Куколка

…Словно ночь – твои ресницы
эти крылья у тебя –
крылья одинокой птицы…

/это необходимо напеть/


На Малькольм-драйв, наверное, светит солнце. Обоженными лучами в улыбках уставших прохожих – прогнозы о конце света и желании сделать себе харакири. Выпадая из всех пятен света, брела домой куколка. Голубые глаза и серебряные волосы – и солнце на маленьких башмачках, и лето в пыли. Отдавая голубям все надежды вместе с хлебом, и думая, как бы выжить завтра. Я высоко-высоко, я поднимусь туда, где исчезает гул поездов, выше смога и дыма, которым горит, которым пылает, которым… Выше огня, который не греет, который вьется в небо тоненькой сизой струйкой. Заокеанские мосты, построенные прошлым веком – в никуда, в далекую и туманную бездну без дождей, без ветра, но с тоской.
Маленькими башмачками стучали по асфальту капли – но куклы не умеют плакать. Куклы – фальшивые создания, которым веры нет. И она садилась в кресло и умирала, она садилась на стул – и умирала вновь. Она стояла, пила сок – и умирала с новой силой. Ее бесило присутствие жизни. Представлять себе смерть было гораздо романтичнее и дешевле. Смерть и прекрасных рыцарей с искаженными страданиями-рыданиями лицами. И на зеленой траве, обагренной той самой кровью, она говорила им последнее «прощай!» и умирала понарошку.
Каждый раз, когда она взбиралась на балкон, она утешала себя тем, что, может, в следующий раз. Следующего раза не было, следующего раза не существовало вовсе, и она пряталась за чужие спины и фразы, чтобы оправдать себя. И находила оправдания.




У нее прямо из головы вырастали лилии. Можно было – фикусы, тюльпаны и подсолнечные подсолнухи, но упрямо из года в год тянулись к небу и потолку белые узкие листья ужасно пахнущих цветов. Куколка носила широкие платья, тонкие юбочки и замысловатые шляпы, чтобы скрыть лилии на голове. И она каждый вечер поливала ужасно пахнущие цветы, и они вырастали все выше и выше, так высоко, что уже не видно было, где скрывается самый высокий бутон – оттого куколке становилось страшно, и она подливала воды еще и еще.
У нее не было ни друзей, ни родных, она жила между табуретом и креслом гостиной. Табурет колченогий стоял на кухне, и над ним голубыми слезами плакал странный цветок с невиданными ею в жизни листьями льна. У куколки был ритуал – каждое утро, после поливки дурно пахнущих лилий, она срывала очередной голубой льняной цветок, и вкалывала себе в голову. Она никогда не залаживала цветы за пряди волос – это было бессмысленно. Вколоть и забыть – больно уже не было. А тогда был шанс открыть огромную книгу и читать буквы, которых она не знала, и следить за тем, чтобы не вовремя не перевернуть следующую страницу. Куколка хмурилась, глаза ее темнели, она напряженно всматривалась в листок, потом отрывала от него глаза, и смотрела задумчиво на отошедшую тонкую планку вверху книжного шкафа. Опять таки – она не знала, зачем, но была абсолютно уверена, что смотреть, и обязательно задумчиво, непременно надо. Так делали все, и вид у них был напыщенный и гордый – они прекрасно осознавали, на какой недостижимой высоте стоят.
Куколка ненавидела бриллианты. Они валялись решительно везде, и она не имела возможности протолкаться через их блестящие залежи. В один прекрасный день она просто заключила с ними договор, и заперла в столовой. Книжная комната подошла бы для этого лучше, но в книжной ведь была Книга.
Но бриллианты каверзно не соблюли условий договора, и через несколько недель первый из них показался из-под двери. Так постепенно бриллианты наводнили коридор.
Дышать стало тяжело.

(to be continued)


16.07.05