Мгновенное течение жизни
Ты, наверное, устала и отошла к бару. Но для меня просто все вокруг потеряло интерес. Уже музыка не вызывает прежних эмоций, моя душа требует, как дикое глубоководное создание, твоих бездонных глаз. И я ухожу вслед за тобой. И теперь мы стоим и смотрим друг на друга. Первый взгляд был как удар молнией. Я стоял, рассматривал тебя, любовался твоими длинными черными волосами, ресницами, похожими на бабочек, на твои изящные ручки. И вдруг, ты подняла глаза и посмотрела на меня, но не мимолетным взглядом, а пристально словно приглядываясь. Если бы кто-нибудь другой так смотрел на меня, то я стал бы смущаться или меня бы это раздражало. Но чувство, которое ты мне дарила, было похоже на аромат розы, которую ты видишь за витриной, ты не можешь чувствовать ее запах, но ты его чувствуешь.
Как сложно подойти. Сложнее всего на свете, это сделать первый и последний шаг. Так трудно сказать человеку, которого ты любишь, я тебя люблю. Или сказать потом ему, я тебя не люблю. Во мне каждое сказанное такое выражение оставляет шрам. И чем больше ты это говоришь, тем больше шрамов появляется на тебе, твой внутренний облик становиться все уродливее и уродливее, один шрам покрывает другой. Со временем, если ты не остановишься, ты просто станешь духовным уродом, для которого эти слова уже ничего не значат. Однако для меня сделать эти шаги до сих пор проблема. Твои глаза. Блеск в них. У меня больше нет сил, и я иду к тебе. Подхожу почти вплотную и стою рядом молча. Глаза в глаза. Жестом заказываю у бармена сто пятьдесят грамм коньяка Hennesy XQ. Опустошаю одним глотком половину бокала. Жгучее наслаждение растекается по моему телу.
- Привет, - я не отрываюсь от твоих глаз.
- Привет.
- Знаешь, а я не думал, что ты такая. Я представлял тебя немного иначе.
- А я часто меняю свой облик.
- Знаю, ты меня часто запутывала, подставляя вместо себя манекены. Но я всегда знал, что ТЫ будешь именно такой. Своего человека, сложно почувствовать. Сложно понять, что ты это ты. И знаешь, я ведь не понял это. Я знал, что наконец-то встретил тебя. Я рад отсутствию цветов в моих руках, мне бы захотелось их подарить тебе, и тем самым я просто бы тебя обидел, так как они были бы уродливы по сравнению с тобой.
- Ой, как жалко. А я люблю цветы. Ромашки,- и ты тихо-тихо засмеялась. Почти улыбнулась, но засмеялась.
- Странно, ты и ромашки.
- Ничего странного, ведь ты не думал, что встретишь меня в клубе. В клубы сейчас ходят не для того, чтобы искать друг друга. А для того, чтобы брать друг друга. Супермаркет душ. Супермаркет желаний, которые тебя предлагаю на любо вкус, цвет и размер.
- Я тоже это замечал. Но сейчас мне стало здесь тесно. Это словно смотришь на ночное небо и любуешься звездами, но потом замечаешь луну и уже не можешь ее забыть, не можешь снова поменять ее на звезды. Это твоя луна.
Ты снова улыбнулась, показав свои беленькие ровные зубки, которым позавидует жемчуг. Сделала небольшой глоток шампанского и на мгновение закрыла глаза. Открыв их, ты немного кивнула, и я взял твою руку, медленно направился к выходу, видя тебя за собой. Господи, как приятно касаться твоей кожи.
- А я всегда больше любила ночь. Ночью прохладно и на тебя никто не смотрит. Днем на тебя всегда светят этим фонарем, под названием солнце, словно разглядывают тебя. А ночью я абсолютно свободна, - Мы шли с тобой рука об руку. – И знаешь, ведь в ночи нет ничего плохого. Страх перед этим прекрасным временем суток привили первые христиане, они сделали ночь обителью зла и все, что происходило по ночам, считалось греховным. Абсолютно все греховным, - я смотрел на ее пухленькие губки, которые немного надувались о важности, ведь каждому человеку так приятного понимать, что он говорит что-то интересное, и его слушают.
- А ты веришь в грех?
- Не знаю. Это сложно.
- Но ведь есть убийцы, грабители и остальные преступники, которые нарушают закон. Разве это не грех?
- Не знаю. Люди очень много вкладывают в понятие греха. Для меня не существует греха. Человек должен делать то, что он хочет. С единственным условием, что его действия не будут мешать другим людям. Можно было бы оставить только этот закон и все. Он так прост и так правилен. А грех это то, за что тебя будут судить там на верху. Но я не верю в тот суд!
- Как так?- Я даже остановился от удивления.
- А так. Я думаю, что бог внутри человека. В нем самом. И мир, и вся вселенная, все находиться внутри человека. И самый страшный суд, это когда человек сам себя судит. Это страшнее и больнее всего. И тут нет никаких смягчающих обстоятельств, ты судишь себя по все строгости своего внутреннего закона. – Она была абсолютно уверенна в том, что говорила. Да и мне нечего было ей возразить, все было правильно. Я и сам это раньше понимал, только на каком-то интуитивном уровне.
- Так значит, греха нет?
- Нет.
- И мы можем делать все, что захотим? Главное никому не мешать?
- Ты все правильно понял, - взгляд ее стал каким-то странным, взгляд спокойной львицы, отдыхающей посреди саванны. - Кстати, а здесь я живу. Зайдешь ко мне?
Если бы я сказал, что я колебался, то это стало бы ужасной ложью. Но я не торопился. Я долго смотрел в твои глаза. Ты не раздражалась в нетерпении, ожидая ответ, а просто наслаждалась тем, что я нахожусь рядом. Наконец, я очень тихо произнес. – Пойдем.
Ты открыла дверь и в темноте провела по своей квартире. Окна были плотно занавешены. И ни одного лунного лучика не попадало в комнату. Абсолютная темнота. Я сел на что-то мягкое. Ты обошла меня и встала сзади. Моего лица коснулась шелковая материя. Ты завязала мне глаза. После я только слышал какой-то шорох. Я не понимал, что происходит, и волнение волнами перекатывалось по моему телу. Странное ощущение беспомощности. И в то же время предвкушения чего-то такого, о чем ты раньше только догадывался. В своих мыслях я был уже где-то очень далеко, когда твои руки стали медленно, но уверенно снимать с меня одежду. Я не сопротивлялся. Ведь не так глубоко в душе я хотел этого. В конце концов, я остался голым. Таким, каким пришел на эту землю в очередной виток пути своей души.
Шелковый платок упал с моих глаз. Вокруг нас горели, свечи. Очень много свечей, наверное, не меньше пятидесяти штук. Курились индийские благовония. Ты сидела напротив меня прекрасная и голая. Ты была идеальна. Твоя кожа не была бледной, но не была смуглой. Цвет молочного какао. Ложбинки твоего тела заполняла мгла, волосы, перетянутые на лбу плетеным ремешком, спадали на плечи. Твоя грудь вздымалась и притягивала к тебе, подрагивая от каждого твоего вздоха. Я раньше не понимал значения слова идеальная. Обычные мои прилагательные были: большая, круглая и тд. Но любое слово по отношению к тебе было бы просто оскорбительным.
Ты взяла мои руки и положи на свою грудь. А свои руки положила на мою. Я ощущал твое тепло, биение твоего я. Оно притягивало меня к тебе, притягивало в тебя. Соединиться не телами, а душами. Где-то играл ситар. Мы гладили друг друга руками, обильно смазанными ароматическими маслами. Мы сидели друг напротив друга. Я не замечал как расстояние между нами, казавшееся мне километрами, сокращалось, хотя мы и не двигались. Мы куда-то летели, купались в лунном свете, как птицы созданные, чтобы очищать своими серебряными крыльями небо от звездной пыли. Мы кувыркались в ночном ветре, обнимали друг друга и разлетались. Ты подлетала ко мне, сжимала своими крыльями, и мы начинали падать вниз. Но когда я думал, что мы неминуемо разобьемся, ты разжимала свои крылья, и мы снова взлетали в высь, едва не задевая верхушек деревьев. Ты была так прекрасна со своими большими изящными светящимися в ночи крыльями. Я никогда не видел столько прекрасного отражения луны. Наши безмолвные крики сотрясали воздух. Но мы даже не слышали друг друга. Мы были друг другом. Я не понимал, где есть я, и откуда начинаешься ты. Разное стало единым, единое стало всем, а все было нашим.
Я проснулся от щебетания птиц на улице. Наверное, было еще раннее утро. Мое тело меня совсем не слушалось. И тяжесть владела моей плотью. Ты лежала рядом. Я это чувствовал, нет, я даже скорее это знал. Я прикоснулся к твоей щеке. Она была холодна, как лед. Тонкая пергаментная кожа слегка потягивалась за моими пальцами, когда я проводил ими по твоим плечам. Седые волосы были в беспорядке разбросаны по витиевато расшитым подушкам. Ты не дышала. Ты была мертва. Маленькая бледная старуха лежала рядом со мной, твое когда-то прекрасное лицо было испещрено миллионом морщин, былое горе оставило отпечаток на нем, вокруг глаз темнели синие круги. Ты мертва. Моя рука лежала на твоем плече не в силах отпустить тебя. Слабая морщинистая рука. Рука человека, которые много лет занимался физическим трудом, на руке были видны шрамы и седые волосы на тыльной стороне ладони. Ты мертва.
26 сентября 2006г, Москва
Свидетельство о публикации №206092600019
Мужчина, засыпающий один,
ведет себя как женщина. А стол
ведет себя при этом как мужчина.
Лишь Муза нарушает карантин
и как бы устанавливает пол
присутствующих. В этом и причина
ее визитов в поздние часы
на снежные Суворовские дачи
в районе приполярной полосы.
Но это лишь призыв к самоотдаче.
2
Умеющий любить, умеет ждать
и призракам он воли не дает.
Он рано по утрам встает.
Он мог бы и попозже встать,
но это не по правилам. Встает
он с петухами. Призрак задает
от петуха, конечно, деру. Дать
его легко от петуха. И ждать
он начинает. Корму задает
кобыле. Отправляется достать
воды, чтобы телятам дать.
Дрова курочит. И, конечно, ждет.
Он мог бы и попозже встать.
Но это ему призрак не дает
разлеживаться. И петух дает
приказ ему от сна восстать.
Он из колодца воду достает.
Кто напоит, не захоти он встать.
И призрак исчезает. Но под стать
ему день ожиданья настает.
Он ждет, поскольку он умеет ждать.
Вернее, потому что он встает.
Так, видимо, приказывая встать,
знать о себе любовь ему дает.
Он ждет не потому, что должен встать
чтоб ждать, а потому, что он дает
любить всему, что в нем встает,
когда уж невозможно ждать.
3
Мужчина, засыпающий один,
умеет ждать. Да что и говорить.
Он пятерней исследует колтуны.
С летучей мышью, словно Аладдин,
бредет в гумно он, чтоб зерно закрыть.
Витийствует с пипеткою фортуны
из-за какой-то капли битый час.
Да мало ли занятий. Отродясь
не знал он скуки. В детстве иногда
подсчитывал он птичек на заборе.
Теперь он (о не бойся, не года) --
теперь шаги считает, пальцы рук,
монетки в рукавице, а вокруг
снежок кружится, склонный к Терпсихоре.
Вот так он ждет. Вот так он терпит. А?
Не слышу: кто-то слабо возражает?
Нет, Муз он отродясь не обижает.
Он просто шутит. Шутки не беда.
На шутки тоже требуется время.
Пока состришь, пока произнесешь,
пока дойдет. Да и в самой системе,
в системе звука часики найдешь.
Они беззвучны. Тем-то и хорош
звук речи для него. Лишь ветра вой
барьер одолевает звуковой.
Умеющий любить, он, бросив кнут,
умеет ждать, когда глаза моргнут,
и говорить на языке минут.
Вот так он говорит со сквозняком.
Умеющий любить на циферблат
с теченьем дней не только языком
становится похож, но, в аккурат
как под стеклом, глаза под козырьком.
По сути дела взгляд его живой
отверстие пружины часовой.
Заря рывком из грязноватых туч
к его глазам вытаскивает ключ.
И мозг, сжимаясь, гонит по лицу
гримасу боли -- впрямь по образцу
секундной стрелки. Судя по глазам,
себя он останавливает сам,
старея не по дням, а по часам.
4
Влюбленность, ты похожа на пожар.
А ревность -- на не знающего где
горит и равнодушного к воде
брандмейстера. И он, как Абеляр,
карабкается, собственно, в огонь.
Отважно не щадя своих погон,
в дыму и, так сказать, без озарений.
Но эта вертикальность устремлений,
о ревность, говорю тебе, увы,
сродни -- и продолжение -- любви,
когда вот так же, не щадя погон,
и с тем же равнодушием к судьбе
забрасываешь лютню на балкон,
чтоб Мурзиком взобраться по трубе.
Высокие деревья высоки
без посторонней помощи. Деревья
не станут с ним и сравнивать свой рост.
Зима, конечно, серебрит виски,
морозный кислород бушует в плевре,
скворешни отбиваются от звезд,
а он -- от мыслей. Шевелится сук,
который оседлал он. Тот же звук
-- скрипучий -- издают ворота.
И застывает он вполоборота
к своей деревне, остальную часть
себя вверяет темноте и снегу,
невидимому лесу, бегу
дороги, предает во власть
Пространства. Обретают десны
способность переплюнуть сосны.
Ты, ревность, только выше этажом.
А пламя рвется за пределы крыши.
И это -- нежность. И гораздо выше.
Ей только небо служит рубежом.
А выше страсть, что смотрит с высоты
бескрайней, на пылающее зданье.
Оно уже со временем на ты.
А выше только боль и ожиданье.
И дни -- внизу, и ночи, и звезда.
Все смешано. И, видно, навсегда.
Под временем... Так мастер этикета,
умея ждать, он (бес его язви)
венчает иерархию любви
блестящей пирамидою Брегета.
Поет в хлеву по-зимнему петух.
И он сжимает веки все плотнее.
Когда-нибудь ему изменит слух
иль просто Дух окажется сильнее.
Он не услышит кукареку, нет,
и милый призрак не уйдет. Рассвет
наступит. Но на этот раз
он не захочет просыпаться. Глаз
не станет протирать. Вдвоем навеки,
они уж будут далеки от мест,
где вьется снег и замерзают реки.
Олег Радецкий 28.09.2006 23:54 Заявить о нарушении
Алексей Шевляков 29.09.2006 00:40 Заявить о нарушении