Покинутые

Их было тридцать шесть – две младших группы детского дома номер два, - тридцать шесть детей в возрасте от двух до шести лет. В сопровождении трех воспитателей дети приехали на летнюю дачу где-то в районе станции Степянка.
За городом было здорово: ярко синело небо, шумели сосны, повсюду росли цветы и пели птицы. Весь день старшие дети без конца выбегали на улицу, чтобы побродить между клумб, и никак не могли налюбоваться на окружающую красоту. «Как с мамой!» – вместе со всеми радовалась Алеся, худенькая девочка шести лет с русыми волосами и огромными голубыми глазами. Подобно другим старшим детям, Алеся помнила родителей, исчезнувших в 1939 году в подвалах НКВД . Помнила и очень скучала по ним.
…Назавтра Алеся проснулась от звона птичьих голосов. Было что-то чудесное в том, чтобы лежать с закрытыми глазами в постели и слушать, как просыпается природа. Как тихо было вокруг, как хорошо и спокойно!
Зашипел и откашлялся лагерный громкоговоритель. Потом раздался звук плевка, и полилась бодрая пионерская песня.
- Поднимайтесь! – раздался в комнате веселый голос Тамары Борисовны, самой молодой и красивой воспитательницы с серыми глазами и выбеленными волосами.
Алеся открыла глаза – Тамара Борисовна стояла посередине комнаты и улыбалась. Сегодня она была одета в красную блузку, черную юбку и изящные черные туфельки. Заворочались, просыпаясь, другие девочки. Воспитательница вышла.
- Вставайте! – донесся голос Тамары Борисовны через секунду из комнаты, которую занимали мальчики.
Вслед за Алесей, поднявшейся и надевшей выцветшее ситцевое платьице и поношенные коричневые босоножки, начали подниматься другие девочки. Одевшись, старшие девочки дружно стали заправлять постели и помогать младшим. Скоро все выбежали умываться.
После завтрака воспитательница отправила мальчиков за мячами, а девочек за скакалками, а затем дети пошли играть на улицу.
…К сообщению о начале войны, прозвучавшему по лагерному громкоговорителю, Алеся отнеслась довольно равнодушно: ну, повоюют немного, а потом придет Красная Армия и всех победит. Никто не верил, что война затянется. Все думали, что будет как в кино: немцы перейдут границу и начнут убивать и грабить, а потом их отобьют и погонят обратно до самого Берлина. Ведь не зря же показывали в кино и говорили по радио, что Красная Армия самая лучшая в мире. Даже мысли о том, что Минск может быть отдан фашистам, ни у кого не возникало.
На следующий день втайне от детей воспитатели съездили в Минск и, успокоенные, вернулись обратно. В Минске было тихо. Первый шок от известия о начале войны прошел, и все вернулись к обычным делам. Люди не знали, что в это время партийные чиновники во главе с первым секретарем ЦК коммунистической партии Белоруссии Пантелеймоном Пономаренко в спешном порядке под различными предлогами забирали детей из летних лагерей и втайне нанимали машины для своего скарба. Чиновников совершенно не заботило, что будет с народом, «слугами» которого совсем недавно они себя называли. Партийные чинуши думали только о себе, о себе и своем имуществе…
После того, как Минск начали бомбить и по дорогам бесконечной вереницей потянулись беженцы, старшие дети встревожились. Первым желанием Алеси было вернуться в Минск и постараться найти родителей (Алеся верила, что если хорошо поискать, то мама непременно отыщется). Вместе с подружками она пришла к воспитателю, но та остановила девочек. «Город эвакуировали, - убеждала Тамара Борисовна, - правительство обо всем позаботилось. Когда мы эвакуируем лагерь, вы встретитесь с родителями в Москве. Если же вы будете возвращаться самостоятельно, то можете потеряться. Останьтесь, девочки, - попросила воспитательница, - мне понадобится ваша помощь в дороге. А в Минске уже никого нет». Девочки подумали и согласились.
Разве кто-нибудь мог предположить, что никакой организованной эвакуации не будет, что правительство во главе с Пономаренко сбежит из Минска еще до начала бомбежек, совершенно «позабыв» отдать приказ об эвакуации. Разве кто-нибудь мог подумать, что из-за предательства правительства пострадают многие и многие невинные люди, и тысячи «забытых» в летних лагерях детей больше никогда не увидят родителей.… Когда же родители опомнились и бросились искать детей по летним лагерям, те уже начали страшные странствия по дорогам войны.
Дороги затопили беженцы. Стоя у ворот, дети, не отрываясь, смотрели на бесконечное движение людей. Взгляд Алеси, рассеянно блуждавший в толпе, время от времени выхватывал какую-нибудь человеческую фигуру, запечатлевая ее в мозгу, и снова растворялся в людском потоке. Кого здесь только не было! Взъерошенная женщина лет тридцати катила новую детскую коляску, загруженную небольшими аккуратными свертками, и вела за руку заплаканную девочку лет пяти в чистеньком платьице. Тепло одетый старик отрешенно волочил большой и, по-видимому, очень тяжелый чемодан. Мастеровой в вытертом кожаном фартуке упрямо толкал перед собой тачку с как попало набросанными вещами. Женщина с обезумевшим лицом неожиданно остановилась посередине дороги и начала выкрикивать проклятия в адрес правительства. Мужчина в вылинявшей гимнастерке с отпоротыми петлицами терпеливо уговаривал ее, потом взял за руку и потянул вперед. Дети испуганно жались возле матери. Интеллигентно одетая женщина вела под руку изможденную старуху. Две босые девочки-подростка катили на велосипеде большую брезентовую сумку. Шагала некрасивая крестьянская девушка с широким рябым лицом и котомкой за плечами…
Через два дня воспитатели поняли, что помощи не будет. Они наняли в соседнем колхозе две полуторки, на которых дети и воспитатели отправились на ближайшую железнодорожную станцию. С трудом пробравшись сквозь горы рельсов и шпал , в спешке вываленных вдоль насыпи, дети разместились на открытой платформе. Прошло несколько часов, прежде чем состав отправился в путь.
Жарко палило солнце. Поезд двигался медленно, то и дело останавливался и подолгу стоял на путях, пропуская эшелоны с солдатами и военной техникой. Дети пытались как-то спрятаться от солнца, но ничего нельзя было придумать.
На остановках старшие дети пытались раздобыть воды и еды. Вдоль дороги стояли деревенские бабки с корзинами, в которых можно было найти и хлеб, и молоко, и соленые огурцы, и даже горячую картошку в горшочках. Все можно было купить, были бы деньги. Но денег у детдомовских детей не было, приходилось попрошайничать. Как и все старшие дети, Алеся тоже искала еду, но ничего не получалось, пока девочка не отошла немного в сторону. Тут она встретила странную бабку. Несмотря на жаркую погоду, та была в теплом ватнике, перепоясанном веревочкой, и в видавших виды ботинках.
- Что, детка, есть хочешь? – спросила крестьянка пробегавшую мимо Алесю.
Алеся остановилась и шмыгнула носом:
- Да. А что?
- Ничего, - ответила бабка и протянула девочке большую краюху ситного хлеба. – Держи.
Алеся покраснела и схватила хлеб:
- Спасибо…
- Беги, - махнула бабка рукой. – Даст Бог, выживешь…
И хотя девочке очень хотелось отломить немного от вкусно пахнущего хлеба, она прибежала обратно и отдала добычу Тамаре Борисовне, которая разделила на всех по маленькому кусочку.
…Красная Армия отступала. Казалось, задачей отступающих войск было не сопротивление врагу, а уничтожение всего, что оставалось. Используя тактику “выжженной земли” - когда диверсанты, чаще всего комсомольцы, поджигали и взрывали оставляемые сооружения, - войска Красной Армии разрушали мосты, электростанции, заводы, телеграфные столбы.
Утром следующего дня над эшелоном показались немецкие самолеты. Они безнаказанно пролетали на восток, совершенно не опасаясь сопротивления со стороны Красной Армии. “Где же наши самолеты? – удивлялись старшие дети. – Почему бездействует противовоздушная оборона?” Потом пронеслось сообщение, что бомбежками повреждены пути, и поезд дальше не пойдет. Сойдя с платформы, дети и воспитатели отправились к ближайшей деревне.
Немилосердно палило солнце. Трещали кузнечики, и повсюду поднимались сероватые клубы тонкой пыли. Идти пришлось долго. Было жарко и тяжело. Хуже всех пришлось самым маленьким: они без конца хныкали и просились на руки. Воспитателям и даже старшим детям то и дело приходилось кого-нибудь нести. И долго шли они неведомо куда, погоняемые самой смертью…
Колхозная деревня выглядела жалкой и убогой: покосившиеся домики, подпертые для крепости длинными нетесаными жердями, чахлые яблони с обломанными ветвями, выжженные солнцем поля с редкими стеблями картофельной ботвы.
Воспитатели с трудом упросили председателя колхоза разместить их в заброшенном сарае. После этого двое воспитателей ушли в город за помощью, оставив Тамару Борисовну присматривать за детьми и наказав дожидаться их возвращения.
Дети зашли в сарай. Изнутри он выглядел еще хуже, чем снаружи. Сквозь дырявую крышу просвечивала луна, тут и там в кучах гнилой соломы пищали мыши (мальчишки тут же устроили на них охоту). Вместе с другими девочками Алеся начала приводиться сарай в жилой вид. Прежде всего, дети собрали в кучу всю пригодную к употреблению солому и тщательно подмели пол. Затем старшие мальчики забрались на крышу и, как могли, заткнули дыры пучками соломы. Так дети начали новую жизнь…
В это время первый секретарь ЦК коммунистической партии Белоруссии Пантелеймон Пономаренко, сбежавший из города еще утром 24 июня, давал отчет Сталину. Пономаренко поливал народ Белоруссии грязью, докладывая о том, что сделал все возможное, но люди сами отказались уходить в эвакуацию. Пономаренко лгал долго и убедительно, приводил аргументы и факты, однако истинная цель его речи состояла лишь в том, чтобы оправдаться перед вождем…
…Воспитатели так и не вернулись. Утром следующего дня в сарае не оказалось также и Тамары Борисовны (позже, когда детей везли в минское гетто, Алесе показалось, что она видела красиво одетую воспитательницу рядом с немецким офицером, но кто может поручиться в том, что все это не почудилось изможденной, голодной девочке), дети остались одни. Еще через некоторое время ушло пятеро старших детей, оставшиеся стали ходить по деревне в поисках пропитания. Жалея малышей, Алеся осталась в сарае.
Когда деревенские жители поняли, что дети покинуты, их первым желанием было помочь. Нескольких малышей крестьяне забрали в семьи, оставшимся принесли теплые вещи и немного еды. К сожалению, больше дать крестьяне не могли – они сами с трудом сводили концы с концами, дочиста ограбленные Советской властью, ее продразверстками и коллективизацией.
…Как-то незаметно наступил август, по ночам стало холодно. Дети кутались в старые крестьянские кофты и жались друг к дружке в тщетной надежде сохранить остатки тепла. Днем старшие дети затыкали дырки в стенах, но каждую ночь становилось все холоднее и холоднее. И вот потянулись долгие осенние дожди, потом пошел снег и ударили морозы. В жизни детей ничего не изменилось: они все также жались в тесную кучу на клочке сена в углу сарая, все также, дрожа, бегали во двор по нужде, все также выбирались в заледеневшее поле в надежде найти забытую картофелину или свеклу. Изредка к ним заходила какая-нибудь крестьянка, отрывавшая от семьи несколько вареных картофелин или кружку молока для брошенных детей. Такие дни дети считали за праздник…
Алеся страдала вместе со всеми, но, как могла, заботилась о малышах. Поверх ветхого ситцевого платья она носила непомерно большую красную вязаную кофту с протертыми локтями, а на ногах у нее были все те же старые босоножки. Довоенная жизнь казалась девочке сном, далеким и сказочно прекрасным. Несколько раз на руках Алеси умирали дети, и она бы тоже давно умерла, но мысль о маме, о том, что когда-нибудь они встретятся, давала ей силы выжить.
…К марту 1942 года, когда заброшенных детей обнаружили немецкие солдаты, их осталось всего четырнадцать человек (из первоначальных тридцати шести) в возрасте от двух с половиной до семи лет. Многие погибли от холода и голода, оставшиеся были очень слабы. Голодные, исхудавшие, одетые по-летнему, давно немытые дети жались в кучу на полу сарая, и, похоже, слабо понимали, что с ними происходит. Когда дети увидели немцев, они даже обрадовались, обрадовались тому, что теперь их, наконец, увезут из промерзшего сарая и покормят.
Немцы привезли детей в Минск. Город выглядел хмуро и неприветливо. Повсюду были развалины, редкие прохожие быстро переходили улицы, торопясь скрыться из виду. Даже собак теперь не было слышно.
…Два дня детей держали в здании вокзала, решая, что с ними делать, затем стали зазывать прохожих и продавать. Сначала цена на ребенка доходила до 35 марок, постепенно она снизилась до 10 марок. Голодные, измученные дети становились на колени и умоляли купить их: «Купите нас, - плакали дети, - иначе нас убьют…»
Их не убили. Через три дня немцы решили, что за детей ничего больше выручить не удастся, и оставшихся семь человек (в том числе и Алесю) отвезли в детский дом на территории гетто. И тут, глядя из машины на испуганных, оборванных, бродящих среди развалин в поисках пропитания людей, девочка вдруг ясно поняла, что теперь все кончено: их привезли умирать…