А ведь выпил то всего ничего

 
 А ведь выпил то всего ничего …

- Тьфу ты, будь ты неладен! – выругался я в сердцах.
- Вот ведь опять в ту же колдобину попал, - подумал я, вытаскивая ногу из ямки на дороге.
Остановился, потряс ногой – боль ужасная.
- Лодыжку подвернул, наверно, связки растянул, - огорчился я, и, ковыляя, побрел дальше к дому.
Хорошо хоть сосед именинник недалеко от нас живет.
Ладно, дохромал до дома. Эх, дороги наши сельские! А эту колдобину, проклятую, завтра же засыплю, нечего на одни и те же грабли наступать.
Пришел домой. Зашел в прихожую, куртку снял, на гвоздь повесил и захромал дальше к дивану.
Сел на диван, ноге отдых дал – болит, бедная.
- Посижу немного, - думаю, - полегче станет, тогда уж разденусь да и в кровать.
- Сижу, голову на спинку дивана склонил, руки на живот положил, за брючный ремень держусь, ногу больную на диван поднял, поудобнее пристроил – вроде полегчало. Жду, когда боль совсем пройдет. А-ах, хорошо. Тишина…

Посидел, посидел…


Вдруг, слышу за стеной в горнице какой-то топот … Прислушался … Да шумно-то как… Вроде прыгает кто то… Подпрыгнет, а потом так топ-топ-топ об пол. Прямо грохот стоит.
- Наверно, телевизор не выключили. Передача идет, - подумал я.
Прислушался…
- Нет, не передача. Вроде, как человек там прыгает, да ботинками по полу топочет. Надо пойти, посмотреть…
Поднимаюсь с дивана,… Руки с живота приподнимаю, и чувствую ладонями какую-то шерсть лохматую… Щупаю, щупаю руками – выше, выше…
- Батюшки! Да это же моя борода! Быстро, как выросла – вчера еще ничего не было. Шарю руками дальше – до воротника дошел…А что это воротник под самым горлом? Душит… Надо расстегнуть…А пуговицы почему-то сбоку. А что это я в косоворотку вырядился? Навыпуск рубаха, да с пояском…
- Ладно, сначала пойду выясню, кто же это там, все-таки, в горнице пол долбает?

Пошел…

Открываю дверь, смотрю: правда, мужик прыгает. Щупленький, росту среднего, костюмчик на нем новенький, как у порядочного канцелярского служащего. Хороший такой костюмчик: брючки выглаженные, стрелочки обозначенные. Штиблеты блестят новенькие. Не лыком, видать, мужик шит.

Стою в дверях, смотрю, какие он коленца вытворяет.

А он меня не видит, спиной ко мне повернулся. Знай, продолжает свое дело: вроде как бы на одном месте сначала «поколышится», «поколышится» так, потом эдак голову вперед выставит, будто разгон берет, потом, как подпрыгнет, в воздухе немного повисит, потом приземлится, ногой об пол пристукнет и под башмаком пол разотрет – будто букашку какую раздавит.

Не пойму никак: чего это он в моем доме распрыгался?
Стою тихо, наблюдаю, что он дальше делать будет.

А он опять – подпрыгнет, пошипит: пш-пш-пш, на пол опустится, букашку разотрет, погремит чем-то: трах-та-ра-рах, в другое место перебежит и опять прыгать начинает. И снова, пш-пш, трах-тарарах заводит.

- Чем же это он тарахтит? – думаю.

Присмотрелся внимательней: вижу, а это у него подмышкой шахматная доска, пополам сложенная, как коробка закрывается, а внутри нее шахматные фигурки и тарахтят: трах-та-ра-рах!

Стою, наблюдаю: во, расплясался, друг!

Смотрел, смотрел я на него, да и лопнуло мое терпение - как заору:
- Эй, ты! Ты как сюда попал? Какого ляда тебе в моем доме надо?

Остановился мужик от моего крику.
Повернулся лицом ко мне, смотрит на меня.

А я на него смотрю – изучаю, стало быть.

Лицо у него злющее презлющее, сморщенное, как печеное яблоко. Шея длинная из воротничка белого торчит. При галстучке, однако: ишь ты, истеблишмент, наверно! А из глаз-то, из глаз-то злоба ну прямо сверлом сверлит и меня насквозь пронзить хочет. Зубами проскрежетал, прыгун мой, глаза сузил и зашипел:
- пш,- говорит, - пш-пш…

А я его спрашиваю:
- Что это ты все пшикаешь да пшикаешь? Скажи раздельно, по-человечески, что тебе надо здесь? И чего это ты злой такой? И чего это ты все прыгаешь, как скипидаром в одном месте намазанный?

Не отвечает. Крутится, букашек по полу растирает.

Смотрю на него и думаю:
- В корпорации, наверно, мужик работает - ишь как старается. Злобы столько накопил. Не иначе, как перед начальством своим выслуживается.


А он, знай, прыгает, букашек растирает.

- А что-то мне лицо его знакомое? – думаю я, - где же это я его видел?

Наморщил лоб, вспоминаю,… прищурился, вглядываюсь: где? Где его видел?
- А-а, вот где! Вспомнил: на портрете! Наш сосед именинник, Сидор Палыч книжку его показывал. А там его фото. Батюшки-светы! Да ведь это он сам и есть! Сам пан Жжужинский! Ну, и дела на белом свете! Точно, вылитый пан, как с фотографии сошел!

- Ну, что же ты так, пан, - увещеваю я его, - что же ты, вместо разговору приличного, один гнев наружу выворачиваешь? Перед начальством выслуживаешься? Так это плохой совет ты своему начальству даешь. Глянь на меня: я человек сельский, незлобивый, простой, в книжках много не разбираюсь… Вон это Кузька, нашего соседа сын – он грамотный, на слесаря обучается, так он говорил, что ты черную дыру хочешь сделать и с карты Земли нас совсем стереть.


Остановился пан. Перестал ногами шаркать. Стоит, слушает, на меня смотрит, из глаз злые лучи испускает.

- Та сам подумай, пан, - увещеваю я его, - какой пример от тебя молодому поколению будет? Дыру сделать! Так ведь всю землю под гору спустить можно. А потом, что делать то будем? А? Люди мы все – все в одной калоше сидим, думу думаем.

 Стоит пан, слушает. Наверно, мои разумные слова до самого его сердца доходят.

А я продолжаю:
- Вот ты сам, пан, ведь поляк? Поляк. Стало быть, славянин. А пошто ты тогда хочешь своих братьев славян изничтожить - черную дыру из них сделать? А? Нехорошо это получается, пан, как я посмотрю на это дело.

Слушает меня пан, не колышется.

А я смотрю на него, и сердце мое прямо тает от моей человечности, тепло по нутру разливается.

Улыбаюсь.

А тут мой пан, подпрыгнул, шахматы из под мышки выдернул… Подбежал ко мне, да как треснет меня этой доской по голове со всего маху – у меня аж искры из глаз посыпались!

Присел я на корточки от боли, обхватил свою голову руками, да как заору:

- Ты это чё? Очумел совсем что ли, истеблишмент? А ну, проваливай отсюда!

А он на меня глаза свои косит, как конь бешенный:
- пш, - говорит, - пш!


Вскочил я с колен, как ошпаренный. В голове гул стоит. Побежал к дверям и отворил их ногой настежь.

Потом побежал обратно к пану, схватил его за грудки, за костюмчик его отглаженный и потащил к дверям.

Притащил, повернул к себе спиной, шахматы из под его руки выдернул, да как треснул ими по его одному месту, ниже спины, так он и вылетел из моего дома коленками вперед.

И шахматы его следом за ним на дорогу выбросил.

Стою на пороге, смотрю, что этот пан дальше делать будет.

А пан мой встал с колен, пыль с брючек отряхнул и побежал по дороге дальше от моего дома.
Бежит по дороге, подпрыгивает…

Бежал, бежал, да и в колдобину мою ногой попал – лодыжку подвернул, связки растянул.

 А я стою на пороге, вслед ему смотрю, шишку на голове своей почесываю.и смех меня разбирает: в колдобину попал, зараза! Во, умора!

Вытащил пан из колдобины ногу, потряс ею, поморщился лицом, и захромал дальше, куда глаза глядят – только своими шахматами погромыхивает: трах-та-ра-рах!

А я вернулся в дом, двери захлопнул, да как заорал с порога на своего старшего сына:

- Эй, Алексей, вставай-просыпайся, перемени-ка замок на дверях. Поставь новый да крепкий. Пусть в дом наш по пустяшным делам чужие лиходеи не шастают! Слышь, что ли? Компьютером баловаться умеешь, замок и подавно поставишь!

Тут то я и проснулся. Огляделся вокруг, увидел, что в доме моем делается, и начал подниматься с дивана.