Доктор Мебиус, 4

.ла.
Вблизи лицо любимого препода казалось даже странным. Лучики морщин в уголках глаз, но веселые искорки во взгляде… А если смотреть долго-долго, то бесконечная усталость на дне зрачков…
А большая часть группы была на месте, в аудитории, и как понял Добрынин из чьего-то шепота, сдавала экзамен по-честному. Ибо Аввакумов в последний момент заменил свои карточки, и коварные труды Вадимовской компании оказались напрасными. Впрочем, никого из этих ребят рядом не было: они, должно быть, сдали первыми, сразу после Поспелова. И сейчас вокруг преобладали старательные девочки с косами…

.лв.
А потом людей не осталось, и Антону пришлось идти отвечать. Он и Аввакумов, и всё, и непривычная дрожь в руках, и совершенно никчемная робость. Впрочем, рассказал Добрыня все, что знал… и рассказал, пожалуй, блестяще… сам такого не ожидал… Ну что ж… не боги горшки… Он никогда не считал себя идиотом… или тупицей ? – не считал!.. Плохо, что в голове висели посторонние сорные мысли про горшки и печки… Танцевать от печки… Начало… Черт, но ведь действительно Антон был уверен, что ему единственному по-настоящему интересен предмет Аввакумова. А все остальные… Ну что? – люди…
Аввакумов не смотрел в глаза и о чем-то думал. Ну и правильно, и что обижаться ? Вот сейчас конец экзамену и конец сказкам. Хватит мечтать. А Доктор Мебиус ?
Но что такое для Аввакумова один из сотни студентов ? И какое ему дело до того, что Антона замучили китайцы и всякие люди… Потому что так мерзко просидеть два часа в клозете, прячась от облавы, – и ничего больше! без всяких волнений, без всяких арестов… – и получить потом рваную сотню от Мао. И не плакала Аллочка у трупа на мостовой, потому что никого не сбивала машина. И не напивался пивом Аввакумов, он может и вовсе не пьет – откуда может знать об этом Добрынин ? Нет ничего.
Но мысли прервались, потому что Аввакумов повернул голову, и Аввакумов вздохнул, и Аввакумов отложил зачетку, и посмотрел Доктору Мебиусу в глаза. А сначала спросил почему-то, работает ли Антон помимо учебы. Спросил! А на вялую путаницу Добрынина – понимающе покивал. Сказал, что ставит «твердую четверку» – подчеркнув первое слово – и попросил об одном одолжении.

.лг.
Никогда Добрынин не видел так много книг. Интересных и дорогих книг. Хотя и на первом этаже было неплохо: там продавались бесконечные амулеты и картины, экзотические флейты и таинственные сосуды. И аромат, едва уловимый запах чуда… Хотя, конечно, всего лишь особые свечки. Можно было бродить там до бесконечности, но цель ждала выше: второй этаж.
Аввакумов послал Антона за книгами, попросил найти редкий томик. Аввакумов – Антона! Человек, который никогда еще не обращал ни единого слова лично к Добрынину. А теперь словно тонкая ниточка протянулась между ними – не похожая на все прочие связи этого тяжелого мира…
Итак, книги… Здесь играла тихая музыка, и среди фолиантов попадались необычные вещи: четки, кольца… Один браслетик был интересен, и Антон потянулся его взять… но не успел даже коснуться вещи – встретился с чьими-то пальцами – и сразу отдернул руку: какая-то девушка, кажется, блондинка, заинтересовалась тем же оберегом. Но забавно, оба одновременно усмехнулись и больше не коснулись браслета.
Ладно, не о вещицах думать и не о девушках – книгу пришел искать Антон. Но проходя мимо очередного стеллажа, он замер и… Вспомнил, скорее даже, осознал свой случайный, казалось, поступок: четверть часа назад. Он тогда шел, торопясь, по мосту и резко остановился на середине пути от шальной, неожиданной мысли: позвонить сейчас Але и рассказать о своих успехах. Но в ту же секунду с удивлением понял, что напрочь забыл ее телефон. Полез в карман за блокнотом… И уже перелистывая страницы, впал в непонятный ступор… Смотрел вниз, за перила, и думал… ни о чем не думал. А потом блокнот выпал из его рук и полетел, распахнувшись, туда… вниз. Точнее, лишь в ту секунду Антон подумал, что блокнот выскользнул случайно из рук – а теперь осознал, что… Что, пожалуй, по собственной воле разжал пальцы. И увидел спустя полминуты, как под мостом пронесся товарный состав, разорвавший, растерзавший потерянные листочки. И пока мчался поезд, к горлу Антона подступила – и тут же исчезла – тошнота…
Хватит о пустяках! – полки с книгами ждали спокойного взгляда. Не спеша перебирать глянцевые обложки; перечитывать названия… Но единственно нужной книги не было нигде – и Добрынин на секунду испытал мертвящее отчаяние: при мысли, что не удастся выполнить просьбу Аввакумова. Хотя, казалось бы…
А потом Антон повернул голову и увидел совсем рядом тех, кто когда-то показался ему едва ли не миражом. Светлый ангел и темный ангел… Здесь, сегодня! Они, мирно беседуя, прошли мимо и, конечно, не узнали Добрынина. Но в закутке, из которого явились эти двое, он вдруг разглядел желанный фолиант. И бросился туда, и услышал, как еще кто-то торопливо шагает следом… Выбирая покупку, Добрынин не поднимал глаз… кто-то стоял рядом…
Лишь потом, через пару минут, где-то уже у выхода, Антон поднял голову и узнал старую знакомую… Они улыбнулись друг другу, как будто вспоминая браслет… Нет, она не блондинкой оказалась… скорее, темные волосы. И удивительное, тонкое, красивое лицо, его чуть портила родинка на виске… хотя нет, от этого лицо казалось совершенно неземным!
И все так же глядя друг другу в глаза, они одновременно заговорили… Антон хотел спросить о браслете – девушка начала про книгу… И оба спутались, засмеялись, смутились.
Ее звали Анастасия, и называя себя, Антон испугался, что разочарует необыкновенную девушку своим таким коротким, уродливым именем… Однако Настя негромко, по-волшебному тихо ответила, что…

.м.
Мы рады были, что вырвались за город: долго тряслись на электричке, пересаживались на автобусы и маршрутки… но игра стоила свеч! Здесь совсем по-другому дышалось, это стало ясно еще на станции. Чья была идея сорваться на ночь глядя ? – не имело значения. Но когда мы только познакомились и прошлялись три часа по городу, разговаривая обо всем на свете, то поняли, что не хотим больше там оставаться. И теперь полевая дорога мягко пружинила под ногами и воздух подернулся синеватой дымкой… И казалось, что иначе и быть не может, что мы всегда шли по безлюдному, чуть холодному пространству… и не знали ничего другого.
Антон шагал чуть позади и справа; он спеша, захлебываясь, рассказывал о своей городской нелюбви. А я улыбалась: мы понимали друг друга без слов, но говорить хотелось, говорить было нужно – чтобы чувствовать жизнь, дрожь бытия в глазах… чтобы убеждаться в существовании эха: слыша единственный, наконец-то найденный голос.
Мы всегда считали себя шизофрениками – и гордились этим. Быть единственным сумасшедшим в гнетущем мире нормальных, и отчаяться, и встретить другого такого же безумца. Это счастье ? Я знала, что да. То что для нас одно: неспособность приспособиться. Уход в себя, в свое, отказ от грубых ролей, от убогих масок… Страх провалов и правил. Нелюбовь к скрипящему, порядочному миру…
И уже не было видно уродливых станционных строений: поле до самого горизонта, и неровная луна над головой, и примятая трава под ногами.
- А я знал: Аввакумов – не случайный… товарищ… Если б не он…
И Антон увидел, как я обрадовалась, замерла на месте, не смея поверить его словам: очередному совпадению.
- Аввакумов ?!
Мы оба знали его! – и знамение чуда отразилось в наших глазах.
А населенные места все еще были не так далеко: мы могли, если бы захотели, расслышать собак за ближайшим перелеском и даже увидеть верхушки телеграфных столбов над ускользнувшей под овраг деревней. Но мы, конечно, не имели такого желания… А мне очень нравилось, как Антон произносит мое имя. Настя… и еще раз, медленно, словно смакуя: На-стя… Ведь все люди, окликая меня, обходились обычно местоимениями. Как это было давно… еще вчера… и все было иначе, а правильнее сказать – не было вообще. Ничего. Настоящая жизнь начинается только сейчас, с первыми звездами, возникающими на небе.
- Я Аввакумова знаю – он мой препод. А… Настя…
- А мы на тусне познакомились. Он стихи читал.
И кажется, что знаешь человека, а потом открывается истина: он принадлежит не только твоей унылой жизни, но и недостающей жизни твоей потерянной половинки… И это не человек, значит, а проводник, посланник обратного мира… знамение и спаситель…

.н.
Мы живы. И мы благодарны Аввакумову: он соединил наши души с настоящей мечтой. Как плохо мне было без Антона – так же как и он метался в пустоте, не надеясь уже встретить меня. Мы говорим об этом, и мы больше не в поле: вокруг нас спокойные деревья. Здесь жутковато: лучи заходящего солнца, словно кровь, проливаются на листья… и очень тихо вокруг, ни ветерка. И неожиданно холодно: сырость идет от земли. Мы прижимаемся друг к другу… никто никогда не обнимал меня так нежно… и я знаю, когда он целует мои волосы: ему никогда не было так хорошо и спокойно.
- Идем дальше! – произносим почти хором и выходим из перелеска, смеясь очередному радостному совпадению. Шагаем через поле, без всякой уже тропинки, по камням и траве. И вокруг лежат до самого горизонта мягкие обнаженные перекаты… вытянутые каменистые холмы… Словно морщины Матери Земли.
И кажется, что это другая вселенная: не осталось никаких следов суетливых, вездесущих горожан… Мы можем любоваться звездами.
О Боже, как давно это было: Антон так мало знал о ночном небе, а я с раннего детства не различала ничего, кроме самых ярких созвездий. Но таинство над нами: мы оба, вместе, сейчас – разглядываем сияющую миллионами слез черную пропасть: Гидра, Змееносец, Возничий, Единорог… И кажется, бесконечные звездные кольца спускаются к земле – чтобы обручить нас навеки.
И отступают земные воспоминания, нелепости и ошибки, пустота и незнание. Воспоминания о том, как Антон проводил ночи со случайными женщинами… добивался их тел, жарких и пустых… не знал ничего, кроме их тел, тяжелых и раскрашенных… Воспоминания о том, как я встречала внезапных мужчин, внезапных и более никаких – и отдавала им всю себя, не жалея о боли… и раскаивалась…
Мы прощаем друг друга.
И забываем о друзьях Антона, тех что не знают о смерти, но живут так, будто нет ничего, кроме нее: карьера их почти уже мертвых тел, мускулы их почти уже мертвых тел, пьяная расслабленность их почти уже мертвых тел. И забываем о моих подругах, тех что сбиваются в стаи и высчитывают цену любви; и мальчиков в их разговорах больше, чем обид в моем сердце, и бусин в их ожерельях больше, чем слез в моих глазах. Они никто для меня… но мой Антон рядом…
Мы прощаем друг друга.
И миновав перекаты, спускаемся к реке – по узкой, петляющей тропинке, через кусты, через высокие травы и заросли рябины. Возле воды – упавший ствол сухой березы… очень уютно сидеть здесь… смотреть в глаза друг другу. Я падаю в бесконечность его зрачков, и он тонет в моей зеленой прохладе. И губы сближаются, и по телам катится дрожь. Наш поцелуй – это больше, чем секс, больше, чем смерть, больше, чем жизнь. Никогда прежде с нами не случалось такого. Потому что кружится голова и земля плывет из-под ног. Это напряжение – и чарующая расслабленность… Это значит, что нет ничего вокруг – и весь мир бьется пульсом в наших телах. И важнее всего – тишина. Мы говорим языком и губами – молчащими! Язык и губы не для человеческих слов… потому что каждое прикосновение – это больше, чем любая придуманная фраза. Наши поцелуи – не секс: сладкая боль, кровоточащая ласка… Мы на земле, на теплой подмосковной земле… но все эти глины, пески, граниты – разрушенные нашим падением друг в друга – рассыпаются, словно бы на ветру – и взметаются к небу… прочь от стучащих друг в друга сердец. И горячая, как наша кровь, лава встречает собою сладкий небесный дождь. Это взрыв, медленный, бесконечный взрыв... Нет больше земли, нет больше плоти… тела и страсти… где мы сейчас ? С закрытыми глазами мы чувствуем друг друга как никто… а если на мгновение приподнять веки – видим как никогда единственное, любимое лицо. И нет вокруг глубокой ночи… хотя луна совсем молодая: лишь ее несчастная половинка в небе… наша ночь ясна. И я вдруг понимаю, с ужасом и с замирающим счастьем, – почему. Над моей головой – полумесяц, а дальше, у горизонта – вторая его часть. Две луны в нашем небе!.. но если откинуть голову, изо всех сил, так чтобы стало больно и сладко – можешь видеть, как две разделенные половинки – сливаются в единый, сияющий свет…
Это другой мир, сотканный из сияния и радости, совсем другой, не тот, что мы знали доныне, лишенный мертвых вещей и непроницаемых тел… наш родной дом. Мы еще остаемся на берегу и говорим шепотом, словно по привычке таясь кого-то.
- Мы не расстанемся ?
- Нет, Настя, никогда.
- И что, поженимся ? – как эти ?
- Настя… У нас все будет по-другому. Не так, как у них. Я не знаю, как, но иначе.
- Антон… Отрекаешься от их квартир, проблем, радостей ?
- Отрекаюсь. Они хотели, чтобы я стал таким, как и они. Настя… Именем твоим – отрекаюсь.
- От их семей, привычек, уюта – отрекаюсь. Они хотели видеть меня такой же. Именем твоим – отрекаюсь.
… - Я люблю тебя.
И мы уже не смеемся, хотя сказали последнее, самое главное, не сговариваясь – одновременно. Это очень серьезно… надо идти. Ледяная вода в реке… Антон нес бы меня на руках… но я не боюсь холода… мы даже искупаемся, быть может… но нет времени. Все, что мы испытали: жжение любви и ненависти – поднимает нас прочь… Мы взбираемся на противоположный берег… по крутому склону… по глиняным ступенькам, раскисшим после дождя. Антон помогает мне, тащит за собой… но и сам оскальзывается – я его удерживаю. А дальше, за рекой – лес… узкая просека… и так хорошо идти вдвоем, взявшись за руки, по заброшенной колее…
- Над нами полная луна…
- На месте двух разбитых месяцев…
- Казалось, это чудится…
- Но мы вместе видели…
- И что: знаем мысли друг друга ?..
- Мы видим одно небо, вдвоем…
Сосны вдоль просеки тянутся ввысь, и не достать взглядом до их верхушек. Новые травы растут меж стволами: резные листья неземного чертополоха; и одуванчики, усыпанные золотом до самых макушек; и цветы, сливающиеся в бесконечную радугу.
- Нас нет больше там, где мы были.
- У нас нет времени.
- Время – это не наше. Время – для них.
- Нет ни вчера, ни завтра… только мы.
- И то что хотим – для нас… что миллион лет назад.
- Что миллион лет после… Есть только мы.
Господи, если ты в небе! – спасибо! Антон… как я ждала тебя – тысячи дней и тысячи ночей – чтобы сейчас услышать твой родной голос, чтобы понять: так же и ты искал меня всю свою бесконечную жизнь. Я сочинила тебя миллион лет назад, я видела тебя в своих снах таким, как сейчас, я вижу всю твою жизнь. Я вижу твои мысли, я слышу твои слова. Мы вырвались из их плоского мира – исцелились… спасли друг друга…
А тропинка под ногами с каждой секундой превращается в свое отражение. Весь мир дрожит, испуганный непредсказуемостью бытия. Дорога едва заметно поднимается в гору, и с каждым шагом все суше и тверже становится почва – словно выжженная невидимым черным солнцем. Это обратная сторона мира, и мы идем по ней, недоступные прошлому и будущему. И знаем, что впереди не останется ни земли, ни деревьев – а только лишь воздух… воздух…

.k.
Единственное может сейчас беспокоить… господи, если ты в небе! – только одно. Так же незаметно, как наша дорога стала внутренним путем… так же незримо она вернет нас к началу… к упругому быту земных людей… обратно! – к человеческому времени, к человеческой судьбе…
Господи, если ты в небе!
Сколько мы сможем быть вместе ? Я должна возвращаться… В свой город на севере… Здесь у нас не более сорока дней: чтобы помнить любовь, чтобы жить, чтобы идти по лесу… Если только Антон не захочет поехать со мной. Если сможет… Туда, где в любое время года – ледяной ветер – тот что отрывает прозрачные души от сумрачных тел. Туда, где Антону придется забыть все, что он знал, все, к чему привык и с чем смирился – как забыли об этом темный ангел и светлый ангел. Туда, где нельзя жить и нельзя умирать, но где надо в самой смерти – быть живым – как сумели это те, кого назвали мы ангелами. Сможет ли он уподобиться им ? Смогу ли я?
Но все неизбежно, и сил нам не хватит – застывшие стрелки двинутся по кругу – или… Или когда время вновь появится и захватит нас в плен… но затем снова исчезнет – все та же вечная дорога, наша дорога, – изогнется обратной стороной… и мы вернемся к себе.
Мы вернемся к себе.
…Но завтра рано утром должен звонить китаец.



DIXI