Носки на сменку

Было это или не было. Если было, то всё ли правда. Если правда, то бывают же такие чудаки на свете!
 Был осенний, тёмный вечер. Без луны, без звёзд, без солнца. Ветер колыхался в этой пустоте от дерева к дереву, срывал уцелевшие листья и, ломая их на части, цеплял на голые кусты. Затем бежал по воде, нагоняя рябь на застывшей мели, шатал камыши, сбивал воробья, спрятавшегося в тростнике, и уносился, сломя голову, чёрт знает, как высоко. Оттуда падал вниз, через ветви, иголки, сучья, запутывался в чьих-то волосах, получал по морде, и, исчезал.
– Тьфу ты, змей, – разозлился от неожиданности Петро, замахав руками.
– Зара-а-а-за, – добавил он, протянув это, как умел.
Сухие кудри сбились в копну, и Петро усердно стал разгребать их растопыренными пальцами. В процессе извлёк несколько хвоинок, маленькую ветку, похожую на рога и ещё кое-какой мусор. Сложив всё это аккуратно под дерево, он направился дальше, цепляясь болтающимися ногами за корни притропиночных сосен. Петро уже целых два часа как бродил по лесу, ему было неимоверно скучно и тоскливо, отчего он всё время пошмыгивал носом. В такие вечера мысли были все, как одна, серые, и какие–либо идеи порождались, если только от сильного потрясения.
Тропинка то исчезала в темноте, то снова появлялась. Так, что иногда Петро приходилось замедлять шаг и выставлять вперёд руки, чтобы не наткнуться на какое-нибудь дерево.
Вдруг впереди послышался шорох. Сначала слабый, потом всё больше, больше. Перешёл в чей-то хрип, стук шагов, хруст веток. Вот он уже рядом! Бац!...
Петро очнулся. Он лежал на земле, вокруг него было темно и тихо. Только сердце бешено колотилось от только что пережитого. Вставать было страшно, но и лежать было холодно.
Как Петро добрался до дороги, он не помнил. Дыханье разрывало грудь, а ноги тряслись, как трава на ветру. Так Петро не бегал давно, если вообще когда-нибудь так бегал.
– Надо сходить в гости к Анюте! – вдруг решил он, оглянувшись на тёмную громаду деревьев.
Постояв с минуту, он плюнул в ту сторону, от куда только что появился и поплёлся к домам.
С Анютой Петро познакомился недавно. Но она ему нравилась. Была спокойной девушкой и мало говорила. Петро тоже не остался незамеченным, по крайней мере, так ему показалось. Он бывал у неё несколько раз, был знаком с её бабушкой, которой Анюта и жила. И даже как-то раз приносил печение, после чего они пили чай, и Петро рассказывал про свою собаку, которую он сам воспитывал, и которая любила яблоки.
Но про яблоки Петро забыл тогда рассказать, и надо было рассказать это в этот раз... но... угостят ли его чаем?
Петро остановился.
– Мда, – подумал он, – мда. Надо идти за печеньем.
Петро взял чуть правее, где вдалеке виднелась жёлтая витрина со стёртыми буквами.
Петро совсем было устал, пока добрался до магазина. С трудом поднялся по высоким ступенькам и потянулся к ручке огромной деревянной двери.
Вдруг Петро обожгло пришедшими в голову мыслями. Он замер, глядя в одну точку и нервно пульсируя пальцами по холодному металлу. Его зрачки судорожно расширились, рот приоткрылся и Петро зашептал:
– Дурак! Какой же ты дурак, Петро! Вот дурак! Как же я забыл? Да если бы я знал... Вот, чёрт... Носки... Ну надо же. А? Дырявые... У меня дырявые носки! Как же я пойду к Анюте?
Всё!
Вечер был испорчен, мысли опять почернели, и Петро проклинал всё на свете.
Вдруг Петро осенило! Он дёрнул от себя уже пристывшую к руке ручку, и тяжёлая дверь провалилась вперёд. Петро вошёл, оглянулся и направился к прилавку, где не дождавшись продавщицы сказал:
– Печенье и носки!
– Что тебе? – спросила грузная продавщица, которая пробралась сквозь полки и, навалившись на прилавок, уставилась на Петро.
– Печенье и ... носки, – повторил он уже не так смело.
– Какое печенье? – пробасила продавщица, широко открывая рот, и Петро показалось, что она его сейчас укусит.
Он сделал шаг назад, собрался духом и сказал:
– Простое.
– А носки какие? – опять пробасила продавщица, всё больше наваливаясь на прилавок и всё шире раскрывая рот.
Петро опять сделал шаг назад.
– Тоже простые.
Продавщица исчезла. Когда она появилась, неся в руках пару тёмно-синих носков и кулёчек печенья, Петро уже положил денюшку в тарелочку возле кассы, и отпрыгнул на два шага назад. Продавщица положила печенье, накрыла его носками, взяла деньги, и пересчитав их, высыпала сдачу обратно в тарелку.
Петро быстро схватил всё своё, выскочил на улицу, чуть не разбив лоб о дверь и перепрыгнув через ограду, пустился наутёк.
По пути ему то и дело попадались люди, и Петро недоумевал, где же ему всё-таки переодеть носки. Чем больше он путлял по улицам, тем чаще он смотрел в сторону тёмных деревьев, которые стали ещё темнее и зловеще накрывали городок своей тенью. Ветер подталкивал его в спину, но Петро игнорировал его, боясь даже мыслей об этом. Но с каждым шагом, с каждой минутой лес всё вырастал, как будто набирая грудью воздух, темнота всё больше застилала огни, а дорога всё меньше показывала свои очертания.
Петро опять оказался в лесу. Пристально всматриваясь в темноту, он успокаивал себя мыслью, что бояться-то ему, в принципе, нечего, что это всего лишь фантазии, да, и в конце концов, он мужчина. За рассуждениями Петро забыл, зачем вернулся. Рука, нервно теребившая в кармане носок, вспотела, и Петро спохватился, что уже пора бы. Пора...
Достав носок, он ещё раз оглянулся. Всё, что было видно, это далёкий жёлтый огонёк, одиноко мелькавший сквозь плотную дымку тёмных деревьев и кустов. Оторвав заводскую этикетку, Петро швырнул её подальше, как будто боялся оставить следы. Ещё раз осмотрелся, нащупал рядом с собой ствол дерева, крошившегося от прикосновения, и облокотился на него. Посмотрев на огонёк, он прищурил глаз, и, вглядываясь в темноту, начал крутить носки и ёрзать, устраиваясь удобнее. Переведя всю тяжесть на копчик, от чего стало совсем неудобно, он начал снимать ботинки. Шнурки путались, но Петро справился с ними и стянул правый ботинок.
Вдалеке показалась лунная полоса, разделяемая деревом надвое – вероятно, луна всходила из-за леса, за спиной Петро. Не понятно почему, Петро это встревожило, и он начал торопиться. Несколько раз падал носок, Петро поднимал его, тряся им в воздухе, сотрясая листья соседнего куста, вероятно, шиповника – носки, то и дело, цеплялись за него. Левый ботинок выскользнул и укатился в неизвестном направлении, и Петро, напрягаясь, шарил руками по сырому мху и сухим веткам. Дважды Петро чуть не падал. Но вот, носки кое-как были натянуты, шнурки вроде бы завязаны и, немного подумав, Петро закопал старые носки во мху, аккуратно прикрыв их подвернувшимися под руку полувысохшими листьями и колючими ветками.
“Дело сделано!” – сказал он про себя, и с гордостью направился к дороге, где луна уже вовсю разлила свой мутно-белый с желтоватыми пятнами свет, и от обочины до обочины можно было разглядеть даже самые маленькие ямки. Петро ускорил шаг, убегая от недоброжелательной темноты, смотрящей ему в след. Чуть ли не вприпрыжку он помчался по дороге, оставляя на замершем асфальте еле заметные тени, которые, как маленькие существа, то появлялись, то исчезали под новыми носками.
Петро до мелочей знал дорогу к Анютиному дому. Вот покосившийся забор, где нету третьей и восьмой досок слева, здесь за углом старый дуб с отпиленной макушкой, а там внизу... да что там – Петро сотню раз мысленно проходил по этим улочкам и дворам, вспоминая каждую мелочь. Ему было приятно думать об этом; словно огонь пробегал по телу, щекотал под грудью и навевал непонятную, но очень сильную гордость. Вот и сейчас она непонятно откуда взялась – гордость. За что-то новое, свежее, Петро и сам не понимал. Он шагал, широко размахивая руками, с каждым шагом закидывая ноги на невероятное расстояние, и время ему казалось невероятно медленным. Когда вдалеке показался знакомый подъезд и хлопавшая от ветра дверь, Петро ускорил шаг, и чуть ли ни бегом влетев на лестницу, остановился у почтовых ящиков. Вот он: ящик номер семь – Петро слегка дотронулся до него. Такой шершавый и холодный, но такой родной. Петро улыбнулся ему во весь рот и повернулся к двери, чтобы позвонить.
Звонок заголосил также знакомо и приветливо, передразнивая редкие крики птиц на улице. Послышались шорохи, чей-то приглушённый голос, и через мгновение – приближающиеся шаги.
Дверь слегка скрипнула, и из-за неё показалась седая голова бабушки, смотревшая прищуренными глазами поверх очков.
– А, Петро, это ты! Входи. Входи.– Заговорила старушка, узнав гостя.
По её улыбке Петро понял, что сегодня он – гость желанный. И, уже было, на радостях потянулся в карман за печеньем, но потом подумал и поздоровался.
– Здравствуйте, Мария Ефграфъевна! Анюта дома?
– Дома, дома. Куда ж ей деться. Вспоминала тебя сегодня. Чего-то давно не являлся.
Петро стало неловко. Он покраснел, начал теребить кулёк в кармане. Хотел было оправдаться, но проглотил слова вместе со слюной.
– Да ты проходи, чего ты там шуршишь!
– Да я, это..., печение принёс, – Петро окончательно засмущался и под добрым взглядом старушки стал стягивать ботинки.
– Бабушка, кто там?
Петро услышал родной голос. И через мгновение он увидел Анюту, немного грустную, но красивую! Такую красивую... Увидев Петро, Анюта заулыбалась.
– Здравствуй, Пе! – Так она называла его, ласково и нежно.– Проходи, пошли в комнату.
Петро придурел. Он стоял в коридоре, держа в протянутой руке кулёчек печения, не отводил глаз от Анюты и ощущал тепло половика обоими своими новыми носками.
Анюта схватила Петро за руку и потащила за собой в гостиную.
– Бабушка, поставь, пожалуйста, чайник, - залепетала она.
А чайник уже согревался огоньками синего пламени, и бабушка, опёршись локтём на подоконник, смотрела сквозь стекло на плачущие деревья, которые, вторя ей, шурша корнями среди опавших листьев, вспоминали свою молодость, свою юную любовь.
Чаепитие удалось на славу! Петро неутомимо болтал, бабушка заливалась детским смехом, Анюта хихикала в ладошку, и толстый рыжий кот, устроившись у Петро на коленях, весело что-то мурлыкал во сне.
Петро с Анютой переглянулись.
– Бабушка, можно мы с Петро пойдём, погуляем? На улице так хорошо сейчас!
– Да, конечно, детки. Идите. Чего ж спрашиваться у старухи. Вы уже большие. Двадцать пять годов, как ни как.
– Двадцать шесть, – обиделся Петро.
– Двадцать шесть...

(2000.г)