Выпуск новостей

Помню, тогда был один из первых январских дней, когда восточный настойчивый ветер ударил леденящим холодом, и за ночь градусник за окном потерял былую бодрость и ошеломленно выдал минус двадцать пять. А по телевизору на следующий день, ой лучше не вспоминать, как бежали мурашки по коже, когда на Крещение показывали отчаянных, купавшихся в проруби. И в облаках пара окунались троекратно и крестились. Выключил, и остался в тишине. Слышишь, как сами по себе хлопают в парадной двери? Потянулась заунывными сквозняками чужая зима, гуляла нагло по квартире и оставляла для достоверности отпечатки инея на стеклах.
И еще отчетливо помню, как захотелось настоящей сказки, чуда, может быть, похожей на ту, когда аромат хвои мешался со сладким ароматом свечки, а их отсветы бросались на серебристые шары. Блаженное преддверие Рождества, преддверие надежды.
Забравшись в кресло, поуютнее, потеплее - под клетчатый, ворсистый плед, я открыл сборник рождественских рассказов. И сказка шелестела страницами, мешались строчки с иллюстрациями, внизу которых можно было увидеть подписи: «Саша Макаренко, 13 лет», «Маша Иваненко, 10 лет», «Юля Роненко, 9 лет». Пронзительно точные броски карандаша по бумаге, и пускай техника держится на ногах еще не твердо, шатается, но это временно. А на тех рисунках: замершие дети (и инеем от горячего дыхания покрылся воротник), которые со сладкой, но хлипкой надеждой смотрят, как водят хоровод в барском доме. Или другая картинка – мальчик в захудалой хибаре поймал с радостью, восторгом в ладошки ангелочка, и кидаются в его глаза блики керосиновой лампы. Листаешь дальше и видишь, как замерли дети в хороводе вокруг елки, пробежишь глазами по строкам рядом, и уже сам кружишь, взявшись за руки, с ними вокруг звезды, блистающей серебром на недостижимо-высокой макушке ели. И кажется, что сам вновь стал ребенком, и, главное, веришь, веришь в сказку!
Добежав по образам до конца рассказа, я кинул ищущий взгляд по комнате и уткнулся в телевизор, который из далекого темного угла работал «фоном». А там бежит вступительная заставка теленовостей. Взгляд на наручные часы, и вправду, уже девять вечера. Первая новость – первая сцена, и без предупреждения «уберите женщин и детей», без выстрела в воздух, показывают крупным планом на девятом этаже окно, из которого валит густой, едкий, черный дым, а в проеме – человек. Проходит секунда, он отделяется от рамы, и, бултыхаясь в воздухе, под постоянным прицелом камеры падает вниз и разбивается о козырек над крыльцом. Видно было, как чуть шевельнулось, дрогнуло тело, подкинуло вверх руку, и застыло любое движение. После – туманные комментарии, к черту их, пропускаю мимо ушей. И сразу же выстрелом вторым вторая новость, и мальчика спасатели вытаскивают из собачей конуры.
- И долго вы его так держали? – допрашивали маму мальчика милиционеры.
- А вам какое….? – до знака вопроса женщина еще дополнила фразу порцией мата, прокричав ее прямо в камеру, что запотел объектив, и мне на секунду показалось, что забил ноздри гнетущий запах перегара. Чувствую, становится невмоготу, и уже тянусь за пультом, как неожиданно кто-то накидывается сзади и душит третьей сценой. Против желанья тычут носом в кадры с синими трупами на черном полиэтилене.
- Как мы установили, эти девушки шли поздно вечером с дискотеки. Из этих кустов на них накинулся убийца. Первую, видимо, убил сразу же – нет следов сопротивления (и будто в подтверждение пронеслось по экрану с пару сотен кадров – изувеченное лицо, и одинокая, но глубокая трещина с уже запекшимися краями стелется по лицу, и кидается на шею, где уходит далеко вглубь тканей; на мгновение камера застывает, и пару секунд видно, как разрез наполнился до краев багровой, мертвой кровью и запекся), другую он изнасиловал и также убил, - четко, сухо бьет в эфир словами сотрудник милиции.
А причины четвертого сюжета объяснил ведущий: «Плохие погодные условия, небывалый для Москвы мороз… гололед… густой туман… переполненная маршрутка». Сразу же на экране – груды искореженного металла. Инспектор пытается рассказать ход событий. И вот я уже еду в переполненной маршрутке, и смотрю, как мое дыхание оседает туманом на стекле, и минус двадцать пять набросками, штрихами инея покрывает окно густой сетью узоров. А девочка на соседнем сиденье спрашивает у папы, когда ее будут поздравлять с наступившим сегодня днем рождения. Вдруг разговор простреливается навылет скрежетом и грохотом, сплетаются в густое месиво тела людей и деформированный металл, и сверху пудрой на многослойный торт сыпятся осколки стекла. И покрылся их алым хрусталем так и непочатый торт на день рождения, который окровавленным бисквитом размазался по асфальту.
- Пусти, пусти, - кричу, но вместо этого еще больше липну к экрану. Чувствую, бежит холодок по спине, и у затылка взводят курок. Вижу – изображение нечеткое, дрожит, ведущий поясняет: «…любительское видео… доказывает… незаконные расстрелы заключенных…». Груда тел у стены после стихнувших залпов еще шевелится, и кто-то последний, недобитый пытается ползти. И солдат из расстрельного расчета вскидывает пулемет и на экране видно, как крупнокалиберные пули рвут в части тело. Чем дальше смотрю, тем ярче становится мишень на моем затылке. Выстрел. Последний, контрольный сюжет.
Медленно сполз по креслу, расплылось перед глазами. Сборник рождественских рассказов выскользнул из рук и упал на пол, а сквозняк раскрыл его на той странице, где мальчик держит в руках ангелочка. Какие теплые отсветы керосиновой лампы в глазах мальчугана. Слышу, как улица заполнилась шумом, гамом, сумятицей, и первые выстрелы, очереди разорвали на трофейные лоскуты плотный воздух. И нелепо-точным рикошетом попадание в мальчике на странице. Мальчик, подкошенный, упал, керосиновая лампа вслед за ним завалилась на бок, вспыхнул вытекший керосин алым пламенем, который кровавым отблеском нашел свое отражение в глазах мальчика. А поверх обожженной пулей страницы (так что рванный край отверстия покрылся черной, как сажа, гуашью) поставил свою печать армейский ботинок. Выстрелы раздавались все чаще, глуше, чаще, глуше… Тишина.
Ангелочек тот выскользнул, выпорхнул из рук мальчика, и взмыл в последний голубой, небесный пробел в густых, свинцовых облаках. Секунду спустя пыльный город вывели на эшафот и начали хлестать отчаянно-холодным дождем, который смывал с его тела лужи крови. А на площади за изгибом улицы высится шпилем старая церковь. И сквозь ее витражи в темноту бросаются радужные огни свечей. Двери чуть приоткрыты, и если прислушаться, то за грохотом выстрелов можно будет услышать пение церковного хора. Это отпевают последних детей.
 23 января 2006г.