Третий азиатский дневник 1983 год 4

СТАРОВЕРЫ

6 июля
Среда
Всю ночь лил дождь. Пролежал в палатке часов до одиннадцати. К обеду чуть прояснилось. Не теряя времени, я сдернул с палатки мокрый целлофан и дал брезенту немного обсохнуть. Когда приступил к свертыванию палатки, опять начал накрапывать дождь. Наконец я сложил палатку и двинулся в сторону Ганзурино. Прошел мимо разъезда Омулевка. Комаров мало. Прошел еще километров десять и тут вдали показались крыши Ганзурино. Здесь есть станция (ходит небольшой поезд в восемь вагонов) и пристань для речного трамвайчика. И государственный паром, которым я решил переправится на другой берег Селенги. В самом Ганзурино меня опять атаковали ганзуринские комары. Пришлось вновь закрывать лицо сеткой. В деревне дали напиться. В это время меня с увлечением рассматривали два шпингалета, один был в солдатской пилотке и босиком.
- Ну, что, солдат, как жизнь? – спросил я его.
- Ничего...- ответил «солдат» и сделал такую особенную детскую ужимку, подфыркнув сопливым носом и одновременно проведя по нему всем предплечьем.
- А чего сопливый?
- Да-а-а-а... Вчера в Селенге купались.
Паром – как отдельный от Ганзурино хутор в три-четыре дома. Мощный катер буксирует пантонный паром через Селенгу. Паром ходит только тогда, когда надо перевезти через реку транспорт. Паромщица напоила меня теплым чаем. Подошел паромщик. Поговорили.
Они посоветовали мне плыть вверх до Усть-Хилка на речном трамвайчике «Заря». Я пошел на пристань, где решил заглянуть в Ганзуринский магазин. В поле работали женщины.
- Куда теперь? – окликнули они меня.
- В магазин.
- За бутылкой?
- Я вовсе не пью.
- А то мы думали... У нас тут вот редисочка есть. А то и мы бы выпили.
- Ежели б я водку пил, то такую тяжесть далеко б не унес. Силы бы не хватило.
У магазина спросил у молодого человека в тельнике:
- Что, в десанте служил?
- Да-а-а... Не-е-ет... В океане.
- Тельник-то десантный, голубой.
Парень замялся и пошел что-то покупать. Хлеба в магазине не было. Его привозят через день. Купил пряников, дешевых конфет и съел все это, сидя в тенечке у стены магазина. Рядом бегал шелудивый пес, который не стал есть ни конфеты, ни пряники. В местном доме культуры показывали новый фильм «Оружие». Дети до 16 лет не допускались. Перед ДК обелиск в честь погибших на войне ганзуринцев (около 30 имен).
Пристань в Ганзурино (примета – одинокий тополь) – это крутой левый берег Селенги, который все оседает и оседает в реку. Раньше здесь даже было здание пристани и мукомольный завод с базой Заготзерна. Но Селенга съела берег, пристань обрушилась, заготзерно почему-то функционально обесценилось и его эвакуировали. На пристани стояли две девушки и ждали катер-трамвайчик. Он опаздывал. Поговорил с девушками, пожаловался на комаров.
- Лето, - резонно заметила полная. Где находятся краеведческие музеи, девушки не знали. Не знали они и где находятся Подлопатки (место ссылки декабристов). Они вообще не знали, чтО это такое. Наконец подошел мощный катер, врезался носом в берег. Девушки спрыгнули на палубу. Оказалось, что завтра катер не пойдет, и я вновь отправился к парому. Паромщик рассказал, что раньше паром был канатным, а еще раньше вёсельный. Шесть человек на весло. Перевозили только гужевиков
Переправился.
На другом берегу меня встретил злой пес и его подозрительный хозяин, рыбак из Тарбагатая. В беседе я всё-таки завоевал его доверие, и он принес мне четверть хлеба. Расположился лагерем я хорошо. Постирался, выкупался (течение Селенги здорово сносит), сварил ужин. Всюду комары и мухи.

7 июля
Четверг

Утром чудесно искупался. И пока я завтракал, мимо меня, в сторону Тарбагатая, проезжали прекрасные большие машины. Я лихорадочно собрался, одел все чистое, свежевыстиранное, придвинул рюкзак поближе к дороге и стал ждать следующую прекрасную большую машину. На той стороне реки показался красный автобус. Он переправился паромом и подъехал к моему лагерю. Я поднял руку.
Когда я в него садился, водитель (он был в стиле знакомых киргизов) сказал:
- Что это у тебя? Передатчик? – и указал глазами на мой рюкзак.
- Не только передатчика, но и приемника там нет, - ответил я.
Автобус был набит призывниками. В Тарбагатае я спросил, где находится краеведческий музей. Мне показали, где. Но то был музей партизанской славы и находился он в одной избе с нарсудом. Только в нарсуд направо, а в музей – налево. Музей был на замке. Я решил ехать из Тарбагатая дальше, вверх по Селенге. На повороте дороги встал рядом с отъезжающей на Цолгинском направлении женщиной. Она была с сыном. Их провожала родственница, пьяная доярка-алкоголичка. Доярку совсем развезло, и она стала за меня цепляться, прислоняться и канючить: «Дай, я рядом посижу». Я сказал, что я верный муж, на что она заметила:
- Что, брезгуешь? Думашь я заразная? Я дояркой работаю. Продукты чистыми должны быть...в город идут.
Я ответил, что ничего не думаю. А она все продолжала за меня цепляться и смотреть на меня лихорадочным взглядом: «А можа я влюбилась?..»
- Толку мало, - ответил я. Ее застыдила провожаемая родственница.
Еще один бродячий алкоголик показал мне за 35 копеек, где в Тарбагатае живет старик-уставщик, дедушка Стефан. Я пошел к нему.
Постучал в калитку. Распахнулось окно.. Как мне показалось, с готовностью распахнулось.
- Здравствуйте, дедушка Стефан!
- Здравствуй, - короткая стрижка, большая белая борода, красная рубаха.
- Поговорить я с вами хотел, дедушка Стефан.
- Где ж мы с тобой говорить-то будем?
- Да разговор-то может долгим случиться. Я с вами о старине поговорить хотел.
- Заходи.
Я вошел в калитку. Залаяла собака. Рюкзак я оставил в сенях, разулся и вошел налево в горницу. Дедушка Стефан сидел в углу под образами в начищенных сапогах, смотрел на меня и теребил веревку, которая была привязана к оконной ручке.
- Всё-то вы разуваетесь...
Я улыбнулся и развел руками. Потом объяснил, что я студент и что интересуюсь протопопом Аввакумом.

«Много-то я тебе рассказать не могу. Знаю только, что проходил он по нашим местам. По Селенге. Зимовал, говорят, вот тут недалеко, на острове Тобольском, здесь у нас, за горой Омулевкой есть... А больше-то я ничего и не слышал. Говорят казачество было, арестовали его и сослали на Петровский завод, в Читу. А когда здесь был, рыбой питался.
Прадеды наши тоже были сосланы. Работали всё в ручную. Не знаю, как-вот, я слышал, что Бестужевы-декабристы приехали сюда и заинтересовались, как вручную хлеб в труде добывали. Говорили, что надо бы машины. А вот руками работаем, веем на ветру.
Семейских-то нас часть сюда послали, а часть в Польшу. Беспоповцы мы. Сначала послали в Польшу. Екатерина Вторая просила назад наших людей. Часть подошли к новому закону, часть нет, их сослали за Байкал. Первое село было Никольское, потом всюду стали селиться, натягивали палатки, селились по ключам, по рекам. Пестярёво, Надеено, Куйтун. Это по-бурятски значит «холод». Как поставили палатки-то, а буряты жили в Тугнуе. Буряты верхом приехали, говорят: «Куйтун байда» - поэтому так и назвался. Буряты не знали языка, хлеб не ели. Буряту отрезали хлеба, а он не кушает.
От отца слыхал, генерал сюда езжал проверить, живы ли люди, а тут уже хлеб...
Сначала все вместе были. Потом давай делиться. Ты – так, я – так. Беглых священников приглашали... По-моему, не надо крестить... Я слышал, в Молдавии сверх рубашек носят кресты.
Раньше только русский с русским совокуплялись, теперь и с бурятами.
У меня вот старые иконы. А жил в Десятниково один человек, так он говорил, что теперь все новые художники табак курят, да водку пьют. А какой табак курит, да водку пьет, тот нечист. Значит и иконам его поклоняться не стоит.
- А вы поклоняетесь?
- Да... вот, - жест рукой в сторону божницы.
О Лукиных... Я считаю, что он неправильно сделал, что людей в тайгу увел. Человек на свет явится, чтобы плод родился, а он в пустынь завел. Людей боялись. Когда их нашли, так геологи с ними издалека разговаривали. Предлагали они ей, мол, давай мы тебя отвезем, какого хочешь кавалера дадим, нет, говорит, я – Христова невеста. Во как!
Раньше всё своё было. И масло били и хлеб растили. Через это и болезней не было. Трав собирали, полымок отваривали. Сахар только из Китая привозили, остальное – своё. Раньше сколько птицы было!.. Гусей! У монгол нельзя птиц бить, ни змею... На озере-то, Гусином, тьма гусей была.
Никон изменил догмАты. Это – лишнее, это – надо убавить, это прибавить... До него другой был патриарх – Арей Безбожный... Теперь всё везде погасло, пропало...

Попрощался я с дедушкой Стефаном. Дал он мне напиться, поправил лямки моего рюкзака, проводил за калитку, но сфотографировать не разрешил: «Я думаю, что не надо этого». Мне показалось, что в своих рассказах он больше опирался на прочитанные о семейских книги, и в речах его вроде, как промелькнуло имя, напоминающее Элиасова (Елисов?). К тому же он показывал цветные фотографии, сделанные якобы заезжим французом, и только потом, мне подумалось, что это мог быть Паскаль (среднего роста, волосы длиннее среднего, без усов и бороды, в очках, волосы на пробор, ворот рубахи на пиджак).
Из Тарбагатая на мотоцикле с коляской добрался до Нижнего Жирима и зашел там к местному уставщику Дмитрию Евсеичу Покатскому. Польский род. Жил он с женой в семейской хате, покосившейся под углом в 20 градусов на запад. В горнице чистота, порядок. Иконы в красном углу. На стульях и на полу круглые половички. Дмитрий Евсеич был глуховат. На мой вопрос о протопопе ответил, что слышал, что был такой Аввакум, а кто, и что, и где – не знает. И сослался на свою малограмотность.

« Все за веру сосланы сюда были старообрядцы».

Я извинился за беспокойство. Взял адрес: БурССР, Улан-Удэнский р-н, село Ниж.Жирим 671224, Покатский Дмитрий Евсеич.
На «Москвиче» добрался до Верхнего Жирима (полдороги, правда, прошел пешком), потом на автобусе до Цолги. Здесь рядом с Цолгой лагерь строгого режима. Люди косились на меня, бредущего в странной одежде. В гостинице приюта не дали. Решил идти на реку. Но тут ко мне подошли дети и пригласили в дом, где меня чудесно приютили супруги Галя и Валерий. У Галины целый набор ламаистских ритуальных предметов, которые нашел ее брат Владимир в горах в полусгнившем мешке.