Покаяние. Муки совести

***
***
Тогда это было село. Под Киевом. Знаменитым его сделал Островский, потому что именно в этом селе строил узкоколейку Павка Корчагин... Боярка. Мы снимали комнату в доме у Падлы. Падла - это было не имя, а характеристика...
Мимо нашего дома за забором к станции шла дорога. Эта дорога и сад вокруг дома были местом наших детских игр.
На этой дороге, на высокой табуретке сидел нищий дядечка. У него не было ног. И рук. Еще он был слепой. Каждое утро его выносила на руках несчастная его жена.
Он был инвалидом войны. Он сидел на табуретке и бубнил:
"Б-же поможи. Подайте на кусочок хліба, Б-же поможи. Хто скільки може".
И так целый день.
Люди шли на станцию, и подавали. Кто денежку, кто, действительно, кусочек хлеба...
Мне было пять лет.
Как-то мы гурьбой залезли в сад к соседу напротив, и нарвали яблок.
Яблоки были еще очень зеленые.
Глянь! Столько лет прошло! А я даже вспоминать боюсь. Ком в горле!
А я ж не сентиментальный. Ну, разве что, совсем немного...
Мы обгрызали яблоки и бросали их на дорогу. Потом подбежали к нищему и начали корчить ему рожи.
Он-то нас не видел... Это было ужасно весело.
Инвалид ругался, и это придавало нам силы...
На самом пике веселья мой дружок Игорь подобрал огрызок и сказал: "Давай его накормим".
Я сказал: "Давай"!
Я поднял с дороги огрызок яблока, подбежал к инвалиду и спросил: "Хочешь яблоко"?
А он сказал: "Б-же поможи, тобі, дєточка"...
Опять трудно писать. Это ж надо! 55 лет прошло...
И после этого я сунул ему в рот этот огрызок...
Уже через несколько минут мне стало стыдно. И так до сих пор.

***
***
Это было в 14-15 лет.
Мы, мальчики, шли из техникума и веселились. Это была зима.
Мы играли в снежки, орали, бегали друг за другом. Дурачились.
И как-то получилось, что мы с товарищем оказались позади какой-то женщины.
Что со мной произошло, я не знаю, но я плюнул ей на пальто...
Это была незнакомая женщина. А я был возбуждён игрой.
Но как это случилось? Объяснения нет!
И вдруг, мой товарищ, Юра, мой товарищ по команде, мальчик из очень бедной семьи,
как сейчас говорят - "неполной", очень начитанный, очень хороший, остановился,
стал серьёзным, и сказал мне: "Что ты сделал? Ты гад"?
Вот, помню всю эту ситуацию, как будто это было сегодня!
Очень страшно мне стало от вопросительной формы.
В этой форме он как бы "вскрыл" меня. Лучше бы дал по морде!
Дальше я не помню, потому что я был ошарашен и сделанным, и реакцией моего товарища.

***
***
Самый бурный в моей жизни День рождения. Уж мама постаралась. 18 лет. Три дня готовили они с бабушкой. Все закрома были раскрыты. Икра и крабы, оливье, и грибочки, Шампанское и Коньяк, конфеты и пирожные. Только-только окончена школа.
Пришли ко мне все! Ах! Как весело! Биттлз, Пресли… Сестричка подарила мне большой магнитофон «Днепр-10».
Родственников не звали. И папа с мамой для приличия покрутились, пока гости собирались, и ушли. Тут гульня и началась.
В последнем классе к нам пришла девочка, Тонечка, сразу ставшая всеобщей любимицей. Мало того, что она прекрасно училась, побеждала во всех математических олимпиадах, так она ещё была веселой, компанейской – настоящей душой компании.
Но за ней никто из ребят не ухаживал. Считалось, что мы, пацаны, не дотягиваемся…
Звон ключей отрезвил коллектив. Пришли родители. Было уже за полночь.
-Ой, - сказала наивная мама, - а мы решили, что поскольку света нет, то вы разошлись.
А в это время изо всех углов вылезали взлохмаченные девчонки и расхристанные ребята…
Веселье было в разгаре!
Но делать нечего – «кони» пришли.
Мне выпало провожать Тонечку. И провожая, я понял, что вполне «дотягиваюсь»!
Мы начали встречаться. Скоро я влюбился в нее, а она сделала то же по отношению ко мне. Её родители принимали меня, как родного. Я и был родной.
Правда, мне не нравились ортодоксальные взгляды этой семьи: папа Тонечки был действующим полковником, и коммунистом. Тонечка тоже иногда могла выдать штамп, от которого меня корежило.
Но у нас были дела поважнее политики… Ими и занимались.
Но на донышке наших отношений с самого начала мне мешал слой её комсомольской правоверности. Через год нам стало ясно, что мы уже почти муж и жена. Мы планировали свою жизнь, мы разрабатывали самые неожиданные продолжения: уехать в Сибирь, например…
Моя решительная мама слушать о женитьбе не хотела, и пророчески говорила: «Еще будет 200 таких девочек».
Через полтора года я встретил Танечку, что стала моей первой любовью. Настоящей первой любовью.
Мне пришлось сообщить об этом Тонечке…
Трудно передать, какой это был удар для неё, невероятно честной, преданной и откровенной девушки из полковничьей семьи…
Она ни разу не приходила на наши встречи. Мне рассказывали о ней одноклассницы.
Она не выходила замуж до 30 лет. Потом вышла замуж, родив мальчика, развелась, не прожив с мужем и года. Мне сказали, что это из-за меня…
Больно это.

***
***
Я совсем взрослый. У меня сын-школьник. Мне 35 лет. Я иду на работу.
Самый быстрый путь – метро. 10 минут пешком, а потом 20 минут на метро. Справа вход в метро, слева – выход.
Людей много. Час пик. Я толкаю дверь, чтобы войти, и, вдруг, мне навстречу, непонятно откуда взявшаяся, толкает дверь в обратную сторону женщина. Я не уступаю ей, и, поскольку силы не равны, злобно толкаю и прижимаю её дверью…
Она, пошатнувшись, отступает. И я слышу приговор себе:
-Ну, что же Вы? За что? – говорит она тихо, обреченно, страдальчески.
Я понимаю, что ей больно, и обидно. Но поток увлекает меня, и выталкивает на платформу. Не знаю, что удерживает меня от самоубийства. Толпа вносит меня в вагон.
Я понимаю, что это навсегда.

***
***
После экскурсии по Иерусалиму мы все семьей устраиваемся на пикник. Парк Давида.
Солнце на закате. Скоро стемнеет.
Угли побелели. Лица раскраснелись. Дети пьют вино. Я пью Коньяк. Малыши ходят на голове.
Уходить не охота. Мяса еще много, а мы целый день не ели.
Стемнело.
К полянке, где мы обосновались, спускается лестница. За все время пикника по этой лестнице никто не прошел. Людей вообще нет. Стемнело.
Вдруг в пяти метрах от нашего застолья мы слышим шум. Я встаю, и гляжу, что на лестнице бьется в конвульсиях человек: эпилептический приступ, понимаю я... Я инстинктивно делаю шаг к нему… Но, вдруг, понимаю, что это араб!
«А вдруг это шахид! – мелькает у меня мысль, - я подойду, а он взорвется…
Я останавливаюсь на секунду в замешательстве. Там мои дети, внуки, жена…
Из-за моей спины выскакивает сын. Он бросается к арабу, хватает его под голову, не давая биться о ступеньки…
Араб утихает. Я звоню в скорую. Сын его не выпускает. Через пять минут скорая приезжает, грузит араба и уезжает.
-Будь он шахид, подошел бы вплотную и взорвался. Ты чего, пап!
А что скажешь? Смалодушничал, и от страха потерял логику.
Стыдно.

***
***
Как страшно, что ничего уже нельзя исправить!
И извиниться не перед кем...