Солнце, золотящее волосы

Когда муж умер, я сидела и смотрела на море, думая о том, чего я ему так и не сказала. Не сказала, что всю жизнь хотела любить не его, а Того, кто был рожден в нежности и для нежности. О том, что у меня был не известный никому мир – где пахло осенней ночью, где для меня срезали шпагой мокрые от росы цветы. Мир, где не было всех тех важных для мужа крупных вещей – только полуощущения и детали. И солнце…
Муж был замечательным. Любил меня с такой же неистовой силой, с какой я его не любила. Вернее, думала, что тоже люблю. Все так запуталось… Он обожал Гегеля, Чехова и дождь. Так мы и сидели в комнате у печки, слушая стук дождя по крыше, а утром вдыхали запах влажной земли и астр. На берегу моря погода так резко меняется, что мы почти не успевали видеть солнце.
Какое странное существо – нелюбимый муж! Как школьный предмет, который не хочется изучать, как некрасивая одежда, как старая занудная подруга.
Есть люди, которые воспринимают любовь, не раздумывая, принимают ее как нечто естественное, а есть те, которые долго ищут не столько предмет, сколько понятие любви. Мне не повезло – слишком быстро нашлось понятие: любить – значит не ощущать, что тебе не хватает объекта. Иначе это не любовь, а то, что чаще всего принимают за нее, – собственническое стремление к полному обладанию. В идеале надо просто любить, вне всякого эгоизма. Этому даже не так трудно научиться. Моя неэгоистичная любовь к Тому – как рожденный мертвым ребенок: неизвестный, но любимый ни за что. Может, за то, что его нет?
Каждый день я хожу на кладбище, за оградой которого голубеет, переливаясь, залив. Как это смешно – вечная смерть рядом с вечной жизнью изменчивой воды.
Почему я не изменяла мужу? Потому что Тот, нежный, так и не пришел никогда. Я не знала его лица, его походки и голоса – только догадывалась, какими они должны быть. А жизнь все равно шла, как ей положено… Меня ранило все – буквально все, что нормальных людей не ранит: какие-то самые обыкновенные поступки и незначительные слова мужа, собственные ошибки и – больше всего – чужая глупость и пошлость, которой было так много, так много… Правда, теперь ее почти нет – для нее не осталось места. Теперь очень сложно причинить мне боль.

Вода слепит глаза. Всегда. И на мокром песке валяются спутанные водоросли. От такой тишины можно оглохнуть, от одиночества – легко сойти с ума. Дачники и компании разбрелись по лесу, уехали в город.
Вот теперь, прямо в эту минуту, я наконец вижу кого-то – молодого человека. Вот он бегом спускается к воде; песок вихрем вьется вокруг его юных ног. По тому, какая у него открытая улыбка, по тому, как он смеется солнцу в лицо, я чувствую: он – Тот. Я наконец вижу солнце. Оно золотит его вьющиеся волосы. Он резко выбрасывает вперед руки и бросается в воду. Он плывет, плывет – его уже почти не видно, только закатное солнце заставляет гореть его волосы.
И за всем этим могла бы начаться новая – яркая, чистая и сильная жизнь. Мне хочется крикнуть ему: «Я здесь!», и, возможно, я бы так и сделала, если бы мне было меньше пятидесяти восьми лет.