Кузя Недоростин

1.
Валька стоял перед нашим домом, выгнув грудь колесом, весь красный от натуги: он формулировал одну единственную, но гениальную мысль. Он уже был в таком состоянии, когда ему требовалась аудитория, потому как за последние десять минут он необыкновенно вырос в своих собственных глазах. Ему хотелось продлить то упоительное ощущение от самого себя, которое возникает практически всегда, когда скажешь что-нибудь особенно умное. Теперь он закреплял материал и повторял в сотый и тысячный раз на все лады.
- Если я не мужик – бабы заелись!
Для пущей убедительности он кулаком ударял себя в тощую волосатую грудь. И более снисходительно:
- Ну, если я не мужик, то бабы заелись.
Он был очень сосредоточен, ему открылась неведомая доселе перспектива. Где-то далеко, по всему свету бродят толпы заевшихся баб, которые его, Вальку, и за мужика-то не держат. Но что с них взять? Они ж заелись! Ему-то на них наплевать, ведь он такой мужик и самоглавное, сам об этом знает. Витька смотрел на брата с восхищением, ему-то до такого ни в жисть не додуматься. Вот уж и вправду мужик! Увлекшись самолюбованием, Валька совершенно забыл о воротах, которые они с Витькой нам ставили. К слову сказать Витька тоже о них забыл. И моя матушка забыла о воротах. Сначала она пыталась поддержать с Валькой разговор про заевшихся баб, а потом не выдержала и ушла в избу хохотать. Я побежала за ней, с тем, чтобы спросить, а что тут собственно смешного? Маменька смеялась до слёз.
- Уж это Валька мужик?!! Плечики – во! – при этом она отмерила двумя указательными пальцами в воздухе примерно два сантиметра.
- А уж сформулировал… в первый раз в жизни, наверное… изрёк. Да тяжела умственная работа, смотри, как покраснел!
Таким образом, о воротах помнил только папенька, но его уже никто не слушал.

Папа, как все идеологи марксизма, к народу был очень снисходителен и безмерно от него далёк. Даже зазаборная близость не спасала, а наоборот была предметом постоянных опасений. Как бы чего не вышло. Как специалист по рабочим движениям, папа был осведомлён, на какую низость иногда способен пролетариат, если его обидеть.
- Знаешь, мусечка, - внушал папа маме на её порой резкие замечания, - лучше их не раздражать.
А что они постоянно раздражали нас, он считал залогом целостности нашего имущества, в частности нашего не сгоревшего дома. Так что, девочки, улыбайтесь! В стране с таким богатым революционным опытом, подобная осторожность была не лишней. В виду вышеуказанных причин, родители в целом реагировали спокойно, когда во время нашествия соседей разорялась наша аптечка и выпивались все спиртовые настойки календулы, пустырника и даже йода. (Революционные традиции в чистом виде). Я была маленькая и очень удивлялась, как это дядям сразу на месте плохо не становится. Но мама давно махнула на них рукой.
- У них желудки луженые, - объясняла на мне, - могут гвозди переваривать. Уж если они пьют жидкость для мытья окон, то что им твоя настойка календулы? Тфу!
Я живо представляла себе гвозди в Валькином желудке, булькающие в отвратительной синей жидкости и успокаивалась. Если они до сих пор при этом живы…
В качестве моральной компенсации Витька иногда приносил нам рыбки из озера. Изредка могли крапиву покосить, которая росла у нас в изобилии. Ну, вот ещё ворота с забором они с Валькой нам взялись поставить. Они их всё-таки поставили, когда немного протрезвели, и образ заевшихся баб немного поблек и скрылся за горизонтом.
Сколько я помню эти ворота, они всю жизнь падали, но никак не могли упасть окончательно. Папа им не давал: придумывал для них всё новые и новые подпорки.
2.
Дом у Недоростиных был самый настоящий клоповник. На полу – слой земли, в воздухе запах перегара, сырости и гнили. Электрическая плитка работала посредством двух обнаженных проводов, соединяемых с другими проводами. В доме уже несколько лет не было женщин, хотя их присутствие мало что меняло. Сортир у них был прямо во дворе. Надо было сесть на перекладину, которая служила ещё и перилами, и фекалии летели прямо вниз с большой высоты на земляной пол. И я не уверена, что они оттуда выгребались. Все эти интимные подробности известны мне, потому что в своё время я играла с Валькиными и Витькиными племянницами, то есть когда женщины там ещё были. Но очень быстро они подросли и перестали мелькать в этом гадюшнике. Зато мелькал их брат Сашка.
- Бойся Сашку, - твердила мне мама, - он очень опасен.
- От Сашки держись подальше, - убеждала меня бабушка, - а то знаешь чего…
Меня не надо было долго уговаривать бояться Сашку, его криминальные наклонности были очевидны. К тому же, когда он меня видел, у него неприятно замасливались глаза, и он начинал что-то говорить, желая как можно дольше задержать меня у забора. Пафос его речи всегда сводился к тому, что будто бы у нас с ним есть какие-то общие воспоминания. Это меня пугало, поскольку никаких таких воспоминаний не было и в помине. К счастью, мне не пришлось бояться его слишком долго или слишком часто, поскольку он не вылезал из тюрем.
 Тюрьма была для них тем миром, куда им хотелось возвращаться. Трёхразовое питание, послеобеденный сон, сплоченный коллектив, хорошо знакомых товарищей.
- А что? – разглагольствовал Витька, - меня в тюрьме уважают. Уважают.
Мечтательная пауза.
- Я там плотником работаю. Уважают. Да.
Ещё один глоток.
- И кормят.
Из тюрьмы они возвращались повеселевшими и полными сил, хватались за любую работу, зарабатывали что-то и снова начинали пить. Периоды беспробудного пьянства были продолжительными и тягостными для окружающих. Братья жили в долг у всей деревни, а если им отказывались давать добровольно, брали просто так, то бишь воровали. По ту сторону забора регулярно мелькали наши хорошо забытые вещи, вызывая ностальгическое ощущение де жа вю. Благо вещей было много, ибо ничего не выбрасывалось, а свозилось в деревню. Вся семейная история последних 30-50 лет тлела в шкафах, остро пахнущих нафталином чемоданах, висела на гвоздях за печкой. Папа, глядя на свои рубашки и ботинки за забором, вздыхал и называл это не воровством вовсе, а стихийным перераспределением благ. По научному. Даже и не знаю, чтобы мы делали в деревне без науки?
3.
Так продолжалось много лет, пока в этом замкнутом, болотистом мирке не произошли перемены. Они пришли, как час расплаты. В одной из пьяных драк Витька заколол Вальку кухонным ножом. Вся деревня была потрясена случившимся, а Витька был потрясен больше всех. Когда проспался.
По свидетельству очевидцев у братьев Недоростиных по пьяне случались такие драки, что они катались по полу, как гигантский тарантул о двух головах и восьми конечностях. В этот безумный клубок мог попасть любой предмет, в том числе и нож, и он, в конце концов, попал. Убийство, конечно, было не преднамеренным, случайным. Легко точно также на Валькином месте мог оказаться и Витька. Несчастному убийце после таких ударов судьбы полагался его обычный «санаторий», куда он немедля и отправился. Выпустили его примерно через год за хорошее поведение. Он вернулся домой совершенно изменившимся, посеревшим, притихшим. Постаревшим. Он глубоко переживал смерть брата. Он практически перестал пить. Работал. Деревня прониклась к нему сочувствием, но за его труд денег не давали, а всё больше вещами и продуктами. Витя выгреб, наконец, дерьмо из сарая, поставил деревянную будку в конце огорода. Навел порядок в доме. Он выкинул все старые вещи и поставил новые: не новые конечно, подержанные. Постелил ковры в избе, приобрел трюмо.
- Вить, а Вить, - любопытствовала мама, - а зачем тебе трюмо?
Виктор загадочно улыбался и намекал, что может быть, когда-нибудь женится. И правда он стал подкатываться к соседке Наташке Рядновой, красивой, работящей бабе. У Наташки волос рыжий, глаз синий, а голос звонкий – на всю деревню слыхать. Своё сватовство он от нас держал в секрете. Поделилась Наташка.
- А ты знаешь? Ещё не слышала? – хитро подмигнула мне Наташка.
- Нет, ничего не слышала, Наташ.
Ну, она и рассказала.
- Только он, гляжу, появился, я сразу в дом. Запрусь и сижу. Матери говорю, поди, с ним разберись.
Марья Андреевна, руки в боки, цветастый платок по-купечески повязан, наверх. Кричит она погромче Наташки, кричала, царствие ей Небесное.
- Уходи, Витя. Не пойдет она за тебя замуж.
И Витька уходил. А потом опять приходил. И так по восемь раз на дню. Потом выступил с деловым предложением.
- Наши огороды рядом, - говорит, - хорошо бы их… это. Вона сколько земли будет!
- Ишь чо удумал! – Наташка была оскорблена.
Она баба с понятием, отвечала ему важно со всей серьёзностью. На этот раз без посредников.
- Нет, Витя, я на ТАКОЕ пойти не могу. Не ходи сюда больше. И точка.
Просто классика жанра.
Потерпев фиаско со своим предложением руки и огорода, Витька завел себе собаку, Кузю, замечательного пса.
Продолжение следует
4.
Витька был счастлив, что в этом, внезапно обрушившимся на него одиночестве, нашлась хоть одна живая душонка, которая ему была действительно рада. Кузя был отличным псом, милым, доброжелательным: улыбчивая пасть, глаза умные. По внешнему виду он был где-то между овчаркой и волком, типический двор терьер. Кормить Кузю Витьке было совершенно не на что, поэтому пёс, подобно хозяину жил в долг у всей деревни. Правда, в отличие от хозяина, Кузя всегда был трезв и всегда приветственно вилял хвостом. Поэтому в долг ему давали охотнее, да и дружить с ним было гораздо приятнее, чем с Витькой. По своим достоинствам пёс явно превосходил хозяина. Правда, справедливости ради стоит сказать, что когда Витька нянчил маленького Кузю, он совсем не пил. Идиллия продолжалась полгода до сезона летних отпусков. С приходом лета, деревня, давно превратившаяся в дачный посёлок, стала заполняться москвичами. В этот веселый период кто-то опоил Витьку до полубессознательного состояния. И пошло-поехало. Он вновь потерял человеческий облик и ни о чем больше думать не мог кроме как о выпивке. Маячил в дверях, всклокоченный, красный, кепка набекрень, взгляд не сфокусированный, язык заплетается.
- Насть, дай десятку. Ну дай десятку. Десятку дай…
- А шел бы ты, Вить! Не дам.
- Ну, дай! Я знаю, у тебя есть.
- Не видишь, я тут с ребенком одна живу. Тебе на выпивку у меня нет десятки.
- Ну, дай. Я тебе верну. Чесослово верну.
- Не дам, - встала я на принцип.
- Дура, ты Насть. Дай десятку…
И так до бесконечности.
Кузя тоже приходил и тоже как к себе домой. Зная соседские повадки, где простота ещё хуже воровства, я твердо решила пса не кормить. Визитеры с той стороны забора меня уже достали. Я думала Кузя походит, походит, увидит, что еды нет, и свои визиты прекратит. Но я ошибалась.
Что ни утро я находила его лежащим у нашей двери. Он умоляюще смотрел на меня снизу вверх, положив морду на лапы. Хозяйка, только не гони! Видя, что его не гонят, он поднимал голову и улыбался во всю свою волчью пасть и начинал неистово бить хвостом о траву.
- Кузя, Кузенька, хороший мальчик, - гладила я его собачий нос.
Но не кормила.
Федя тогда был совсем маленький, и Кузя проникся к нему особой нежностью. Он считал своим долгом охранять нас во время наших прогулок. Куда мы – туда и он. У меня раньше никогда не было собаки и всё было в новинку. В Кузе меня удивляло всё. Удивляло настолько, что даже смущало. Преданный взгляд прямо в глаза, предупреждающий мои желания, готовность броситься в атаку на всех на свете псов. А когда он становился на меня передними лапами, казалось, слова любви вот-вот сорвутся у него с языка. Но сказать он ничего не мог, поэтому любил молча, по-собачьи. Такая любовь. Да за что?! Я ведь, сволочь, его даже не кормила. Потом я поняла, что Кузя был одинок и тянулся к теплу человеческих отношений, где хорошо и мирно, где, может быть, полюбят и его. В конце концов, я сдалась, и начала его прикармливать. Он, как правило, был не голоден, но из вежливости соглашался и поесть.
Собачий кодекс чести не велит менять хозяина, зато друзей завести можно любых каких хочешь. Кузя этим и занимался: это была дружба, свободная от обязательств. Друга можно иногда не послушаться – свободные отношения. Скоро все привыкли воспринимать Кузю, как всеобщего сына полка и жалели его, что такому хорошему псу достался такой пропащий хозяин.
5.
Последующие шесть лет прошли без меня. Могу сказать только со слов очевидцев, что Витькина мечта о женитьбе всё же сбылась, и он нашел себе бабу сердца и зажил с ней весело. Даже слишком. Когда родители впервые увидели у его ворот джип, внутренне содрогнулись. Откуда бы? Деревенщина, нищета, голь перекатная. Джип, конечно, был не Витькин, но кто-то регулярно его на нём навещал.
Витькина баба сердца регулярно прибегала к моим родителям в поисках политического убежища. Пока мама отпаивала её валерианой из той самой аптечки и выслушивала её слёзные жалобы, а Витька ломился в дом с воплями: Дайте мне мою Женщину! И подкреплял свою просьбу сургучным матерным словцом. Страсти кипели.
Мои родители были уже стары и долго этого не выдержали.
О том, что дом продан, я узнала не от них. Мне сложно было с этим смириться, но ссориться я не стала. Других родителей у меня нет, а они уже в таком возрасте, что любая ссора может оказаться последней. В конце концов, помочь им я не могла, и они это прекрасно понимали. Таким образом, не осталось ни одного жилища, где я выросла, и где бы продолжали бродить фантомы моего детства. Но не в этом суть.
Наш дом приобрели приятные и состоятельные люди, они влюбились в это место, также как и мы когда-то. Только вот, отчего-то на соседний участок они легкомысленно не обратили внимания, хотя на эту тему им было сказано всё что нужно. Но вскоре, они остались с суровой реальностью один на один и тут начались тревожные телефонные звонки от новой хозяйки: А как, с позволения сказать, с этими людьми, то бишь, соседями, разговаривать? Но матушка, подобно Понтию Пилату умыла руки – теперь это ваши проблемы. И проблемы эти вскоре были решены со всем обаянием больших денег, коими Недоростины соблазнились и продали свою развалившуюся халупу московским богатеям. Гадюшник сей был навсегда стерт с лица земли, так, что о нём не осталось даже и воспоминания. Теперь на том самом месте нарочито разбит цветник, где ни о чем не подозревая, цветут прекрасные розовые гортензии.
Я была там недавно. Наш бывший участок засажен цветами и газоном, о чем всегда мечталось, но всегда не доходили руки. Всё огород, да картошка, картошка да огород. Сейчас ничего этого нет, зато есть площадка для игр. И ещё остались деревья. Из тоненьких вишенок, которые мы когда-то сажали, образовался вполне приличный вишнёвый сад. Березка и клен у забора доросли до неба, кусты облепихи превратились в тропические заросли. Белый шиповник разросся и был на самом пике своего буйного цветения, когда я его увидела. А вот яблонька с красными сладкими яблоками, так ещё ни разу и не плодоносила после нашего отъезда.
И всё это уже не моё…
Однако история Кузи ещё не закончилась. Витька, когда уезжал, собаку бросил и Кузя продолжал жить сыном полка у всей деревни, но теперь уже без Витьки. Из всех своих друзей кто его кормил привечал, трепал его умную морду, он выбрал двоих: таким образом, у него появились два хозяина летний и зимний. У Николая Николаевича он жил зимой, а с приездом Александра Михайловича перебирался к нему, на летние квартиры. Александр Михайлович Белашов, наш бывший сосед по правую руку.
Но, несмотря, на всю дружбу с людьми, Кузя всё равно оставался как бы ничей. Оно и понятно, потому что воспитывать его было уже поздно, а у него были свои представления о том что можно и что нельзя. Из-за этого произошла с Кузей беда, и если бы он был человеком, непременно пошел бы по стопам своего бывшего хозяина.
А история, вот какая. Один раз, ранней весной, когда хозяев дома не было, пришла к Николаю Николаевичу почтальонша. Осмелилась. Кузя бросился на дерзкую женщину отрабатывать свою собачью честь. А нечего ходить… короткая история. Почтальонша подала на Николая Николаевича в суд, поскольку была не только покусана, но и напугана. Суд предъявил Н.Н. претензии: почему это он такую злую собаку на привязи не держит? И почему это нет соответственных объявлений на заборе? Н.Н. развёл руками.
- Помилуйте, старый больной пёс. Никто никогда не держал его на привязи и всё было в порядке. Да и собака, строго говоря, не моя. Вся деревня подтвердит.
Привел свидетелей.
- Да, - говорят свидетели, - Витьки Недоростина это собака. Витька уехал, а Н.Н. просто прикармливает Кузю. Жалко пса.
Суд в тупике. Кто штраф платить будет, если хозяина нет?
- За государственный счет мы можем только его усыпить.
Таков был вердикт.
…
Штраф уплатили с миру по нитке, Кузины друзья скинулись. А на забор Н.Н. повесил смехотворную надпись: «Осторожно, здесь может появиться очень злой Кузя», и три восклицательных знака в конце. Уважили суд.
Под этой табличкой Кузя доживает свой век. Его глаза по-стариковски печальны, у него болят суставы. Но он не одинок, а это самое главное.