Сплошная мерзость

     Мухи собирались в разных местах. Три мусорных бака возле потемневших пятиэтажек стали стартовой дорожкой для мух навозных и тех, кто пристраивался к ним с самого утра. Одни вяло копошились в газетных обертках и целлофановых кульках в ожидании новых мусорных инвестиций, другие залетали в открытую форточку спален, где сердито ворчал пылесос или на кухню, чтобы поспеть к утреннему кофе. Пока хозяйки отмеряли ложечкой темно-бурый спрессованный кофе, можно было сесть на кусочек зачерствевшего сыра, посеревшей колбасы или надутого пирожного, предназначенного для одноразового укуса. Назойливые мухи не торопились покидать насиженные места, прежде чем в воздухе появлялись согнутые мухобойки и вылинявшие полотенца. Тогда те, что были посмелее поднимались к потолку, другие же возвращались к мусорным бакам.
    Через дорогу, в ста метрах от шоссе, стоял двухэтажный особняк, огороженный высокой каменной стеной. В этом доме жила семья, чей бюджет благополучно сформировался на побережье Черного моря. Сеть ресторанов и развлекательных заведений приносили прибыль не только местным налоговикам и криминалу, но и далекому особняку красавцу.
    Мухи редко заглядывали в этот дом, боясь нарушить идиллию беспечной жизни хозяев. Каждое утро сюда приходила домработница наводить порядок, и некоторым мухам все же удавалось проникнуть в чистенький дворик и спрятаться в саду, где росли абрикосовые и персиковые деревья. В дом они не залетали и вели себя деликатно, так как знали, что в этом доме не было мухобоек, а кухонные полотенца были из особого хлопка, расшитые разноцветным шелком. Каждое утро из кухни доносились запахи корицы и ванили, как только свежая выпечка доставалась из электрической печи. Но мухи не залетали на кухню через открытую форточку, так как хозяйка дома расстраивалась при виде маленького, почти незаметного существа и тихо, чтобы никто не мог услышать говорила себе: ’’Какая мерзость.’’
     Летом в жаркую погоду кухонный стол перемещался на открытую веранду. Мухи могли пролететь над дымящими чашками из тонкого фарфора и ореховым пирогом. Но и тогда они этого не делали. Они лишь издали любовались чистотой и благополучием людей, которым не нужны были деньги в виде замусоленных бумажек и металлических монет.В их распоряжении были пластиковые карты, банки, прислуга. Этот дом заметно отличался от собственного окружения, но не вызывал зависти у прохожих, так как был заботливо спрятан высоким забором. И нужно было стать только мухой, чтобы проникнуть в тоненькую щелочку и увидеть то, что принято называть обывательским счастьем.
     По праздникам приезжал хозяин дома, и двуэтажный особняк наполнялся громким, хриплым баритоном. Пока дети разбирали подарки, а жена примеряла наряды, хозяин дома придирчиво оглядывал дом, тщетно выискивая хотя бы одно пятнышко или трещинку. Ему его дом казался хорошо простерилизованным, как в детстве те банки из под овощных консервов, что закручивались на зиму. Тогда бедность казалась чем-то обычным. Люди ее чаще называли скромностью и им нравилась такая скромность. Но все хорошее со временем человека утомляет.
     Мухи побаивались хозяина, так как он расправлялся с ними с особой жестокостью и оставляли чистенький дворик без всякого сожаления, перелетая в соседнюю будку, где все время стучал молоток.
     Сапожник был добрым и абсолютно не брезгливым. Он не обращал особого внимания на мух, которые садились на разношенную обувь, клей, гвозди и маленькое поющее радио. Мухам нравилась будка с одним единственным решетчатым окном и дверью, которая запиралась только на ночь. Можно было беспрепятственно залетать в будку и при этом не оказываться на улице. Радио пело, молоток все стучал и стучал, и никому не было дела до мух.          
     Сапожник редко поднимал голову, поворачиваясь к решетчатому окну. Что он мог увидеть через решетку? Торопливо идущих людей или женщину, стоящую в нескольких метрах от сапожной будки? Она приходила сюда в одно и тоже время и стояла кого-то ожидая. Женщина пристально смотрела в сторону огромных железных ворот, где находилось здание районной милиции. Она, порой, стояла часами, и сапожнику становилось жаль ее. Железные ворота постоянно открывались, впуская и выпуская машины. Мужчины торопились, и женщина это знала: иначе она бы не приходила именно сюда. Сапожник старался не думать о том куда потом уходила женщина, а только громче включал радио, чтобы жизнь за окном не казалась ему такой мерзкой. Радио рассказывало библейскую притчу о создании первой женщины. Она была создана из ребра первого мужчины. Всего лишь из ребра. И сапожнику становилось понятным, почему женщины так прилипчивы и терпеливы.
    Летом возле будки появлялись зеленые арбузовые холмы. А возле поющего радио - самые крупные арбузы. Когда солнце жарило затылок, арбузы разрезались на одинаковое количество равных частей. Почему одинаковое? Привычка. Долгие годы количество арбузных долек в его жизни не менялось. Но жизнь оказалась переменчивой и оставила лишь старые привычки. Мухи, вальсируя под нежные звуки поющего радио, обнюхивали сочные куски арбуза. Сапожника это совсем не раздражало. Он спокойно придвигал кусок арбуза мухам и смотрел на их веселый пир. Пусть немного порезвятся! Ведь живые же существа!
    Привычка есть одному и привычка чинить старую обувь сделали сапожника безразличным ко всему. Все дни его были одинаковыми, все кроме тех, когда к нему в будку заходил его знакомый. Жил он рядом и приходил просто поговорить. Месяцами он безуспешно искал себе работу, и постоянное безденежье делало его жалким подобием человека. Его не любили, от него отделывались, как от назойливой мухи, закрывая перед ним все двери. Никто не считался ни с его образованием, ни с его интеллигентностью. Он был человеком ненужным, неудобным и презираемым. Его мягкое сердце никак не могло примириться с суровой действительностью.
    Сапожник только сочувственно покачивал головой, думая о том, что чинить обувь не такая уж плохая штука. Деньги, конечно, маленькие, но ведь не приходиться оббивать чужие пороги в поисках работы, натыкаясь на тупое высокомерие или испорченную брезгливость. Оказывается, как много мерзости за пределами маленькой сапожной будки!
    Когда знакомый уходил, мухи вылетали за ним, провожая его до самого дома, чтобы он не чувствовсл себя таким одиноким. Они залетали к нему через двери, а вылетали через окно, которое он предусмотрительно открывал для них. Не имея работы и денег, он все же был хорошо воспитан и не прогонял мух. Окно оставалось открытым, пока мухи сами не улетали.
    Как-то, пролетая мимо музыкальной школы, мухи на несколько минут задержались. В зеленом дворике школы стояла девочка со скрипкой. Она была одета в белоснежное кружевное платье и розовые лакированные туфельки. Девочка делала свои первые робкие шаги в огромном мире сплошных несовершенств. В мире волшебной музыки и летающих мух. Мухи понимали это как никто другой и не стали подлетать к девочке, а только издали любовались ее лакированными туфельками, которые наверняка понравились бы сапожнику.Ее скрипка молчала. Она слушала флейту, звучащую из открытого окна школы. Девочка смотрела в сторону окна и уже представляла себя в одной из детских сказок. Мухам тоже понравилась поющая флейта, но им никто не рассказывал сказки, и их бедные фантазии так и не превзошли музыкальных.
     К концу дня, в конец очарованные красотой, мухи возвратились к мусорным бакам. За то время, пока они слушали мелодию флейты и любовались красивой девочкой, грязные баки переполнились всевозможными отбросами. Мухи в замешательстве, хотели было уже улететь обратно в зеленый дворик музыкальной школы, но поборов минутную брезгливость набросились на мусорную грязь. И только самая жирная муха, сев на обертку из-под мороженого, в которую были завернуты куриные потроха, недовольно пробурчала:’’Какая мерзость.”