Один приход

— Утро вечера мудренее, — пробормотала сквозь зубы засыпающая Сапожникова и медленно, но заученными, верными движениями проделала ряд операций по выключению одомашненного компьютера. Спать оставалось около пяти часов, с учётом семичасового утреннего подъёма. Но утро трижды пыталось начаться по звонку будильника, назойливо тренькающего над ухом впервые бессовестно просыпающей всё на свете Сапожниковой. И только когда звонок прозвучал от входной двери, она выскочила из-под одеяла и побежала к двери, отметив по дороге, что спала в платье.
— Кто там? — На всякий случай спросила она.
— Юля, — раздался из-за двери грубоватый голос, и Сапожникова поняла, что что-то случилось.
Что за Юля стояла за дверью стало ясно, как только Сапожникова эту дверь отперла. Это была трудница из монастыря, которая несла послушание на ферме.
— А как ты узнала, где я живу? — Зачем-то спросила растерянная Сапожникова.
— Меня батюшка привёз, — ответила Иулия.
— Батюшка... — Изумилась вконец растерявшаяся Сапожникова, представив где-то неподалеку от её развалюхи осанистую фигуру отца Илариона, но это представление совершенно не хотело укладываться в голове, отчего она слегка закружилась. И Сапожникова радостно всплеснула руками, приглашая Иулию в дом, и побежала ставить чайник и овощное рагу на газ, на ходу выслушивая причину Иулиного приезда в П. Оказывается, Иулия приехала в травмпункт, где у отца Илариона работает один знакомый. Она повредила правую руку и было похоже на перелом, потому как рука не подымалась и крестное знамение сделать ею не предоставлялось возможным.
Пока еда разогревалась, Иулия рассказала, что ее сына, Олега-второго, отправленного вчера в монастырь на сенокос, встречал в начале монастырского тракта на двенадцатом километре сам батюшка. А сегодня Олег-второй умудрился проспать (вот и я тоже, — сожалеюще подумала его мать). Его разбудил келарь Александр, но когда батюшка собирался ехать в город с больной Иулией, то увидел, что трое косцов на покосе, а Олега-второго нет. И батюшка сходил в школу за Олегом-вторым. Сапожникова во время рассказа живописала себе всю картину: как в пустой комнате спит её сын, которого нужно будить, будто перину трясти, чтобы весь сон выбить, как батюшка своим проникновенным голосом обращается к нему, сонному, и как они вместе идут по деревенской дороге. И так благодатна была эта картина, приправленная свежим утренним воздухом и запахом свежескошенной травы, так самой захотелось оказаться там, что Сапожникова не заметила, как из глаз её потекли слёзы.
Накормив девочек (Анна-вторая проснулась, услышав знакомый Иулин голос) завтраком, Сапожникова вымыла голову и стала собираться на работу, на которую уже начинала опаздывать. Но тут пришла работница ЖЭУ, которая остолбенела, увидев Иулию, всю в чёрном и длинном, и Сапожникова осталась дома, отвечать на расспросы пришедшей, которые касались не столько печей, сколько к какой конфессии относится она и её гости. А Сапожникова, узнав, что печи у неё требуют ремонта (у неё-то не требовали, молчали, а тут с посторонней вдруг заговорили), нисколечко не расстроилась, так как дров у неё не было.
В лаборатории сидела одна Юля-цезарь. И взволнованная Сапожникова рассказала ей о том, как час назад думала, что это она стоит под её дверью. Сообщив Юле, что в городе её духовник, и что он будет звонить ей домой, а также заедет за трудницей Иулией и у неё, Сапожниковой будет возможность поговорить с батюшкой, она побежала обратно домой наводить мало-мальский порядок. Про генеральную уборку ей и мечтать не приходилось, потому что в хаосе её квартиры, который был скорее нормой, чем знаком какой-то вселенской катастрофы, никому ещё не удавалось убрать всё так, чтобы оно потом не расползлось тут же назад.
Но мытьё полов и складывание бесчисленных одеяний, разложенных многослойно на всём вертикальном и горизонтальном, что есть в доме, заняло почти четыре часа.
В дверь и по телефону звонили поминутно, и Сапожниковой всё время приходилось отрываться от упорядочивания своих вещей. То приходили девочки-соседки Лейла и Даша, чтобы поиграть со щенками Пуффи. И тётя Соня рассказывала им, что эта тётенька в чёрном — Иулия из монастыря, и что сегодня к ним в дом приедет батюшка, у которого нужно попросить благословения. Но детки оказались некрещёнными, отчего у Сапожниковой руки опять потянулись погладить этих девчушек по их светлым головушкам. А ещё тётя Соня рассказала им, что в эту субботу она уезжает в монастырь, и что её и Анны-второй с Олегом-вторым не будет здесь всё лето. Но зато в их Сапожниковской квартире будет жить замечательная тётя Юля, сотрудница тёти Соня, с замечательной девочкой Владой, которую мама ласково зовёт Бусей, что означает Бусинка. И замечательные Юля с Бусей очень любят животных, а также и тех, кто любит животных, и они обязательно все познакомятся и подружатся. Разговаривала тётя Соня шёпотом, потому что монастырская болящая Иулия спала, умаявшись от городской духоты.
Стояла июльская жара, пускающая жизнь в распыл. И даже речка Лососинка, протекающая в двухстах метрах от Сапожниковского дома, не увлажняла асфальтового пекла. Но деревянный дом, в котором жила Сапожникова, хоть и дышал на ладан, но дышал, и в недрах его было всегда прохладно, несмотря ни на какую жару вне его стен.
С очередным звонком пришёл поэт Пожарский, который собирался издавать книгу рассказов о пожарных и хотел посоветоваться с Сапожниковой, какие стихи приложить к ним. Они мирно сидели вдвоём на кухне и их вдумчивое молчание (Сапожникова читает стихи!) изредка прерывалось то пришедшей на водопой проснувшейся Иулии, то забежавшей поздороваться Анной-второй. Сапожникова предупредила Пожарского, что ждёт батюшку, и Олег покорно вслушивался в благоговейную тишину ожидания.
Когда в дверь раздался ещё один звонок, было только пять часов, и Сапожникова очень удивилась, выглянув в коридор и увидев Иулию, смятенно разговаривающую с незнакомым мужчиной. Но Иулия знала его и собиралась с этим Арсением ехать в монастырь. Несколько опешившая от прихода не-батюшки Сапожникова пригласила Арсения испить прохладительного напитка с дороги, но тот отказался, ссылаясь на то, что-де батюшка ждёт в машине, некогда им. Смятение Иулии объяснялось тем, что она была в мирском платье, выданном ей Сапожниковой, чтобы она не испарилась в монастырском. А смятение Сапожниковой не объяснялось ничем и никем. И она болталась по квартире сначала за Иулией, которой обещала подрубить чёрный платок, затем за Анной-второй, которая побежала за Иулией, чтобы передать поклоны в монастырь. И тут Сапожниковой вступилось: вот он, её духовник, сидит тут, в душной машине возле её дома, а она что?
И она пошла на улицу, где на границе пыльного от сухой земли двора и пышащего жаром асфальта стояла легковая машина, в которую сел Арсений. Отец Иларион, увидев подошедшую Сапожникову, опустил ветровое стекло и поздоровавшись, стал рассказывать, что они нашли её дом случайно. Оказывается, что телефон, который ему дали, был неверным, и он весь день разыскивал или телефон, или адрес, но так ничего и не узнал. Ошеломлённая Сапожникова потеряла дар речи, потому что батюшка уже раз привозил Анну-вторую. Как же не знал адреса? А как же тогда привозил? И она стояла, как столб, слушая приключенческо-разыскной рассказ о поиске себя, смотря на бумажку с неверным номером, внизу которого было надписано: Анна, Олег...
— А я на работу сбегала, сказала, что Вы приехали, и целый день ждала, — обалдело проговорила она.
Душевного разговора не получалось и впору было возвращаться назад несолоно хлебавши, но Сапожниковой вдруг очень сильно захотелось, чтобы батюшка хоть на миг зашёл к ней и испил прохладительного соку, простоявшего в ожидании его целый день в холодильнике.
— Может быть, зайдёте, — жалобно протянула она.
— И батюшка не отказался.

— Да, поэт в России больше, чем поэт, а женат-то уже четыре раза, — сказал отец Иларион, глянув на фотографию с Евтушенко в гостиной Сапожниковой, куда она завела своих дорогих гостей….

Через несколько дней Сапожникова, приехав из монастыря, стала пролистывать свои записи и заносить их в компьютер: 13.07 — приезд. 7 км пешком. Чистка лука. Исповедь. Всенощная. 14.07 — Причастие. Падение Лизы. Обед. Сенокос. Поливка цветов. Ужин. Сенокос. Домашняя церковь.... — Одни сутки, а за каждой фразой происшествие. И задумалась Сапожникова. А задумалась она вот над чем: раз она писатель, то это не простое перечисление событий за день, а дневник писателя, который каким-то образом превращается в романное поле. И как бы происходящее с ней ни вылезало за рамки жизни обычного человека, но всё же оно не выходило за границы романа. Вот пожалуйста: поливка цветов. Что стоит за этим словосочетанием? Лейка, наполняемая из бочки с дождевой водой, стоящей у трапезной в пяти шагах от поливаемой клумбы, щедро пышущей ароматом флоксов. Зелёная скамеечка, на которой отдыхает после ужина батюшка...
Когда Соня подняла голову и посмотрела на сидящего в нескольких метрах от неё отца Илариона, он подметил:
— Вот она, там но... деревенская поэзия.
Сапожникова сразу же вспомнила разговор на Троицу, который начался с подобной фразы, и как будто не было никакого месяца её отсутствия. А вспомнив, тут же произнесла авторскую ремарку по этому поводу:
— Какая же это поэзия? Это, батюшка, жизнь.
— Поэт в России больше, чем поэт, — улыбаясь, проговорил отец Иларион.
И с этой фразой у Сапожниковой актуализировался квартирный вопрос, или, если говорить конкретнее, проблема квартирного угла, красного угла, в котором у каждого порядочного христианина находится икона. А дальше по нарастающей, как в процессе ядерной реакции у неё в голове закрутились ассоциации: поэт Пожарский (не знающий, как просить благословения), рассуждения батюшки в её квартире под портретом Евтушенко, которому принадлежат слова о «больш?инстве» российского поэта, Тома, которая хочет покреститься...
— Батюшка, — поставив на мощёную дорожку лейку, робко проговорила Соня, — моя однокурсница, хочет покреститься здесь...
— А что же не в городе?
— Не знаю. Но я сама раньше не знала, что она некрещённая, пока не стала рассказывать ей о своей поездке в монастырь, когда Анну отвозила. Так ей можно будет приехать?
— Для начала нужно знать «Символ веры», не просто выучить, но понимать. К примеру, что значит: «Верую в Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...»?
— Ну, батюшка, а как это ещё понимать? — Удивилась непонятливая Светлана, — это же из свода утренних молитв, — и она нагнулась за лейкой, сбитая с толку батюшкиными рассуждениями о том, что само собой разумеется.
Вот вам, пожалуйста, и поливка цветов.
Возлесловие повествователя
Что стоит за каждым словом дневника писателя? Какую мысль уловливает оно на память? Как оно потом разворачивается, прорастает зерном в романном поле, в котором существует автор? Вопросы бесконечны. Знание ответов на них исключает существование поля писателя. Поиск ответов составляет суть писательского ремесла.