Отражение Ивана Никифоровича Гудочкина

Отражение Ивана Никифоровича Гудочкина.



 Иван Никифорович сидел на берегу пруда, уставившись на красную верхушку поплавка. Было безветренно, и водная гладь спокойно отражала и Ивана Никифоровича, и небо, и верхушки деревьев, росших по берегам маленького водоёма. В общем всё, что попадало в обзор этого круглого ока, находило в нём своё отражение. Иван Никифорович был несколько измотан. Для него рыбалка не была способом расслабиться, вопреки мнению Анны Тихоновны, его жены. Наоборот. Сложно описать словами ту степень концентрации внимания, с которой Гудочкин насаживал червя, или муху, или тесто, или ещё что на крючок. Когда он закидывал свою телескопическую удочку, в душе его пылал огонь предвкушения поклёвки, но на каменном лице рыбака ничего не отражалось. Иван Никифорович был от природы сдержанным человеком. Из-за чего, кстати, о нём в районе до сих пор ходила слава, что он бьёт редко, но метко и без предупреждения. Однако все мирские заботы покидали разум Гудочкина, когда наживка, раздвинув ряску, погружалась в царство карасей. Весь мир сжимался для рыбака до размеров пятнадцатиметрового водного диска, слегка обросшего камышом и усыпанного армией водомерок. Центром же этого мира становилась красная верхушка поплавка.
 Если поклёвка заставляла долго себя ждать, Гудочкин не терял самообладания. Он устраивался поудобнее и ещё сильнее концентрировался на поплавке. Рыбак словно врастал в берег пруда вместе со своей раскладной табуреточкой, потрёпанной кепочкой и шестью сегментами раскладной удочки. Но вот сейчас поклёвка заставляла себя ждать уже неприлично долго. У Ивана Никифорович затёк лысый затылок, в глазах началась острая резь. Тяжкое разочарование поднялось по гортани из груди и вышло наружу через раствор бледных обветренных губ: «Не клюёт…» Гудочкин произнёс это так тихо, что его слова слились с шелестом листьев плакучей ивы у него за спиной. Он сам себя не услышал. Одеревеневшие мышцы тела заскрипели, суставы защёлкали – Иван Никифорович пришёл в движение. Почти не всколыхнув поверхность воды, поплавок взмыл в воздух. С некоторым напряжением все шесть сегментов телескопической удочки стали принимать вертикальное положение. Наживка покинула свою зеркальную колыбель и, изящно уронив с себя пару водяных капель, уютно нырнула в тёплую ладонь Гудочкина. Приспустив на самые ноздри огромные очки с запылёнными стёклами, он вперил нежный взор в размякший шарик теста. Мутно-серые глаза жалостливо моргнули. Тяжело вздохнув мясистым носом, Гудочкин надвинул очки обратно на переносицу и, поменяв наживку, вновь закинул удочку. Пруд слегка всколыхнулся и тут же успокоился. Рефлекторным жестом Гудочкин вытянул из кармана сначала сигарету, а потом и зажигалку. По кристально чистому воздуху поползла серая струйка сигаретного дыма. Поплавок был неподвижен. Внезапно у Ивана Тихоновича появилось ощущение, что он у пруда не один. Глаза с трудом оторвались от поплавка и быстро оглядели пруд. Никого. Только Иван Никифорович и его отражение. Вглядевшись в очертания своей головы, маячащее на краю водного диска, Гудочкин с неудовольствием отметил про себя, что у него на кепке примостилась водомерка, а из щеки торчит жёлтый цветок водяной лилии.
 Вновь вздохнув носом и обиженно сдвинув брови, Гудочкин уставился на поплавок. Где-то там, на полутораметровой глубине шевелят плавниками хладнокровные золотистые толстячки. Почти каждого из них Иван Никифорович знал лично – он сам выкопал этот пруд в десяти километрах от дачи и сам напустил туда первых мальков. Сейчас он уже ловил их потомков, но от этого ситуация не менялась. Можно было бы хоть из вежливости потеребить наживку, ведь пойманных карасей Иван Никифорович всё равно отпускал обратно. Тот Гудочкин, у которого на кепке сидела водомерка, раздражённо пробурчал себе что-то под нос и пыхнул сигаретой. Откуда-то издалека раздалось хлопанье крыльев. Иван Никифорович двинул подбородком, выражая своё полное к этому звуку безразличие. Буря разочарования догорела в его груди, и всё внимание, все помыслы свои рыбак направил на красную верхушку поплавка. Сердце его стало биться медленнее, дыхание стало глубже, глаза перестали моргать. Мышцы полностью расслабились. Сам Будда поразился бы сейчас его спокойствию. Словно не желая тревожить рыбака, деревья вокруг прудика почти не шелестели листвой. Отражение лёгкого облачка в небе замерло на поверхности водоёма. Водомерка деликатно покинула кепку Ивана Никифоровича, а водяная лилия обрела сходство с лотосом. Наступил тот редкий миг, когда пруд с рыбой, и рыбак, и его отражение, и красная верхушка поплавка обрели некое подобие единства.
 Неожиданно что-то пронеслось над прудом. Иван Никифорович заметил это по пробежавшей над поплавком густой тени. Не отрывая взгляда от красной точки, рыбак боковым зрением попытался уловить источник движения, но вокруг было тихо. Над прудом вновь что-то произошло. На этот раз Гудочкин совершенно чётко разглядел отражение кого-то в белых одеяниях и с огромными крыльями за спиной, с чудовищной скоростью пролетевшего над прудом. Ивану Тимофеевичу стало на миг не по себе, но из состояния абсолютного спокойствия его было не так-то просто выбить. Он было уже успокоился, как вдруг на поверхности воды вновь возникло отражение. На это раз крылатый преследовал какого-то донельзя мерзкого типа, швыряясь в него сгустками света. Эта парочка носилась над прудом не издавая ни единого звука. Гудочкин посмотрел в пространство над прудом – никого, посмотрел на пруд – ангел гоняет чёрта, посмотрел обратно вверх – никого, посмотрел на пруд – ангел гоняет чёрта… Забыв о поплавке и о сигарете в зубах, рыбак стал наблюдать за ходом сражения. Чёрт плевался сгустками огня и выписывал в воздухе невообразимые петли, уворачиваясь от снарядов противника. Средством передвижения ему служило нечто вроде швабры. Ангел в свою очередь писал крыльями наисложнейшие вензеля, уворачиваясь от огня, и швырялся шаровыми молниями. Неожиданно Ивану Никифоровичу показалось, что он до него стали доноситься обрывки фраз. Мгновением позже над прудом загремела грязная матерная ругань, от которой даже у Гудочкина, бывшего шахтёра, тошнота подкатила к горлу. Изрыгал эту мерзость явно чёрт. Ангел же, кривясь и морщась, отвечал ему чем-то невообразимо благородным и порицающим, что, с одной стороны, снимало у Ивана Никифоровича рвотный рефлекс, а с другой вызывало чувство ужасного стыда и раскаяния. В конце концов ангел попал бесу молнией в ляжку. С диким воплем чёрт рухнул на берег пруда. Рядом с Иваном Никифоровичем упала на сей раз не отражённая, а совершенно реальная пластиковая швабра-лентяйка. Швабра дымилась, догорая. Тяжело пахло серой.
 Поплавок дрогнул. Ещё раз. Эти потюкивания Гудочкин узнал бы из тысячи. Сначала притопит, потом отпустит. Тюкнет раз, поведёт, притопит и отпустит. Опять тюкнет. Так клевать мог только один из тридцати питомцев Ивана Никифоровича – самый старый, толстый и опытный карась первого поколения – последний из тех пятерых, что Иван Никифорович запустил в пруд несколько лет назад. У Гудочкина были с этой рыбой совершенно особые, очень уважительные отношения. Старый, как его про себя называл рыбак, мог кружить вокруг наживки хоть час, пробуя её на вкус. Более осторожной рыбы не существовало ни в одном водоёме мира с момента появления в океанах Земли первых позвоночных. Поэтому попадался он Гудочкину лишь дважды, и оба раза рыбак с большим почтением отпускал опытного противника обратно в пруд.
 Сознание Ивана Никифоровича раздвоилось: одна его часть наблюдала за поплавком, а другая не могла оторваться от потасовки на берегу пруда. Картинка мира разъехалась в мозгу несчастного рыбака – вопреки всем законам анатомии, глаза его смотрели не в одну точку, а в разные стороны, силясь не упустить деталей происходящего. Поплавок подрагивал. Ангел мутузил чёрта. Поплавок повело. Чёрт пихнул ангела копытом. Поплавок притопило. Ангел ухватил беса на хвост и, взмахнув противником над головой, словно флагом, шмякнул его оземь. Старый оставил на время наживку. После удара о землю черт прикинулся бездыханным и, дождавшись пока противник ослабит хватку, мигом вскочил на ноги. Ангел с укором сплёл руки на груди кренделем и изрёк нечто настолько порицающее, что Иван Никифорович чуть не расплакался. Чёрт же усмехнулся донельзя отвратительно и выпустил из ноздри колечко дыма. Установившись над макушкой хозяина в некотором подобии нимба, колечко обрело совершенно издевательский характер. В добавок ко всему чёрт ещё наимерзейшим образом хлопнул ресницами и молитвенно сложил волосатые длани на уровне груди, наклонив голову. Поплавок снова повело. Чёрт схлопотал в рыло шаровой молнией за издевательство над каноническим образом Марии Магдалины и на сей раз действительно рухнул в беспамятстве. Поплавок ушёл под воду целиком. Не медля ни секунды Гудочкин подсёк Старого. Ангел, брезгливо поморщившись, взял беса двумя пальцами за шкирку и торжественно крикнул себе под ноги: «Забирай обратно своё отродье, Сатана!» Земля немедленно разверзлась, и из провала вылезла здоровенная пятерня, вся в наколках и с когтями, схватила беса и утянула в ад. Провал с гнусным чмоканьем закрылся. Старый всё ещё бился в воздухе в десяти сантиметрах от воды, но Иван Никифорович и думать забыл о нём. Взор его был прикован к фигуре посланника небес.
 Преисполненный невыразимого достоинства и явно довольный собой ангел приводил себя в порядок, приглаживая пёрышки и оттирая зелёные следы от травы с белоснежного одеяния. Закончив свой нехитрый туалет, посланник небес было собрался воспарить ввысь, что вернуться туда, откуда явился, но тут его взгляд натолкнулся на светящееся благоговением лицо Гудочкина. Глаза крылатого нервно забегали. Немного потоптавшись на месте и явно не зная куда себя девать, он всё же подошёл к рыбаку. Старый сорвался с крючка и, громко шлёпнувшись о зеркальную гладь пруда, немедля дал дёру в чащу водорослей. Но Иван Никифорович этого не заметил. Он улыбался. Ангел ещё более нервно забегал глазами и неловко пошевелил кистями рук, словно пытаясь выразить неудобство сложившейся ситуации. Иван Никифорович улыбнулся ещё шире. «Ты меня видишь что ли, Ваня?» - прекрасно осознавая бессмысленность вопроса, молвил ангел. Ваня не реагировал. От него исходила благодать. Снова повисла неловкая пауза. Ангел зашуршал крыльями в замешательстве и решил в конце концов от общей безвыходности принять позу «невыразимое смирение и достоинство». Чтобы как-то оправдать завязавшееся, правда, одностороннее общение со смертным, ангел снял с губы Гудочкина повисшую угольком вниз сигарету и назидательно изрёк: «Не кури больше, Ваня, это очень плохо». Ваня вновь никак не отреагировал. Ангел вздохнул и собрался было выкинуть почти догоревшую «Новость», но тут его одолело сомнение. Воровато оглянувшись на небеса, он вдруг впился губами в сигарету и скурил её одной потрясающей затяжкой вместе с фильтром. Гудочкин понял, что произошло нечто непоправимое. С губ ангела сорвалась струйка дыма, и в тот же миг земля под его ногами разверзлась. Всё та же рука, в наколках и с когтями, мигом утянула ангела под землю. Из провала раздался знакомый мат чёрта вперемешку с многоголосым хохотом. Снова гнусное чмокание.
 Иван Никифорович просидел в ступоре до вечера. Он больше не закидывал удочку. Нечто схожее виделось ему в его жизни и судьбе посланца небес, от чего делалось рыбаку неимоверно грустно. В конце концов он достал из кармана мобильный телефон и набрав номер жены сказал: «Аллё, мать? Эт я, ага. Домой иду, значит. Оладьи жарь.»