелко не отходил от "видика", пожирая глазами кирпичное чудо света, прославившее древнюю страну навеки вечные. Майдан Кондратыч чуть было не окаменел от впечатлений: осунулся, потемнел лицом. Глаза его сузились и слегка помутнели. "Так вот почему социализм в Китае задержался, - размышлял, пораженный увиденным, Очумелко. - Вот почему он так рванул вперед. А всего-то: обычный камень, обычная Стена, длиннющая, правда, а какая защита. За такой каменной дурой никакой вражина не страшен. Для нечисти всякий путь закрыт навеки вечные. А наши кремлевские супостаты отгородились от народа и сидят, ждут с моря погоды. Мол, вы там хоть провалитесь. Ничего, мы тоже о себе позаботимся - ничуть не хуже узкоглазых. О нас заговорит весь мир.

29

Все силы, кроме нечистой, были брошены на возведение Кубанской Стены. Высококвалифицированные каменщики вместе с любителями, истосковавшимися по ударным стройкам и аккордным работам, поклялись стоять на трудовом фронте века до последнего. До тех пор, пока граница родной Кубани не окаменеет. Несколько месяцев над городами и станицами висели тяжелые, красно-коричневые тучи пыли. Поговаривали, будто это открылся дремавший неподалеку вулкан. Набожные люди утверждали, что приближается в здешних краях конец света, а "профессиональные" патриоты свое гнули: это ничто иное, как очередные козни сионистов. На самом же деле оказалось все намного проще: Батька объявил о всеобщей мобилизации населения на кирпичную эпопею. Как грибы росли теперь кирпичные заводы, сносились строения из кирпича и камня. В телеобращении к населению губернатор развеял слухи: "Для нас теперь каждый кирпич - на вес золота! Вчера это был обычный строительный материал, а завтра он станет историческим. Из него вырастет то, что способно надежно защитить нас от тлетворного влияния хитроумного, алчного Запада, косоглазого Востока и неистребимых полчищ сионистов, ползущих к нам из-за Океана. Так что, за дело, земляки! Кирпичом ударим по звериному аппетиту пришлых чужеземцев". По всей Кубани был дан старт коммунистическому субботнику. К месту закладки первого камня потянулись люди с флагами и знаменами, с портретами усопших и живых вождей. Там, где губернатор заложил первый кирпич, был установлен гигантский портрет Очумелко с камнем в руке. Поначалу авторы стального агитполотна хотели было увековечить образ Батьки с камнем за пазухой, но потом решили, что тогда оружие пролетариата не выстрелит идеей, зовущей "на бой кровавый". За ходом строительства губернатор следил со своего Колеса и каждые сто метров готового объекта принимал лично. Как всегда было много шума, трескотни, высокопарных слов и прочей "показухи". После приемки кирпичный кусок исчезал с поверхности Земли. Батька, ясное дело, об этом безобразии не знал, не ведал, но народ-то видел. На пустое место тут же ставили выкрашенные под цвет кирпича деревянные щиты, обвешанные лозунгами и транспарантами, на которых сверкали изречения Батьки: "Патриотизм - цементирующая сила Кубанской Стены!", "Компартия Кубани и "Отечество" - близнецы-братья!", "Великая Стена - могильщик сионизма!", "В Стене - наша сила!", "Будет Стена, будет и песня!". Для культурного обслуживания строителей местные власти бросили лучшие силы. Кого тут только не было! Театрализованное представление напоминало цирк. Капелла ветеранов коммунистического любимые строительства пела любимые песни Батьки, выкрикивала крылатые речевки, била по барабанам и дула в горны. Рядом некто во всем красном душил человека в черном. Чуть поодаль артистка оперетты исполняла арию из кантаты "Враги сожгли родную хату", а патсомолец в образе юного разведчика, обвешанный биноклями, высматривал повсюду этих самых поджигателей. Артисты из шкуры вылезали, чтобы развеселить угрюмых строителей. Прошел слух, что казаки с патриотами грозились живьем замуровать кирпичников, если те не возведут Стену к выборам нового губернатора. Казачий хор выплясывал прямо на Стене. И доплясался до того, что вместе с подиумом провалился вниз до самого фундамента. Повезло патриарху хора - Хазарченко: по счастливой случайности он зацепился за деревянные перекрытия стены то ли дирижерскими палочками, то ли костылями, то ли еще чем. Пока несчастных вытаскивали на свет божий, поэты эпохи развитого социализма Одурелов, Лакабдин, Помойщиков, Хмельницкий, Бесподобин и Моргалов "истязали" слушателей вопиющей графоманией, прививающей чувство дурного вкуса. Не остался в стороне и театра драмы. Тот добивал каменщиков тягомотиной из Достоевского и Горького... Строилась Великая Стена больше в отчетах и публичных выступлениях губернатора. В его росказнях она росла чуть ли не на глазах. Запуганный угрозой международного сионизма и массовым предательством здешний народ и этому рад был. Во-первых, любимец станиц и хуторов Очумелко сам немного успокоился, теша себя надеждой на многокилометровое каменное пугало. Во-вторых, престарелое население видело в кирпичном чуде единственную панацею от всех напастей. "Вот построят Стенку, глядишь, и заживем по-людски". Девизом для тех, кто свято верил в кирпичную затею, стали слова: "Будет Батька - будет и Стенка!" На том стоят кубанцы и стоять будут. До последнего кирпича!..