Пионерский дневник. Ангелина Злобина

Пионерский дневник
Автор: Ангелина Злобина

Лагерь находился в лесу, неподалёку от деревни Воронино. С шоссе автобус сворачивал на узкую асфальтовую дорогу, ведущую под сильным уклоном вниз, и потом, забирая всё время влево, долго выбирался из низины, надсадно гудя и меняя тон от угрожающего рычания до жалобного стона. Вокруг был лес, смешанный - ёлки, берёзы, орешник, а впереди, там, где заканчивался подъём, виднелись въездные ворота, и сразу за ними - первое лагерное строение - беседка, где отбывали своё "дежурство на воротах" несколько скучающих пионеров.
На лавочке внутри беседки сидела девочка с роскошными светлыми косами. Вытянув вперёд длинные ноги с первым, ещё розовым загаром, она огорчённо разглядывала следы комариных укусов на плече. Рядом трое мальчишек лениво, но метко перебрасывались сосновыми шишками. Девочка закинула ногу на ногу и покачала шлёпанцем, короткие шорты врезались в пионерское тельце. Она оглядела воюющую свиту таким безразлично-взрослым взглядом, что у меня не осталось никаких сомнений: дежурство на воротах - это самый престижный пост!
За те несколько секунд, что я смотрела на них из автобусного окна, в моей голове созрела детская фантазия, что угодив дежурить "на ворота", я естественным образом обзаведусь роскошными косами до самой попы и длинными конечностями взрослых очертаний, такими, чтобы не стыдно было закинуть нога-нА-ногу и устало сказать небольшой армии поклонников, сражающейся за ничтожный знак внимания с моей стороны: "ну хватит вам, что вы как маленькие!"
Но на ворота меня так ни разу и не поставили, место заняла Ленка Сорокина, рядом с которой там с утра до вечера торчал Сашка Портнов со своим другом Липартом. Ленка потом нам врала, что они там с Сашкой целовались с тихого часа и до самой вечерней линейки, прерываясь только на жрачку, но никто не верил, конечно, потому что видели - они там в карты резались. Липарт рассказывал, что они на черешню с полдника играли, сам Липарт всю черешню и выиграл.

Первым в лагере просыпался горнист Пух. В миру Пуха звали Лёшей Пушковым. Он учился в музыкальной школе по классу трубы, поэтому все традиционные лагерные сигналы ("Вставай-вставай, дружок, с постели на горшок..."), исполненные Пухом с классическим мастерством, были предметом постоянной гордости лагерного начальства. Но если вдруг поутру на крыльцо клуба вылезал старший пионервожатый Гера и самолично выдувал из помятого горна нечто надрывное и слюнявое, то всем становилось ясно, что Пух, объевшийся два дня назад мороженым, контрабандно добытым в деревенском магазине, до сих пор ещё в изоляторе с ангиной.
От варварских звуков Гериного музицирования пионерам под утро снились причудливые сны, и если малышня ещё кое-как реагировала и потихоньку просыпалась, то разбудить, например, первый отряд, можно было только взгромоздившись с горном прямо на подоконник их спальни и протрубив сигнал ещё раз, отчётливо и со смыслом.

Утро в лагере пахло мятной зубной пастой и мокрой листвой. Отсыревшие от ночного дождя дорожки, на теннисном столе - лужа, на линейке - мокрые взлохмаченные георгины. Сонные вожатые, измученные ночной жизнью, поёживались от холода и нехотя одёргивали откровенно зевающих детей.
После подъёма флага пионерия маршировала на завтрак. Начальник лагеря, в который раз многозначительно грозил с трибуны кулаком аккордеонисту дяде Вове, который невозмутимо сворачивал бойскаутский гимн "Взвейтесь кострами" на что-то совершенно аполитичное и вновь заканчивал его жестокими аккордами аргентинского танго. Пионеры гоготали, видя, как начальник укоризненно качал головой, и, теряя строй, наперегонки перемещались в столовку.
Там на столах уже стояли тарелки с пшённой кашей, в каждой из них плавилась янтарная лужица сливочного масла, в кружках морщилось тонкой пенкой какао, а под потолком щебетала какая-то залётная птичья мелочь.

Самым уважаемым в лагере человеком был дядя Миша. У дяди Миши была внешность Отелло из удмуртского театра: глаза с прищуром, короткие чёрные кудри, всесезонный загар, волевой подбородок, крепкий торс, обтянутый белой футболкой и чёрные шаровары со множеством карманов. Дядя Миша вёл кружок резьбы по дереву. У него была манера разговаривать так, как будто он лично тебе сообщает нечто секретное, вполголоса и с таинственным движением левой бровью: "понял, тимоха?" Именно дядя Миша показал мне как ловко и красиво перевязать палец, свивая конец бинта в тонкие акуратные жгутики перед тем, как завязать узел: "ну чё ж ты, тимоха? разве я тебе не показывал, как стамеску держать?".
Он заезжал в лагерь одним из первых, привозил машину липовых поленьев, листы фанеры, обживал свою мастерскую на клубной веранде, а устроившись, усаживался на табуретке у входа и целыми днями рубил заготовки для медведей, цапель, горных козлов, орлов с распростёртыми крыльями. К концу третьей смены весь этот зоопарк постепенно "обрастал" шерстью и перьями, орлы недружелюбно косились, цапли томно запрокидывали головы, козлы и бараны стояли набычившись на горных кручах. В сентябре, загнав весь зверинец за круглую сумму, дядя Миша отправлялся в Сочи, дарил директору произвольно выбранного санатория пару козлов (или цапель) и снимал номер с видом на море, и чтобы ни одного пионера в округе!
- Вообще, достали уже пионеры! - по секрету тихо сообщал дядя Миша сидевшему на лавке возле его веранды хозяйственнику Докучаеву. Докучаев, замученный нарзаном мелкий мужичок, похожий на почтальона Печкина, флегматично покуривал свою "Астру" и нехотя интересовался:

- Да чего они тебе?
- Чего?! А вот чего... - дядя Миша, вскакивал с табуретки, быстро драл шкуркой первую попавшуюся под руки фанерку, и поднеся её к самому лицу Докучаева сдувал тонкую древесную пыль. "Дядь Миш, нормально?" - пищал он пионерским тенорком. Припудренный Докучаев горько отплёвывался и смахивал ладонью мелкую стружку с лица, покашливая не то от смеха, не то от "Астры".
- А их знаешь сколько у меня в кружке? Двадцать пять человек! Понял, тимоха? И каждый дунет и спросит! Вот, ещё один идёт.

Пионер уже честно надувал щёки, держа фанерку на ладонях.
- Стоп!!! Стоп, стоп. Замри, - дядя Миша развернул пионера в обратную от себя сторону, - дуй! Так, теперь говори.

- Дядь Миш, нормально?

Дядя Миша проводил пальцами по фанерке и таинственно
шевельнув бровью тихо говорил:

- Плоховато пока. Понял? Давай, пошкури ещё немножко.
Пионер хмурился, понимающе кивал ушастой головой и снова удалялся вдаль по аллейке, продолжая на ходу своё дрочёвое занятие.

Докучаев, хоть и числился на какой-то невразумительной должности помощника по хозяйственной части, тоже был своего рода талант и народный умелец. Только заниматься оформительством ему на работе надоело, а здесь он отдыхал, ремонтируя стулья и заколачивая дырки в заборе. Иногда от нечего делать он принимался вырезать ножичком из разноцветного пластилина маленькие модели старинных автомобилей и выходило это у него филигранно и стильно.

Один из таких шедевров - модель Руссо-Балта с красными рельефными шинами - был подарен мальчику Коле из пятого отряда. Коля и сам любил лепить, но то что происходило пред его внимательными коричневыми глазами, не укладывалось в границы его понимания человеческих возможностей. Маленькое пластилиновое чудо Коля поставил на подоконник возле своей кровати и два дня любовался им, мучимый болезненным восхищением, а на третий день торопливо скомкал и слепил из него пистолет.

До обеда время в лагере тянулось медленно. На футбольном поле мальчишки пинали отсыревший мяч, девчонки гуляли поблизости стайками по двое-по трое, слюнявили лепестки дикой герани и клеили себе сиреневые накладные ногти с остренькими белыми кончиками. На поваленном дереве возле волейбольной площадки расположилась компания маньяков-теоретиков и вела занудный разговор про больничные страшилки, тема: разрезали, увидели глистов, испугались и зашили. Мальчишка с бадминтонной ракеткой криво "чеканил" поблизости, воланчик не слушался и улетал куда хотел. Мальчишка вертелся, запрокидывал голову, совершал неуклюжие прыжки, но всё равно не успевал.
- Чё вы всё гадости какие-то рассказываете! - ворчал он, шаря в поисках воланчика в сырой траве рядом с компанией "медиков", но те вредными голосами отвечали:
- Коровин, а ты иди отсюда и не слушай, если не нравится!
- А вам нравится что ли? - с недоверием в голосе интересовался Коровин.
- Нам - нравицца! - отвечали вредные "медики" и, демонстративно отвернувшись, продолжали про глистов и выпущенные кишки.

Лето началось внезапно, за каких-нибудь два-три часа рассеялись тучи, потеплело, а куртки, кроссовки, резиновые сапоги стали вдруг тяжёлыми и ненужными. Мы втроём с Инкой и Лериком возвращались в лагерь с футбольного поля. Дорога шла через небольшой лесок, где всегда была тень, комары и сырость. Впереди, за крайними деревьями леса, был виден лагерь, и в лагере, оказывается, было солнце.
По аллее, навстречу нам, быстро шлёпая босыми ногами, бежала Ирка Шарапова, держа в руках что-то большое и светлое. Пока мы тормозили и гадали с каким это известием Шарапова может лететь к нам как угорелая, да ещё босиком, она подбежала, всхлипывая от смеха, быстро окатила нас водой из здоровенного полиэтиленового пакета и с той же скоростью умчалась, сверкая голыми пятками. Вот с этого лето и началось.
Возле нашего корпуса была какая-то мокрая возня и визг. Когда и кто первым начал обливаться установить уже было невозможно - мокрыми были все и у всех в руках было хоть что-нибудь, во что могла быть налита вода. В ход пошли вёдра для уборки палат, пакеты и бутылки, у фонтанчиков для питья была огромная лужа.
Апофеозом безобразия было открытие пожарного крана, который торчал из лужайки наподобие деревенской колонки. Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с остальными поливалками, это было мощно! Газон мгновенно раскис, но зато над краном повисла радуга. Мы бы ещё долго бесились, но на крыльцо корпуса вышла охрипшая от раздражения вожатая Таня и сказала речь:

- Вы озверели что ли совсем? Развели здесь болото!! Не дети, а уроды какие-то!
- А за "уродов" надо наказать, - резонно заметил Пух и направил пожарный шланг прямо на Таню.
Танина причёска съехала набок, а мгновенно потемневший синенький сарафан облепил Танину мощную фигуру.

- Прекратите сейчас же!!! - издалека, от хозяйственных построек к нам катилась круглая тётенька в белом халате и грозила кулаком. Она как-то уж очень сильно гневалась. Оказалось, что мы перекрыли холодную воду, и в бане сейчас кто-то ошпарился кипятком.
Все рванули врассыпную, а пожарный кран закрывала мокрая вожатая Таня и мокрая хозяйственная тётка из столовой.

В палате был аттракцион невиданной щедрости - жадина Светка Сидур раздавала всем свою одежду. Светка была единственной, кого не облили ни разу, а в чемодане у неё хранилось шесть платьев одного покроя, но с разными цветочками.

Перед обедом вожатый Андрюшка обходил строй ещё непросохших пионеров. Он проспал в вожатской всю мокрую вакханалию, поэтому основной удар пришёлся на Таню, которая теперь жужжала феном в коридоре и бормотала что-то свирепое в адрес детей, их родителей, лагеря вообще, Андрюшки в частности и своей загубленной жизни, между прочим.
Девочки в одинаковых платьицах с мокрыми головами и шкодливыми рожами изображали придурковатость и смущение. Мальчишки ржали, приглаживая взлохмаченные мокрые макушки .

- Отряд "Сиротки", мля... Отрядная песня "По приютам я с детства скитался", мля...- ворчал Андрюшка, разгуливая вдоль строя. Как ни хотелось ему быть свирепым, а всё получался какой-то волк из "Ну погоди": те же джинсы-клёш и та же походка вразвалочку. Он совсем не умел сердиться.
Судя по мрачноватому цвету Андрюшкиного лица, Таня притащила его в лагерь для очищения организма после чрезмерных возлияний. На природе он сделался спокойным и смотрел на мир с некоторым удивлением, как океанический палтус, угодивший в аквариум городского гастронома. Уже через полчаса он забывал кого и за что следовало повесить на ближайшей берёзе, а кому надрать задницу крапивой и выкинуть из лагеря ко всем чертям.

- И поэтому в Кино сегодня никто не идёт! - пригрозил Андрюшка.
Как это никто не идёт? Ещё утром лагерный киномеханник Адик повесил афишу "Белый Бим Чёрное Ухо". Полотряда заранее потешались над Ленкой Сорокиной, готовой лить слёзы и уже томившейся в ожидании "переживательного" фильма, а он говорит "никто не пойдёт"! Да не может быть такого! До ужина ныли, канючили, упрашивали Андрюшу, подлизывались к Тане, обещали быть паиньками, и, наконец, когда несколько девчонок разнылись и всплакнули, вожатые сдались. Крапчатый сеттер актёра Тихонова был оплакан навзрыд, а Сорокина выведена из зала, за слишком бурные эмоции.

Потом, в палате, Ленка всхлипывала, прикладывая мокрое полотенце к заплаканным глазкам
- Я такая впечатлительная!
- Тебе надо актрисой быть, - участливо замечала Инка, - можешь опять заплакать?
- Могу! - загорелась Сорокина.
- Давай, плачь.
Сорокина таращила голубые глазёнки, вздыхала, но внезапно икнула и вся мизансцена сломалась от общего хохота.

- Отбой был 15 минут назад! - в дверях стояла сердитая Таня, - по местам все. И чтоб тихо у меня!

Ночью Таня возникала ещё раз, чтобы высказать своё отношение к попытке измазать зубной пастой обитателей соседней мальчишечьей палаты. Попытка сорвалась, оттого, что на всех напал какой-то нервный ночной ржач, который разбудил не только соседнюю палату, но, кажется, и соседний корпус тоже. Танин обширный силуэт в дверном проёме палаты нарисовывался на фоне слабоосвещённого коридора в тот момент, когда все уже успевали нырнуть под одеяла.
- Садисты. И придурки. Уроды все до единого, - сообщала Татьяна обиженным басом.

"Придурки и уроды" умирали от смеху, накрывшись с головой и стараясь не дышать и не дрыгать ногами. Так и засыпали, закутавшись по самую макушку, а утром просыпались от шума дождя, и, позёвывая, собирались на завтрак. Линейка в дождь отменялась.