А ведь мог бы...

Конечно, мог бы уйти и раньше, но околобогемная пьянка, чмокнув, как трясина, проглотила меня в считанные секунды... Я снова дома, снова в тепле и уюте собственной и чужой псевдогениальности; я – Хемингуэй, а мой менее стойкий товарищ, который уже, кажется, полез срывать с чьей-то лысой головы берет, - Малевич... Нас много и мы все гениальны (как нам кажется) – макабрический пир литературных мертвецов в самом разгаре: Кафка нежно поглаживает Гертруду Стайн по округлому заду; Камю, Сартр и Буковски, уже перешедшие на портвейн, мрачно взирают на собравшихся, сплевывая сквозь зубы на линолеум; а во-о-он там, в углу комнаты, посмотрите, сидит на полу Джозеф Хеллер, словивший таки двадцать вторую, сидит, глядя в батарею и напевая: ...донский клуб, кафешоп в Амстердаме, ...ая кухня, двадцать вторая уловка, раке....; люди, да выключите вы, наконец, сплинов – поставьте Марли... Никто не слышит: ни обнимающийся с унитазом Пикассо, тщащийся разглядеть в его ржавом зеве новые сюжеты, ни мирно похрапывающий в ванной Леон Троцкий, чьи очки замазаны каким-то шутником черным маркером; вот и Сапфо уже утомленная вином и Сашей Васильевым, раскинулась в кресле морскою звездой, а у ее ног в позе путника, не добравшегося до оазиса, величественно замер Захер-Мазох....

Я стараюсь убраться домой, но ноги предательски заплетаются... шаг – остановка, другой – остановка... знак ГТО на груди у него, больше не знают о нем ничего... От ночного воздуха у меня на мгновение перехватывает дыхание, но я не рыба – я – тритон – двоякодышащее; кристальный, выбеленный ветром, ночной воздух и кухонное инферно, суть одно и то же для меня – и тут и там – среда обитания... Нечеткими, смазанными рывками я иду вдоль слабоосвещенной улицы, стоять на месте нельзя: замереть – значит умереть: за бойницами окон, окрашенными в красное шторами и лампами, сидят и курят, и ждут снайперы – сквозь открытые форточки своих гротескно-мещанских кухонь, сквозь кружавчики и рюшечки салфеток, скатерок и занавесочек, летят в меня обрывки их реалити-шоу, их радио-чартов, их сериалов, их саундтреков... Когда они попадают, я раненый отползаю с линии фронта, оставляя за собой кровавый след ругательств и гениальных строчек...

Что я несу такое?.. Это не я, это – все алко и колеса... под колесами любви – это знала Ева, это знал Адам... не нужно было все это мешать, надо было, как Берджесс, нажраться по быстрому и отключиться; на что он там сегодня налегал? – ах, да – на moloko s nozhami... И вот я бреду один по окончательно темной улице – все фонари казнены, расстреляны – их потухшие лица щерятся на меня осколками молочных, матовых, плафонов... Впереди парк – темной, пугающей громадой он надвигается на меня; парк – смерть... Если пронесешь свечу через рощу – станешь бессмертным... Ага, только вот бомжи об этом не знают; не дай вам Бог встретить того вонючего калеку, над которым вы потешались днем, прячась в солнечный свет, как в доспех, посреди новолунной ночи, что станет для вас саваном... Э-эх, дружище Бодлер, иди – избивай нищих в ночном парке... или это должен быть Готье? Рембо? РЭМБО!!!

Теперь я на сто процентов уверен в том, что знаю симптоматику разжижения мозга... Чертовы колеса, чертова дурь – я брежу, оседлав летящего по ночным улицам нефритового дракона (откуда дракон? опиума не было!). Дракон несет меня куда-то; хотя, куда может нести нефритовый дракон? Только в Тибет... я падаю с отполированной тысячелетьями драконьей спины - далай-лама ржет как мытищинский гопник... сука! Меня заносит, меня болтает, я в зоне турбулентности... Восемь метров... Семь метров... Шесть... Пять... О черт!!! Два метра... Контакт!!! ага, есть контакт – качели встречают меня негостеприимно твердым и холодным сидением, я переваливаюсь через него – мягкая посадка!

В волосах, бровях, усах, бороде – везде песок, влажный и липкий... Я представляю, сколько всего на него выплескивается за день, и меня тотчас же начинает тошнить... Соберись, тряпка! Соберись!!! Метрах в двадцати я вижу Спасение: незапертую (точнее – открытую настежь) металлическую дверь подъезда... По-пластунски (как учили на НВП), не поднимая головы (кругом снайперы-суки), я доползаю до подъезда (из-за открытой двери, наверняка, зассаного), перебираюсь на площадку между вторым и третьим этажами (там тепло и батарея), поднимаю воротник черного пиджака (так всегда делают лузеры из штатовских фильмов) и проваливаюсь в нескончаемый бэд-трип (превед, Кастанеда...)

Об меня спотыкаются и мне приходится разлепить глаза.... Ба-а-а, да это же герой нашего времени, последователь Дао успешного карьериста, мужественный боец с реальным производством – (...барабанная дробь...) менеджер... Под тридцать, метр семьдесят девять, пробивающаяся залысина, синюшная бритость, склонность к полноте – привет, красавчик! Менеджер смотрит на меня с брезгливостью достойной кисти мастера... «Мужчина, брезгливо смотрящий на юношу в черном костюме». Автор неизвестен. Первая четверть XXI века. Начальная цена – сто мильен долларс... Весь его облик выражает классовое превосходство, я говорю ему здрасьте, а он, собравшись с силами и сморщившись как от зубной боли, перешагивает через меня...

Факъю, сука! Факъю, урод! кричу я в его серую обтянутую пиджаком спину... Чтоб ты сдох, тварь! Чтоб ты разбился, на ***, на своем подержанном «Опеле»! Чтоб ты, мразь, отчет квартальный завалил! Чтоб твою жену босс твой драл! Жри, гнида, классовую ненависть!

То есть я мог все это ему прокричать... зачем... не в моем возрасте упражняться в метании бисера, которого осталось так мало... Бог его знает, может он стал бы поэтом или писателем, или просто-напросто маргиналом, если бы не сука-любовь, сука-жизнь и сука-деньга... А ведь мог бы стать... Наверняка, мог бы... Как и любой из нас...Я подымаюсь с пола, отряхиваю костюм – волшебная ткань, к счастью, не заминается – с хрустом потягиваюсь, и отправляюсь в alma mater...

Его больше нет, ну, он, конечно, висит в шкафу, впитавший вместе с потом мои успехи, грехи, неудачи, обретения и потери... Пропитанный юношеским угаром, он теперь на вешалке в дальнем углу шкафа, в карманах пиджака – нафталиновые шарики, а на брюках – небольшое чернильное пятно... Шерсть, полиэстер, вискоза... Скелет в шкафу... Прощай...