Я вернусь. стр. 12-20, Дмитрий

***

О том, что в городской больнице Благодатовска есть вакансия хирурга, Дмитрий узнал совершенно случайно. Посчитал, что это выход и решил начать жизнь с чистой страницы. Словно и не было этого кошмара. Суд, о котором кричали все газеты, изувеченная оголтелой толпой разъяренных людей машина, битые окна в его квартире – все это было не с ним.
Но спустя недели три после вселения в новую квартиру на лестнице он повстречался с человеком, который смотрел на него так, будто силился вспомнить, где же он его видел. А ведь Дмитрий не просто переехал в другой город, он приехал из Киева в захудалый районный центр на Восточной Украине. Кто же мог подумать, что и здесь его кто-то узнает!

Дмитрий Георгиевич Шухардин стал врачом потому, что об этом мечтала его мама. А ему в свое время было все равно, в какой институт поступать. Он неплохо владел английским, слегка говорил по-французски, папочка-адвокат поднатаскал в юриспруденции, семнадцатилетний Дима чувствовал себя в состоянии успешно сдать вступительные экзамены практически в любой гуманитарный ВУЗ столицы. Но мама, всласть насмотревшись советских фильмов о благородных врачах, считала самой престижной профессию хирурга, да к тому же в том году в медицинский был самый большой конкурс. А Дмитрию всегда нужно было именно то, что недоступно для других. Почему бы не угодить матери, а заодно и не утереть нос бывшим одноклассникам? Еще две недели после вступления отпрыска в институт мама бегала по подругам и вдохновенно рассказывала всем желающим ее послушать, какой ее Митенька умница и как трудно было пройти все перипетии экзаменов. Прошли студенческие годы, кончилась интернатура. Митенька привык к тому, что он стал Дмитрием Георгиевичем.

В октябре позапрошлого года в больницу, где с переменным успехом трудился хирург Шухардин, «Скорой помощью» был доставлен полуторагодовалый ребенок в сопровождении перепуганной матери. Женщина сбивчиво поясняла, что кроха опрокинул на себя кастрюльку с кипяченым молоком. Дмитрий осмотрел мальчика и
вынес вердикт: «Ожог лица и туловища II и III степени тяжести, пострадало 12 процентов поверхности тела». Назначил лечение. Через несколько дней у ребенка подскочила температура до 40. Больше всего Дмитрия заботило, чтоб мать не поднимала шума. Он с отеческой улыбкой попытался успокоить ее, заверил, что все идет, как предполагалось, и вскоре уже малыша можно будет выписывать. Распорядился насчет инъекции анальгина с димедролом. «Не беспокойтесь, все будет хорошо», - ласково потрепав испуганную женщину по плечу, сказал он со всей проникновенностью, на какую был способен. Дмитрий всегда очень нравился женщинам, и не упускал возможности этим воспользоваться. Она ему поверила.
Через пару дней на местах уколов появились красные пятна, малыш стал хромать. Ожоги к тому времени уже почти зажили, но еще через день мальчик перестал ходить, его моча стала красного цвета. Мать чувствовала - с ребенком неладно, уже никак не реагировала на слова Шухардина, что-де нужно успокоиться, он держит ситуацию под контролем, слишком уж пугающими были разноцветные нарывы на попке крохи. Раны помазали мазью и отправили на УВЧ.
Медсестрам и больным, находившимся в отделении, было дурно от почти непрекращающегося крика несчастного ребенка, удесятеренного гулким эхом больничных коридоров. Тогда Дмитрий вскрыл нарывы, малышу стало легче. Измученный, он уснул. И Дмитрий Георгиевич поехал домой отсыпаться, ему было недосуг приглядываться к состоянию маленького пациента...
Следующей ночью в его квартире раздался телефонный звонок. Голос медсестры Леночки звучал тревожно:
 - Дмитрий Георгиевич, простите, если разбудила. Соловьева настаивает на разговоре с вами.
- Он умирает! Сделайте что-нибудь! У него личико желтое!
- Возьмите себя в руки! Завтра с утра приеду и разберемся, что там у Вас случилось. – «Она что, думала, что я среди ночи полечу на работу из-за прихоти истерички?» - шмякнул трубкой, выместив на телефоне раздражение против медсестры Леночки.

 Уголовное дело по факту смерти Сережи Соловьева дважды прекращалось с формулировкой «За отсутствием состава преступления в действиях Шухардина».
 Родители мальчика обратились в Верховную Раду и Генеральную прокуратуру Украины. Чтобы доказать виновность лечащего врача в смерти мальчика, было проведено в общей сложности семь судебно-медицинских экспертиз. Диагноз, поставленный в реанимационном отделении, где Сережа Соловьев провел три последних дня своей недолгой жизни, был страшен: «Ожоговая болезнь, постинъекционные абсцессы, двусторонняя бронхопневмония, отек головного мозга, острая сердечная недостаточность и анемия тяжелой степени». Список лечебных мероприятий, которые должен был предпринять и не предпринял лечащий врач Д. Г. Шухардин, представленный комиссионной судебно-медицинской экспертизой, поражал своими размерами. Без малого два десятка пунктов!
На суд не пришел только ленивый. Зал был забит до отказа. Кто-то еще пошутил, что нужно было продавать билеты.
Адвокат Дмитрия, лучший из папиных коллег, пытался доказать невиновность подзащитного, дескать, у мальчика был слабый иммунитет и анемия, что отражено в карточке амбулаторного наблюдения, поэтому организм и не справился с болезнью. Но было доказано, что карточка постфактум была переписана, а приписка участкового врача оказалась фальшивой. Было предъявлено еще обвинение по статье «должностной подлог».

 Самый гуманный суд в мире пришел к выводу, что Дмитрий Георгиевич Шухардин проявил преступную небрежность и приговорил врача к одному году лишения свободы. Условно.
Газетчики, создавшие вокруг сенсационного дела шумный ажиотаж, сочли приговор слишком мягким. Заголовками типа «Врачи-убийцы губят наших детей» пестрели все витрины газетных киосков столицы. Хуже стало, когда журналисты раздобыли фотографию Шухардина. На улицу стало страшно показываться, незнакомые люди слали проклятия в лицо Дмитрию, ругались матом. А однажды ранним утром, когда незадачливый врач пытался пройти из своего подъезда к машине, очень импульсивный молодой человек, крича что-то о том, что у него тоже есть сын, полез к нему в драку. Без особых эмоций левым хуком отправив нападавшего в нокаут, Дмитрий сел в автомобиль и задумался. Оказывать помощь лежащему на асфальте парню он даже не собирался. Он сейчас решал свою судьбу. Прекрасная квартира на Владимирской улице, недалеко от Золотых ворот, уже несколько раз подвергалась нападению возмущенных граждан, камнями били окна, портили обивку на двери, писали гадости в подъезде. Дмитрий пытался обращаться за помощью в милицию, но, видно и у милиционеров есть дети. Приехали, посмотрели, перешептались, развели руками. «Конкретно, на кого думаете? А-а-а, на всех…»
 Мама давно советовала переехать в провинцию, где люди попроще и газет поменьше. Почему они выбрали именно Благодатовск?..




***

 Прекрасный свежий солнечный денек никак не вязался с настроением, уж лучше бы гром и молния, проливной дождь – был бы повод не выходить на улицу. А надо. «Устала! Устала! Спать!» - стонало все туловище, а чувство долга подталкивало в спину.
Ну почему по городу невозможно пройти, не встретив ни одного знакомого лица? Как назло, навстречу неслась Верка Кравцова. Стася еще предприняла слабую попытку сделать вид, что не видела, не узнала, свернуть к домам, чтобы разминуться и не подвергнуться критическому разглядыванию и бесцеремонным расспросам. Да куда там!
 - Привет, мать с большой буквы! Куда стопы направила?
- Да вот, понимаешь… - Но Верке неинтересны ее ответы, ей сладостно слышать звук собственного голоса. Вся ее шестипудовая мощь, раскрасневшееся лицо, короткие цепкие пальцы, которыми она любит размахивать перед лицом собеседника, как бы говорили: «А вот я тебя сейчас…»
- Опять ты в этом сереньком… Еще, помнится, на выпускной в садике покупала! Ты хоть бы химию сделала, или волосы выкрасила! Вот, посмотри, какое я себе чудо прикупила! – и она выставила вперед свое копытце, которое сама Верка гордо именовала ногой. На нем красовалась довольно приличная туфелька ценой в четыре Стаськиных зарплаты. А затем, дыша девушке в лицо борщом с луком, Верка с плотоядным выражением принялась выкладывать свежие сплетни. «Отвяжись! Сгинь!» - хотелось закричать, оттолкнуть противную бабу. Но, как всегда, мамино воспитание сыграло с ней злую шутку. Станислава стояла, слушала, пыталась даже изобразить вялую понимающую улыбку.
- Представляешь, у Васильевых дочка беременная, на третьем месяце уже, а тот-то и не думает жениться, ему с квартирой подавай, а у Васильевых, сама знаешь, двухкомнатный трамвайчик, с больной бабкой в придачу, они там сами друг у друга на головах сидят, да еще братец-пэтэушник, пьянь-хулигань, куда им еще пеленки? Да, и правда, с Ленкиной-то внешностью, кто ж ее замуж возьмет, пусть спасибо скажет, что хоть кто-то хоть как-то позарился, хоть ребенка закондубасил, но и нищету плодить тоже негоже, - словесный поток обрушивался на голову как из грязного помойного ведра. Верка не отдавала себе отчета в том, что сейчас крайне бестактна, что Стасе обидно это слышать, да к тому же она понятия не имела, кто такие Васильевы, о которых с таким упоением сплетничала приятельница.
  - Ой, Вер, извини, очень тороплюсь, я тебе обязательно позвоню, договорим. Пока!
Со скоростью вырвавшейся из лап кота птички, не давая мерзкой бабе ни единого шанса ее остановить, Станислава кинулась к ближайшей автобусной остановке и успела вскочить в ненужную ей маршрутку. С сожалением отдавая водителю деньги за проезд, утешала себя тем, что иначе ей бы не отвязаться от Верки.
«Боже, бедные Васильевы! Они что, ее соседи?»
.
 
 ***

«Зря я все-таки связался с подержанным автомобилем. Но тогда казалось, что скромный «Форд-Сиерра» 1985 года выпуска, купленный по дешевке, не будет вызывать раздражения у здешних жителей. Теперь вот, дышу чужим потом, – Дмитрий поморщился. - Они что, моются два раза в неделю? Или никогда не слышали об антиперспирантах?.. Местные ремонтеры не очень-то расторопны. Вторую неделю не могут поршневую заменить. – И додумал уже по-украински: - Дешева рыбка – погана юшка».
Дмитрий смотрел, как за окном проплывают знакомые улицы. В этом городе он уже больше года, провинциальная жизнь неожиданно пришлась ему по вкусу. Немного скучновато, зато намного свежей воздух, вкусней вода и преданней женщины. И никакой толпы. Люди по тротуарам ходят не сплошным спешащим потоком, а степенно, со значением, небольшими группками. А чаще по одному. Каждое лицо можно рассмотреть.
Но сейчас ему было не до прохожих. Он вспоминал, как познакомился с соседом, встреченным почти после самого приезда на лестничной клетке. Дмитрию не показалось, мужик действительно пытался вспомнить, где он его видел. И, как оказалось, вскоре вспомнил.
Дмитрий, привыкший действовать быстро и решительно, произвел разведку боем.
При следующей же встрече заговорил с мужиком по-соседски, представился. В глазах у собеседника загорелось любопытство. Дмитрий изобразил на лице обаятельнейшую из своих «фирменных» улыбок и пригласил к себе на чай и партеечку в шахматы.
 За рюмочкой разговорились. Мужика звали Борисом Семеновичем, было ему пятьдесят три года и жил он этажом ниже. Иногда ездит в Киев к родственникам, и в ту злополучную пору, когда слушалось дело Шухардина, как раз у них гостил. На суд пошел из любопытства. Дело-то громкое, все газеты писали.
 - Я вас сразу узнал. Ваше лицо, Дима, невозможно забыть, - простодушно откровенничал Борис Семенович, с явным удовольствием смакуя соседский коньяк. Он искренне поверил в Димин рассказ (по секрету) о том, как его оговорили, как он пал жертвой зависти старших коллег и людской несправедливости. Некто, якобы действительно виновный в смерти мальчика врач, фамилию которого и называть-то всуе негоже, настолько он известен в стране, подставил милейшего парня Дмитрия Георгиевича, а сам остался в тени. И вот теперь его, Димина, карьера погублена, а к тому, именитому профессору, другие наивные мамы несут своих детей.
 Дмитрий почти всегда добивался от людей, чего хотел. К концу «сеанса охмурения» Борис Семенович проникся сочувствием и доверием к симпатичному козлу отпущения. И, смешно округляя глаза от переполнявшей его преданности, долго клялся, что сохранит его секрет.
 За окном маршрутки проплыло небольшое здание горисполкома, кинотеатр. Мысли Дмитрия потекли в другом направлении: «Слишком дорого купил квартиру, дурак, поспешил… этот хренов сосед, как там его… Попробуй теперь продать за те же деньги… Это что же, опять продавать квартиру, опять бежать, до которых пор? Почему это я должен из-за Бориса терять то, что так любовно выстроил на новом месте, заново отвоевал у жизни свой кусок земли под Солнцем. Неужели придется все бросать и начинать где-нибудь еще? Ну, уж нет! Я что-нибудь придумаю. Конечно, этот лопух поверил всему, что я говорил, в его сознании я все перевернул с ног на голову, еще и представился жертвой интриг более сильных… И пока помалкивает. Но не могу же я жить и ждать, что сосед откроет рот… Что он может рассказать? Да все, только, естественно, в своей интерпретации, мол, это тот самый врач, о котором все газеты кричали, только, вы знаете, он совсем не такой плохой, его подставили, а злые дяденьки его не поняли, а злые тетеньки ему окна били, и машину дерьмом изгадили, а он вовсе и не виноватый был, тот ребеночек сам околел, без его помощи… Бр-р-р!»
Попытался отвязаться от дурных мыслей, даже мысленно встряхнулся. Чтобы больше не вспоминать свои неприятности, стал рассматривать пассажиров маршрутки, безразлично скользя взглядом от лица к лицу. «Ба! Мышка! Страшненькая ты моя! Опять спешим, опять запыхались?» – Дмитрий мысленно поздоровался со Стасей, только что вскочившей в микроавтобус. Это лицо ему примелькалось. Иногда он встречался с этой то ли девочкой, то ли женщиной. Однажды видел ее с подростком и решил, что это ее брат. Дмитрий не знал, как ее зовут, но вечная усталость на ее лице, трогательная забота о брате и какая-то отрешенность в глазах привлекали его, хотелось понаблюдать за ней.
Дмитрий бесцеремонно разглядывал Стасю. Очень уж смешной казалась ему эта скромно одетая женщина, затравленно поглядывающая на него. Ее смущение было так заметно, что захотелось посоветовать ей расслабиться.
С таким типом женщин он не был знаком. Те, кто его окружали, были красивые, или хотя бы с умелым макияжем, свежие, хорошо одетые, холеные. От них пахло дорогими духами, и после общения с ними хотелось помыть руки. Все женщины, которые любили Дмитрия, были, как на подбор, стервы. Впрочем, моральная нечистоплотность не вызывала в нем неприязни, скорей уважение. Каждый вертится, как может.

***

«Снова этот взгляд», - Стася опять увидела этого человека. Она его не знала, но изредка встречала на улицах города или вот как сейчас, в маршрутке. И каждый раз, сталкиваясь с ним взглядом, она внутренне вздрагивала, то ли от страха, то ли от омерзения. Как это ни странно, она боялась совершенно незнакомого человека, и даже чувствовала неприязнь к нему. Мужчина ничего ей не сделал, ни разу даже не заговорил.
 Но взгляд…
Под его взглядом Станислава чувствовала себя ничтожной, жалкой и безобразной. Он смотрел на нее так, как брезгливые люди смотрят на таракана в поликлинике. «Какая гадость! Ползешь? Ползи. Мне-то что», - говорил этот взгляд.
Мужчина был дьявольски красив. Чудовищно красив. Мужественный овал лица, породистый, с горбинкой нос. Широкоплеч, высок. Он был, казалось, вырублен искусным мастером из палисандра специально для того, чтобы показать нам, простым смертным, каким должен быть мужчина, полубог. Точнее, полудемон.
А глаза! Огромные, слегка восточной формы, какие бывают только у кавказцев, только не карие, а… водянистые, пустые. И в то же время в них полыхал огонь. Не скрытые искры, а пожар, открытое пламя. И оно сжигало Стасю каждый раз, когда она с ним сталкивалась. Не заметить и не запомнить этого парня невозможно. Его лицо отпечатывалось в мозгу, как королевский профиль на монете.

Девушка, пытаясь справиться с эмоциями, слегка отвлеклась от действительности. Ее глаза были опущены, чтобы не обжигаться больше о взгляд незнакомца. В поле зрения попала рука, подающая ей монетки для передачи водителю за проезд. Станислава подняла взгляд, это оказалась ЕГО рука! Ей показалось, что, если она сейчас дотронется до этих пальцев, чтобы взять мелочь, ее убьет током.
Стася молча подставила ладошку, он положил ей копейки, почти высыпал, не дотронувшись. Уголок его рта медленно пополз вверх в ухмылке. Он догадался, что Станислава боится к нему прикоснуться! «Боже, какой стыд!» Пальцы дрогнули, монетки с глухим стуком просыпались на пол. Сгорая от неловкости, она слишком поспешно кинулась их собирать. Бросило в холодный пот.
А незнакомец так и стоял, кривя совершенной формы рот в ухмылке. «Ползешь? Ползи. Мне-то что».


***

 Раскрасневшаяся, растрепанная Станислава выскочила на первой остановке. «А все эта Верка! Если б не она, я бы не влезла в эту дурацкую маршрутку!» От бессильной злобы, бившей через край, девушка забыла, куда собралась, выходя из дома.
 Огляделась, увидела, что находится рядом с парком, где любили гулять с Максимом и Никитой в добрые времена. Пошла, села на их скамейку рядом с кустом жасмина и долго и горько плакала. О любимом, так рано покинувшем ее, о судьбе своей, настолько несправедливой.