Призрак Оперы и шаль

У меня нет мужчины. Собственно, никогда и не было. Зато у меня есть шерстяная шаль, связанная на заказ.
Почему я приобрела такой странный статус старой девы? Не знаю. Нет, вернее, знаю: мужчины попадались не те. Я не говорю, что они поголовно плохие, но на моем пути встречались почти исключительно такие экземпляры. Тупы они были до беспредела.
Может быть, это бесчеловечно, но ничто не раздражает меня больше, чем убогие отношения. Сейчас объясню: страшный, маленького роста, пустой парень встречает такую же страшную, перемазанную дуру, и они начинают роман. Пусть им даже хорошо вместе; мое эстетическое чувство оскорблено. Я искала другого…
С несколькими я пыталась разговаривать. Беседы они вели умопомрачительно, но стоило перевести разговор в более конкретное русло, как они исчезали. С другими я честно пыталась переспать. Мы приходили в какие-то сомнительные квартиры, выпивали бутылку-другую вина (его качество зависело от интеллектуального уровня данного субъекта) – и я сбегала. Видела их вторую и истинную сущность – вспыхивающую звериность. Быть жертвой зверя мне не хотелось. Не могла я отдать свое тело такому – это как лечь на операционный стол перед врачом, которому ни на грамм не доверяешь. Просто я не могла. Опять же – не из брезгливости или завышенных моральных запросов; из навязчивого ощущения антиэстетики.
Один из них был виолончелистом в оркестре филармонии. Утонченный до крайности, с небольшой аккуратной лысиной и белыми прохладными руками, от которых меня била дрожь. На тридцать лет старше меня – так это пустяки, мы друг друга понимали. Но – он уже ни на что не годился. А ведь как играл – десять раз душа улетит. Играл страстно, как Призрак Оперы. Его инструмент пел великолепным баритоном, иногда задевающим даже диапазон драматического тенора.
Если бы речь шла о жалости к самой себе, я бы сразу уверенно призналась в ней. Не дневнику и не подруге, а в первую очередь себе.
Мысль семейная и всякое такое, конечно, очень трогательно. Только меня почему-то совсем не трогает. Вы даже не можете себе представить, сколько я читаю, сколько всего я знаю. Прочитала всего Цицерона – особенно то, что он говорит о разного рода плотских утехах. Его мнение утешает.

Но мне хочется, чтобы ты вошел в мой интеллигентный дом. Правда, очень хочется. Ты бы выглянул из моего окна и увидел синий ночной свет, голубой ночной асфальт. Ты бы подошел к полке и осмотрел мои книги, некоторые – погладил бы по корешкам. Я ведь люблю читать то же, что и ты: «Записки о галльской войне» Цезаря, Дюма и Сэлинджера, и Толкиена, и Гумилева, и Булгакова. Люблю арабскую вязь, не понимая ни слова, люблю спать до позднего утра, просыпаться и видеть, что за окном воет буря. Люблю серебро и «Хорошо темперированный клавир» Баха.

У меня нет мужчины. Зато – какой ясный ум! И шаль…