Расстрел, еще расстрел

 Ранним солнечным утром, во двор старого дома эпохи Романовых въехал грязно-зеленый «москвич». Из него вышло трое. Вперед всех, из машины пулей вылетел сухой, с пожухлой растительностью на голове, бойкий старичок и, показывая обеими руками на избитый полуразрушенный кусок стены от снесенного здания, обратился к одному из спутников:
 - Смотрите, Селиван Селиванович! – и слеза умиления выступила у старика под дрожащим веком. – Целехонька стоит. А ведь, сколько времени прошло!
 Плотный мужчина в сером не глаженом костюме тяжело вздохнул и обменялся грустным взглядом с владельцем «Москвича», у которого от жары льняная рубашка уже превратилась в мокрую тряпку. И какого черта их обоих занесло в этот двор? Если бы не новые собесовские льготы…
 - И ведь как все получилось?!
 Подняв указательный палец ввысь и, поджав нижнюю губу, старичок решил в десятый, а может и в сотый раз, объяснить обстоятельства подвига.
 - Я, значит, здеся стоял, вот. А, Леха – комиссар, значит, третьего эскадрона, он рядом слева, значит. И говорит мне: «Прощай, говорит, Валька! Век тебя помнить буду!» А ихний офицерик еще предложил нам повязки на глаза.… А мы ему.… А он … «То есть, целься, говорит». И саблю, значит, поднял!..
 Слушатели подошли к стене и тот, на лице которого ясно читалось, что он и есть Селиван Селиванович, потрогал стену и попытался сковырнуть остатки штукатурки, сам не зная зачем. Владелец машины стоял рядом и бессмысленно крутил головой, с неприязнью одергивая свой мокрый льняной наряд.
 «Пли, говорит». И как шарахнуло! А их, значит, восемь было. Или девять? Штыки, значит, примкнуты, и как.… Очнулся я, значит, в поле. Лежу, стало быть, весь в крови и слышу, значит, земля дрожит. Чувствую – беда! Поднял голову, значит, а там танки! И ко мне, стало быть. А я как был босиком, значит, так босиком по стерне и побег…
 - Так что же значит, стало быть, они в тебя, Валентин Петрович, ни разу, как следует, не попали? – как-то растерянно спросил владелец льняной рубашки.
 - Так ведь попали, значит, - облизнул пересохшие от волнения губы старичок.
 - Как же ты?.. Поле-то, оно ж вон где, – недоумевала льняная рубашка. – Поди, километра два будет!
 Старичок надулся как праздничный шар.
 - Аааа, значит, меня до поля тащила на себе какая-то девушка, - комья на голове героя зашевелились, что говорило о невероятно быстрой работе мозга.
 - Не помню, как ее зовут, значит, но красивая девка была. Во! – и показал руками такую огромную грудь спасительницы, что остается загадкой, как она сама могла передвигаться без посторонней помощи.
Этот жест, однако, не произвел на слушателей должного впечатления - они мечтали о дерзком побеге, предварительно оглушив сволочного оратора.
 «Давай, говорит, поженимся, значит».
 - Когда? – нервно спросил Селиван Селиванович.
 « Дык, прямо вот сейчас, говорит», - замялся старик, и после паузы с воодушевлением продолжил:
 - А я, значит, весь в крови – умираю, значит.… А она, значит, обняла меня так… и говорит: «Хочу я от тебя, Валя, ребеночка зачать», - так ей сильно хотелось.
 Уставшие от бессмысленной трескотни слушатели напряглись и переглянулись: продолжение истории похотливого старика обещало стать более захватывающим и насыщенным самыми сальными подробностями.
 - А я ж молодой – мне надо. А сердце, значит, стучит. И только…, а тут юнкерсы. Я только в небо посмотреть… глядь, а она на мне уже гимнастерку расстегивает.
 - Так вас наверно заметили? – с тревогой спросил Селиван Селиванович.
 - Дык, нет, - старик в отчаянии завертел головой и, не выдержав соблазна, решительно передумал.
 - Он ведь как поначалу подумал - что я фриц, развлекаюсь тут на поле. А на второй заход стал заходить, и углядел, значит…
 Старик хотел уже поведать о необыкновенном сексе с красавицей – санитаркой, но…, видимо забыл, как это делается. Глаза его сузились.
 - …Звезду-то на пилотке.… И как даст очередь! Ну, я как был босиком, так босиком и побег прямо по стерне, перебежками.
 - А девка-то? Убили? – похолодели слушатели.
 - Дык, нет, - выйдя из предэкстазного состояния, старик безуспешно пытался восстановить в памяти свою историю, и окончательно запутался.
 - Она мне и говорит: Ты, Валь, пока огурцы порежь, ну там, помидорки.… А я пока за самогоном в деревню слетаю. Ну, я, значит, закусь режу, а тут…
 - Танки? – ехидно спросила льняная рубашка.
 - Нееет! – уверенно отверг старик смелую догадку. – Казаки!
 - Казаки?.. - тихо послышался голос отчаяния.
 - Казаки. Белые, значит. И ко мне! – тормозная система красногвардейца вышла из строя окончательно, и старик, нажимая гашетку несуществующего пулеметного агрегата, выдал очередь сразу из всех стволов:
 - А я, значит, как дам им! И по флангам! По флангам! А они: «По коням!» А Леха – комиссар третьего как заорет: «Где этот Буденный, мать его?!!» А я залез на крышу и гранату им под ноги! А потом как саблю выну – и!.. Да что говорить.… Взяли нас! Да и как не взять, ежели мы в одних подштанниках, - весь стол бутылками заставлен, и ни одной винтовки кругом. Леха уж третьего дня как их на самогон обменял.
 - А Леха… это?.. - неуверенно спросила льняная рубашка. – Тот, которого?..
 - Да комиссар он третьего эскадрона. Если бы не он, то может не они нас, а мы их, у этой стены…. А теперь уж чего говорить! Вон они – дырки. Здесь я стоял, значит. А здесь, Леха. И говорит мне: «Товарищ! Скажите им, что это вы – комиссар, а я и не коммунист вовсе», - и как будто не узнает меня. А я ему так сказал, что он аж побелел, как Деникин. «Ладно, говорит, Валька, век тебя за это помнить буду!» А ихний офицерик еще предложил нам повязки на.… Стой! Пого.… Куда вы! Селиван Селиванович, стойте!!! Надбавка-то к пенсии? Я ж еще главного не рассказал!
 Старик бросился наперерез, но было поздно. «Москвич» выжимая из дохлых внутренностей последние лошадиные силы и огромные клубы черной гари, рванулся с места, словно спасаясь от смерча.
 - Будут тебе новые льготы! – сквозь механический треск донеслось из-за дымовой завесы, - Только завтра не приходи! В понедельник!
 Старик громко чихнул, выпустив из носа облако дыма, и обернулся к полуразрушенной стене.
 - А еще этот Буденный привязался со своим знаменем! Куда девали, да куда девали, со своим комиссаром?! Он его вроде как на 23 февраля нам дарил. А потом: «Пли, говорит». И как шарахнуло! А их, значит, восемь было. Или девять?..