Цветок

 
 Земля плодоносит пышно, зелено, обрастая множеством жизней. Фауна божественная, гнетущая, яркая - дочь деметры расползающейся ширящейся ги- гантской. Урожай зверушек многоликих, разных, ползающих гадами и тварями среди живосочной буйной флоры, средь зелени малахитовой, мягкотравной, средь пестроты твердоствольной, дышащей, разнообразной.
 Плодовита деметра. Хвала матери многодетной героине! Разрослась зем- ля-матушка несметными богатсвами, да за всем углядеть трудно. Старая ста- ла. Слепо щурится вдаль, да близоруким взором разглядеть не может, как расползается, разбегается все; как многовидная фауна сплетается с флорой, да губит ее. Сплетается неспеша, вкрадчиво, по-змеиному.
 По лохматости земной, луговой, пшеничной, тропической меж гвоздей деревьев поползли вши зверей, звери-вши. Дымной, кучерявой своей шубой обволокла флора шарик земной, да шуба та молью изъедена. Вдоль нито- чек-дорог важно сидят мясистые пластины лопухов, пробуравленные вездесу- щей картечью насекомых. Пылает от солнца и сонмов кружащихся мух обурев- шая рыжая кукуруза. Уже не в силах встряхивать своими кудрями дуб, чтобы отогнать назойлевого дятла, ковыряющегося у него в ухе. То ли от знойной солнечной метлы, то ли от камнезубой саранчи стонет пшеница.
 Но сумасшедшая мать-деметра плодит детей своих беспорядочных и оста- новится не может.
 Устала флора от войн бесконечных насекомых зверских. Свисает устало лианами вниз и уже не сопротивляется суетливым, плюшевым обезъянам. Да и фауна утомилась от воинственности своей ненужной, глупой и уходит кротами -змеями под землю, проливая на нее уставшее, обмякшее перемирие. И шмель одинокий пролетел над оврагом, и стайки пчел вьют паутинки жужжания над полями маковыми, да кузнечики играют легкомысленным колокольчиком в детс- ких голубых рубашечках простенькие мотивчики. Лишь иногда флора вспыхнет обидою за прошлые деяния врага своего, да пожрет росянкой букашку-другую. Но оправдается тут же - одарит лакированными грибками подтравными, набро- сит их на спину острую колючую ежовую. И снова зазвенят бусинки ландышей белоснежных свиваясь с трелью соловьиною в узоры звенящие. И поджурчит им ручеек торопливый, да подсвистит ветерок бродячий, любопытный.
 Раздолье теперь бурьяну развязному. Шалит, озорничает, пугает цветки одинокие. Не отстает от него и дикий бодяк, бурно разросшийся вдоль по- лусгнившего забора, и цеплячий плющ, обнявший ромашку белую, свадебную.
 Разбуянилась зелень, разрезвилась. Взволновался горох молчаливый кудрявый; пополз по швам беззвучно лопаясь то ли от испуга, то ли от нес- терпимых припарок солнца.
 Срослась фауна с флорой, единой стала. Да срослась с сорняками боль- ше. С сорняками колючими. Да сорняками новыми, доселе неизвестными. Нез- ванно-нежданно объявились они - человеческие зубастые, жадные.
 Запахло в воздухе горечью беды неминуемой. Кожанная зелень крокодила опасливо обнажила зубы-иголки. Заполошились твари живые: прекрасные рыже- лисые, да отвратные мерзочервячные. Почуяли врагов новых, воинственных, слюнявых. И снова застонала флора от сорняков зубастых, сплетающихся вет- вями своими рукастыми, губящих растения душистые, ломая их, строгая на бумажки фаунослужащие.
 И вот уже брат брата душит, скалит зубами в горло. Живность разная аммиак источает - травит растения воздухотворящие. Стон, визг - рвут на куски друг друга сорняки бездушные. Затопили леса все гноем смрадным, да забросали крошками от зубов своих ненасытных. Задыхаются от гнили листки младые зараженные невинные. Не осталось младенцев совсем. Зелень зачахла под листьями сорнячными сухими. Лишь одна полянка дышит кислородом живи- тельным цветка красного.
 Сосны немые в полянку ту единственную глаза ослепшие таращат, да но- сы затыкают, чтобы духота лесная зверьков тлеющих да сорняков людских вмиг не сгубила. Лишь травка изумрудно-перламутровая росой-слезами обли- вается, да живехонька, как младенец годовалый кричащий шаловливый.
 Посреди этой полянки растет цветок божественный, красный, рубиновый - росою гранатовой окрапленный. Молод, раскидист он. Нет в нем мерзости гниющей. Открещен он от гнустного, переваривающегося, словно шланг кишки, прошлого. Сбросил к соснам всю гадость цветок мудрый непокорный, дабы не отравить младенца животрепешущего, травно-бирюзового. Колосится малахит колышащийся ковровый и цветок бережно окружает.
 И будто "легкие" существа живого развернулись лепестки распустившие- ся каждой клеточкой-капелькой шариковой. Шутливо припугивает колючками - ребрами стебелек беззащитный, позвоночный, ненадломленный; сердечко-серд- цевинка еще не знает про беду угрюмую, сорняковую - позабыло про всех и дышит спокойно и ровно. Лишь изредко вспомнив о прошлом вздрагивает и свежит травку младую изумрудную слезами рубиново-алыми. Словно влажный кумач разостлало, расплескало лепестки цветковые с сердцевиной огнедыша- щей. Лопнули набухшие почки будто распускающиеся багровые бусинки жизни, любующиеся белесым стебельком, уцелевшим от урагана звериного, фаунопо- добного. Мясистость цветка ягодного, бланжевого румянится, смотрит в небо голубое, прозрачное, неосязаемое - благо копоть еще не дошла до сюда.
 Красной влагой дышит цветок плотский теплый неостывший. И я кружу над ним и вдыхаю его последний аромат.
 И только отброшенная голова, да кисть с зажатым в ней кольцом обна- жает тайну страшную людскую - о шарике железном человеческом, что разверз тело мое, сделав его цветком.
 Я в последний раз взмахиваю крыльями над цветком моим кровавым, жи- вущим дышащим, да улетаю прочь, чтобы не видеть как сорняки сожрут его.

 ноябрь, 1994 г.