Нелюбовь

 

Он трахался молча, и быстро уснул. Она, не накидывая ничего на тело, подошла к окну, за которым гудел город, открыла его и вдохнула ночь. На коже появились мурашки и свет звезд. Она вылила в бокал остатки вина, села на подоконник, прислонившись спиной к раме, и закурила. Ночной прохожий, заметив ее в проеме окна, вздрогнул и замотал головой, отгоняя видение.
 Ее звали Матильдой. Такое странное имя завещала ей мама перед смертью. И оно ей так странно шло. Ей было 25 лет. И она давно уже перестала получать удовольствие от секса. Секс был скорей необходимостью, нежеланием ложиться в постель одной. А просыпаться Матильда любила одна. Поэтому сразу после акта выгоняла своих случайных партнеров, недоумевающих и растерянных, как можно быстрее. Некоторые из них злились, Матильду это не пугало, некоторые умоляли не выгонять их на холод в ночь, Матильда не чувствовала к ним жалости, некоторые не могли в это поверить, Матильда не шутила. А этот просто остался. Он уверенно вошел в ее дом, она должна была предвидеть, но многолетние победы притупили в Матильде инстинкт самосохранения. Он уже несколько месяцев жил в ее однокомнатной квартире, а она все не могла к этому привыкнуть. Просыпалась утром в плохом настроении, по ночам ей не хватало воздуха, и пространства в квартире, постели и жизни.
Максима звали Макс, - Мэкс – выговаривала Матильда с таким видом, будто только что проглотила таракана. У него были светлые волнистые волосы, ярко зеленые глаза, средний рост, рельефное тело и приторная красота, от которой Матильду мутило. Она уходила на работу, когда он еще спал. Вечерами заставала его с задумчивым видом и сигаретой. Макс молча наблюдал, как Матильда снимает одежду и накидывает шелковый халат. Часто он брал ее в этот же момент, часто ждал, пока она поужинает. Матильда понятия не имела, чем он занимается, и на какие деньги покупает свое пиво, запах которого она ловила в магазинах, на улице, в вагонах метро. Это был запах отца, запах, который Матильда ненавидела с детства. Ей не разу и в голову не пришло отказать Максу. Она отдавалась ему на полу, на столе, на стуле и подоконнике, в ванной на кухне и в коридоре, чаще всего она отдавалась ему в постели, тут тоже были разные варианты. Макс был силен в сексе, надо отдать ему должное, и Матильда отдавала, и отдавалась, и подстраивалась в такт его движений.
Она кричала, не то чтобы от экстаза, скорее так находили выход накопленные за день стрессы. Она кричала громко, и только один сосед выказал неудовольствие по этому поводу. Матильда видела его лишь раз, после того, как выгнала очередного вечерне-ночного гостя. Молодой мужчина, крепкого телосложения постучал в дверь. Она открыла в чем была, Матильда не любила ткань на теле после секса, и отдалась ему тут же в прихожей. Он мычал ей в ухо, вдавливая спину в дверь. Матильда не кричала, больше не хотелось. Потом молча выпихнула за дверь придерживавшего расстегнутые штаны соседа. Больше никто не жаловался.
С Максом Матильда познакомилась, как обычно, на улице. Они просто столкнулись у входа в метро, посмотрели друг другу в глаза и все поняли. Им даже не были нужны слова, нужен был ближайший подъезд и верхний этаж. Матильда смотрела на лестницу, ведущую на чердак, и думала, что на чердаке еще не разу……. А потом вышла девочка лет пяти, в зеленых колготках и вишневом свитере. Она прижимала к животу обоими руками тряпичную куклу, и смотрела на Матильду, Матильда смотрела на нее. Макс дернулся, откинул голову назад и задрожал. Матильда прикрыла глаза. Девочка вскрикнула, и исчезла за дверью. Макс и Матильда взявшись за руки, побежали вниз по лестнице.
Потом целовались в ее подъезде, перед ее дверью, в ее прихожей, добрались до кровати. Матильда тонула в собственных простынях. Все забывала и забывалась. Выплыла только утром. И с удивлением обнаружила Макса в своей постели. Она томно пыталась вспомнить, как допустила это, и слышала ли она его голос. Матильда перевернула спящего мужчину на спину, и вгляделась в его расплывчатое лицо. Макс, что-то промычав, спрятался в подушку. Нет, он не кричал во время секса. Матильде отчаянно захотелось спихнуть его на пол. Вместо этого она перекатилась через тело незнакомого ей мужчины, включила музыку и пошла в душ.

 * * *

- Девушка, вы не могли бы двигать мою тележку, я пойду посмотрю, мне кажется, вторая очередь движется быстрее.
- ………………………………
- Девушка, что с вами?
- Я не люблю своего мужа.

Муравейник гудел. Был выходной, и куча народу толкалось у полок, сцеплялись тележками, не извинялись и не замечали друг друга. Общий фон трескался истеричными криками женщин:
- Ищи пропаренный рис……………..
- Что ты хватаешь, я же сказала – легкий…………………
- Возьми еще одну……………..
Их мужья с растерянно-обреченным видом стояли в проходе, облокотясь о свои тележки. Или тупо держали в руках рулоны персиковой туалетной бумаги, гадая, сколько времени они тут: часов, суток, лет. И отчаянно пытались вспомнить, как и когда попали сюда. Может, это случилось еще до того, как совершенно чужая женщина назвала совершенно постороннего мужчину странным именем – муж.
Здесь, в огромном бетонном здании, жизнь проживалась быстро. Казалось, эти стены сжали время под вакуумом, заставляя все механизмы и внутренние часы – врать. И эта жизнь, где нет ночи, солнца, весны и ветра, заставляла людей жить по своим правилам. Дарила им счастье – добыть килограмм креветок по сниженным ценам, и горе утраты – стирального порошка в макси-упаковке, который испарился перед самым их носом.
- О! какую поймал!
Катя вздрогнула. Она недоумевающе посмотрела на большую семгу в своей тележке, потом на мужчину с красным лицом и горящими глазами. Во рту образовался горький ком, сглотнув, она отвела взгляд.
- Пойди, взвесь бананы, я винища наберу, по 120, прикинь.
Катя, шатаясь, побрела к полкам, которые скалились ей навстречу. Двумя пальцами подняла желтую гроздь, сунула ее в пакет, стала в очередь к весам. Неудачно встала, какие-то люди проходили за ней, перед ней ней, сквозь нее. – Зачем они это делают, - думала Катя.
- Девушка, я стану вперед. – Женщина с ребенком сместила ее на два шага
назад. – Конечно, - подумала Катя, - Я могла бы и сама вам предложить.
- Я здесь уже весила, - втиснулась широкая матрешка с пакетами огурцов и
яблок.
Девушка-сотрудник магазина выхватила пакет из Катиных рук, кинула на весы, скрутила и сцепила ценником. Она делала все быстро, как фокусник в цирке, почему-то с несчастным видом. Кате захотелось сказать ей что-то ободряющее, но очередь двинулась дальше, вытеснив ее из себя.
- А мы здорово уложились…… Если бы покупали все по частям, вышло бы дороже……… Теперь нам надолго хватит…………. Как думаешь?
Катя смотрела на голые деревья и пыталась вспомнить, когда начала умирать. Не может быть, что с рождения. Ведь было что-то…………
- Ты оглохла?
- Ты меня любишь?
- А что?
- Ничего……… только это смешное слово.
- Ты не выспалась?

 * * *

Хороших мыслей надолго не хватает. Иногда мне хочется его убить – покарайте
меня все ангелы небесные. Но когда я вижу его нежное спящее личико, с распухшими губами и мокрой челкой на лбу, клянусь, мне хочется…… Встать, поставить на огонь сковородку, разогреть в ней постное масло, и облить им лицо любимого. Я даже возбуждаюсь от удовольствия.

 * * *

Матильда шла сырой улицей, наступая в лужи лаковыми туфлями на высоком каблуке. Ее красный плащ был так некстати в этой грязной осени. Серые прохожие прятали головы в воротники, и шли, чуть подавшись вперед, будто сопротивлялись идущей им навстречу жизни. Матильда решила зайти в парикмахерскую. Она привычно развалилась в кресле-вертушке и привычно посмотрела в зеркало на большие, подведенные черными стрелками глаза и губы в красной помаде. Когда парикмахер, плотная пожилая женщина с бесцветным ежиком на голове, подрезала ровную челку и концы черных волос, Матильда передумала. – Красьте в рыжий, - уверенно сказала она и тряхнула шелковистыми прядями, спадающими чуть ниже плеч.
Матильда не доверяла свои ногти никому. Ей были противны чужие прикосновения, будто трогали не плотные пластины на пальцах, а давили на глазные яблоки. Но она твердо решила изменить свою жизнь. – Узор поярче, - заявила Матильда, протягивая руку с красными ногтями молодой худенькой маникюрше.

 * * *

Кате не то чтобы очень нужны были эти базарные яблоки, она просто хотела уйти из дома. Хоть какое-то время не слышать приторного жужжания телевизора, не видеть вздувшегося мужниного живота на диване, не чувствовать запаха его потных ног. Катя сунула ноги в свободные полусапожки, закуталась в болоньевую куртку по колена, вышла во двор. Провела взглядом, выбирая, в какую сторону ей лучше пойти. Выбрала дорогу через парк. Засекла время на золотых часах, подаренных на ее шестнадцатилетие отцом. И пошла. Сначала быстрым уверенным шагом. Потом удивилась, что так быстро, и что она будет делать, когда сквер кончится, стала искусственно тормозить шаг, пока не перешла на прогулочную походку.
Катя шла мимо скамеек, на которые с ногами и пивом забралась молодежь. Она завидовала им. – Я ведь еще совсем не старая, вон Людке за полтинник перевалило, а она одевается как девочка и флиртует с мужчинами. Мне ведь еще нет и сорока. Хотя без косметики, со спутанной косой, в этих дурацких штанах, я, наверное, выгляжу, как побитая и выброшенная жизнью дворняга. Катя присела на край скамейки, и закинула голову к небу, которое серело сквозь голые ветки деревьев. Она почувствовала острый приступ свободы, одиночества и горечи. Согнулась, прижав обеими руками живот, который свело от тоски. Глаза болели от сухости. Всклокоченная рыжая дворняга обнюхала ее ноги и побежала дальше. Катя посмотрела ей вслед. – Давай дружить семьями, - вспомнила она высокого с ясными глазами денди.
Он носил элегантные костюмы, безупречную прическу и голливудскую улыбку. Эта улыбка и свела с ума Катю, когда она к концу рабочего дня вошла в кабинет начальника. Олег, представитель венгерской фирмы, свободно развалившись в кресле, потягивал коньяк. - Ну, за долгое и взаимовыгодное сотрудничество, - поднял рюмку шеф – Анатолий Борисович. – Катенька, детка, заполни-ка договора и счетик подготовь. Она ненавидела это – Катенька-детка, - но как всегда промолчала.
А на следующий день Олег зашел к ней в бухгалтерию за документами, хотя вполне мог прислать курьера. Он оставил традиционную шоколадку и вручил визитную карточку. – Можете звонить по любому поводу. Вот она и позвонила. Сама не зная зачем.
Они встретились во французской кофейне, Катя следила за каждым движением Олега. Как он элегантно заказывает: – Даме кофе с белесом, чискейк и гранатовый сок. Мне кофе и коньяк отдельно. Как он раскуривал трубку с вишневым запахом, улыбался и улыбался белыми блестящими зубами. Катя смущенно хихикала и прятала глаза в пирожном. А Олег рассказывал о разных странах, в которых побывал, о памятниках архитектуры, о своем взгляде на современное искусство. Она с восхищенными глазами внимала каждому его слову.
Он повел ее на фотовыставку. Там, подводил ее к каждой картине, говорил и говорил. Там же им встретились знакомые Олега, супружеская пара. Он, нисколько не смутившись, представил – Катя, компания Ювиком. И потом еще долго Катя не замечала, как ловко Олег расспрашивает ее о делах фирмы и личных качествах ее шефа. Она не рисовала себе никакого будущего, а просто жила от встречи к встрече.
Это был теплый весенний день. Солнце слепило глаза. Небо, зелень, фонтаны, все, казалось, смеялось навстречу Кате, которая шла в новом бирюзовом костюме, красиво подчеркивающем ее худощавую фигуру. Туфли на шпильке, легкая сумочка от «Гуччи», блестяще уложенные волосы. Она специально взяла на работе отгул. Именно сегодня ей хотелось выглядеть на всю зарплату, и плевать, что скажет муж.
Олег ждал ее за столиком летнего кафе. Приподнялся, как всегда, элегантно, с дежурной улыбкой. Сделал дежурный комплимент и повел светскую беседу. Катя с тоской подумала, что ей уже этого мало. Позвонил ее муж. Он никогда не звонил на мобильный из экономии. Катя занервничала, слабым голосом ответила, что – Да….заеду…куплю……приготовлю….выскочила в киоск за пирожками.
- Зачем ты врешь своему мужу? Это непорядочно.
Катя была оглушена его улыбкой, она молчала.
- Кажется он не плохой человек, может, познакомишь, будем дружить семьями.
Он еще что-то говорил. Катя потеряла способность понимать его слова, следила за движениями, как он достал бумажник, пестрящий кредитными карточками, вытащил несколько купюр, бросил на стол, встал, не снимая улыбки, кивнул, и пошел через площадь к машине. Она не помнила, сколько сидела, уставившись ему вслед. Смотрела на официантку, тронувшую ее плечо. Шла просто по улице, задевая прохожих…
Сегодня Катя впервые пережила эту историю, не испытав чувства стыда. Она встряхнулась, ощетинилась, как тощая ворона с лысей шеей, что шагала по краю мелкой лужи. Птица любовалась отражением слегка вывихнутого клюва, поднимала лапы по очереди, сжимая пальцы то одной то другой, и не шарахалась от проходящих рядом ног. Катя засмотрелась на ворону и не сразу заметила, как рядом на скамейке появилась рыжая и кудрявая. Катя передернула плечами и съежилась, она робела красивых, хорошо одетых женщин. Такой была ее мама, даже сейчас, в преклонном возрасте, когда Виолета Дмитриевна вносила себя в комнату, окна, казалось, покрывались инеем. Катя не могла ей не в чем отказать, не потому, что любила – боялась. Так и в тот день, когда мама привела в дом незнакомого мужчину-великана, и велела быть с ним милой, Катя не сопротивлялась. И отец – тихий кандидат наук, ничем не смог ей помочь.
- Есть зажигалка?
Катя покосилась на женщину в сетчатых колготках, которая размахивала тонкой фиолетовой сигаретой.
- Моя не фурычит.
- Я не курю, - осипшим голосом сказала Катя.
- Жаль……..
Из проходящей толпы отделился мужчина и предложил зажигалку – А вы не против, если мы с ребятами…………..
- Давай, топай, у нас с подругой свой базар.
Катя, вспыхнув, вопросительно посмотрела на Матильду, та ей подмигнула. Мужчина испарился.
- Что за мерзость – эта погода, - кинула Матильда.
Катя кивнула.
- А че тогда на лавке киснешь, из дома выгнали?
Катя стала совсем красной и улыбнулась.
- Угости яблочком.
- Не мытые.
- Плевать. – Матильда взяла из Катиных рук желтое яблоко, потерла в белых
ладонях. Та невольно залюбовалась тонкими пальцами в колечках с разноцветными камнями, с пестрым маникюром. – Как у мамы – подумала Катя. В детстве она могла часами разглядывать ее руки и молиться о том, чтобы быть такой же красивой. Никогда Катя не просила у Бога ничего другого.
Матильда с хрустом надкусила яблоко, и Катя удивилась ее невероятно белым зубам.
- Ты замужем? – продолжала Матильда.
- Ага.
- Ну и как?
Катя пожала плечами.
- Надоел, что ли?
- ………………..
- Меня тоже домой не тянет.
- Тоже надоел?
- А ты его убей, - предложила Матильда.
- Думаешь, стоит?
- Нет, я серьезно, - Матильда села вполоборота, чтоб лучше видеть
собеседницу.
- Ведь посадят.
- Если докажут.
- А ты почему своего не убьешь?
- Много чести. Придумаю что-нибудь поприкольнее.
- И чего ж ты такая злая на мужчин, с папашей не повезло?
- Не твое дело.
- Да брось, бросил наверно в младенчестве, а мама все твое детство твердила, что все мужики сволочи. – Катя выговаривала каждое слово, она и
сама не понимала, отчего так разошлась. Матильда же, наоборот, сникла.
- Все не так, это она меня бросила.
- Как это?
- Да так, одним солнечным днем вышла из окошка седьмого этажа. Мне и пяти не было. А папаша спихнул меня на теток. Боже, мне кажется, их было бесконечное количество: тетя Таня, тетя Соня, тетя Света, тетя чертова уйма.
Катя улыбнулась.
- А потом вдруг появился. В 14 лет забрал меня, и стал разыгрывать из себя заботливого папашу. – Матильдочка, может тебе пойти в танцевальную школу… Матильдочка, поехали, купим тебе новое платьице… Матильдочка, какая же у тебя фигурка, славная ты у меня получилась. А сам, знаешь, глаза масляные, так бы и трахнул собственную дочурку. Как-то спрашивает: - Матильдочка, дочка, зачем ты запираешься в ванной, в нашем доме чужих мужчин нет. А потом и вовсе оторвал щеколду, мне приходилось подпирать ручку на двери ванной шваброй.
- Что с ним стало?
- Уехал, после нескольких сердечных приступов, которые я ему устроила. Оставил мне квартиру и смылся. Вот уже восемь лет, как я о нем ничего не слышала.
- Что за сердечные приступы?
- В нашей квартире был культ мамы. Везде ее фотографии, ее вещи, платья. При этом отец никогда о ней не говорил. По фотографиям я восстановила ее образ, надевала ее одежду, сделала такую же прическу. Первый инсульт случился у отца, когда он однажды вернулся домой и нашел меня лежащей на полу с ножом, перепачканной кетчупом. Он упал на колени и кричал: - Лиза, прости! Лиза – это моя мама. Папка месяц провалялся в больнице, я дома готовила ему новый сюрприз.
- Матильда – красивое имя. Обязывающее…
- К чему?
- Быть стервой.
- Каждая женщина обязана быть стервой, хочешь, я тебе помогу?
- В чем?
- Убить твоего мужа.
- Хочу.
- Позвони мне, – Матильда протянула блестящую визитку.
- Конечно. У меня дурацкая привычка, звонить всем, кто дает свои номера.

 * * *

Во время секса он урчал как кот – пожирающий колбасу. – Хорошо бы он знал перед смертью, что это я сделала. Думала Катя, лежа на спине с закрытыми глазами. Вадим, ее муж, выдохнул и упал лицом в подушку. Катя обхватила его спину руками и открыла глаза. – Если я его не люблю, то могла бы хоть возненавидеть. Ненависть – лучше безразличия и раздраженности. В ненависти можно жить, вон Олька с Женькой, они и женились по ненависти, убивают друг друга с утра до вечера – и счастливы. И ребенок их нервный счастлив.
- Ты успела? – как обычно спросил Вадим.
- Да, - кинула Катя, вылезла из-под его тела и отвернулась к стене.

 * * *

- У вас никогда не будет детей.
- Ну и пусть, - подумала Катя. Она смотрела на мокрый парк за серым окном,
по дорожкам которого сгорбившись прогуливались пожилые пары. Теперь, спустя десять лет, много раз прокрученная в голове мысль приобрела звук, будто Катя сказала ее вслух. – Ну и пусть. Она подумала так не из-за пустоты или горечи, а по злости. Катя была рада именно потому, что ее муж так отчаянно хотел детей. Он все продумал: мальчик будет футболистом, девочку отдадим на теннис. Катя отчетливо помнила лица тех несчастных младенцев в детском доме.
- Ну попробуй, - уговаривал Вадим.
- Никогда никого из них я не смогу полюбить, - отрезала Катя, она могла
говорить резко, пользуясь шоковым состоянием. Все считали, что у нее шок, и это было приятно.
Катя достала из верхнего ящика рабочего стола блестящую визитку и потянулась к телефону.
- Здесь всегда так?
- В обеденный перерыв много народу, а вообще это довольно спокойное кафе.
- Я думаю, идеально устроить убийство с целью ограбления. – Матильда
сегодня была в джинсах и свободном свитере в крупную сетку. Катя с завистью отметила, что, и этот наряд ей идет. – Конечно, не очень романтично, зато вполне распространенное преступление. При условии, что тебе не жаль драгоценностей.
- Их у меня почти нет.
- Вот и славно. Значит, подходит?
- Ты когда-нибудь любила по-настоящему?
- Нет, думаю, что нет, говорят, в любви нужен талант, а я в этом плане полная бездарность.
- Но ведь был же тот мальчик…?
- Не помню, - Матильда задергалась, водя взглядом по залу, уцепилась за
первое попавшееся – сигарету, закурила и подняла глаза на Катю.
- Врешь, - та спокойно улыбалась.
- Отстань.
- А в чем твой интерес?
- Считай это актом женской солидарности.
- Ты когда-нибудь говоришь правду?
- Да, когда делаю заказ официанту.
- Мне не нравится идея с ограблением.
- Мальчик был. Одним летом. Меня отправили к очередной тетке. Знаешь, я никогда не сходилась со своими сверстниками, в детстве у меня совсем не было друзей. Хотя их нет и теперь, теперь я в них и не нуждаюсь. Мне было семь, ему девять. Сергей Моисеев – это единственное имя в моей жизни, имеющее какое-то значение. Так было всегда, я выходила во двор, и ребятня вокруг постепенно растворялась. Матильда оставалась одна в своей песочнице. И спокойно обдумывала, каким бы способом расправилась с маленькими уродами. Я смотрела на девчонок с куклами в розовых платьицах, и представляла, как здорово будут эти платьица гореть: кружева, рукава-фонарики, косички с бантиками. И как истошно будут при этом вопить девочки. Мальчишкам я придумывала посквернее казни. Но в тот день один мальчик остался со мной. Что бы потом не расставаться все лето. Однажды, в холодном подвале, с мокрой плесенью на стенах, я отдалась ему. – Матильда замолчала.
- Я тебя слушаю.
- Ну, не то чтобы… Мы были совсем голые. Он поставил меня на кучу кирпичей так, чтобы свет от узкого окошка под потолком, освещал всю. Я видела его ниже пояса. Сначала он притронулся к моим плечам, провел по груди, взял их обеими руками, прижался своим телом ко мне, своими губами к моим. Потом повел ниже, и положил ладошку между ног. Я положила свою на его член. Я не видела его глаз, но знала, он смотрит в мои. Меня затрясло, мой мальчик обнял меня, и мы долго стояли так. Пока не появился слесарь. Он все рассказал тетке. На следующий день меня увезли. Я больше не видела его никогда, только во сне. Я часто вижу сон. Будто мы уже не дети, купаемся в море, обнимаемся, целуемся, и я чувствую счастье. Счастье – это такая реальная вещь, его можно обхватить обеими руками, прижать к себе и дышать, дышать. Я всегда просыпаюсь. А из сна нельзя унести с собой не одной вещи.

 * * *

Матильда открыла глаза и посмотрела на Макса, который курил и смотрел на нее. Матильда скривилась, перевалилась через край кровати на пол и пошла в ванную. Там залезла под душ и расплакалась. Макс наблюдал, как она вышла в махровом полотенце, достала из холодильника апельсиновый сок, открутила крышку пакета, и жадно пила. Он подошел, взял ее на руки и бросил на смятую постель. Без прелюдии вошел в нее. Матильда обхватила его ногами, подняла его голову и посмотрела в глаза.
- Ты смог бы ради меня убить человека?
- Да.
- Даже ценой своей жизни?
- Да.
- Ты что, любишь меня?
- Пытаюсь понять, почему ты не можешь меня полюбить.
Матильда убрала руки от головы Макса, и посмотрела на стену.
- С тех пор как ты здесь живешь, я не могу увидеть один сон.
- Я очень мешаю тебе жить?
Матильда посмотрела на Макса. – Знаешь, давай оставим все, как есть, не разговаривать проще.
Макс задвигался, все ускоряясь. Матильда зажмурилась, ее ресницы густо покрыла влага.


 * * *

Катя ходила по квартире, касалась предметов, переставляла мебель. Подошла к окну, откинула гардину, дернула ручку. В открытую фрамугу с порванной по краям бумагой ворвались ветер и колючие льдинки. Ранняя зима выдохнула и втянула в себя тепло однокомнатной квартиры. Катя стала на подоконник босыми коленками, раскинула руки навстречу стуже. Ее длинные прямые волосы и свободную рубашку разрывали ветра. Льдинки оставляли на ее коже легкие слезинки. – Эй, девушка, стойте, не двигайтесь. Катя посмотрела вниз, ловя равновесие ладошками. Под ее окном мужчина махал руками. – Я сейчас к вам поднимусь. Он зашел, не разуваясь, в комнату, закрыл окно, стащил с кресла клетчатый плед, укутал им мокрую Катю, и усадил на диван. – Ну, зачем вы так… Обняв, он как бы убаюкивал Катю сидя рядом. Она удивленно посмотрела на парня, он оказался совсем молоденьким. Белое лицо было слишком бледным, синие глаза тонули в рыжих ресницах, желтые кудряшки окаймляли вязаную шапку. Довольно крупное тело так не сочеталось с нежным личиком. Он большими руками обхватил Катю в железное кольцо. Она высвободилась.
- Что вы делаете?
Юноша удивленно и озадаченно посмотрел ей в лицо.
- Я думал… Хотел помочь…
- Было похоже на то, что мне нужна помощь?
- Вы же хотели… Вы что, не хотели…? – растерянно пробормотал он.
Катя истерично расхохоталась, смеясь, она сползла на пол, на глазах выступили слезы.
- Вы что, вы подумали, что я хочу спрыгнуть, - захлебывалась Катя от смеха, - В чем вы мне хотели помочь, подтолкнуть, что ли? – Она вдруг замолчала и серьезно посмотрела в глаза юноши. – А вы не думаете, что если человек решил выброситься из окна, то это его личное дело?
- Нет, я так не думаю.
- Довольно странно, молодой человек.
- Моя сестра выбросилась из окна.
Катя широкими глазами посмотрела на парня, тот отвел взгляд.
- Ей было пятнадцать, и вот уже пять лет она умеет только открывать рот и моргать. Мать сидит с ней с утра до вечера, работать не может. Отец сначала запил, потом ушел к другой женщине. Тот пацан – ее личное дело – женился, завел ребенка.
Катя, сидя на полу, положила голову на колени парня, и слушала, как идут часы. От юного тела шел жар, грубые джинсы не сдерживали его. Влажные Катины губы горели. Так они просидели, пока за окном толстым слоем не сгустилась темнота. Кате показалось, что если она откроет окно, протянет руку, то упрется в липкую и густую массу.
- Спасибо, ты меня сегодня спас.
- Не делайте больше глупостей.
- Никогда.
- Можно я к вам еще зайду.
- Нет, не приходи ко мне никогда. Все, прощай. – Катя выпихнула парня за
дверь и прижалась к ней спиной. На лице ее блуждала светлая усталость. Она вошла в комнату, легла на диван, закуталась в плед и глубоко вздохнула.

 * * *
Смерть – не такая уж и страшная штука, если к ней хорошо присмотреться. Просто чтоб его не было здесь… Он ведь все равно будет где-то, только я его не встречу. И не нужно будет объясняться. И он все равно узнает, что это я, только надо ли при этом смотреть друг другу в глаза?
В детстве я слышала историю про парня, который убивал коров. Когда он пришел работать на бойню, бывалые предупреждали, чтоб он никогда не смотрел в глаза умирающей корове. Парень был любопытным, и специально заглядывал, когда бил. А однажды сошел с ума. Говорили, что он увидел в глазах умирающей коровы свою смерть.

 * * *

- Девушка, позвольте к вам подсесть?
- Нет.
- Почему?
- Я жду подругу.
- Может я смогу скрасить ваше ожидание, а придет подруга, я сразу растворюсь.
- Брысь отсюда.
- Очень жаль. Такая красивая и грубая.
- Действительно, почему? – подумала Матильда. – Стареешь, умнеешь,
глупеешь, что с тобой происходит, Матильда?
- Извини, задержалась, - Катя стряхнула снег с подкрученных волос, сняла дубленку и схватила папку меню, - Ты уже заказала?
- Что с тобой происходит?
- Что со мной происходит? – Катя вскинула глаза на Матильду.
- Хорошеешь с каждым днем.
- Спасибо. Я похудела на три килограмма, можно взять пирожное.
- Давай, колись.
- Да нечего рассказывать.
- А счастливые синяки под глазами?
- Мало сплю.
- С кем?
- Чискейк и кофе, а ты что будешь?
- Не хочешь, не говори. Я могу достать один препарат, вскрытие покажет сердечный приступ.
- Слушай, за окном такой чистый снег, давай о приятном поговорим.
- Надеюсь, ты не передумала?
- Нет, я не передумала. Я раньше чудесно каталась на коньках. В школе за мной ухаживал один мальчик. Мы встречались у метро и ехали в парк Горького на каток. Сначала я все время падала, а он поддерживал меня за талию. Потом я специально падала, что бы он поддерживал меня. Я выходила замуж девочкой. Мать настолько напугала меня мужчинами. Я думала, стоит ему только войти в меня, как я забеременею. Могла себе позволить только голой лежать, близко-близко. Я и замуж-то вышла только потому, что по прямой уже ходить не могла, все влево тянуло.
- Ты ему изменяла?
- Нет, все как-то случая подходящего не было. Так бывает – хочешь, а не получается.

 * * *
К вечеру отметка термометра упала ниже двадцати градусов. Вадим шел сгорбившись, он не любил шапок и шарфов, подняв воротник дубленки. Мороз трещал ветками деревьев над его головой, под ногами пел снег. Вадим не слышал, что за ним след в след идет мужчина в спортивной куртке, пока тот не нагнал его. Щелчком, откинув бычок, мужчина положил руку на плечо Вадима. Тот обернулся и получил удар в живот. – За что, - пронеслись в голове. Вадим ухватился за карман куртки, навалился всей массой на нападающего. Со стороны выглядело так, будто двое друзей обнялись при в встрече. Они поскользнулись и упали на лед. Вадим был сверху, он вцепился как дикая кошка в волосы мужчины, и стал бить его голову об землю. Каждый удар раздавался треском, - Как когда рубишь большую кость топором, - подумал Вадим, но не остановился. Он бил в каком-то запале, то ли от боли, то ли в горячке, злости он не чувствовал.

 * * *

Вадим двигался на свет. Его глаза были широко раскрыты, так широко, что болели зрачки. В ушах стоял гул, и в перепонки давило так, словно он был под водой, на низкой глубине. Потом все стихло в один миг. Тело обмякло, и Вадим обнаружил, что наблюдает за жирной мухой, копошащейся над головой. – Откуда взяться мухе зимой, - подумал он и пригляделся. Оказалось, что это лишь отвратительное пятно на белом потолке. А может, оно и было мухой, пристукнутой кем-то еще летом. Потом Вадим почувствовал тепло в правой руке.
- Милый, ты как? – услышал он слабый Катин голос, это она держала его за руку.
- Что произошло?
- Тебя ранили, ножом в живот, но ничего страшного, доктор говорит – ничего такого не задело, спасла зимняя одежда.
- Я его убил?
- Нет, что ты, просто разбил голову, у него сотрясение мозга, сейчас он в тюрьме.
- Кто это был?
- Не знаю, грабитель, наверное, не знаю.
- А что он говорит? – За все время Вадим не разу не взглянул на свою жену. Он лежал на спине и разглядывал пятно на потолке.
- О Господи, ну откуда же мне знать, я его не видела и не разговаривала с ним.
- Ты что, кричишь не меня? – тем же монотонным голосом спросил Вадим.
- Господи, нет, милый.
- Я ранен, лежу тут как мумия, а ты кричишь на меня?
- Нет, милый, нет, я на тебя не кричу, я, правда, не знаю, кто это, и зачем он на тебя напал. – Катя сидела на больничном стуле рядом с кроватью мужа. На
лице ее не было и грамма косметики, волосы собраны сзади в пучок. Она сидела прямо, как ученица на экзамене, с плотно сжатыми коленками.
- Какой сегодня день недели?
- Пятница.
- А число?
- Пятнадцатое, милый, ты только вчера…
- Черт возьми, Катя! Я пролежал без сознания уйму времени, откуда мне знать, какой сегодня день, ты что, не можешь просто ответить, без дополнений! – Он
повысил голос, выдернул руку и повернулся в Катину сторону. Пригляделся. Ее лицо не удовлетворило Вадима. Он скривился и вернулся к разглядыванию пятна.
- Ну что ты, милый, не нервничай, говорят, люди, которых подрезают, меняются.
- Кто говорит?
- Один мужчина мне это сказал, когда забрал у меня нож, сказал, что лучше б я его подрезала, и, что говорят, после этого люди меняются. Ему было действительно скверно наутро, раз он так сказал.
- О чем ты? – капризным голосом протянул Вадим.
- Тот, помнишь, который хотел меня изнасиловать.
- Кто?!
- Ну, когда я не пришла домой ночевать. А пришла с разбитым лицом и со следами на руках от наручников. Тот, что всю ночь продержал меня у себя и хотел изнасиловать.
- Вспомнила историю пятнадцатилетней давности.
- Ну, да, так вот я сказала тебе неправду.
- В каком смысле?
- Я сказала, что поймала машину, водитель ударил меня, бессознательную притащил домой, и там издевался. Ну, дальше все правда. А на самом деле я познакомилась с ним раньше. Просто шла по улице с работы, был такой солнечный дождь, и настроение было солнечным. Тут мне наперерез идет такой добродушный толстяк, с желтыми кучеряшками, до чего же смешной, спрашивает: – Девушка вы не расклеитесь? – Нет – говорю, то есть не помню, о чем мы с ним говорили, даже телефонами обменялись. Не знаю зачем, у меня-то нет такой привычки, раздавать свои номера на улице. Но этот уж очень забавным мне показался и безобидным. Ну, а на следующий день он мне позвонил и чего-то там предлагал. Я сказала, что не могу, тогда он сказал, что просто подвезет меня домой после работы. Ну, встретились мы. Оказалось, с ним еще двое: худой парень и генерал какой-то. Вот на этом генеральском джипе мы и поехали. Я всю дорогу говорила, что мне нужно домой, а они уговаривали только разок искупаться. А я, ты же знаешь, такая мягкая, не то чтобы уговорили, но не могла же я на ходу из машины выпрыгивать, или везти себя как-то глупо. В то время я ужасно боялась выглядеть нелепо. По дороге мы в какой-то супермаркет заехали. Они накупили пива и всякой ерунды. Приехали на пляж. Там еще труп был. Настоящий утопленник, лежал на песке под простыней. Не помню, что я чувствовала тогда, наверно, просто интересно было. В основном я волновалась, что домой никак не попаду. И как я позволила втянуть себя в эту историю, и как теперь из нее выбираться. Отъехали мы чуть подальше от этого места и спустились к воде. Знаешь, этот Сергей был очень мил со мной, переносил через всякие канавы на руках и вообще всячески ухаживал. Стали меня уговаривать выпить и искупаться. И я, кажется, купалась, в одежде. А еще ты мне все время звонил, я тебе что-то врала, и жутко нервничала.
- И зачем ты мне все это рассказываешь? – Вадим давно смотрел на Катю, она
же старалась не столкнуться с презрительным взглядом.
- Это же правда, когда-нибудь я должна была тебе это рассказать.
- Я ездил по всему городу, искал этот чертов черный джип! И теперь, спустя пятнадцать лет! П я т н а д ц а т ь !
- Мне рассказывать дальше?
- Иди в жопу!!! – Вадим подскочил на кровати и почувствовал горячую боль под повязкой – Я чуть не умер! Лежу тут с дыркой в животе! А ты свинья…!
Катя смотрела на свои руки на коленях, которые слегка дрожали.
- И чего ты добилась! Ты всегда так! В с е г д а ! Хочешь меня добить?! Я тебя спрашиваю!
Катя встала.
- Ты куда направилась?! Я еще с тобой не договорил!
Катя была уже за дверью.
Она месила толстыми подошвами мокрый снег, на душе было и сладко и гадко. Гадко, оттого что ярко вспомнилась эта история, самая мерзкая в ее жизни. А сладко, потому что Катя наконец заговорила с мужем. Наконец-то она избавилась от этого постоянно жгучего страха перед Вадимом. В голове она прокручивала не ужас той ночи, когда потный толстяк бил по лицу, чтобы Катя перестала смеяться. Она смеялась как сумасшедшая, и не нервно, а над ним. Это и взбесило толстяка. Он замотал Кате рот скотчем, чуть ли не все лицо, прямо с волосами, а на руки надел наручники. И все придумывал, что бы с ней сделать, и все повторял: – Я должен тебя проучить, понимаешь, должен. Катя не понимала, тогда ей было двадцать лет. Она только видела оскал толстяка и думала, что так, наверное, улыбается дьявол.
Но сейчас Катя вспоминала утро, и его растерянный вид, казалось, он и впрямь чувствовал себя виноватым. И что-то говорил по этому поводу – говорил и говорил, а Кате хотелось умереть, и больше ничего… А потом появилась его беременная жена: – А ты обо мне подумал? – только это она и сказала. А когда они привезли Катю домой, Вадим, конечно, ударил ее, но вообще он очень переживал, и заставлял рассказывать все в подробностях. Пытался тащить ее в милицию, потом сам хотел расправиться с ним. Кате тогда на самом деле хотелось умереть, только об этом она и молилась, очень долго. Но правду мужу не сказала, не потому, что боялась за него. Катя боялась его больше смерти и больше жизни.
- Господи, пятнадцать лет, - Катя усмехнулась и зашла в магазин, купить чего-
нибудь вкусненького. Она всегда так делала, когда жалела себя.
 
 * * *

Матильда брела по талому снегу, зачерпывая его носками лаковых сапог. Она делала уже четвертый круг вокруг дома, с кривой улыбкой и туманным взглядом. Все мысли ее сконцентрировались на желании подхватить подол черно-бурой шубы, вбежать на четвертый этаж, самой отпереть обитую коричневым дерматином дверь, и ворваться в собственную квартиру. Обутой, зашвырнув сумочку на телевизор, упасть на диван. Матильда этого не делала, она растягивала удовольствие, удовольствие от возращения домой.
 
 * * *

Иногда мне хочется заорать. Закрыть уши руками и орать, что есть сил. Когда-то мы с подругой круто орали с балкона по ночам. Жили в центре города, и нам было плевать на всех. И на соседей тоже плевать. Особенно на тех, кто жил над нами. Хоть это физически и не было возможным. Они были забавными – эта семейка. Папа – негр, Таня – так звали подругу – говорила, что он аж синий. Мама – белая блондинка, а ребенок – кудрявая девочка, вообще не пойми кто. Мы ее называли мутантом. Так вот эти уроды трахались по ночам на полу, нам казалось, что потолок упадет. А мы еще девочками были. Правда, не долго… Хорошие были времена. А теперь я не ору, даже когда очень хочется, мне, конечно, и сейчас плевать на всех. Только я почему-то не ору. Даже когда тоска фиолетовая, не ору…

 * * *

- Чем ты так была занята, что все не могла со мной встретиться?
- Я в последнее время ужас, как занята, – Матильда была в фиолетовой дутой
мини-юбке, в черных колготках с золотым рисунком, черном блестящем свитере, который спадал с плеч, и рукава от этого покрывали тонкие пальцы в кольцах с крупными камнями, этот свитер – чудо, как ей шел.
- И чем же ты так занята? – Катя была в сером узком платье до колен, с
брошкой-паучком в янтаре и в желтых полусапожках на высоком каблуке – тоже смотрелась ничего себе.
- Счастьем. – Матильда и впрямь светилась.
- И поэтому не могла со мной встретиться?
- Ты слышишь, о чем я говорю – я занята счастьем. Я счастлива! Хожу и трогаю его руками, даже не верится, что наяву…
- Очень мило, рада за тебя. А мне не нравится жить одной.
- Почему?
- Не знаю, привыкла, наверное, я же никогда не жила одна.
- Предпочитаешь жить с мужем?
- С ним я жить тоже не хочу.
- Так ты передумала его убивать?
- Не знаю, а черт с ним. – Катя играла ртом с полосатой трубочкой в высоком
стакане, оставляя на ней блестящие следы от перламутровой помады. Поймав себя на мысли, что это Матильдина привычка, а она, Катя, никогда так не делает, отставила стакан.
- Вот ты дурочка, а чего же ты хочешь?
- Стать маленькой желтенькой птичкой, и улететь отсюда ко всем чертям. На другую планету, где живут только такие желтые птички, и больше никого. Не делать ни черта, только летать, летать под музыку Шуберта. Особенно мне нравится у него одна песня про шарманщика, который замерз, когда играл, чтоб заработать себе на еду.
- Я гляжу, ты совсем спятила, - Матильда поедала фруктовый салат со взбитыми сливками и не очень внимательно слушала Катю.
- Мне тоже кажется, что со мной не все в порядке, только я не знаю, в какую сторону свихнулась, в плохую или хорошую.
- Все перемены к лучшему, - заключила Матильда и облизала ложечку-лопатку.

 * * *

Катя сидела в темной квартире. Она и не заметила, как осталась без света, потому что сидела уже давно, и потому что свет ей не был нужен. Маленькая женщина как птичка забралась на стул с ногами, обняв руками колени, сгорбившись и прижавшись к батарее. Она разговаривала сама с собой вслух. – Я передумала, не хочу быть птичкой, хочу быть музыкой, и течь как река, куда угодно. Потеку из окна и не разобьюсь об землю. А втеку в другое открытое окно, а сзади длинный шлейф из сладкой ваты, так опутаю весь дом. А дети будут протягивать руки и есть вату, сколько им вздумается. Но на этом я не остановлюсь, я втеку в самые узкие щели, в уши людей, а потом в их души. Они, конечно, будут сопротивляться, только не долго, потом им понравится. Когда их души будут опутаны сладкой ватой, станут воздушными и прозрачными, им это понравится. И люди не захотят иметь тело – тяжелое и неловкое, они откажутся от тела, и все захотят умереть. В один миг люди умрут, и я свободно потеку по земле. Одна. Без всех. Только какой же я буду музыкой? Хорошей. – Катя соскочила со стула и нырнула на нижнюю полку стеллажа, которая была уставлена рядами дисков. Она сгребла их все на пол, и стала рассматривать коробку за коробкой, не включая свет, швыряя их обратно. Когда коробок не осталось, Катя, сидя на полу, прижала колени к себе и горько расплакалась. – Нет такой музыки, - жалобно проскулила. – Всю музыку придумали люди – эти твари. Т в а р и, – выла она и колотила коробкой с диском об пол.

 * * *
Молодой человек имел привычку разглядывать чужие окна. Особенно ему нравилось вечерами выходить на улицу и смотреть на теплые глаза домов. Он кланялся им, улыбался, строил рожи, просто стоял как столб с поднятой головой. В любую погоду выходил, и когда шел дождь за пазуху, и снег, он ловил языком, однажды простоял так до самого утра, задумался. Одна девочка на девятом этаже думала, что он смотрит в ее окно, и фантазировала себе всякие глупости всю весну. Потом познакомилась с мальчиком из соседнего дома и стала встречаться с ним, а окно занавесила тяжелыми красными шторами. А молодому человеку даже нравилось, когда был снег, иногда он ложился в него и переводил взгляд с окон на небо. Ему казалось, что звезды, это те же окна в другие мира. И там живут такие же тени, как за тяжелыми шторами. Они движутся себе взад и вперед по личному ограниченному пространству, и не знают, что некто наблюдает за их передвижениями. Иногда завидует им, иногда их жалеет, но, в сущности, ему на них наплевать, так же как и им друг на друга.

 * * *

Матильда пожалела, что не купила журнал. Она стояла, прислонившись спиной к стеклянной двери с надписью «Не прислоняться» и не знала, куда приткнуть взгляд. Напротив нее мужик в кепке с мехом и с нерусским лицом внаглую пялился уже несколько станций. Матильде хотелось подойти и врезать ему по морде, но она этого не делала почему-то. В последнее время у нее наблюдалась неготовность к знакомствам. Отчасти Матильда объясняла это боязнью разрушить то зыбкое счастье, нежданно свалившееся с неба, от которого хотелось зажмуриться и пищать, что есть сил, а отчасти тем положением, что нередко у нее случалось, и называлось оно – достали! Она повернулась спиной к мужику и взялась за поручень.
В центре в вагон набилось столько народу, что дышать стало трудно, а двигаться невозможно. На спину Матильды все время кто-то падал, а она не могла повернуть голову, и чуть ли не ложилась на сидящего старичка с пакетом апельсин. Она проклинала себя, начальника, свою чертову работу и жизнь, за то, что не поехала на такси. И молилась, чтоб не сломать каблук.
Скользя по поручню, находясь в массе живых тел, Матильда не сразу почувствовала настойчивую руку на своей. Чья она была, видно не было, проанализировав расстояние, Матильда решила, что тот мужик не может до нее дотянуться, и успокоилась. А рука начала играть ее пальчиками, сначала осторожно, после осмелела. – А интересно – подумала Матильда и стала сама шевелить пальчиками. Ощетинила ноготки и тихонько царапалась, и улыбалась в душе. Добрая рука нежно поглаживала ее, отчего становилось тепло и спокойно.
На своей станции она протиснулась к выходу и боковым взглядом отметила парня, протискивающегося за ней. За ней вышел и мужик в теплой кепке. Матильда считала шаги. Мужики поравнялись с ней и было собрались заговорить, в этот момент она резко ускорила шаг, и побежала к эскалатору, широко улыбаясь.

 * * *
Катя металась по комнате, то подбегала к зеркалу и придирчиво разглядывала свое лицо, прическу, одежду. То подбегала к столу, переставляла приборы, ставила свечи, убирала свечи. Потом убегала на кухню, и заглядывала в кастрюлю, духовку, под полотенце, которым накрыты были пирожки с капустой – любимые ее мужа. Она останавливалась, переводила дыхание, прижимала руку к левой груди, пытаясь удержать колотящееся сердце.
Все это время Катя не разу не зашла к Вадиму в больницу, не знала – как он там, как они будут жить после его возвращения – просто не думала об этом, некогда было. Все это время Катя просто жила, и все. Она не заметила, как перестала ходить на работу, в душ, подходить к зеркалу. Жизнь ограничивалась образовавшимся пространством внутри нее. И только сегодня, спустя две недели блуждания по вялой стране самосознания, в реальный мир Катю привел телефонный звонок. Из больницы сообщили, что ее муж возвращается домой. Даже не сам он позвонил – сообщили. Она изо всех сил вслушивалась в женский голос, пытаясь понять смысл фраз, скрипящих в трубке. Вслушивалась в телефонные гудки, стараясь разгадать их смысл. Потом подошла к зеркалу, и увидела безумную женщину, совершенно худую, с всклокоченными волосами и серым лицом. Катя залезла в душ. Холодная вода, горячая вода, постепенно она оживала. Быстро оделась и вышла на улицу. Задохнулась солнцем и расстоянием. Мир показался таким большим, будто она видела его впервые. Катя шла, и с каждым шагом все быстрее. Почти вбежала в магазин, столкнувшись с рыжим мальчиком у входа, она рассмеялась. Проходя мимо полок, Катя прикасалась к цветным коробкам, будто видела их в первый раз. Брала блестящие упаковки, стеклянные и железные банки и внимательно всматривалась в этикетки. В конце концов, она набрала всего целую корзинку, и, размахивая пакетами, направилась к дому. Позаигрывала немного с соседской собакой у подъезда, и вбежала на свой этаж, отперла дверь и остановилась на пороге. Ее вдруг охватил жуткий страх, и нежелание переступать его.
Минута, две, три, и Катя вошла в квартиру, огляделась. Натянутая струна в ней лопнула, и как заведенная игрушка она стала раздеваться, выкладывать продукты из пакетов, мыть, резать, готовить. Катя работала быстро и очень старалась. Потом кинулась в спальню к шифоньеру, и стала выбрасывать от туда вещи, выбирая себе наряд. Включила утюг, обожглась и не заметила. Потом тщательно накладывала макияж, красила ногти, укладывала волосы. Она все бегала, бегала и не могла остановиться. Когда раздался звонок в дверь, Катя неожиданно села на стул. Сердце колотилось до боли. Она вздрогнула от второго звонка, третьего, четвертого, Катя обхватила голову руками, зажмурилась и сжалась. Казалось, что прошло часов, пять или шесть, когда все стихло, и она подошла к двери, прислушалась, повернула замок, открыла. На пороге стоял Вадим. Он молча протиснулся между Катей и дверью. Вошел, разделся, прошел в ванную, там долго умывался, в комнате сел на диван и включил телевизор. Катя стала накрывать на стол, взяла его тарелку, положила мясо, картошку, салат, в стакан налила воды. Села рядом и посмотрела на свою пустую тарелку. Вадим, не отводя взгляда от телевизора, ел. Ел, ел и ел, Катя не знала, что делать со своими глазами. А потом она обрела способность думать. – Как же я не догадалась по пути зайти в аптеку. Купила бы там какого-нибудь яду. Интересно, можно ли купить в аптеке яд, просто так зайти и купить? Или на него должен быть специальный рецепт? И кто выписывает рецепт на яд? А в коробке есть инструкция по применению? – Катя улыбнулась своим мыслям. Вадим посмотрел на нее и вернулся к телевизору.

 * * *

- Он вернулся?
- ……………
- Ну и как?
- Как прежде, не разговариваем, только теперь совсем. Оказывается, существует в мире полная тишина. В нее ни за что не поверишь, пока сама не услышишь. Мне раньше было слишком громко, теперь, слишком тихо, бывает середина?
- Неважно выглядишь. – Матильда и сама была не на высоте: одежда, прическа, макияж, весь ее образ был уже не сексуальный, а скорей клишированный – этакая красотка, каких много, – не без удовольствия отметила Катя. Сама она была – хуже некуда: без макияжа, в серой юбке и свитере, волосы собраны на затылке в хвост.
- А как твое счастье?
- Сама не знаю, - Матильда сосредоточено смотрела в розовый чай, который размешивала ложечкой с коронкой на ручке, - Оказывается, счастье, это такая эфемерная вещь: вот оно есть, и есть, и, кажется, еще есть, и не замечаешь, как счастье постепенно тает и тает с каждым днем.
- Это ведь ты подстроила? – Катя впалыми, почерневшими от синяков глазами вцепилась в лоб Матильды. Матильда оторвалась от чая.
- Ты действительно плохо выглядишь, найди возможность уехать куда-нибудь.
- И кто же тот несчастный, что сейчас в тюрьме?
Матильда посмотрела через стекло на мелкий мокрый снег. В остановившейся на светофоре машине сидела колли и глубоким тоскливым взглядом смотрела в пустоту. На голове ее был хвостик с голубым бантиком. – Какая гадость, - подумала Матильда.
- Ладно, не хочешь не отвечай, я уже сама догадалась. Обо всем догадалась, и о том, зачем тебе это было нужно. А сейчас? ты не хочешь помочь убить моего мужа? – Катя прищурилась и сжала губы, отчего на подбородке появились кривые морщины. Матильда поставила на колени маленькую сумочку из соломки с круглыми ручками и стала выкладывать на стол косметичку, кошелек, телефон, записную книжку, документы, белый бумажный пакетик. И протянула его Кате.
- Вот тот препарат, о котором я говорила. – Она положила пакетик на стол. Катя посмотрела на него, потом на Матильду. – Сыпать в любую жидкость, быстро растворяется, хватит и половины, действует постепенно…
- И что происходит? – Катя, очумев, переводила взгляд от пакета на Матильду и обратно. Она чуть подалась вперед, опершись руками о стул, вытянув шею и приоткрыв рот. Черные круги под глазами расширились, и, казалось, заняли все лицо.
- Ой, не делай вид, что в ужасе, тебе ведь это нравится.
- Ты дьявол, - прошипела Катя, - Как я сразу не поняла. Дьявол идет за мной, и никуда не деться, он принимает такие милые обличья, и все время…. Это не я – она откинулась на спинку стула, закинула голову, обхватила ее руками, закатила глаза и завыла, - Не я …. это все он.
Матильда кинула деньги на стол, и не оборачиваясь вышла из кафе. Катя посидела некоторое время за столиком, растерянно смотря на пакет. Потом расплатилась по счету, встала, надела дубленку, положила пакет в карман и вышла.

 * * *

Здравствуйте, Сергей. Вы, конечно же, меня не помните. – Вот уж глупое начало для письма, которое пишешь впервые человеку, которого не знаешь, глупое начало для первого настоящего письма. Глупо называть вас на вы, потому что я пишу тебе – тебе, которого я знаю и не знаю, единственному человеку, судьба которого меня интересует…
На самом деле, мне интересно, как ты живешь…

 * * *

Молодой человек шел по улице и считал окна седьмых этажей. Он прошел уже сто домов и насчитал тысячу окон. Забравшись на скамейку с ногами и присев на спинку, он закурил. Из подъезда вышла девочка с собакой, из-за темноты он не разглядел породу. Собака было дернулась в его сторону, но девочка удержала поводок, засучив ногами по асфальту.
- Не бойтесь, он не кусается.
- Я не боюсь. А вы?
- Что я?
- Вы не кусаетесь?
Девочка постояла с минуту в растерянности, дернула поводок и пошла дальше. Молодой человек плюнул на окурок и положил его в карман. Закинул голову и стал ловить ртом мелкие снежинки. Рядом, визжа тормозами, остановилась машина. С шумной музыкой открылась дверь, и толпа женских и мужских голосов вывалила на асфальт. Пьяный смех, разбавленный репликами и звоном стекла, заполнил двор дома. Молодой человек съежился.
- А кто там у нас сидит, как птичка на жердочке, - женская фигура приблизилась настолько, что ее отделял от парня лишь терпкий слой перегара.
- Тома, Тома, веди себя прилично, - мужская фигура обхватила ее за талию и поволокла к двери. Вскоре все тени растворились в свете подъезда. Машина уехала.
Появилась кошка, замерла на полушаге, посмотрела сквозь парня, и пошла дальше. Ветер засвистел где-то в подвале. Молодой человек лег на лавку, глазами к небу и запел – «Ходит дурачок по лесу…».

 * * *

Здравствуйте, Сергей, все начинаю сначала.. Пишет Вам девочка семи лет. Я хочу Вам рассказать одну историю о маленьком мальчике, который родился мужчиной. Знаете, есть такие мальчики, которые рождаются уже взрослыми. Не знаю, как им это удается, может, все дело в родителях, может, в атмосферных помехах, а может, просто так бывает…

 * * *

 - Вам что?
- ………..
- По какому вопросу?
Катя напряженно прислушивалась, она сжатой пружиной сидела на краю дивана. Вадим вошел в комнату, кивнул в сторону двери и сел перед телевизором. Катя вышла в коридор, она боялась не упасть и инстинктивно хваталась руками за воздух. На пороге стоял молодой человек. Кате показалось, что как только прозвенел звонок в дверь, она уже знала – это он. И лишь только надеялась, что это не так. Несколько мгновений Катя решалась сказать что-то грубое, громко, чтобы Вадим слышал, хотя не сомневалась, что он и так обострил слух до возможного. Увидев лицо парня, перепуганное и обреченное, она вышла к нему и прикрыла за собой дверь.
- Зачем вы здесь? Господи, я же вас просила… что-нибудь случилось?
- Простите меня. – Молодой человек опустил глаза и стал каким-то маленьким.
- Господи, я не могу, я должна идти. – Катя посмотрела на дверь и прижалась к ней спиной. Молодой человек не двигался. – Почему вы не можете понять, я сейчас не могу, я должна…
- Когда? – Парень рассеяно посмотрел ей в лицо.
- Когда, не знаю, когда – Катя заметалась взглядом и остановилась на его глазах. Голубых и таких настоящих. – Уходи.
- Скажите когда.
- Господи, ну откуда я знаю… слушай…
Дверь открыл Вадим. Катя опустила глаза и замерла. Ее муж посмотрел на молодого человека, потом на нее с головы до ног.
- Какие проблемы?
Заговорщики смотрели друг на друга.
- Я тебя спрашиваю, кто это? – Он кивнул в сторону парня. Катя покраснела и возненавидела себя за трусость, ей было неловко перед парнем, перед Вадимом, и еще перед кем-то, кто, как ей показалось, сейчас наблюдает всю эту сцену. Она вздрогнула от голоса молодого человека.
- Извините, что так поздно, я хотел передать, - он запнулся, - Книгу, - неловкими движениями парень достал из-под куртки небольшую тетрадь в плотном темно-синем переплете и протянул ее Кате, та взяла и прижала тетрадь обеими руками к животу. Вадим посмотрел на нее суровым взглядом, парню показалось – деланным, и он чуть не прыснул. Вадим снова перевел взгляд на него, и тот сдержался. – Правда, простите, что так поздно, я совсем забыл о времени.
- В следующий раз советую не забывать. - Вадим толкнул Катю в дверь, та не посмела даже взглянуть на парня, сам зашел следом, резко захлопнул, и повернул все ручки замков. Накинул цепочку, чего никто никогда не делал, и повернулся к Кате.
- Что все это значит?
Катя отступила на полшага назад.
- Я тебя спрашиваю. – Вадим неизбежно надвигался. От этой неизбежности Кате захотелось зажмуриться и вжаться в пол, сровнявшись с рисунком на линолеуме. – Стоило мне попасть в больницу, как к тебе тут мужики по ночам стали захаживать. На меня смотри!
Катя вздрогнула, пружина внутри нее сжалась до невозможных пределов. Стало трудно дышать и больно стоять на ногах. Вадим резко выдернул тетрадь из рук Кати. Внутри бежевые плотные листки были исписаны широкими строчками фиолетовых чернил, с быстрым косым почерком. – Вы знаете, я каждую зиму умираю, - рассеяно прочел он, и швырнул тетрадь Кате под ноги. Она медленно присела, подняла ее, снова прижала к себе, и, скользя мягкими тапками по полу, пошла в комнату.
- Ты куда направилась! Я с тобой еще не договорил! – Он двинулся всем телом, выставил руку вперед, как бы пытаясь остановить жену, получилось – толкнуть. Катя отлетела к письменному столу. Не успела подставить руки, в них она держала тетрадь, и стукнулась плечом о батарею. Замерла, потом вытянула ноги, сев поудобнее, прижала тетрадь к груди и большими глазами посмотрела на мужа. Вадим навис над ней, угол его рта нервно дергался. Он быстро, как змея, выдернул тетрадь (Катины руки взлетели в воздух) и с силой бросил ее рядом. Синяя обложка раскрылась, листки разлетелись по полу. Катя прижала ладошки к лицу и еще больше затряслась. Вадим ушел на кухню, с треском захлопнув за собой дверь.
Катя медленно зашевелилась, стала на колени, взяла тетрадь и, бережно собирая листки, вложила один за другим. Некоторые страницы сохранились в переплете. Она открыла последнюю, и, прислонившись спиной к батарее, прижав к груди колени, стала читать:
Сегодня я умру. Да, не удивляйтесь, вы думали – это минутный порыв? Как бы не так, я уже все решила, и хорошенько обдумала. Глупо умирать в порыве, или случайно, или если не знаешь, что умираешь. Во сне – меня бесит, когда говорят: – Я хотел бы уснуть и не проснуться. Глупость какая. И трусость. Смерть бывает один раз в жизни, глупо пропускать такой момент. Я не говорю, что к ней нужно готовиться всю жизнь, как какие-нибудь буддийские монахи. Или еще в библии пишут – Жизнь – это приуготовление к смерти. Ерунда. Жизнь – это жизнь, а смерть – соответственно…
Смешно философствовать, сидя на подоконнике, чего доброго, сейчас возникнет чувство, что еще не все сказал, сделал, увидел…и так далее. Все милые мои смертные – прощайте.
Катя прижала тетрадь к себе и уставилась на что-то сквозь дверцу шкафа.
Какое-то время она сидела неподвижно, сама не зная, сколько уже. На нее тяжело опустился электрический свет. На кухне зазвенела посуда. Катя зашевелилась, распрямляя затекшие ноги. Она посмотрела на синюю тетрадь, будто видела впервые, открыла на первой сохранившейся странице и стала читать.
Я не люблю сказки с хорошим концом,
Она счастлива, он, вместе, под венцом.
 Занавес.

Принцесса не умерла, она стала моей мамой:
- Мама, ты счастлива?

Мне осталось жить шесть дней.
Быстрее…
 Быстрее…
 Давай поженимся,
 Прыгнем с крыши,
 Медовый месяц в раю.

Не бойся, не надо возвращаться,
Просто не будет «надо».

Ну, вот я и стала женщиной. Этой строкой я претворяю начало моего нового дневника.
Боже, как все торжественно.
Торжественно клянусь писать сюда только правду, чистую правду и ничего кроме откровенной правды. Я имею в виду те глупые сочиняшки, которые рассказывала в прошлом дневнике, чтобы выглядеть покрасивше, их больше не будет. Все – или ничего.
Так вот, я стала женщиной. Во всем виноват Игнат. Мы сидели у него дома, типа послушать музыку, пока нет родителей – ну, знаешь, эти все глупые примочки пацанов. Так вот он и говорит: - Сейчас в кинотеатрах идет продолжение семейки Симпсонов, говорят, жутко смешной, сходить бы. А я: - Хотела бы посмотреть закат с крыши, отдалась бы тому парню, который достал бы мне ключи от входа. А Игнат на меня так странно посмотрел. Я сказала «странно»? Нет, страшно неприятно. И сказал: - Пойду, посмотрю в холодильнике, может, у отца пиво осталось. Пиво, конечно же, осталось, мы его выпили. Потом Игнат раздобыл где-то альбом «Крематория» - знает, сволочь, что я его обожаю. И начал ко мне приставать.
Короче, он меня изнасиловал.
Вы все скажете, что я сама виновата, не надо было трепать языком. Да я и сама так думаю, иногда просто ничего не могу с собой поделать, болтаю всякие глупости. К тому же я не очень-то сопротивлялась. Только все говорила, нет и нет. А знаешь, что получится, если быстро говорить – Мин нет? И лежала как мертвая. Только немного подергалась, когда больно было. А крови совсем не было. Поэтому, когда Игнат проводил меня домой, я даже засомневалась – может, он сделал что-то не так и я так и останусь ходить девочкой. И знаешь, что я вытворила? Когда мылась в душе, я засунула зубную щетку ручкой туда… Мерзко, конечно, об этом рассказывать, но я сама обещала, что буду откровенной. Короче говоря, если я не ошибаюсь, с сегодняшнего дня – я женщина. Смешно.
Один знакомый мужчина мне как-то сказал, что когда я стану женщиной, то начну смотреть на мир другими глазами. Теперь интересно посмотреть, в какую сторону я поменяюсь.
А моя мама все время говорила, во время этих материнских разговоров, когда я начинала зевать и всячески напускать на себя скучающий вид, она говорила: - Я боюсь не того, что ты до свадьбы переспишь с кем-то, я боюсь, что кто-то против твоей воли обидит. Вот какая она, моя мама. А я вам скажу, как человек прошедший через это: - Какая к черту разница, как это произойдет, другое дело, что из тебя выйдет после…
 
 * * *

Солнце буквально разрывало широкое окно с нарисованными серебристой краской павлинами. Матильда сидела у раскаленного стекла за столиком с ажурными ножками и буквально блестела от жара. Временами, закидывая голову, она дула на челку и возвращалась к блокноту. Матильда писала. С удовольствием одну строчку. Потом заказывала сок или минеральную воду, смотрела в окно, потом на лист бумаги, что-то дописывала, вырывала его, комкала, и просила официантку поменять пепельницу.
- Вы извели уйму бумаги, разве вас не заботит проблема уничтожения лесов?
- Нет.
- А чернила, вы исписали, наверное, целую…
Матильда отложила ручку, сложила руки на столе как школьница и посмотрела на уже немолодого, лысеющего, с широким лицом мужчину. Он смотрел на нее через очки в тонкой оправе. Машинально поправил узел на галстуке, который идеально сочетался с бледно-голубой рубашкой и более темным серо-голубым костюмом. Матильда отметила золотые запонки и зажим для галстука с синим камешком. А также жест – потирание пальцами одной руки другой в том месте, где обычно носят обручальное кольцо. Она улыбнулась про себя.
- Пытаюсь написать письмо.
- И у вас нет большего опыта в этом смысле?
- Да, мне не часто приходилось это делать, - Матильда говорила глубоким негромким голосом, растягивая слова, то, поднимая глаза на собеседника, то опуская, то отводила взгляд в сторону.
- А, простите за нескромный вопрос, какого плана письмо? Родителям, другу…
- Любовное…
- О-о-о…
- Ага, - в улыбке Матильды проскочила ирония, она смущенно опустила глаза.
- Ну, признаюсь, тут у меня тоже не большой опыт.
- Да что вы? – Матильда бегло поднимала глаза на собеседника и буравила взглядом стол. – Как жаль, а мне казалось, вы дадите мне хороший совет.
- Пожалуй, возможно, я и смогу быть вам полезен, по крайней мере, сделаю все от себя зависящее. – Голос мужчины становился все искусственней и слаще. – Что за вопрос?
- Вот не знаю, как, по-вашему, лучше звучит – трахни меня, или давай трахнемся. – Матильда придвинула руки ближе к собеседнику и внимательно, серьезно посмотрела в его лицо. Мужчина, несколько ошалевши, широко оглядел Матильду и инстинктивно отодвинулся. Она посмотрела сквозь его плечо, где за столиком вполоборота сидел крупный парень в кожаной куртке и штанах, с длинными, давно не мытыми и не чесаными волосами. Матильда давно уже заметила, что понравилась ему, и теперь откровенно встретилась со взглядом, уверенным до наглости. Чуть заметно кивнула, парень встал и вальяжно прошел в сторону уборной. Мужчина косым взглядом проследил его путь. Матильда вернулась к разглядыванию его лица. Она чвыркнула, скосив густо накрашенные блеском губы.
- Вот так-то, малыш, одним разговоры, другим секс. – Не спеша сняла со спинки стула фиолетовую лаковую сумочку, кинула в нее блокнот, ручку, сигареты, зажигалку. Достала пудреницу, бегло огляделась в круглом зеркальце, послала себе губками поцелуй, хлопнула крышкой, кинула в сумку, щелкнула замком. И, виляя бедрами, направилась вслед за парнем. Мужчина шумно выдохнул, осел и провел ладонью по вспотевшему лбу.

 * * *

Нас обрывают на полуслове:
Я сказала, что ты жуткий псих.
Я слышал, слышал
слушал телефонные гудки
в будке, какой старомодный разговор
смотри на трубку
даже она уже без шнура
закрываю глаза, зажмуриваюсь
раскалывается голова.

Я не переношу всех смертных. Вот смотрю и думаю, что все они скоро умрут. Посинеют, и будут лежать в могиле, и гнить там. Я их презираю за это, какая глупость – лежать в могиле и гнить. А души их никуда не денутся, просто пропадут, лопнут как мыльный пузырь – это особенно меня в них бесит. И я ни фига не понимаю – какого хрена этот умник создал их, и такое чудесное пространство для них. И не то чтобы они недостойны, я не в этом смысле, некоторые из них что-то делают, и даже говорят – редко, конечно, но иногда в их взгляде появляется понимание. Не знаю, откуда оно у них берется, может, я сама это выдумываю, потому что очень хочется… Порой я необъективно отношусь к смертным, иногда я думаю о них хорошо, и кое-кто мне даже нравится – только недолго. Потом я злюсь на него, хотя на самом деле на себя, за то, что мне вдруг понравился.… И я не считаю себя каким-то пророком, но бывает, хочется заорать, прямо в ухо глухого. Хотя знаешь, что глухой ведь все равно ничего не услышит, даже если очень постарается, и что все бесполезно. Так, бывает, хочется.… И я не думаю, что могу изменить что-то, иногда, кажется, выломаешь себе руки, разобьешь голову, выдерешь волосы и сгрызешь все губы – так это несправедливо. А еще один бессмертный мне сказал, что рай наступит, когда изгрызешь себя всю, и дал мне крючок для пускания крови. Поддеваю жилы и тяну, тяну… А за стеной слышу демонический хохот.
По-моему, я схожу с ума. Если пишу такое. И знаешь что, я точно схожу с ума. Иногда мне кажется, что вот еще чуть-чуть - и голова моя лопнет, я даже иногда хватаю ее руками, чтоб не разорвалась. А еще мне хочется упасть на пол и биться об него головой и чем попало. И плакать, залить всю комнату своими слезами. Мама говорит, я так делала в детстве, когда хотела какую-нибудь игрушку в витрине магазина. А сейчас что я хочу? И это самое жуткое, потому что я не знаю.
Я могу уже сейчас уйти из школы, просто не иди в девятый класс, и все. Честно говоря, она мне до черта надоела. А что я тогда буду делать? Да ничего. Лежать на диване, а лучше на траве под солнышком, есть ириски и читать какие-нибудь дурацкие любовные романы. Я их до смерти обожаю. И я бы так жила счастливо, честное слово, но я также отлично знаю своих родителей. Они мне не позволят ни за что. Что за глупая идея – будто они знают, что лучше для их ребенка. – Моего ребенка, - вот еще выражение, которое я терпеть не могу. Как можно считать человека своим, только потому, что ты его родил. – Ты должна быть нам благодарна хотя бы за то, что мы тебя родили, - говорит моя мама. Господи, как я вам благодарна, спасибо большое!
В каком-то фильме героиня говорит матери: – А я и не просила меня рожать. И знаешь, что тогда сказала моя: - Как больно для матери слышать такое. А почему больно, это ведь правда – детей рожают для своего удовольствия, совершенно не заботясь об их гребаных удовольствиях. Только я это не сказала вслух. Я вообще предпочитаю не спорить с родителями, пусть считают меня этакой душкой. Они и понятия не имеют, что думать по-другому и не говорить об этом – еще хуже. Потому что это вранье. Я давно заметила, что люди, хотя и говорят: - Вот чего бы я не простила, так это – вранья, -- на самом деле обожают, когда их обманывают.
В библии написано – Почитай родителей своих. Я иногда читаю библию, мне подарили такую с картинками, особенно мне нравятся те, что про потоп. Вот я и почитаю. А когда стану самостоятельной, смогу говорить все что захочу, всем на свете людям, прямо в глаза.
- Ты чего гудишь?
Катя подняла голову и посмотрела на нависшую над ней фигуру мужа. Она действительно издавала какой-то звук, но сейчас не могла понять, на что это было похоже. Она сидела на полу в ванной. Вадим давно спал, и Катя понятия не имела, который теперь час. Видно, она разбудила мужа непроизвольным гудением.
- Ты читаешь эту дрянь! Я не желаю видеть ее в своем доме! Ты слышишь меня!?
Катя уткнулась взглядом в волосатые ноги Вадима и не слушала его, повторяя про себя: – Это было у моря, где лазурная пена, где встречается редко городской экипаж…

 * * *

Всех человечеков я делю на два типа: жизнерадостные дураки и пессимистические ублюдки. Первые портят все – к чему прикасаются. Я говорю – не опошляют, потому что иногда мне нравятся милые пошлости, которые говорят по настоящему красивые женщины, я говорю - портят, хватают своими лапами и превращают в труху хрусталь, и даже серебро – как им это удается. Ублюдки же искажают любую гадость до такой мерзкой мерзости, что даже жить хочется после таких разговоров. К тому же, мне кажется, они обговняли существование всем радостным идиотам. Я говорю идиотам, потому, что употребляю это слово в том же значении, что и дурак, то есть, имею в виду - не глупый, а другое…
Меня просто из себя выводит учитель по литературе. Терпеть его не могу. Так бы и высказала ему все-все-все, что я о нем думаю. Он говорит, что рассказ «Легкое дыхание» о бессмертии души. Да что вообще этот надутый индюк знает о бессмертии. Говорит, что крест – это символ бессмертия. Гад поганый, думает, что никто кроме него не читал Лотмана – этого сноба, придурка от литературы. В нашей школе вообще одни снобы. Смотреть не могу на своих одноклассников. А знаешь, кто самый большой сноб. Это Игнат.
Вчера затащил меня к себе домой, хотел потрахаться. Ну, я как бы не против. Раньше я почему-то никогда не подходила к его письменному столу, а в этот раз мне что-то там понадобилось. И знаешь, что я там увидела. Фотографию в рамке. Представляешь, стоит одна рамка с фотографией, а на ней, что бы ты думал?! Картинка - на первом плане Путин в военной форме, а за его спиной маячат еще два мужика. Так вот Игнат взял и вставил свою морду вместо лица одного из них. Я чуть в обморок не грохнулась, когда это увидела. И сделала вид, что ничего не заметила. Тогда Игнат, будто обидевшись, что я не оценила его остроумия, сам обратил мое внимание: – Видишь?! Господи, я схожу с ума, когда думаю, что он был моим первым мужчиной. Клянусь, никогда в жизни больше ни с кем не буду спать.

 * * *

Катя чуть шатнулась и ухватилась за подоконник. Ее вдруг повело, от яркого солнца, перед которым она стояла около получаса, или оттого, что не ела вот уже два дня. Просто не могла в себя ничего запихнуть.
- Катенька, детка, не зайдешь ко мне в кабинетик, я хотел с тобой переговорить.
- Конечно, Анатолий Борисович. – Катя облокотилась рукой об стол, другую приложила к груди, пытаясь перехватить приступ тошноты.
В кабинете шефа всегда стоял тяжелой вязкий запах и полумрак. Комната была выполнена в темно-зеленых тонах, на окнах висели гардины из плотного бархата, массивная мебель из желтого дерева и письменные принадлежности на столе были такие же масштабные, как и сам хозяин берлоги.
- Присаживайся, Катенька, коньячку?
Катя опустилась на стул рядом со столом начальника и покачала головой.
- Ну-ну, Катенька, ты так редко ко мне заходишь. – Анатолий Борисович перенес свое грузное тело к шкафу со стеклянными дверцами, за которыми стояли высокие бутылки с разноцветной жидкостью и импортными этикетками. В одной из них скрученная кольцами была змея. – Заспиртованные младенцы – почему-то привиделось Кате. Ее шеф открыл одну дверцу и сунул руку в глубь, выудив плоскую полупустую бутылку и блюдце с нарезанными подсохшими лимонами. Там же он достал две хрустальные рюмки со старомодным узором – Как у моей мамы, - подумала Катя и добавила, - Как в каждом доме лет двадцать назад. - Анатолий Борисович налил по полрюмки себе и ей, придвинув кресло на тонких ножках, опустился рядом с Катиным стулом. Она от души посочувствовала прогнувшейся под шефом мебели. Анатолий Борисович какое-то время разглядывал Катю снизу вверх, с усилием оттолкнувшись руками, приподнялся за рюмкой.
- Ну, давай, девочка, за все хорошее. – Опрокинув рюмку целиком, он вернулся в полулежащее положение. Катя сделала глоток и поставила рюмку на стол.
- Ты сколько у меня уже работаешь, лет восемь?
- Двенадцать, - Катя посмотрела на красное лицо начальника, возвышавшееся над его животом.
- Так, так, двенадцать, - как бы размышляя, закатил рыбьи глаза Анатолий Борисович, - И за все время мы ни разу не поговорили, так запросто, на правах знакомых. – Он сделал паузу, ему явно доставлял удовольствие этот разговор. – Ты исполнительный, знающий свое дело сотрудник, ни разу, насколько я помню, у нас с тобой не возникало никаких проблем или недоразумений. – Он снова замолчал, разглядывая Катины ноги. Она пожалела, что надела сегодня юбку выше колен. – И если раньше я не говорил тебе этого, не думай, что не замечал твоего добросовестного отношения к работе и всего того, что ты делаешь для развития компании. - Конечно, - подумала Катя, - Какой мы наблюдательный.
- Но в последнее время, знаешь, я наблюдаю за работой всех сотрудников, - пауза и многозначительный жест глазами. Катя равнодушно отвела взгляд. – В последнее время я стал замечать, что с вами творится что-то странное, Екатерина Игоревна. – Всю эту тираду Анатолий Борисович произносил с неизменной улыбкой на лице. Катя изобразила заинтересованный вид. – Да, да, я не знаю, возможно, это связанно с семейными обстоятельствами, всякое бывает, когда имеешь дело с женщинами, дети там болеют, муж завел любовницу. – Пауза, по-видимому, на этот раз Анатолий Борисович ждал какого-то ответа, не дождавшись, он продолжил. – Не подумайте, что я пытаюсь влезть в вашу личную жизнь, меня просто не могут не заботить проблемы сотрудников. И я вовсе не являюсь сторонников поспешных решений, будь то штраф, лишение премии, или, не дай бог, увольнение. – И когда в последний раз в нашей компании выдавались премии, - задумалась Катя, - Ах да, на Новый год, вместо подарков, а до этого, дай-ка вспомню…
- Я пытаюсь разобраться в проблеме, найти, так сказать, ее корень, и, наоборот, по возможности помочь человеку, и тем самым сохранить сотрудника для компании. – Анатолий Борисович говорил, одновременно разливая коньяк по рюмкам и из-под бровей поглядывая на Катю. – Ну, давай выпьем, и ты все мне расскажешь.
- А нечего рассказывать, Анатолий Борисович, - Катя и не думала притрагиваться к рюмке.
- Ну, как же это, милый мой, все мы не слепые и видим, что с тобой что-то происходит: ходишь как сомнамбула, ни с кем не разговариваешь, говорят, даже, бывает, грубишь своим сослуживцам. А тот неурочный отпуск, который ты взяла, чуть ли не на месяц, или это был больничный? Говори, тут нечего стыдиться, я могу понять женские проблемы…
- Почему вы так решили! – Катя выпрямилась и повысила голос.
- Что!?
- Почему вы думаете, что способны понять женские проблемы, или вообще чьи либо!? Сколько я вас помню, вы сидите в кабинете и ничего дальше своего живота не видите!
- ?! – Анатолий Борисович выпучил и без того рыбьи глаза, и уставился куда-то Кате в лоб. Она замолчала, устало посмотрела в пол и глубоко вздохнула. Потом расправила плечи, закинула ногу на ногу и с игривой улыбкой окинула комнату.
- Анатолий Борисович, лапуля, вам хорошо дышится?
- Что?
- В этом кабинете, у вас, наверно, крепкие легкие. Ну, да вы же не курите. А я, по несчастью, задыхаюсь, у вас тут воздух, как в болоте, а еще меня тошнит, позвольте мне удалиться.
- Вы курите? – растерянно пробормотал шеф и втянул голову в заплывшее тело.
- Дымлю как паровоз, но меня тошнит не поэтому, скажу вам по секрету, - Катя подалась вперед, облокотившись рукой об колено, положив на него подбородок. Анатолий Борисович инстинктивно вытянул шею. – Раз вы сами спрашиваете, и проявляете такое трогательное внимание к своим сотрудникам. Раньше я боялась сказать, и была глупа, это так не простительно, не доверять начальнику, который проявляет такую заботу к своим подчиненным, нет, я достойна наказания – оштрафуйте меня Анатолий Борисович, или лишите новогодней премии, умоляю.
- Что? – растерянно то ли спросил, то ли чихнул шеф, он не знал, на чем остановить свой взгляд.
- Не торопите меня, вы же знаете, как женщине тяжело решиться признаться мужчине, который тем более является ее начальником. – Катерина сделала паузу, откинувшись на спинку стула и в упор разглядывая шефа. Тот как намагниченный клонился в Катину сторону. – В общем, я действительно была больна.
- Чем? – Выдохнул Анатолий Борисович.
- Право же, мне неловко об этом говорить. – Она беспечно заболтала ножкой. – Я временно сошла с ума и была помещена в психиатрическую клинику. – Анатолий Борисович открыл рот, но вместо слов под тонкой кожей беззвучно заходил кадык. – Но не беспокойтесь, говорят – буйное помешательство, в отличие от тихого, лечится. Правда, врачи предупреждали, что симптомы могут и, скорее всего, будут повторяться. Но нет смысла держать меня и в без того переполненной клинике, достаточно лишь находиться в подходящем коллективе, и наша компания вполне для этого подходит.
- Чем? – хрипло выдавил из себя Анатолий Борисович.
- Климат здесь соответствующий, ничем не отличается от больничного. Только умоляю, голубчик, не смотрите так жалостливо, в моем положении масса преимуществ, вы завидовать мне должны.
- Каких?
- Ну, как же, я например, могу сейчас взять с вашего стола – Катя бегло оглядела стол начальника и демонстративно вытащила из подставки паркеровскую ручку с золотым пером, и описала ей круг перед лицом Анатолия Борисовича, тот проследил зрачками за ее движениями – Например, перо, и преспокойненько воткнуть его прямо в ваш лучезарный животик, и знаете что?
Шеф не ответил, он только в бледном оцепенении смотрел на Катю.
- Самое потрясающее, что мне за это ничего не будет, максимум, укол успокоительного. – Она широко улыбнулась. - Шикарно вспоротый животик и укол успокоительного.
- Свободны, - пересохшим горлом прошипел Анатолий Борисович. Катя с беззаботным видом посмотрела в потолок, описала несколько кругов ручкой, разжала кисть, и выпустила ее на стол. Легко вздохнула и пошла к двери.
Анатолий Борисович долго сидел в своем кресле.

 * * *

Вы знаете, Анатолий Петрович – позвольте мне называть Вас – Анатолий Петрович – хорошее сочетание для воскресного ужина
Вы знаете, Анатолий Петрович – я каждый вечер умираю, поэтому и не ложусь спать долго… долго. Я читаю,
всякие любовные романы, мне очень стыдно – я их обожаю… божаю.
Я не люблю нарождаться, и не люблю все новое, что все считают меня сумасшедшей – поэтому я вру…
Очень много – Анатолий Петрович, и себя не люблю поэтому.

Давайте выпьем вина…
нет
Я нисколички не голодна…
Глупая зима…

И все, что осталось от этого ужина, –
смятая салфетка на краю стола.
И угроза падения Рима.
И все знают теперь, что я умерла.

Ладно, расскажу тебе. Есть один мужчина. Ему 42 года. И он говорит, чтоб я в него не влюблялась. Потому что у него жена, и двое детей, и еще кучу всяких доводов. Я никогда не дослушиваю до конца. Плевать мне на его детей, и все такое… Он мне рассказывает такие вещи. От которых я просто задыхаюсь. Клянусь, мне не хватает воздуха, когда он говорит, что мы с ним бессмертные, и что все не имеет смысла. Главное, время – его вообще не существует. И мы висим в пространстве, только сейчас, и все… Я готова умереть от счастья, когда он со мной говорит. Тогда я пишу стихи, прямо в метро, или на скамейке в парке. Однажды даже села на бордюр, больше не куда было, так захотелось писать. Они, конечно, дурацкие, я и сама знаю, поэтому никому их не покажу. Даже ему.
У меня так бывает, я вижу что-то настолько прекрасное, что мне хочется плакать. – Плачь, кто же тебе не дает, - говорю я себе и не могу, когда кто-то смотрит. Я не могу разучиться стыдиться плакать у всех на виду. Правда. Пора бы уже разучиться стыдиться своих слез, а я не могу. Слишком принимаю всерьез посторонних. В детстве мама била меня за то, что я плачу. Она не разрешала мне плакать и била до тех пор, пока я не замолчу. Тогда мне хотелось не замолчать никогда, и мама бы проиграла, она бы первая перестала или убила бы меня к черту. Но я всегда сдавалась. Не могла вытерпеть боли.
А может, это как раз потому что я посторонняя. Хожу как тень среди них простая привычная и боюсь потревожить их чем-то непонятным. Они ведь не поймут. Он сказал: – Зачем для тебя существуют люди, на самом деле их нет, нет никого, есть только ты и твои мысли. И когда ты это поймешь, и перестанешь всех замечать, для тебя настанет рай на земле. – Господи, как я его люблю. Не так чтобы жить с ним, или чтоб он ко мне прикасался. А просто надо, чтоб он всегда был во мне, моей душе, голове, а то там получается пустота. Там нет ничего кроме него. И больше я не хочу никаких людей.
А еще я часто думаю о Боге. Вы знаете, есть такие комнаты – абсолютно голые, с большим зеркалом. Их часто показывают в американских фильмах про копов. Я была в такой. И даже сначала не поняла, что за нами наблюдают с другой стороны зеркала. И вот что я тогда подумала – все наше пространство это и есть такая комната, а за стеклом сидит Бог. И, мне очень хочется верить, что смеется, что это просто игра, а не какой-нибудь жуткий эксперимент. В таком случае Бог мне представляется – моральным извращенцем, развлекающимся, глядя на все эти мерзости, которые творят гнусные твари, что копошатся в этом дурацком пространстве. Меня пугает другое – вдруг все не так, а гораздо серьезнее… Верится с трудом в то, что Бог – такое ограниченное существо, которого забавляет подобный спектакль. Зачем выдумали, будто он хочет, чтоб все мы друг друга любили? Не думаю, что Бог – дурак, и дураку понятно, что любовью тут и не пахнет. А был бы он блаженным дурачком – уничтожил бы всех нас к чертовой матери давным-давно. Еще до падения Рима. И хрен бы он отправил сюда своего сына – надо же так было ненавидеть беднягу.
И все-таки – к чему все это представление?
Хотя я зря обозвала пространство – дурацким. Оно дивное. Дивное настолько, что в нем можно было бы жить. Всю картину портит человек. И то, что он тут наделал. Я, например, ненавижу всяких породистых животных, выведенных человеком. Надо же было так изуродовать крошек. У одного моего знакомого жила настоящая дикая волчица. Видели бы вы – как она прекрасна…
Когда я вижу что-то по настоящему прекрасное, то хочу умереть. Потому что оно не отсюда, не из этого мира, в нем не может родиться ничего такого…

 * * *

Катя сидела в горячей ванной и пыталась унять дрожь. Которая началась после того, как она вышла из кабинета начальника. Катя бежала по улице домой, ведь больше некуда было. Она явно это осознала, когда перебрала в голове множество лиц, имен, разговоров. Ведь было что-то, то, что могло спасти ее, Катя только не могла никак вспомнить. Боже мой, боже мой – шевелила она губами. Наверно, сейчас у нее был совершенно ошалевший вид, потому что пожилая женщина, идущая на встречу, остановилась, и проследила взглядом за растрепанной женщиной в распахнутой дубленке и кашемировом широком шарфе, свободно болтавшемся на шее. Боже мой, боже мой – только у входа в метро до Кати дошло, что она давно уже шевелит губами, и сама не знает, о чем напряженно думает.
В вагон Катя вошла, теребя взгляд по ногам пассажиров, как воровка. Прижалась к стеклянной двери, закрыла глаза. И тут же испытала страх, близкий к паническому ужасу. Она открыла глаза, и не знала, куда их деть. В голове стучало – быстрей бы, и Катя не заметила, как снова начала шевелить губами. Почти бессознательно она сделала переход на свою станцию и доехала до конечной. Потом сосредоточенно шла по эскалатору – быстрей бы. С большим трудом выдавила стеклянную дверь на выходе, и удивилась, что такая слабая, и осознала, что это была ее первая мысль за все время пути. – Так нельзя, – сказала она вслух, собрала все имеющиеся в запасе силы, чтобы сосредоточиться и прислушалась к себе.
- Куда я иду?
- Домой.
- Зачем?
Нет, это был слишком сложный вопрос.
- Что мне нужно?
- Чтобы меня успокоили и пожалели.
- Кто может это сделать?
Катя зажмурилась, подумав о тех не многих людях, которых смогла вспомнить, глубоко вздохнула.
- Остается только Вадим. – Она отчетливо представила его лицо, грозное, уставшее, улыбающееся – Когда-то мне казалось, что у него улыбка, как у ребенка. – Катя улыбнулась. – Несчастное, когда болел корью, такой детской болезнью, и как же он страдал. – На ее лице отразилась гримаса умиления. – Скорее к нему, надо ему все рассказать, упасть на грудь и расплакаться, горько, как давно уже не плакала. – Катя почти бежала.
Вадим открыл дверь. Развернулся и пошел в комнату. – Милый, - ее зов сорвался, будто с высокой пропасти. Вадим остановился. – Что? – Кате показался его голос жестким, даже враждебным, она заколебалась. – Ну, говори. – Она опустила голову. Вадим ушел в комнату.
- Конечно, нелегко, нужно приложить усилие, - уговаривала себя, сидя в ванной. Ей вспомнился вечер при свечах. Тогда Вадим принес подснежники. Конечно же, это она просила их принести, каждую весну Катя хотела их получать, а вместо этого покупала и дарила подругам. Подругам, раньше у ее было много подруг. Они встречалась, обсуждали наряды, мужчин, новые фильмы. И куда они все подевались? Стоп. Мысли скакали, как блохи на дворовой собаке. Катя вернулась к романтическому вечеру, который устроился сам собой, и было так прекрасно, прекрасно теперь о нем вспоминать. Шампанское, ее любимые конфеты, сказка о любви по телевизору, который они почти не смотрели, а говорили, и говорили, и было так хорошо им вдвоем. О чем они говорили? Это не важно, просто было так душевно, хотелось, чтоб ночь не кончалась. А потом они напились и занялись любовью. Кажется, Катя первая начала, она упивалась телом мужа, его руками - хотела целовать каждый ноготок, его широкой спиной, которую можно кусать и царапать. Вадим только урчал ей в ухо, она его любила. Любила по-настоящему в тот момент.
Катя вышла из ванны, натерла разгоряченное тело ароматизированным кремом, завалявшимся в стеклянном шкафчике со старых времен. Провела рукой по запотевшему зеркалу, и посмотрела на румяное, облепленное мокрыми волосами лицо. Лицо радостно улыбнулось ей навстречу, как доброй подруге, случайно встретившейся на улице. В махровом халатике Катя вошла в комнату. Вадим в напряженной позе сидел на диване, перед ним стояла бутылка пива, а по телевизору шел футбол. Он даже не взглянул на жену. – Хоть бы наши выиграли, - помолилась она, и стала делать себе чай, стараясь передвигаться по комнате как можно плавно. Катя кинула два кусочка сахара в большую фиолетовую чашку с белой надписью «Вадим» и посмотрела на смерч пара, поднимавшийся над ней, поверх пара на мужа.
- Можно мне пива?
Вадим, не отрываясь от экрана, пожал плечами. Она пошла на кухню, достала из холодильника бутылку и вернулась в комнату. Поставила пиво на стол, и замотала головой в поисках открывалки. Заметив ее, потянулась через мужа, открыла бутылку и села рядом с ним, растерянно держа пиво в руке. Вадим инстинктивно чокнулся с ней и сделал большой глоток. Катя тоже выпила. Пиво показалось ей горькой и тяжелой жидкостью, она поставила бутылку на стол и посмотрела на экран, борясь с желанием спросить мужа – сколько осталось до конца матча?
- Какой счет?
- Один ноль.
- А кто играет?
- Спартак – Динамо.
Катя попыталась вспомнить любимую команду Вадима. По-видимому, она никогда этого и не знала. Катя решила терпеливо ждать.
Вадим подскочил на диване и азартно чокнулся с Катиной бутылкой, которую она все это время держала в руках.
- Выиграли! – полунаигранно обрадовалась Катя. Ее муж, широко улыбаясь, закивал, не отрывая глаз от экрана.
- Принеси еще пива.
- Конечно, - она засуетилась, и чуть не пролила свое. Вадим растерянно посмотрел на жену.
- Как прошел день? – слегка удивленно спросил он.
- Ужасно, отвратительно, мне так грустно.
- Что такое, - задорно, Кате даже показалось, обрадованно спросил Вадим.
- Мой начальник, Анатолий Борисович, устроил мне взбучку.
- По поводу? – Вадим спрашивал автоматически, он был поглощен начавшимся «Спортивным обозрением». Катя, закусив губу, в упор разглядывала профиль мужа.
- В а д и м, - тихо протянула она, положив руку ему на плечо, - Вадим, я сегодня вдруг ощутила острую необходимость тебя. – Вот дура, - выругала Катя про себя слова, отрепетированные в ванной, сейчас почему-то они совсем не ложились на язык. – Я сегодня явно осознала, ведь мы самые близкие люди на земле, ближе друг дружки у нас никого нет.
Вадим ухмыльнулся: – А раньше-то что?
- Ах, боже мой, Вадим, я была такой дурой, не знаю, простишь ли ты меня. – Она помолчала, не дождавшись ответа, продолжила. – Я была не в себе, не знаю, что последнее время со мной происходило, даже не знаю, как теперь все уладить. Мне нужна твоя помощь, скажи, могу я все уладить? Что я должна сделать?
Вадим серьезно смотрел на экран телевизора. По щеке его жены скатилась слеза, она и не думала, что так расчувствовалась. Катя подхватила ее ладошкой, ее муж перехватил этот жест, вытащил свою руку откуда-то из-под стола, обнял жену за плечи и прижал к себе. Она уткнулась носом в горячую родную грудь, и всхлипнула. – Вадим, Вадим, - Кате так много хотелось сказать, а в голове крутилось только его имя. Вадим положил руку ей на голову и провел по шелковым, рассыпающимся под ладонью волосам. Этот жест, он был как пощечина. Катя неожиданно для себя разрыдалась. Громко и горько, как рыдала, наверное, только в детстве. Она вдавливала крики в грудь мужа и дергалась всем телом. Как будто что-то тяжелое и тошнотворно великое пыталось вырваться наружу. Вадим обхватил хрупкое тело жены, он только сейчас заметил, как сильно она похудела, ребра прощупывались через махровый халат и казались даже мягкими, он подумал, что легко может сломать их, одно за другим. Катя дернулась последний раз и обмякла. Слезы уже свободным потоком текли из ее глаз, казалось, им не будет конца. Казалось, это течет время, будто кто-то мотает пленку в другую сторону, и все последние дни, недели, месяцы – они уходят, возвращая Катю в то чудесное время, когда она была еще девочкой в розовом платье с клубничками по подолу, она сидела на пороге дедушкиного дома и составляла букеты из полевых цветов, а солнце играло с ее косичками, и соседская кошка терлась у ног. Ее тело теперь казалось совсем невесомым, Катя чувствовала только крепкие руки мужа, спасающие маленькую девочку от зимней бури за окном, от враждебной толпы в метро, от необходимости ходить на работу. – Пусть сейчас я умру, - подумала Катя, и попаду в рай, где все будет как сейчас. Она уснула.
 
 * * *

Все утро пропахло солнцем. Катя проснулась удивительно поздно, с тяжелой головой и пустым желудком. Она потянулась на постели, раскинув руки и ноги, и громко рассмеялась. Ей хотелось поваляться еще немного, но голод погнал на кухню. По пути Катя нажала кнопку магнитолы, веселая утренняя мелодия заполнила пространство, смешавшись с солнцем и Катиным смехом. Поставив чайник на газ, она поскакала в ванную, двигаясь в ритме музыки, умылась, посмотрела на себя в зеркало и сама себе понравилась. Глаза и губы горели, кожа приобрела персиковый отлив, даже мелкие морщинки, казалось, разгладились. Катя нашла в холодильнике апельсиновый сок и жадно выпила два стакана, отрезала щедрый кусок бородинского хлеба и сыра, налила большую чашку кофе и уселась перед телевизором. По первому каналу шла кулинарная передача, какая-то шустрая женщина готовила невероятно вкусный торт. Кате удивительно захотелось испечь его сегодня, она стала бегло записывать рецепт. Потом очень легко собралась, подобрав волосы перламутровой заколкой, подкрасив розовой помадой губы.
На улице ее встретило яркое прохладное солнце, Катя запрокинула голову и улыбнулась ему. Она решила идти пешком до самого большого магазина в этом районе, по пути ей встречались симпатичные люди с доброжелательными лицами. В Магазине Катя набрала целую корзину всякой всячины, кассирша была удивительно мила. На обратной дороге она поймала такси.
Подпевая Бритни Спирс, Катя облачилась в подаренный кем-то фартук с красным дерматиновым чайником на подоле, который до этого дня, без дела висел на кухне. Работа спорилась, клубника была по-настоящему сладкой, крем сбился так, как ему и надлежало, торт получился на славу. Катя выставила его на кружевную салфетку, достала свечи в мельхиоровых подсвечниках и уселась смотреть какой-то слезный сериал.
Увлекшись фильмом, она не услышала открывающейся двери, и подскочила от звона металла о полированную поверхность. Вадим бросил ключи на трюмо, на ходу снимая куртку, вошел в комнату. Его жена было бросилась навстречу, но, наткнувшись на холодный взгляд, остановилась. Ее улыбка сменилась растерянностью.
- Ты не была на работе?
Катя почему-то посмотрела на экран телевизора, где плакала какая-то женщина в свадебном платье. Вадим перехватил ее взгляд, взял со стола пульт, экран погас.
- Ты что, заболела?
Катя уткнулась в пол и покачала головой.
- Что такое?! – голос ее мужа становился все более раздраженным.
- Я решила взять отгул. – Упавшим голосом произнесла она.
- Зачем?
Катя едва заметно пожала плечами. – Для того чтобы посвятить этот день себе и тебе, неужели ты с порога не почувствовал чудо этого дня. – Все это говорить не хотелось, язык просто отказывался двигаться. Невероятным усилием воли она заставила себя сказать. – Я испекла торт.
- С чего это?
Катя пожала плечами, она сидела на самом краю дивана, упираясь пятками в пол. – Просто.
- И для этого не пошла на работу?
Катя облизала пересохшие губы и взглянула на мужа. – Вадим, пожалуйста…
- Что? – Он стоял над ней как памятник на площади.
- Я испекла торт, Вадим, пожалуйста…
- Ты теперь совсем перестанешь ходить на работу?
- Давай выпьем шампанского, я сто лет не пила шампанского. – Она снизу вверх посмотрела на мужа, как голодная собака. Он снял свитер и пошел в ванную.

 * * *

- Ничего.
- Ты когда-нибудь летал во сне?
- Я сказал, что торт – ничего.
- Спасибо, я старалась. Может, в детстве? Многие дети летают во сне.
- Не помню, – Вадим уставился на экран телевизора.
- Я хочу тебе кое-что рассказать, то, что никому никогда не рассказывала.
- Ну?
- Я умею летать.
Вадим прыснул, поперхнувшись тортом, долго откашливался. Катя постучала ему по спине. – Не смейся, пожалуйста.
- Ты сказала, что умеешь летать.
- Я знаю, что я сказала, не смейся, пожалуйста.
- Ну, ладно, ладно, рассказывай.
Катя посмотрела куда-то сквозь стену и замерла. Ее муж перевел взгляд с телевизора на нее. – Ну, чего замолчала?
- Поверь мне, пожалуйста, для меня это очень важно, – едва шевеля губами, бесцветным голосом пробормотала Катя.
- Я тебя слушаю, - довольно серьезно произнес Вадим.
- Налей еще.
Вадим разлил остатки шампанского по широким бокалам на высокой ножке, и подал Кате.
- Это началось еще в детстве, тогда я думала, что такая как все.
- А сейчас чего же?
- Потом я так не думала, а сейчас… не перебивай меня, пожалуйста. В детстве я думала, что когда наступает ночь, со всеми детьми творится что-то странное. Поэтому мне не нравилось быть ребенком. Когда я ложилась в постель и мама выключала свет, я закрывала глаза, мне было даже больно, казалось, что в них насыпали песка. Но я держала изо всех сил их закрытыми, постепенно привыкая, и привыкала, и тогда. Наступал самый жуткий момент, я начинала скатываться, скатываться, и проваливалась в пропасть. Я могла делать что угодно – открыть глаза и мотать головой, это не спасало, я все падала и падала, хотя оставалась лежать на кровати. И комната была той же, только плыла, все плыло - и стены и мебель. И если был какой то шум, или кто-то заходил в этот момент и что-то говорил, его слова доносились до меня как со дна колодца. И если я говорила, я специально говорила что-нибудь вслух, и слышала свой голос как бы издалека. И тело становилось таким ватным, зефирным. Я спасалась, как могла, заставляла себя встать, включить свет, пойти к родителям. Я их жутко пугала в такие моменты. А главное, это как приступы, все учащалось, и я научилась распознавать это сразу, и сразу что-то делать. Потому что если запустить, позволить себе это, потом сложнее выбраться в реальность. Поэтому я и боялась спать одна. Когда я оставалась одна, то точно знала, что оно придет. Включала свет во всем доме, телевизор и долго не ложилась спать. Может, поэтому я и вышла за тебя замуж, просто боялась спать одна.
Вадим серьезно посмотрел на жену. Она прижала ладонь к губам. - Прости меня, пожалуйста, я зря это сказала, но ты сам вспомни. Когда ты уезжал в командировки, я не могла жить тут одна. Ехала к подругам или звала их к себе. Но это иногда случалось, когда ты был дома, и тогда хуже всего, мне приходилось вставать, чтобы не пугать тебя, идти на кухню, и что-нибудь делать там, читать, готовить. Помнишь ночное печенье.
И однажды я ночевала у подруги. Она спала в соседней комнате, но мне не хотелось включать свет, боялась, что еще не спит. Я решила потерпеть, терпела, сколько будет сил. И вдруг все прошло, моментально, мое тело стало совсем невесомым, стало так хорошо, так приятно, как никогда раньше. Это даже сложно с чем-то сравнить, просто нирвана, что ли. Я прислушалась к себе и поняла, что не ощущаю кровати под собой и никакой опоры. Я открыла глаза, и знаешь, что увидела? Нет, ты не поверишь. Я увидела край кровати под каким-то странным углом. Это было более чем странно. Попыталась шевельнуться и от этого движения как будто двинулась всем телом. Меня развернуло, и я отчетливо поняла, что болтаюсь под потолком, я даже почувствовала его спиной. Надеясь, что сплю, стала с силой моргать глазами и шевелиться. Но от каждого движения все мое тело болталось и разворачивалось. Я даже не могла испугаться как следует, потому что чувствовала такой восторг в душе и неизвестно откуда взявшуюся гору счастья. Немного поползав по потолку, я развернулась к окну и ухватилась за карниз. По нему перебралась к балконной двери, немного повозилась с засовом и распахнула. И в тот же миг меня со страшной силой потащило наружу. Просто высосало из комнаты. Я только и успела, что ухватиться за перила.
В ту ночь я попыталась быть благоразумной и попросту не рисковать, а просто поболталась у балкона, держась за его перила. Но с каким нетерпением я ждала следующей ночи! Теперь мне не нужен был кто-то. Я научилась управлять своими полетами и своим телом, теперь я его знала, как ничто другое. Ложилась и ждала ночи. Изо всех сил пыталась поймать то ощущение, проходила мучительное падение и знала, что буду вознаграждена, во сто раз. Я летала. Над нашим городом, особенно мне нравилось летать в парке, это было прекрасно, я была счастлива по-настоящему. Боже мой, что я вытворяла, ты бы видел… Я кувыркалась в воздухе, я проделывала такое, жаль, что никто не видел. Иногда мне хотелось подлететь к какому-нибудь ночному прохожему и показаться ему на глаза, я не решалась почему-то. И даже мне один раз удалось перенести себя в то место, где я была счастлива когда-то. В бабушкин дом. Я просто думала о нем, чтоб легче пережить падение. И сразу попала туда. Но это было не очень интересно. Все спали, и в доме было темно. И это не очень прекрасно, летать по помещению. Не чувствуешь парения, приходится лишь ползать по потолку. Поэтому я больше не стала, летала в небе. Потом весь день летала по земле от ощущения счастья. Нельзя давать человеку так много счастья, он перестает его ценить.
Однажды я то ли устала, то ли ты был рядом. Тогда я уже не хотела быть с тобой, только и мечтала, чтобы тебя вызвали в какую-то командировку. В ту ночь я не захотела, я отмахнулась от полетов. Решила – завтра. Но завтра не случилось. Я сама отказалась от счастья. Оно не случилось и через год. Как бы я ни старалась, ложилась и вспоминала все ощущения, пыталась втащить себя в них, не дышала, чтоб не спугнуть… Я мечтала и плакала. Но ночь меня не уводила больше в небо. Совсем недавно я почувствовала снова. Этот раз было мучительней всего. Но я выдержала и… поднялась. Ты спал. Я подлетела к нашему окну. Зимой мы ведь заклеиваем окна, так что пришлось сорвать бумагу. Я столько сил вложила, чтобы открыть его. Когда получилось, меня выкинуло наружу, я потеряла равновесие и полетела вниз. Успела поймать себя только у самой земли. Я сильно испугалась. И поняла, что разучилась управлять полетом. Потихоньку взлетела, в ту ночь я не решилась далеко летать. Но я подумала вот о чем. Шел снег, а мне не было холодно. Я не чувствовала температуры. Мне никогда не удавалось посмотреть на себя со стороны. Еще в первый полет я пыталась. Но почему-то так и не удалось увидеть лица. Я видела лишь ноги. Мне интересно как я выгляжу, когда душа летает. И как же выгладит моя душа. – Катя посмотрела на мужа, тот с серьезным видом пялился в экран. У нее родилось чувство, что Вадим и не слушал ее все это время. – Вадим, - тихо позвала она.
- Что, – как ни в чем не бывало, отозвался ее муж.
- Ты что-нибудь мне скажешь?
- А что сказать? – Вадим упорно не смотрел на Катю, - И давно ты не хочешь со мной жить?
- Довольно давно, пойми меня, пожалуйста.
- Что я должен понять?
- Ну, я ведь не виновата в этом.
- А кто виноват? Я?
- Никто не виноват.
- А-а-а-а. А почему ты раньше об этом не говорила.
- Говорила, ты просто не слышал, не слушал.
- Ничего ты такого не говорила. И что будем делать?
- Не знаю, я, правда, не знаю, – Катя была готова разрыдаться от отчаянья.
- А кто знает?
- Господи! Вадим! – Катя зажмурилась. Вадим посмотрел не нее в упор и отвернулся к экрану.
Потом они сидели молча. Вадим смотрел телевизор, Катя смотрела в стену, их лица были похожи на застывшие фигуры изо льда.

 * * *

Боже мой. Я так много чувствую, что даже не могу выразить словами.
Кто-то прочел мой дневник.
И все.

Нет, я должна выговориться, а то сойду с ума. Хотя как я теперь могу тебе доверять…
Откуда я знаю? Мне трудно это объяснить, просто чувствую. И я могу хоть сто раз быть сумасшедшей, но я знаю наверняка. Кто-то залез мне в голову. Он прочел мой дневник.
Не хочу быть несправедливой, но думаю, это была мама. Что может быть мерзопакостней. Я же не прятала тебя, все знали, что я веду дневник, но мне и в голову не могло придти, что можно опуститься до такого… Я слишком доверяю людям, в этом моя болезнь…

 * * *

Катя соединила два кусочка разорвавшейся обложки.
А потом все будут гадать – зачем она выпрыгнула из окна, и чего не жилось дуре, родителей хотя бы пожалела – и обязательно скажут – с жиру бесилась, они же для нее все-все делали. Это, конечно же, скажут глупые люди, а знаешь, что мне сказал умный человек? Как я сама до этого не додумалась. – Многие подростки хотят умереть, потому что они вспоминают, как им было хорошо там. – Недаром все дети орут, когда рождаются, им просто не нравится этот мир, они не хотят сюда. – А взрослые люди привыкают, приживаются. – Это похоже на смирение. Что за чушь, добровольно жить, где не хочешь.
Первый раз не получилось – это ничего, не у всех с первого раза выходит. В моей записной книжке на сегодня запись – не забыть умереть до 30 марта. Меня мама этому научила – все необходимые дела записывать в записную книжку, и всегда выполнять что наметила…
- Я тебя предупреждал? Ты опять это читаешь? Я тебе говорил, чтоб этой дряни не было в доме!
Катя растеряно посмотрела на мужа снизу вверх. Она сидела на полу в ванной. Вадим выдернул из ее рук тетрадь. Катя пошла за ним, ногти зудели от вырванной из них плотной бумаги, она сжала их в кулаки. Вадим открыл окно и вышвырнул за него тетрадь. Его жена и не успела вскрикнуть, она только вздрогнула и проследила, как белое взметнуло в темноту.
- Чего ты на меня смотришь?
Катя молчала, ее била мелкая дрожь. Она мотнула головой, сгоняя с себя налет оцепенения. Ее муж ждал ответа.
- Будешь чаю?
Вадим промолчал, он сел на кровать, уткнувшись в мерцающий в темноте комнаты экран. Катя пошла на кухню, поставила чайник. Достала две большие чашки и пачку гранулированного чая. Ее муж предпочитал заваривать его в чашке. Достала сахар и положила две ложки в чашку с надписью – Вадим. Пошла в коридор, достала из кармана дубленки маленький белый пакетик. Открыла его на кухне и высыпала содержимое в одну из чашек. Обвела кухню взглядом и уставилась в дно чашки. На печке засвистел чайник. Катя налила кипяток в чашки, взяла их за ручки и пошла в комнату. Вадим лежал на кровати, повернувшись к телевизору. Его жена поставила чашки на столик перед кроватью.
- Где мой?
- В твоей чашке.
Вадим спустил ноги с кровати, взял чашку с надписью – Вадим, подул, разгоняя тонкую струйку пара, и сделал громкий глоток. Катя вышла в коридор, обула ботинки на толстой подошве, надела болоньевую куртку, открыла дверь.
- Ты куда?
Дверь щелкнула замком.

 * * *

Я только прогуляюсь немного. Мы с папой любили гулять перед сном. И смотреть на звезды, на юге такие звезды яркие. Это оттого, что небо черное-черное, мы пытались их разгадать. Яркие звезды – это солнца других галактик, мерцающие – планеты. На которых, может быть, живут люди, похожие на нас. Они, может быть, тоже гуляют перед сном. И тишина. Так тихо, только сверчок поет в траве. На траве светлячки как камушки. Если долго смотреть на землю, можно подумать, что это небо…
 


 6 марта 2005 г.