Странники

Философский рассказ в четырех частях.

Часть 1. (Огненные слезы)

С чего бы начать. Как всегда: Родился, вырос…. и так далее. Банально, да и ни с этого все началось, и даже не с того, с чего начну я, но все же, мне кажется, такое изложение будет правильнее. Приготовьтесь слушать, будьте внимательны, может тогда вы сможете понять то, чего не понял я.
Я умер. Ничего удивительного, все умирают. Смерть моя не была ни мучительной, ни легкой: я просто погиб от меча сарацина, когда неверные окончательно вернули себе святой город Иерусалим. Но это знание пришло позже. Не имеет значения, как меня звали, потому что эта повесть не о том далеком веке. Я был рыцарем, я жил войной и сражением, вот что важно. Ни семьи, ни богатств, ни титула, только меч, щит и доспехи. Так вот, я умер, и душа моя отделилась от тела. Что было потом, почти не помню, не дано смертным помнить это. Лишь смутное воспоминание блаженства. А потом - мучительный момент рождения в этом мире. Слепящий свет, гремящие звуки, приносящие невыносимую боль. Я родился. Это было странное ощущение, смотреть как будто со стороны и в тоже время ощущать это маленькое тщедушное тело, как свое собственное. Сознание мое изменилось. Я был спокоен, откуда-то пришло знание, что теперь так будет всегда. Вместе со знанием пришло и понимание того, что это новое вместилище для духа является частью меня, но в тоже время я являюсь его хранителем. Да, тем самым ангелом-хранителем. Святые отцы никогда не говорили ни о чем подобном. Ну, честно говоря, не очень-то я и слушал их, мой отец, мир его праху, вдолбил в меня вместе с ударами стальной перчатки простую мысль: Бог всегда с тобой, ему не нужны посредники. С этой мыслью я всегда обходил стороной отцов-иезуитов, да простит мне бог этот поступок. Я осознал много истин в момент рождения, но говорить о них не в моем праве.
Мы начали жить. Маленькое существо, которым я был и не был, назвали Паладдием. Первые годы жизни я провел в бездейственном состоянии. Дитя было мало и всегда находилось под опекой родителей. Первое вмешательство в жизнь случилось, когда ему было уже два года. Ребенок был болен, но мать никак не могла понять этого, она думала, что у него просто очередная истерика. Пришлось вложить в ее сознание мысль о болезни. Она вызвала врача и все закончилось благополучно. Дальше приходилось вмешиваться все чаще, но не буду останавливаться на подробностях, скажу лишь о главном. Мальчик рос и у него проявлялись те черты характера, которые были свойственны мне. Он был смел, упрям и честен. Сила в этом теле тоже была велика. Новыми глазами я видел грядущего мужа с пылающим сердцем. Он рос, а его семью бросало по миру, из страны в страну, из города в город. Его отец был воином, и его семья постоянно была в движении. Наверное поэтому Паладдий был один. Его сердце стремилось к людям, но только он успевал найти дороги в чужие сердца, как его собственная дорога уводила его к другим берегам. Он не мучался этим, он не знал другой жизни. Я тоже был спокоен, ведь что наша жизнь, как не пыль на ресницах вечности. Но важно другое, одиночество позволило ему не разорвать ту связь с внутренним богом, что дана каждому от рождения, но которую в вашем мире рвет почти всякий человек еще в отроческом возрасте, засоряя свое сердце. Ведь не могут расти лилии в помойной канаве.
Он рос. Я не мешал, не помогал, просто был и созерцал. И вот наступил тот памятный день. Он спросил: «Зачем я?» И не смог ответить. Спросил еще раз и снова не смог. Паладдий потерял покой, он жил как во сне, как жили опиумные курильщики в Стамбуле. Постоянно мучал его этот вопрос. Он спрашивал людей: «Для чего же я?» Но они лишь смеялись, его начали считать слабоумным. Все же кто-то отвечал: «Чтобы получать удовольствие. Ради женщин и денег. Ради страсти. Ради вина.» Но эти ответы не устраивали его, я лишь наблюдал, но слышал, как сердце шепчет ему: «Не то, не то ищешь. Не там, не там ищешь. Но ищи, ищи и найдешь.» Паладдий почти не слышал этих слов, все же ваш мир очень тяжел для голоса сердца, лишь такие как я и по-настоящему чистые души слышат его. О, если бы вы услышали плач тысяч и тысяч сердец, что раздается сейчас вокруг. Они оплакивают вас, кричат вам: «Я здесь. Посмотри под ноги. Я помогу тебе, спасу тебя, излечу тебя. Посмотри же в себя.» Но кругом глухие и слепые. Бог пытается сказать, но вы не слышите. И он пытается показать. Но не видите, а на каждом листе, на каждом кусочке коры, узоре облаков в небе написано: «Рядом я. Руку лишь протяни. И буду с тобой.» Незримые слезы текут из моих незримых очей, внимая этим голосам. Мне жаль вас, ведь в той жизни, что была прежде, я тоже не слышал и не видел.
Он искал, и он нашел. Но не то, что думал найти, он нашел того, кто указал путь. Искра огня идет от вершин к нам. Лишь у немногих горит пламя сердца. Сужденное случилось. Сердце Паладдия тоже загорелось. И тогда он начал постигать. Тогда впервые он осознал меня, пока не как личность, но как защитника. Тогда он понял, в чем смысл, и понял, что дорога истинно бесконечна. Но теперь у него была цель. Гром наполняет безмолвие ночи и молния пересекает мое окно. Ко мне явился вестник и сказал: «Достигай гавани, корабль пришел.» И он взошел на корабль и стал смотреть за горизонт, то был добрый знак. Его лицо было спокойно и безмятежно, но я видел его слезы, слезы, горящие синим огнем.

Часть 2. (Священное безумие)

В непроглядной темноте наш корабль причалил к пустынному берегу. В этих краях никогда не видели Солнца, только Луну. В неверном и призрачном свете ее можно было разглядеть громоздившиеся кругом в беспорядке темные угрюмые скалы. Таким видел тот берег Палладий. Мне же он предстал в другом обличье. Помимо Ночной Хозяйки я видел огненный факел, мощно изливавший свет. Он горел в груди юноши, освещая горы Отчаяния. Таково суровое это испытание: идущий чувствует, но не видит. И в этом благо, потому что не зрит, сколь высоки те горы. Но другого пути нет, и Палладий смело идет прямо на скалы, как будто желая разбить их своим устремлением. И ползет он по ним, как малая букашка, стирая руки в кровь, теряя лоскуты одежды и плоти. Изможденный, весь в крови, он упорно движется к своей Цели, что ждет его за горами. И платит он за каждый шаг страшную цену: с каждой каплей крови, вытекающей из его тела, оставляет самого себя, оставляет прошлое, оставляет крупицы с трудом собранного Знания. Оставляет, оставляет, оставляет… Суров этот подвиг. Но отдавший да получит вдесятеро! И вижу я, как факел его сердца горит все ярче. Он уже затмевает Луну.
И вот, жданно-нежданный, наступает тот миг, когда преодолена самая высокая вершина и можно взглянуть наконец, что же находиться Там. Кристальным звоном пылает музыка огня его сердца. Оно пусто, потому что отдало все, оно полно, потому что приняло все. Теперь для него есть только будущее. Он прозревает и видит ветвящиеся молнии, исходящие из чаши его Сердца. Он видит, как они устремляются к его Цели. Впереди нет ничего, кроме света, света могучего Сердца Учителя. Радостный, Палладий кричит: «Я ничего не знаю!» И звук этот тонет в рокоте ударов его огненного Сердца.