Ты только скажи, и я буду рядом

Действующие лица:

Андрей.
Марина.

Ночь первая.

Город Z. Темная гостиничная комната, над изголовьем кровати горит ночая лампа. Мужчина и женщина. Он курит. На ее вопросы отвечает неохотно, немного думая. Она отвечает живо и быстро, словно всегда знает, о чем говорить.

– Андрей, я у тебя что-то хочу спросить. Сколько тебе лет?
– А ты мне тоже ответишь на тот же вопрос? Честно.
– Конечно. А почему ты думаешь, что я буду лгать.
– Не знаю.
– Ну конечно, мы знакомы всего три вечера.
– Не только это. Знаешь, у меня такое чувство, что женщина немного недоговаривает. Она не лжет. Но и не говорит всей правды.
– Да, бывает. Но я разве такая?
– А какая ты?
– Обыкновенная.
– Это хорошо.
– Так сколько тебе лет? Чего молчишь? Ты сам словно женщина недоговариваешь.
– Так получилось. Извини. Тридцать два.
– Да-а? А я думала меньше. Ты выглядишь молодо.
– Ну начинается. Не думал, что этот вопрос вызовет такую речь.
– Что начинается? Нет, правда, мне казалось... я не никак не могла отгадать, сколько тебе будет лет. Ты рассказывал об институте, армии, о своей жизни. Я считала и думала, может, тебе двадцать шесть. А может, и тридцать пять.
– А тебе сколько?
– Тридцать. Теперь ты удивлен? Да, правда, мне тридцать один год.
– Ты знаешь, я впервые сплю с женщиной, у которой не знаю возраста, даже приблизительного.
– Наверное оттого, что время делает с нами все что хочет. Начинает лепить по-своему.
– Да. И мне казалось, что тебе и двадцать пять, и тридцать девять.
– Что-о. Я так старо выгляжу?
– Наоборот. Ты моложе своих лет. Но только как-то мерещится, что в тебе есть и другая личность.
– Что за личность, кто это?
– Ой, не знаю. Скорее ты права, время начинает ломать нашу молодость и мы перерождаемся в других людей.
– Точно. Но все равно, тебе хорошо со мной?
– Да.
– Ты так ответил, потому что всегда так отвечаешь... и другим женщинам тоже?
– Марина, пожалуйста, не будем об этом. Мне действительно хорошо с тобой.
– Знаю, нехорошо.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что знаю.
– Откуда.
– Андрей, скажи, у тебя было много женщин?
– Ты хочешь правду знать?
– Да.
– Нет, их было немного. Три или четыре. Всех я любил. Но ни одна не осталась.
– Почему? Ты их бросал?
– По-разному. Нет, скорее они уходили.
– А что же было?
– Я для них был слишком тяжелый. Или легкий. Серьезный, когда они хотели веселья. И шутил невпопад, когда у них куда-то начисто пропадало чувство юмора.
– Шутишь.
– Вот и ты...
– Нет, я так. Знаю, об этом трудно говорить, когда у нас первая ночь.
– Марина, а у тебя?
– Что у меня?
– Ну, много мужчин было?
– Был один, которого я любила. И один, которого не любила. Только теперь давай об этом не будем говорить. Второй мне не приятен и я его хочу забыть.
– Хорошо, не будем. Только ты первая начинаешь на эти темы.
– Я? Вот еще.
– Ну ладно, не обижайся.
– А помнишь, ты говорил, что потом скажешь, где ты работаешь? Можешь сказать сейчас? Очень интересно.
– Да так, пустяки.
– Что значит пустяки? Ты ведь где-то работаешь?
– В КГБ.
– Где?
– Я же говорю, ты всегда начинаешь.
– Подожди. Ты шутишь? В каком КГБ. Его давно нет.
– Тебе кажется.
– Все равно не верю.
– Правильно, не верь. Я пошутил.
– Нет, подожди. А кем ты работаешь? Ты что же, за мной следишь?
– Конечно, слежу. И даже более того, должен тебя завербовать.
– Куда? Стоп. Ты совсем меня с ума сведешь. Зачем? С какой стати?
– Ты мне нравишься.
– Ну это понятно. А что, всех, кто тебе понравится, ты вер-бу-ешь?
– Ну как сказать. Еще никого не завербовал.
– Я, что же, первая?
– А ты согласна?
– Согласна на что? Чтобы ты меня завербовал?
– Да.
– И что я буду делать?
– Ну не знаю. Что хочешь. Обед варить. Изредка стирать. Ну, с малышами заниматься.
– С какими малышами? Это что, розыгрыш?
– С нашими. Ты вобще детей любишь?
– Вообще люблю. Но только своих, от любимого человека и когда я буду готова.
– Ну да, теперь и я не готов.
– Андрей, что все это значит.
– Я делаю тебе предложение.
– И это твоя вербовка?
– Я делаю тебе предложение, но ты можешь подумать, присмотреться, взвесить все.
– А твое кгб?
– А я думал в свою очередь, что и ты служишь где-то?
– Что значит, «служишь». Я живу и работаю.
– В чужой стране.
– Да. У меня контракт с фирмой.
– А у нас еще такой стереотип, что каждый иностранец – шпион.
– И я шпионка? Ты меня считаешь шпионкой? Сам ты шпион.
– Марина. Я же пошутил.
– А я поверила.
– И что?
– Испугалась. КГБ у нас страшное слово, им детей пугают.
– А чего. А если бы я и вправду был офицером госбезопасности, то это так плохо?
– Надо жить двойной жизнью, лгать, притворяться. Менять паспорта, имена, внешность. Обманывать и думать о том, как бы не попасться на лжи.
– Но так бывает только в кино.
– А в жизни разве нет? В обмане есть что-то специфическое, отталкивающее. Человек сам потом верит в обман. И не замечает, как перестает жить, а все играет.
– Да, все мы тут, в этой жизни, актеры, и на нас грим от сыгранного спектакля. Тем более женщины, актрисы с рождения...
– Я ничего и ни в кого не играю.
– Ты обыкновенная.
– Да.
– И мне это нравится.
– А вдруг ты передо мной играешь? Как я поверю?
– А как я докажу?
– Не знаю.
– И я не знаю.
– Так что же, ты не шпион?
– Нет.
– И не служишь в кгб? Фу, противное слово, неживое.
– Нет.
– А зачем тогда так пошутил?
– Хотел сделать тебе предложение. Вернемся к нему?
– Предложение о чем.
– Ну, как это говорится, руки и сердца.
– И ты хорошо подумал?
– Вроде.
– А ты так всегда делаешь, в первую ночь? Хочешь, чтобы я ушла?
– Куда?
– Думать. Вот те раз. Мне, что же некуда, идти. Это ты должен уйти, я остаюсь у себя.
– Ну, это дела не меняет. Если кто-то уходит, то от кого-то уходит. Так что? Мне уйти?
– Как хочешь.
– Это не разговор. Только что мы нормально говорили, без обиняков. А теперь начинается. Концертик ля бемоль, опус номер один.
– Сам ты начинаешь концерты и заставляешь говорить такие слова.
– Да. Это преждевременно.
(Пауза).
– Скажи, Андрей, ты действительно думаешь, что семейная жизнь – это кухня, уборка, спальня?
– А что тут тебя не устраивает?
– Ну как что? Значит, женщина должна только заниматься уборкой, готовить обеды и няньчить детей? А мужчина что же?
– Кроме того, она должна и завтраки готовить, и ужины.
– А мужчина после работы будет смотреть футбол, пить пиво с товарищами. Ты так действительно думаешь?
– Ты так спрашиваешь, словно тебе это грозит. Сегодня ты меня угостила прекрасным ужином. А я, по-твоему, что должен взамен этого сделать?
– Не знаю. Но это как-то несправедливо. Здесь мужчины заводят любовниц. Дома у них все в порядке: жена с детьми, значит у нее никого нет. А сами могут остаться на работе или вообще не приходить домой. У нас измена – причина для разводов, и неважно, кто изменил, мужчина, женщина.
– Это хорошо. Мне так кажется правильным. Но вот дом... Женщина всегда считалась хранительницей очага.
– Ну знаешь. Теперь женщины работают больше мужчин, и зарабатывают больше.
– Да, теперь многое поменялось. И мужчина часто остается дома с детьми, становится нянькой. По-моему, в каждой семье по-своему делят эти обязанности. Но обязанности есть.
– Чаще думают о правах, чем об обязанностях.
– А тебе, Марина, неприятна мысль посвятить себя дому?
– В принципе, да. Потому что я с детства много работала. Я ни на кого не рассчитывала и сама сделала свою жизнь.
– А как ты сама видишь семью, из чего она складывается?
– Не знаю. Думаю, что семья – это хорошо.
– Хорошо, но кто за что должен отвечать?
– Я бы не хотела, чтобы ты ускользал из дома.
– Не буду. Я дом люблю и люблю заниматься домашними делами.
– Правда?
– Да. Ты вроде как обрадовалась, чему?
– Что ты не типичный...
– Представитель мужского сообщества?
– Да.
– Это и плохо.
– Почему.
– Потому что женщины сразу чувствуют слабину и пользуются этим.
– Как же?
– Тебе лучше знать.
– На что ты намекаешь. Я не пользуюсь ничьейслабостью. Для меня, если мужчина помоет посуду, или пропылесосит пол, или пригоовит ужин – сила мужчины, а не слабость.
– Угу.
– Ты не согласен?.
– Знаешь, мы говорим не о том. В семье часто происходит борьба – за доминировние, борьба воль, борьба претензий. Кто-то отдает, кто-то получает. В конце концов, в такой борьбе проходит жизнь, и кто-то умирает первым, а кто-то еще живет. Меня всегда интересовал вопрос. Если муж и жена любят друг друга, то как они переживают смерть своей половины. Несчастье, понятно. Но – как свободу или продолжение брака. Ведь кто-то никак не мможет создать новой семьи, а кто-то через полгода женится, горе высыхает и начинается новое счастье. Словно не было потери.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что семейное счастье держится на вопросе смерти. Кто-то отдает свою жизнь, а кто-то берет чужую. Был такой случай. Как-то я был в гостях, и там была одна пожилая женщина. Очень интеллигентная и образовнная. Но вот беда. Работала в каком-то киоске, торговала сигаретами. А почему? Вдь образование у нее было, педагогическое. А как она сказала: мой муж меня на руках носил, не разрешал работать на своем горбу всю семью тащил, да еще помогал родственникам, которых было немало. Вот и умер в сорок пять. Боже, как она переживала, как она его любила. Но после смерти мужа не могла устроить своей жизни и отправилась сигареты продавать.
– Да, это неправильно. В нашем мире и женщина должна работать и бороться за свое право быть счастливой.
– Знаешь, ты вроде верно говоришь, но не совсем я могу с тобой согласиться. Все-таки мужчина и женщина – это разные люди.
– А женщина – вообще человек?
– Ценю твою иронию, но действительно, вопрос не лишен оснований.
– И ты это серьезно?
– Послушай. Вот как думает мужчина. Что миллион лет назад, что сейчас. Мысль эта простая, но трудно ее выдержать и переварить. Мужчина думает: я беру на себя отсветственность за семью, я беру на себя обязательство кормить жену и детей. Я рискую жизнью, убивая мамонтов и когда иду на скучную работу в дождливый день. Ведь я могу не вернуться в эту ночь. Меня может убить мамонт или соблазнить иная жизнь в лице грустной женщины. Смертность мужчины всегда была высока. А если начнется война, кто пойдет родину защищать, семью, жену, детей. (Марина усмехнулась). А когда прихожу домой – начинается. Обед не гоов, жена попрекает каждой минутой вне дома, предъявяет претензии и... Почему мне не дано простой, обыкновенной, органической жизни... с кем-то, с этой женщиной?
– А женщина думает иначе? Вот выслушай ее. Я работаю больше мужчин. Мужчина пошел какой-то дохлый. Работает вполсилы, устает быстро, дома все валится из рук. А женщина должна и о работе подумать, и о муже, три раза в день накормить, и за детьми следить. Везде женщина. И что же, после того, как она устанет и попросит, мысленно попросит, в мечте какой-нибудь, чтобы мужчина немного позаботился о женщине – начинается, скандал, нарушение прав.
– Но ты, лично ты берешь на себя ответственность за семью?
– Сейчас? Не знаю.
– А как ты посмотришь на мужа-домохозяйку? С презрением?
– Наверно. Но как же другие...
– А кто это другие? Всех, кого я знаю, уже разошлись или живут вторым браком.
– А у нас выходят за муж, когда уже все есть, всего добились.
– А потом все равно появляются какие-то проблемы. Если не материальные, то психологические. У нас таблетки от сердца пьют, а у вас по психоаналитикам скачут. А толку никакого.
– А что же делать?
– Этот вопрос обычно любит задавать русская литература.
– И какой ответ наклевывается в русской литературе?
– Безобразный.
– То есть?
– Никакой. Потому что и вопрос бессмысленный. Дело в том, что русские часто смешивают понятия, которые вы, европейцы, различаете.
– Какие?
– Секс и любовь.
– Ну что ты говоришь? По-твоему, любовь можно отделить от секса? Об этом все психологи говорят. Нельзя.
– Но секс от любви все-таки различается? Вот у нас, например, на холодную голову, сегодня очень интересная ночь произошла. Секс был замечательный. Но о любви... мы ведь не поговорили, верно.
– В принципе, да.
– Глупо в первую ночь признаваться в любви, делать предложение. Необходимо время, чтобы узнать человека, проверить себя и поверить в свои силы. Вот тебе, например, сколько нужно.
– Месяца два.
– Сколько? Ты еще романтик.
– Месяца два, чтобы решиться на секс.
– А теперь много. Ну тем не менее, нормально. А чтобы понять, что ты любишь?
– Не знаю. Это по пути выясняется.
– Хорошо сказала – по пути выяснится. А вот у русских – все с самого начала ясно. Первое видение любви принимается за вечное чувство, иллюзия – за правду. Вроде все правильно с самого начала, но потом – по пути – возникают сбои в программе. То она выбивается из рамок идеала, то чувство, принятое вначале за истинное, непреложное и нераздельное, оказывается мелким, поверхностным, плоским.
– И так всегда происходит?
– Опять не знаю. Вот на Западе, люди пытаются понять проблему. Они пытаются разобраться в себе, они знают, из какой двери входит счастье, из какой – несчастье. Они проговаривают проблему, что русским кажется излишним. Любим и точка. И баста. Тебе со мной хорошо, любимая? – Да, милый. – Ну значит, все окей. Хорошо, то есть. А поом начинается. Посмотри на сериалы наши.
– Я не смотрю сериалов.
– Но ситуация там потрясающе правдоподобная. Вот как рассказывают краткое содержание этих бесконечных серий. Оля посорилась с Сергеем и ушла к Александру. Наташа, подруга Александра, рассердившись на него, ушла к Сергею. Но продолжает любить Александра. Александр не реагирует на ее чувства. Тогда Наташа подружилась с Игорем... И так до бесконечности. Никакого катарсиса. Одни сети отношений.
– И что тут странного? В жизни так часто бывает.
– Так у них любовь до гроба, вечная. Они животные, что ли. Вслепую встречаются, спят без различия и называют это любовью. Был бы флирт, было понятнее. Но ведь они считают, что любят. Неужели это любовь, спрашивается?
– Сомневаюсь. Но если любовники эти нравятся друг другу.
– Но они так не считают. Они думают, что любят – высокой, истинной любовью. Любить по-русски. Был такой фильм. Гадость.
– Почему же?
– Там даже не на уровне человеческой души страсть, а бери выше – о верховных предназначниях думают. На Западе не так.
– Возможно. Андрей, уже утро. Мы спать будем когда-нибудь?
– А ведь это оже по-русски. Проговорить всю ночь. Обо всем на свете. А к чему мы пришли, так и непонятно.
– Спокойной ночи, голубчик.
– Доброе утро, дорогая.



Ночь вторая.

Квартира в городе N., год спустя.

– Андрюш, а знаешь, что за день сегодня?
– День моего рождения.
– Шутишь, милый.
– Тогда день рождения твоей матери.
– Негодяй, она же Рак по гороскопу, а сейчас февраль. Тебе это что-то говорит?
– Только одну вещь. Что ты намерена отметить какую-то годовщину. Неужели день нашей первой ночи. Вот еще один каламбур.
– А этого мало?
– Женщина есть женщина. Зато также идет снег.
– Это я и тогда отметила, но ты меня заговорил. Помнишь мы много тогда говорили.
– По-моему это у нас происходит почти всегда, когда мы позанимаемся любовью.
– Хм. Раньше ты так не говорил: «позанимаемся любовью». В русском языке такого выражения нет. Есть любить. Просто любить..
– А давно мы любим друг друга?
– Хитрый. Этот вопрос я хотела задать тебе. Ты знал, что я так спрошу.
– А теперь придется ответить.
– Я тебя полюбила с первого раза. Когда увидела, как ты вошел в офис, весь сияющий, с этой своей шпионской штукой – флешкой.
– А я был удивлен, что у вас в Польше, такими вещами не пользуются.
– А я тебе не устану повторять, что не все люди могут себе позволить компьютер.
– Вот это неправда. Позволить могут все. Но не все хотят и могут работать. Я же видел.
– Андрюш, а ты когда полюбил меня?
– Тогда же, Маришек. Ведь я тогда не хотел уходить, все медлил и с флешкой всю эту затею придумал и запутался с файлами, чтобы подольше задержаться в офисе. А эта Алла никак представить никак не может нас друг другу. Вот мне и пришлось самому... «А меня, между прочим, зовут Андрей, говорю. А меня Марина, отвечаешь. Мнишек? Каких мышек? Переспрашиваешь. Вы знаете Марину Мнишек, спрашиваю. И ты думаешь, где ты ее могла встретить. У Пушкина появляется. У тебя глаза – словно над тобой издеваются. Потом вспоминаешь. Но не знаю почему, вы, русские всегда мне говорите про эту Марину. У нас в Польше ее совсем не знают. А Барбару Брыльску? Актриса, кажется. А я говорю, вот тебе раз, кажется. Так она у нас сыграла одну из лучших ролей в любимом фильме»
– Ах, как хорошо. Потом мы съездили в Польшу.
– И я много говорил, как она мне понравилась. Особенно твой Люблин. Люблю Люблин. Помнишь я тебе говорил, что мне хочется лечь прямо на площади и чтобы в меня опрокинулась вся эта вафельно-кремовая архитектура, залила патокой... Да, в Польше все сладкое, говорил я, а ты: чтобы жизнь не показалась горькой.
– И ради Вроцлава ты готов забыть меня.
– И еще пани Ковальску?
– Да и ее, эту чертовую куклу.
– И ужасную зануду.
– Нарисованную чертовку из самоучителей и учебников по польскому языку. Как я ревновала тебя к ней.
– Выдуманную причуду. Но она же фантом, дуновение воздуха. Фу – вот и вся она.
– Но теперь я знаю, почему ты ее придумал.
– Интересно, почему. Я и сам толком не понимаю, появилась и все.
– Нет, не все. Ты хотел ею выразить свою неудовлетворенность мною. Правда?
– Как ты сказала? «Свою неудовлетворенность мною». Боже, какие слова. Книжные, литературные. И давно ты думаешь об этом?
– Слова обыкновенные, не придирайся к ним. Но так как? Тебе чего-то не хватало во мне, со мной? Говори же.
– Я так думал вначале. Я тебя не знал тогда хорошенько. Да и теперь не совсем знаю. Но не это важно. Так, через выдуманную, почти виртуальную подругу, я лучше понимаю, что ты со своей тайной есть самая живая, настоящая, реальная. И я учусь жить с тобой таким образом.
– Странный способ.
– Я бы сказал иначе: художественный. Или гениальный.
– Ах ты какой. Неисправимый. Скажи, Андрей. А почему ты не хочешь жить со мной в Польше?
– Хочу, Маришек. Только пока не время, с работой не все ясно.
– Ты всегда так говоришь. Но я знаю – тебя мучит другое.
– Что же меня мучит?
– Тебе кажется, что все к тебе настроены недружелюбно, холодно. Что тебе придется все начинать сначала.
– Это одна сторона межнациональных браков. Да еще таких наций, которые мягко говоря не разговаривают друг с другом.
– И ты боишься, что я тебя оскорблю чем-то.
– Этого никто не знает.
– Что ты такое говоришь? Что я способна оскорбить твои национальные чувства?
– Да я бы и не позволил тебе сделать этого. Ведь человека легко оскорбить и без нации. Просто достаточно перестать уважать его, и тогда все в нем, и мужские достоинства, и профессиональные навыки, и психологический портрет станет отвратительным, чужим. А чужеродность в этом ряду занимает не первое, но и не последнее место. Можно поиздеваться над человеческим носом и его национальностью, над смуглостью кожи и манерами. Беда в том, что это часто происходит с близкими людьми, которые спят друг с другом, едят за одним столом, живут в одной комнате, имеют общих детей. Простить можно многое, но многое и не прощается. Например, предательство в дружбе.
– Но почему ты боишься этого? Разве я подала тебе повод?
– Нет, конечно.
– Тогда что же?
– Ты знаешь, я не совсем готов к тому, чтобы...
– К чему же, дорогой? Ведь я была готова с тобой прожить этот год, вдали от своей родины.
– Если я скажу, что не готов менять работу, это будет не то, полуправда. Если скажу, не готов ехать с тобой – тоже не совсем правда. Дело в том...
– В чем, милый.
– В том, что менять родину, становиться изгнанником, эмигрантом... не всем легко. Мне, например.
– Но посмотри, сколько людей мигрируют. Как птицы перелетают границы, живут в разных странах. Сейчас от родины необязателно отказываться. И со временем этот процесс увеличивается. Даже в развитых странах.
– Да, конечно. И только этот пример тысяч других людей и заставит меня это сделать. Но я думаю, почему мне не хочется.
– А мне хочется?
– И даже здесь нет справедливости и равноправия.
– Но, Андрей...
– Да, нет и не может быть. Ты женщина в конце концов. И твоя сила в данном случае заключается в том, что женщина выбирает то, что выбирает мужчина, а не наоборот.
– По-моему, это несправедливо.
– А я что говорил? Несправедливо. Не можем же мы договориться жить половину жизни со мной, а другую половину с тобой. И как ее поделить, жизнь-то. Знаешь такой случай. Одному пожизненно заключенному подарили свободу и сократили его срок его заключение вдвое.
– И он один день просиживал в тюрьме, а другой – дома.
– Вот именно. Как мы разделим наше право жить там, где хотим? Один год у тебя, другой у меня?
– И это тоже выход какой-то.
– Ты серьезно? А вобще-то ты права. В качестве компромисса можно принять это условие. Моя беда в том, что я как бы люблю засиживаться на одном месте и пускать корни.
– Да, с этим трудно. Но тогда почему... мы...
– Ты хочешь спросить, почему мы встретились? Почему мы прожили этот год вместе, тогда как вначале нам еще просто было расстаться.
– Да.
– Но я же задавал тебе этот вопрос еще тогда, помнишь? Через месяц, когда тебе стало так грустно, что ты захотела прервать контракт с фирмой и вернуться. И еще когда нас так неприязненно встретили в гостях твои друзья, в Польше. Помнишь?
– Да.
– И теперь, думаю, мы стали перед тем же выбором. Но уже на кону наша небольшая жизнь. Совместный проект.
– Да. Что ты сделал со мной, Андрей.
– Представь, что и мне хочется тоже самое сказать тебе.
– Но ты меня любишь?.. Любишь по-настоящему?
– Что за вопрос.
– Но тогда зачем ты не хочешь...
– Смириться с обстоятельствами?
– Да.
– Потому что я мужчина. И как мужчина имею право выбирать между ними и создавать иные обстоятельства. Теперь они для меня неблагоприятны, и я не ввязываюсь в бой, зная, догадываясь, предчувствуя в конце концов, что обречен на неудачу. Имею ли я право на предчувствие.
– Да, но ради меня...
– И ради тебя я говорю, что тебе же лучше остаться со мной еще на один год, один год по крайней мере. Смири свою гордость и останься со мной.
– В тебе говорит деспот, русский царь, русский солдат. Я не твой слуга, чтобы тебя слушаться!
– Чепуха... А впрочем... В этом что-то есть справедливое. И это она мне говорит накануне нашей свадьбы. Я понял смысл твоих интенций. Достаточно.
(Пауза. Пауза затягивается. Андрей делает вид, что скучает, обижен, отворачивается от нее. Марина также отворачивается. Андрей встает, подсаживается к окну, закуривает. За окном продолжается гудение ночного города. Андрей медленно заговоривает сам с собой).
– Все просто, обычно. Хотя и мозаично, экзотично. Русский мужчина, простой парень, который не решил жизенные вопросы. И польская женщина, красивая, гордая. Вначале все было хорошо, пока любовь не требовала жертв, а казалась легкой, приключением каким-то. А вот жизнь чего-то хочет от них. Марина, а как все-таки ты относишься к браку. Что для тебя семья в конце концов. Обязательно ли нам жениться теперь?
– Ты сам этого хочешь.
– Я? Я сделал тебе предложение еще в первую нашу ночь, но ты... Я и сейчас не отказываюсь от него, но ты... Что-то мне не хочется и вовсе говорить об этом.
– И поэтому ты меня мучишь?
– Это еще не мучение. Мучение начнется через неделю. Когда мне как мужу будет в десять раз, в сто раз обиднее слушать эти твои речи.
– Я не хотела тебя обижать. Ты просто наехал на меня как трактор и не даешь ничего сказать.
– Глупости. Я лишь хочу прояснить, кто мы такие и какое дело мы с тобой затеяли. Тебе нужны все эти церемонии с приглашением бесчисленых гостей, наряды и венчание. А главные вопросы – например, где нам жить, – мы так и не решили.
– Ты меня обманываешь. Когда речь заходит о жертвах – то всегда женщина должна жертвовать. Ты постоянно не готов к этому.
– Глупости. Жертвовать одно, а маневрировать – другое.
– Андрей, почему ты хочешь, чтобы я была тебе послушной? Тебе нравятся куклы, которые со всем согласны и не имеют собственного мнения. Я вовсе не такая
– Знаю, знаю, Маришек. И я никогда не хочу подавлять в тебе личность. Я тебя за это и люблю. Но прошу тебя, поверь мне. Так будет лучше.


Ночь третья

Комната в Люблине. Шесть лет спустя.

– Мариш, я хочу с тобою поговорить.
– Об этом же?
– Да.
– Не стоит. Я никогда на это не пойду. Если я тебе улыбаюсь и отвечаю на твои шутки, это не значит, что я тебе уступила.
– Но почему ты не хочешь меня выслушать. Разве я тебе не даю говорить?
– Я это слышу уже в сто первый раз. И мне эта идея совершенно не нравится. Не нравится.
– И все-таки я попытаюсь еще раз.
– Напрасный труд.
– Ты становишься невыносимой.
– Знаю. А что ты хотел? Ты думаешь, долго можно терпеть твои неудачи. Сколько лет ты не можешь найти работу. А то, что тебе предложил мой кузен, чем плохо? Не хочешь торговать искусственными цветами. Они, видите ли, ненастоящие. Подумаешь. А настоящими ты бы занялся?
– Ты же знаешь, что я не умею торговать. И вообще, что-то в тебе изменилось, почему тебе перестала нравиться моя профессия?
– Она не может прокормить нашу семью. Павлик донашивает то, что носила Тереза. А ей в этом году в школу идти. Надо купить новую одежду. Мне уже отказали в кредите. И ты не понимаешь, какая опасность нависла над нами. А что твое преподавание – это сплошные частные уроки – одни гроши. Эх, и неужели ты не чувствуешь, что надо что-то менять.
– Вот поэтому я и предлагаю тебе переехать обратно к моим родителям.
– И к твоей семье оборванцев прибавятся два пенсионера, которых тоже нужно кормить.
– Марина! Кто тебе позволял оскорблять моих родителей.
– Я не оскорбляю, а смотрю фактам в лицо.
– Но ведь там у меня была работа. Была. И ты убедила меня ее бросить. Мы переехали в Польшу, но ты сама видишь, что я пытался и до сих пор еще стараюсь найти работу.
– А все это время я тащила и тебя, и детей на себе. Я уже сломалась. Что-то внутри треснуло и надломилось.
– Милая моя, я все это вижу, я тебе бесконечно благодарен за помощь и хочу взять на себя это бремя.
– Бремя... Поздно спохватился.
– А что тогда ты сама предлагаешь?
– Работать. Не гнушаться никакой работой.
– Хорошо. Если надо, я займусь искусственными цветами. Меня они давно уже интересуют. Да-да, и я нашел еще один рынок сбыта, это Пенза. Да-да, не смотри так. Я поеду в Пензу и устрою там магазин и буду продавать эти горшки с проволоками, на которых висит крашеная дрянь. Я хотел сказать: ткань.
– Они давно делаются из пластика.
– О-о, еще лучше. Будем украшать провинциальный русский город европейской пластмассой.
– И что мне сказать на это?
– Поехать со мной.
– Бред.
– Но почему? Я же соскучился по родине. Не видел своих родителей пять лет. Им нужно, чтобы я был рядом с ними, хотя бы какое-то время. И знаешь, в конце концов, мы с тобой договаривались не засиживаться на одном месте.
– Вот поэтому мы жили в разных городах, облазили всю Восточную Европу, жили в Куево, в Мнинске, в двух Бел-городах, и то были. Тереза говорит уже на странной смеси языков. Тоскует по подружке из Новосараевска.
– И были даже в сказочной Вене, у меня там была работа, и во Франкфурте.
– Но ведь ты все это время практически не работал. А теперь куда предлагаешь?
– А я тебя не в Сибирь зову, я возвращусь в университет, меня могут восстановить. Первое время, конечно, не будет полной ставки, но далее...
– Знаешь, Андрей, я не верю в то, что в Пензе или где там еще, у тебя что-то получится. И в первый год нашей жизни у тебя не все там в порядке было.
– Конфликты на кафедре. Ты знаешь.
– А без конфликтов, мирно, по-человечески ты жить не можешь?
– Могу... Не знаю. Наверное, нет.
– Вот именно. Твои разговоры, твоя философия – это только слова. Дуновение воздуха. Фу – и все. Нет их.
– Ты предлагаешь расстаться?
– И эту тему я не хочу обсуждать с тобой.
– А с кем?
– Дурак.
– С кем, с кем? С мамой, с юристом или с каким-то паном Новаком?
– Лучше с ними, если хочешь.
– А я, значит, для тебя уже ничего не значу?
– Андрей, ты сам виноват. Я не могу сейчас определиться. Я должна взять тайм-аут и подумать.
– Но ты думаешь последние два года.
– Послушай, если ты хочешь уйти – уходи. Я на твое решение влиять не хочу.
– Ты всегда так. Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.
– Это только слова. Ты об этом мечтаешь. Но не решаешься сделать первый швг. Ждешь, чтобы я ушла. Так для совести спокойнее.
– Значит, у меня есть совесть? Уже хорошо? Но и ты меня провоцируешь, тоже не хочешь первой уходить.
– Мучитель. И вообще – все это очень вязкая толкотня, тесто, а не слова. Мы месим и месим, а сказать что-то нормальное, предложить, оторваться от всех этих проблем не можем.
– И мне тоже все это напоминает старые слова из старой пьесы. Неужели все так банально.
– И больно.
– А действительно, мы сами себе причиняем страдания. Чего мы боимся? Остаться одни? Но друг с другом мы просто едим друг друга. Не лучше ли освободиться самому и освободить другого человека. Послушай, Марина. Вот я тебе предлагаю: давай разъедимся и поживем некоторое время друг без друга.
– Как хочешь...
– Но это не разговор. Я не предлагаю развестись, не хочу сжигать всех мостов. Я тебя люблю. Я люблю тебя.
– А я люблю тебя.
– Но дай какой-то срок. Я поеду в одно место, ты не должна знать его, попробую начать новую жизнь. А ты постарайся что-то сделать у себя. И если получится, ты приедешь ко мне.
– А если не получится?
– Тогда я приеду к тебе.
– Но мы не будем знать, где мы. Потому что и я могу съехать. Кстати, а с детьми что будет... Ты о них подумал?.. На кого ты их бросаешь... Ты не хочешь говорить, куда я поеду, чтобы отвязаться от меня... Я знала это... Ты предатель...

(Пока она говорит, Андрей сливается с тьмой, с его места сползает одеяло, и он исчезает).


Ночь четвертая

Марина, одна. Некоторое время спустя. За окном вечер, потом ночь.

– Боже мой, это письмо? От... Андрея? Как он меня нашел? Я же уехала в Познань, и даже матери не сообщила своего нового адреса. И как он меня нашел. Неужели эта Зося Козловска... хотя нет...
(Читает).
– «Милая моя Марусенька». Ах. Он всегда называл меня Марусенькой, когда писал записки или письма. «Марусенька. Мне было больно расставаться с тобой. Но моя командировка, думаю я, закончилась. И вот я свободен, свободен. Я могу заниматься абсолютно всем. И продавать искусственные цветы, и работать таксистом и водителем автобуса. Могу писать рассказы и штопать носки. Могу наняться в баре официантом и готовить коктейли. Кстати, я ни разу не приготовил дома коктейля, нет? Упущение. Буду водить детей в школу. Марусенька, я свободен. И буду жить с тобой, где ты ни пожелаешь! Я не буду устраивать семейных сцен, если тебе захочется пойти в кино, а мне в оперу или наоброт. Ты даже не представляешь, что такое свобода. Не надо играть никакой роли, притворяться, вынюхивать, шпионять, филонить. Есть такое слово и такая профессия в русском языке. Филон. То есть тот, кто следит за кем-то. Низший ранг разведчика. Да, марусенька, шутка, которая тебя и встревожила, и привлекла – оказалась вовсе не шуткой, а горькой правдой. Я знаю, ты вправе меня осудить, но поверь, встреча наша произошла через несколько дней после получения задания, и я не мог уже отказаться, потому что подвел бы всю операцию, выдал бы себя и меня могли ликвидировать. Да, это так. А встретив тебя и полюбив тебя, я, чего греха таить, обеспечил себе крышу. Это так у нас говорят. Обеспечил себе легенду и полную неприкосновеность. Ты и не представляешь, каким ангелом-хранителем ты была для меня. Но в то же время я подставил под удар и тебя, и детей, и всю нашу семью. Ты ни в чем не замешана, ты чиста и свободна. Ты ни разу не догадалась, что твой муж часто прикрывается тобой. Ты так и не поняла, что страны и города, которые мы сменяли, и маршруты, которые выбирали, появлялись не по нашему семейному согласию и не по твоему выбору, а по моему. И даже не моему – а от высшей инстанции все это шло. Мне нужно было поехать, и я тебя убеждал, я внушал, я подсказывал тебе идею, а ты делала ее своей. Вот чему я тебе удивляюсь – ты словно угадывала, куда мне нужно, и предлагала тот же самый маршрут. Пару раз ты опережала мой выбор. Поэтому у нас и ссоры возникали, когда я должен был ехать в совсем другом направлении и другую страну. Поверь, милая, что многое в моей жизни было иллюзией, не настоящим, но только не для тебя. Моя любовь к тебе не была фикцией. Не была заданием. Я влюбился в тебя, когда увидел тебя. Но я не знал, что так быстро встреча с тобой может поставить мое задание под срыв. Скажу, что если бы не ты, была бы иная женщина, но с ней была бы и иная судьба. И я не уверен, смог бы я с ней обрести счастье. Смогла бы она поверить мне и прожить со мной столькие годы. Немного, но кое-что. А теперь я спрашиваю у тебя. Теперь, когда ты все знаешь, я прошу тебя принять решение. Захочешь ли ты, чтобы я вернулся к тебе или нет? Я знаю, что у тебя возникнут смешанные чувства. Что ты наполнишься отвращением ко мне, презреним к той роли, которую я играл в жизни. Но все же – я люблю тебя и надеюсь на то, что и любовь твоя победит ненависть. Твой Андрей. Постскриптум. Ты только скажи, и я буду рядом»
(Пауза).
«Ты только скажи, и я буду рядом». Что сказать? Чтобы ты был рядом? Сказать и ты будешь рядом? Ты, что же, прячешься здесь? Ты играешь мной, до сих пор играешь?
(Вскакивает, заглядывает по углам, открывает двери).
Что же ты делаешь со мной? Ты хочешь, чтобы я поверила тебе, еще одному обману? Ты – шпион, и все эти годы притворялся, играл какую-то паршивую роль? Подлец! Как ты мне мерзок, я даже не могу произнести этого слова, из трех букв. Но зато другое – как бы я его тебе сейчас сказала. Как тут написал? Была ангелом-хранителем? И любовь не была фикцией? Ты что же, хочешь убедить меня, что вся эта жизнь была ненастоящей? Лишь подготовкой к жизни? Так легко меня обмануть? Эй, где же ты? Где ты прячешься? Выходи! Выходи, я сказала. Выходи, и я посмотрю на тебя, в твои лживые глаза. Ты когда-нибудь говорил мне правду? Боже мой! Что ты делаешь со мной. Я... Я не хочу всего этого. Не хочу. Выходи! Нет тебя. Я так и знала. Ты снова обманываешь. Ха-ха. Лжец, обманщик, фокусник. Надо было мне...
(Пауза).
Не надо было мне этого говорить. Лучше бы я не знала, кто ты такой. Лучше бы ты пропал где-то, на этом своем задании. Лучше бы ты был настоящим. Таким, но настоящим. Все мы недоделаны, несовершенны. Думаешь, я идеал? Я обыкновенная женщина, и мне нужна была обыкновенная любовь, обыкновенная жизнь, обыкновенная семья. А теперь ничего нет? Я – жалкий отброс твоих мерзких фокусов. Крыша твоя. А мне нужны и стены, чтобы я за них могла спрятаться. Ты мне предлагаешь весь мир, но мне нужен был маленький уголок. Мне нужен был ты, пусть маленький и страшненький, пусть невезучий и странный, но настоящий. А где я тебя такого найду, где?
(Пауза)
Дождь льет. Как одиноко. Эта боль какая-то странная. Я только что поняла, что осталась одна. Будто он и не уезжал, будто его и не было. Не было вообще. Но ведь что-то было. Все тело мое ломит так, как не ломило тогда, когда он уехал, когда я поняла, что у нас ничего не выходит. А теперь все, он окончательно покинул меня, но тело не может этого понять. Какой он большой был, как он плотно вошел в меня, до самых пальчиков достал, до самых колос и ногтей. Вырвать эти ногти, чтобы не помнили его! Сменить все зубы, чтобы не болели без него. Имя свою сменить, чтобы он, думая обо мне, ошибался. И мимо пролетел. Да-да, прежде всего имя сменю, паспорт поменяю, волосы перекрашу. Нет обрею голову, и пусть растут в новой жизни. Андрей! Как я тебя люблю. Зачем ты ставишь на мне свои опыты. Зачем мне знать о твоих планах. Никаких планов. Ничего не выйдет. А ты, глупенький, думал, что все дело в твоем характере. Что все дело в несовместимости, и ты пытался решить эту проблему таким вот образом? Ты думаешь, что ты сможешь стать настоящим? А как же прошлое? Ведь ты помнишь эти чужие и фальшивые имена, прозвища, клички, адреса, явки, которыми была полна твоя прежняя жизнь. Мне-то до них что? Я и знать о них ничего не хочу? Я и о тебе знать ничего не хочу. Ты думаешь, что так легко войти сюда и начать новую жизнь? Так легко сменить вывеску над домом, превратив мясную лавку в гастроном? Спрятав все документы в папку, а папку сдав начальству, высшей инстанции? А они о тебе забудут? Нет. Не забудут. Думаешь, можно сжечь бумаги, но рукописи-то не горят? В книге жизни ты уже расписался. И сделал свой выбор. Ты, Андрюшка, решал не те проблемы. А в сорок лет разве можно начать новую жизнь, имея жену, детей и свое прошлое, которое целиком перешло в настоящее и ждет тебя? Ждут тебя мои причитания и упреки. Скандалы и слезы. Безработица и инфляция. Если я заплачу, ты вновь исчезнешь? Скажешь, что труба позвала? Высшие инстанции вспомнили о тебе? Лучше бы ты мне изменил, тогда бы я поняла, что ты гадкий, слабый, ужасный, но настоящий. А я – обыкновенная. Это я тебе часто говорила. И если ты это все знаешь, если ты это все сможешь забыть, то – входи. Я говорю: входи. Пусть произойдет чудо.
(Подходит к окну и напряженно смотрит в темноту. В коридоре хлопает входная дверь. В открытую дверь, в полосе света мелькает тень Андрея. Сквозняк. Слышны удаляющиеся шаги. Она вытирает слезы и смотрит в окно).
Ты был здесь? Ты слушал меня? Ты, Андрей.... родной.... воротись.... Нет, не оглядывайся... Иди, иди себе... Прошай. Прощай. Прощай.
(Падает без чувств).




среда, 27 сентября 2006 г.

 



 

 

Ты только скажи, и я буду рядом

Действующие лица:

Андрей.
Марина.

Ночь первая.

Город Z. Темная гостиничная комната, над изголовьем кровати горит ночая лампа. Мужчина и женщина. Он курит. На ее вопросы отвечает неохотно, немного думая. Она отвечает живо и быстро, словно всегда знает, о чем говорить.

– Андрей, я у тебя что-то хочу спросить. Сколько тебе лет?
– А ты мне тоже ответишь на тот же вопрос? Честно.
– Конечно. А почему ты думаешь, что я буду лгать.
– Не знаю.
– Ну конечно, мы знакомы всего три вечера.
– Не только это. Знаешь, у меня такое чувство, что женщина немного недоговаривает. Она не лжет. Но и не говорит всей правды.
– Да, бывает. Но я разве такая?
– А какая ты?
– Обыкновенная.
– Это хорошо.
– Так сколько тебе лет? Чего молчишь? Ты сам словно женщина недоговариваешь.
– Так получилось. Извини. Тридцать два.
– Да-а? А я думала меньше. Ты выглядишь молодо.
– Ну начинается. Не думал, что этот вопрос вызовет такую речь.
– Что начинается? Нет, правда, мне казалось... я не никак не могла отгадать, сколько тебе будет лет. Ты рассказывал об институте, армии, о своей жизни. Я считала и думала, может, тебе двадцать шесть. А может, и тридцать пять.
– А тебе сколько?
– Тридцать. Теперь ты удивлен? Да, правда, мне тридцать один год.
– Ты знаешь, я впервые сплю с женщиной, у которой не знаю возраста, даже приблизительного.
– Наверное оттого, что время делает с нами все что хочет. Начинает лепить по-своему.
– Да. И мне казалось, что тебе и двадцать пять, и тридцать девять.
– Что-о. Я так старо выгляжу?
– Наоборот. Ты моложе своих лет. Но только как-то мерещится, что в тебе есть и другая личность.
– Что за личность, кто это?
– Ой, не знаю. Скорее ты права, время начинает ломать нашу молодость и мы перерождаемся в других людей.
– Точно. Но все равно, тебе хорошо со мной?
– Да.
– Ты так ответил, потому что всегда так отвечаешь... и другим женщинам тоже?
– Марина, пожалуйста, не будем об этом. Мне действительно хорошо с тобой.
– Знаю, нехорошо.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что знаю.
– Откуда.
– Андрей, скажи, у тебя было много женщин?
– Ты хочешь правду знать?
– Да.
– Нет, их было немного. Три или четыре. Всех я любил. Но ни одна не осталась.
– Почему? Ты их бросал?
– По-разному. Нет, скорее они уходили.
– А что же было?
– Я для них был слишком тяжелый. Или легкий. Серьезный, когда они хотели веселья. И шутил невпопад, когда у них куда-то начисто пропадало чувство юмора.
– Шутишь.
– Вот и ты...
– Нет, я так. Знаю, об этом трудно говорить, когда у нас первая ночь.
– Марина, а у тебя?
– Что у меня?
– Ну, много мужчин было?
– Был один, которого я любила. И один, которого не любила. Только теперь давай об этом не будем говорить. Второй мне не приятен и я его хочу забыть.
– Хорошо, не будем. Только ты первая начинаешь на эти темы.
– Я? Вот еще.
– Ну ладно, не обижайся.
– А помнишь, ты говорил, что потом скажешь, где ты работаешь? Можешь сказать сейчас? Очень интересно.
– Да так, пустяки.
– Что значит пустяки? Ты ведь где-то работаешь?
– В КГБ.
– Где?
– Я же говорю, ты всегда начинаешь.
– Подожди. Ты шутишь? В каком КГБ. Его давно нет.
– Тебе кажется.
– Все равно не верю.
– Правильно, не верь. Я пошутил.
– Нет, подожди. А кем ты работаешь? Ты что же, за мной следишь?
– Конечно, слежу. И даже более того, должен тебя завербовать.
– Куда? Стоп. Ты совсем меня с ума сведешь. Зачем? С какой стати?
– Ты мне нравишься.
– Ну это понятно. А что, всех, кто тебе понравится, ты вер-бу-ешь?
– Ну как сказать. Еще никого не завербовал.
– Я, что же, первая?
– А ты согласна?
– Согласна на что? Чтобы ты меня завербовал?
– Да.
– И что я буду делать?
– Ну не знаю. Что хочешь. Обед варить. Изредка стирать. Ну, с малышами заниматься.
– С какими малышами? Это что, розыгрыш?
– С нашими. Ты вобще детей любишь?
– Вообще люблю. Но только своих, от любимого человека и когда я буду готова.
– Ну да, теперь и я не готов.
– Андрей, что все это значит.
– Я делаю тебе предложение.
– И это твоя вербовка?
– Я делаю тебе предложение, но ты можешь подумать, присмотреться, взвесить все.
– А твое кгб?
– А я думал в свою очередь, что и ты служишь где-то?
– Что значит, «служишь». Я живу и работаю.
– В чужой стране.
– Да. У меня контракт с фирмой.
– А у нас еще такой стереотип, что каждый иностранец – шпион.
– И я шпионка? Ты меня считаешь шпионкой? Сам ты шпион.
– Марина. Я же пошутил.
– А я поверила.
– И что?
– Испугалась. КГБ у нас страшное слово, им детей пугают.
– А чего. А если бы я и вправду был офицером госбезопасности, то это так плохо?
– Надо жить двойной жизнью, лгать, притворяться. Менять паспорта, имена, внешность. Обманывать и думать о том, как бы не попасться на лжи.
– Но так бывает только в кино.
– А в жизни разве нет? В обмане есть что-то специфическое, отталкивающее. Человек сам потом верит в обман. И не замечает, как перестает жить, а все играет.
– Да, все мы тут, в этой жизни, актеры, и на нас грим от сыгранного спектакля. Тем более женщины, актрисы с рождения...
– Я ничего и ни в кого не играю.
– Ты обыкновенная.
– Да.
– И мне это нравится.
– А вдруг ты передо мной играешь? Как я поверю?
– А как я докажу?
– Не знаю.
– И я не знаю.
– Так что же, ты не шпион?
– Нет.
– И не служишь в кгб? Фу, противное слово, неживое.
– Нет.
– А зачем тогда так пошутил?
– Хотел сделать тебе предложение. Вернемся к нему?
– Предложение о чем.
– Ну, как это говорится, руки и сердца.
– И ты хорошо подумал?
– Вроде.
– А ты так всегда делаешь, в первую ночь? Хочешь, чтобы я ушла?
– Куда?
– Думать. Вот те раз. Мне, что же некуда, идти. Это ты должен уйти, я остаюсь у себя.
– Ну, это дела не меняет. Если кто-то уходит, то от кого-то уходит. Так что? Мне уйти?
– Как хочешь.
– Это не разговор. Только что мы нормально говорили, без обиняков. А теперь начинается. Концертик ля бемоль, опус номер один.
– Сам ты начинаешь концерты и заставляешь говорить такие слова.
– Да. Это преждевременно.
(Пауза).
– Скажи, Андрей, ты действительно думаешь, что семейная жизнь – это кухня, уборка, спальня?
– А что тут тебя не устраивает?
– Ну как что? Значит, женщина должна только заниматься уборкой, готовить обеды и няньчить детей? А мужчина что же?
– Кроме того, она должна и завтраки готовить, и ужины.
– А мужчина после работы будет смотреть футбол, пить пиво с товарищами. Ты так действительно думаешь?
– Ты так спрашиваешь, словно тебе это грозит. Сегодня ты меня угостила прекрасным ужином. А я, по-твоему, что должен взамен этого сделать?
– Не знаю. Но это как-то несправедливо. Здесь мужчины заводят любовниц. Дома у них все в порядке: жена с детьми, значит у нее никого нет. А сами могут остаться на работе или вообще не приходить домой. У нас измена – причина для разводов, и неважно, кто изменил, мужчина, женщина.
– Это хорошо. Мне так кажется правильным. Но вот дом... Женщина всегда считалась хранительницей очага.
– Ну знаешь. Теперь женщины работают больше мужчин, и зарабатывают больше.
– Да, теперь многое поменялось. И мужчина часто остается дома с детьми, становится нянькой. По-моему, в каждой семье по-своему делят эти обязанности. Но обязанности есть.
– Чаще думают о правах, чем об обязанностях.
– А тебе, Марина, неприятна мысль посвятить себя дому?
– В принципе, да. Потому что я с детства много работала. Я ни на кого не рассчитывала и сама сделала свою жизнь.
– А как ты сама видишь семью, из чего она складывается?
– Не знаю. Думаю, что семья – это хорошо.
– Хорошо, но кто за что должен отвечать?
– Я бы не хотела, чтобы ты ускользал из дома.
– Не буду. Я дом люблю и люблю заниматься домашними делами.
– Правда?
– Да. Ты вроде как обрадовалась, чему?
– Что ты не типичный...
– Представитель мужского сообщества?
– Да.
– Это и плохо.
– Почему.
– Потому что женщины сразу чувствуют слабину и пользуются этим.
– Как же?
– Тебе лучше знать.
– На что ты намекаешь. Я не пользуюсь ничьейслабостью. Для меня, если мужчина помоет посуду, или пропылесосит пол, или пригоовит ужин – сила мужчины, а не слабость.
– Угу.
– Ты не согласен?.
– Знаешь, мы говорим не о том. В семье часто происходит борьба – за доминировние, борьба воль, борьба претензий. Кто-то отдает, кто-то получает. В конце концов, в такой борьбе проходит жизнь, и кто-то умирает первым, а кто-то еще живет. Меня всегда интересовал вопрос. Если муж и жена любят друг друга, то как они переживают смерть своей половины. Несчастье, понятно. Но – как свободу или продолжение брака. Ведь кто-то никак не мможет создать новой семьи, а кто-то через полгода женится, горе высыхает и начинается новое счастье. Словно не было потери.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что семейное счастье держится на вопросе смерти. Кто-то отдает свою жизнь, а кто-то берет чужую. Был такой случай. Как-то я был в гостях, и там была одна пожилая женщина. Очень интеллигентная и образовнная. Но вот беда. Работала в каком-то киоске, торговала сигаретами. А почему? Вдь образование у нее было, педагогическое. А как она сказала: мой муж меня на руках носил, не разрешал работать на своем горбу всю семью тащил, да еще помогал родственникам, которых было немало. Вот и умер в сорок пять. Боже, как она переживала, как она его любила. Но после смерти мужа не могла устроить своей жизни и отправилась сигареты продавать.
– Да, это неправильно. В нашем мире и женщина должна работать и бороться за свое право быть счастливой.
– Знаешь, ты вроде верно говоришь, но не совсем я могу с тобой согласиться. Все-таки мужчина и женщина – это разные люди.
– А женщина – вообще человек?
– Ценю твою иронию, но действительно, вопрос не лишен оснований.
– И ты это серьезно?
– Послушай. Вот как думает мужчина. Что миллион лет назад, что сейчас. Мысль эта простая, но трудно ее выдержать и переварить. Мужчина думает: я беру на себя отсветственность за семью, я беру на себя обязательство кормить жену и детей. Я рискую жизнью, убивая мамонтов и когда иду на скучную работу в дождливый день. Ведь я могу не вернуться в эту ночь. Меня может убить мамонт или соблазнить иная жизнь в лице грустной женщины. Смертность мужчины всегда была высока. А если начнется война, кто пойдет родину защищать, семью, жену, детей. (Марина усмехнулась). А когда прихожу домой – начинается. Обед не гоов, жена попрекает каждой минутой вне дома, предъявяет претензии и... Почему мне не дано простой, обыкновенной, органической жизни... с кем-то, с этой женщиной?
– А женщина думает иначе? Вот выслушай ее. Я работаю больше мужчин. Мужчина пошел какой-то дохлый. Работает вполсилы, устает быстро, дома все валится из рук. А женщина должна и о работе подумать, и о муже, три раза в день накормить, и за детьми следить. Везде женщина. И что же, после того, как она устанет и попросит, мысленно попросит, в мечте какой-нибудь, чтобы мужчина немного позаботился о женщине – начинается, скандал, нарушение прав.
– Но ты, лично ты берешь на себя ответственность за семью?
– Сейчас? Не знаю.
– А как ты посмотришь на мужа-домохозяйку? С презрением?
– Наверно. Но как же другие...
– А кто это другие? Всех, кого я знаю, уже разошлись или живут вторым браком.
– А у нас выходят за муж, когда уже все есть, всего добились.
– А потом все равно появляются какие-то проблемы. Если не материальные, то психологические. У нас таблетки от сердца пьют, а у вас по психоаналитикам скачут. А толку никакого.
– А что же делать?
– Этот вопрос обычно любит задавать русская литература.
– И какой ответ наклевывается в русской литературе?
– Безобразный.
– То есть?
– Никакой. Потому что и вопрос бессмысленный. Дело в том, что русские часто смешивают понятия, которые вы, европейцы, различаете.
– Какие?
– Секс и любовь.
– Ну что ты говоришь? По-твоему, любовь можно отделить от секса? Об этом все психологи говорят. Нельзя.
– Но секс от любви все-таки различается? Вот у нас, например, на холодную голову, сегодня очень интересная ночь произошла. Секс был замечательный. Но о любви... мы ведь не поговорили, верно.
– В принципе, да.
– Глупо в первую ночь признаваться в любви, делать предложение. Необходимо время, чтобы узнать человека, проверить себя и поверить в свои силы. Вот тебе, например, сколько нужно.
– Месяца два.
– Сколько? Ты еще романтик.
– Месяца два, чтобы решиться на секс.
– А теперь много. Ну тем не менее, нормально. А чтобы понять, что ты любишь?
– Не знаю. Это по пути выясняется.
– Хорошо сказала – по пути выяснится. А вот у русских – все с самого начала ясно. Первое видение любви принимается за вечное чувство, иллюзия – за правду. Вроде все правильно с самого начала, но потом – по пути – возникают сбои в программе. То она выбивается из рамок идеала, то чувство, принятое вначале за истинное, непреложное и нераздельное, оказывается мелким, поверхностным, плоским.
– И так всегда происходит?
– Опять не знаю. Вот на Западе, люди пытаются понять проблему. Они пытаются разобраться в себе, они знают, из какой двери входит счастье, из какой – несчастье. Они проговаривают проблему, что русским кажется излишним. Любим и точка. И баста. Тебе со мной хорошо, любимая? – Да, милый. – Ну значит, все окей. Хорошо, то есть. А поом начинается. Посмотри на сериалы наши.
– Я не смотрю сериалов.
– Но ситуация там потрясающе правдоподобная. Вот как рассказывают краткое содержание этих бесконечных серий. Оля посорилась с Сергеем и ушла к Александру. Наташа, подруга Александра, рассердившись на него, ушла к Сергею. Но продолжает любить Александра. Александр не реагирует на ее чувства. Тогда Наташа подружилась с Игорем... И так до бесконечности. Никакого катарсиса. Одни сети отношений.
– И что тут странного? В жизни так часто бывает.
– Так у них любовь до гроба, вечная. Они животные, что ли. Вслепую встречаются, спят без различия и называют это любовью. Был бы флирт, было понятнее. Но ведь они считают, что любят. Неужели это любовь, спрашивается?
– Сомневаюсь. Но если любовники эти нравятся друг другу.
– Но они так не считают. Они думают, что любят – высокой, истинной любовью. Любить по-русски. Был такой фильм. Гадость.
– Почему же?
– Там даже не на уровне человеческой души страсть, а бери выше – о верховных предназначниях думают. На Западе не так.
– Возможно. Андрей, уже утро. Мы спать будем когда-нибудь?
– А ведь это оже по-русски. Проговорить всю ночь. Обо всем на свете. А к чему мы пришли, так и непонятно.
– Спокойной ночи, голубчик.
– Доброе утро, дорогая.



Ночь вторая.

Квартира в городе N., год спустя.

– Андрюш, а знаешь, что за день сегодня?
– День моего рождения.
– Шутишь, милый.
– Тогда день рождения твоей матери.
– Негодяй, она же Рак по гороскопу, а сейчас февраль. Тебе это что-то говорит?
– Только одну вещь. Что ты намерена отметить какую-то годовщину. Неужели день нашей первой ночи. Вот еще один каламбур.
– А этого мало?
– Женщина есть женщина. Зато также идет снег.
– Это я и тогда отметила, но ты меня заговорил. Помнишь мы много тогда говорили.
– По-моему это у нас происходит почти всегда, когда мы позанимаемся любовью.
– Хм. Раньше ты так не говорил: «позанимаемся любовью». В русском языке такого выражения нет. Есть любить. Просто любить..
– А давно мы любим друг друга?
– Хитрый. Этот вопрос я хотела задать тебе. Ты знал, что я так спрошу.
– А теперь придется ответить.
– Я тебя полюбила с первого раза. Когда увидела, как ты вошел в офис, весь сияющий, с этой своей шпионской штукой – флешкой.
– А я был удивлен, что у вас в Польше, такими вещами не пользуются.
– А я тебе не устану повторять, что не все люди могут себе позволить компьютер.
– Вот это неправда. Позволить могут все. Но не все хотят и могут работать. Я же видел.
– Андрюш, а ты когда полюбил меня?
– Тогда же, Маришек. Ведь я тогда не хотел уходить, все медлил и с флешкой всю эту затею придумал и запутался с файлами, чтобы подольше задержаться в офисе. А эта Алла никак представить никак не может нас друг другу. Вот мне и пришлось самому... «А меня, между прочим, зовут Андрей, говорю. А меня Марина, отвечаешь. Мнишек? Каких мышек? Переспрашиваешь. Вы знаете Марину Мнишек, спрашиваю. И ты думаешь, где ты ее могла встретить. У Пушкина появляется. У тебя глаза – словно над тобой издеваются. Потом вспоминаешь. Но не знаю почему, вы, русские всегда мне говорите про эту Марину. У нас в Польше ее совсем не знают. А Барбару Брыльску? Актриса, кажется. А я говорю, вот тебе раз, кажется. Так она у нас сыграла одну из лучших ролей в любимом фильме»
– Ах, как хорошо. Потом мы съездили в Польшу.
– И я много говорил, как она мне понравилась. Особенно твой Люблин. Люблю Люблин. Помнишь я тебе говорил, что мне хочется лечь прямо на площади и чтобы в меня опрокинулась вся эта вафельно-кремовая архитектура, залила патокой... Да, в Польше все сладкое, говорил я, а ты: чтобы жизнь не показалась горькой.
– И ради Вроцлава ты готов забыть меня.
– И еще пани Ковальску?
– Да и ее, эту чертовую куклу.
– И ужасную зануду.
– Нарисованную чертовку из самоучителей и учебников по польскому языку. Как я ревновала тебя к ней.
– Выдуманную причуду. Но она же фантом, дуновение воздуха. Фу – вот и вся она.
– Но теперь я знаю, почему ты ее придумал.
– Интересно, почему. Я и сам толком не понимаю, появилась и все.
– Нет, не все. Ты хотел ею выразить свою неудовлетворенность мною. Правда?
– Как ты сказала? «Свою неудовлетворенность мною». Боже, какие слова. Книжные, литературные. И давно ты думаешь об этом?
– Слова обыкновенные, не придирайся к ним. Но так как? Тебе чего-то не хватало во мне, со мной? Говори же.
– Я так думал вначале. Я тебя не знал тогда хорошенько. Да и теперь не совсем знаю. Но не это важно. Так, через выдуманную, почти виртуальную подругу, я лучше понимаю, что ты со своей тайной есть самая живая, настоящая, реальная. И я учусь жить с тобой таким образом.
– Странный способ.
– Я бы сказал иначе: художественный. Или гениальный.
– Ах ты какой. Неисправимый. Скажи, Андрей. А почему ты не хочешь жить со мной в Польше?
– Хочу, Маришек. Только пока не время, с работой не все ясно.
– Ты всегда так говоришь. Но я знаю – тебя мучит другое.
– Что же меня мучит?
– Тебе кажется, что все к тебе настроены недружелюбно, холодно. Что тебе придется все начинать сначала.
– Это одна сторона межнациональных браков. Да еще таких наций, которые мягко говоря не разговаривают друг с другом.
– И ты боишься, что я тебя оскорблю чем-то.
– Этого никто не знает.
– Что ты такое говоришь? Что я способна оскорбить твои национальные чувства?
– Да я бы и не позволил тебе сделать этого. Ведь человека легко оскорбить и без нации. Просто достаточно перестать уважать его, и тогда все в нем, и мужские достоинства, и профессиональные навыки, и психологический портрет станет отвратительным, чужим. А чужеродность в этом ряду занимает не первое, но и не последнее место. Можно поиздеваться над человеческим носом и его национальностью, над смуглостью кожи и манерами. Беда в том, что это часто происходит с близкими людьми, которые спят друг с другом, едят за одним столом, живут в одной комнате, имеют общих детей. Простить можно многое, но многое и не прощается. Например, предательство в дружбе.
– Но почему ты боишься этого? Разве я подала тебе повод?
– Нет, конечно.
– Тогда что же?
– Ты знаешь, я не совсем готов к тому, чтобы...
– К чему же, дорогой? Ведь я была готова с тобой прожить этот год, вдали от своей родины.
– Если я скажу, что не готов менять работу, это будет не то, полуправда. Если скажу, не готов ехать с тобой – тоже не совсем правда. Дело в том...
– В чем, милый.
– В том, что менять родину, становиться изгнанником, эмигрантом... не всем легко. Мне, например.
– Но посмотри, сколько людей мигрируют. Как птицы перелетают границы, живут в разных странах. Сейчас от родины необязателно отказываться. И со временем этот процесс увеличивается. Даже в развитых странах.
– Да, конечно. И только этот пример тысяч других людей и заставит меня это сделать. Но я думаю, почему мне не хочется.
– А мне хочется?
– И даже здесь нет справедливости и равноправия.
– Но, Андрей...
– Да, нет и не может быть. Ты женщина в конце концов. И твоя сила в данном случае заключается в том, что женщина выбирает то, что выбирает мужчина, а не наоборот.
– По-моему, это несправедливо.
– А я что говорил? Несправедливо. Не можем же мы договориться жить половину жизни со мной, а другую половину с тобой. И как ее поделить, жизнь-то. Знаешь такой случай. Одному пожизненно заключенному подарили свободу и сократили его срок его заключение вдвое.
– И он один день просиживал в тюрьме, а другой – дома.
– Вот именно. Как мы разделим наше право жить там, где хотим? Один год у тебя, другой у меня?
– И это тоже выход какой-то.
– Ты серьезно? А вобще-то ты права. В качестве компромисса можно принять это условие. Моя беда в том, что я как бы люблю засиживаться на одном месте и пускать корни.
– Да, с этим трудно. Но тогда почему... мы...
– Ты хочешь спросить, почему мы встретились? Почему мы прожили этот год вместе, тогда как вначале нам еще просто было расстаться.
– Да.
– Но я же задавал тебе этот вопрос еще тогда, помнишь? Через месяц, когда тебе стало так грустно, что ты захотела прервать контракт с фирмой и вернуться. И еще когда нас так неприязненно встретили в гостях твои друзья, в Польше. Помнишь?
– Да.
– И теперь, думаю, мы стали перед тем же выбором. Но уже на кону наша небольшая жизнь. Совместный проект.
– Да. Что ты сделал со мной, Андрей.
– Представь, что и мне хочется тоже самое сказать тебе.
– Но ты меня любишь?.. Любишь по-настоящему?
– Что за вопрос.
– Но тогда зачем ты не хочешь...
– Смириться с обстоятельствами?
– Да.
– Потому что я мужчина. И как мужчина имею право выбирать между ними и создавать иные обстоятельства. Теперь они для меня неблагоприятны, и я не ввязываюсь в бой, зная, догадываясь, предчувствуя в конце концов, что обречен на неудачу. Имею ли я право на предчувствие.
– Да, но ради меня...
– И ради тебя я говорю, что тебе же лучше остаться со мной еще на один год, один год по крайней мере. Смири свою гордость и останься со мной.
– В тебе говорит деспот, русский царь, русский солдат. Я не твой слуга, чтобы тебя слушаться!
– Чепуха... А впрочем... В этом что-то есть справедливое. И это она мне говорит накануне нашей свадьбы. Я понял смысл твоих интенций. Достаточно.
(Пауза. Пауза затягивается. Андрей делает вид, что скучает, обижен, отворачивается от нее. Марина также отворачивается. Андрей встает, подсаживается к окну, закуривает. За окном продолжается гудение ночного города. Андрей медленно заговоривает сам с собой).
– Все просто, обычно. Хотя и мозаично, экзотично. Русский мужчина, простой парень, который не решил жизенные вопросы. И польская женщина, красивая, гордая. Вначале все было хорошо, пока любовь не требовала жертв, а казалась легкой, приключением каким-то. А вот жизнь чего-то хочет от них. Марина, а как все-таки ты относишься к браку. Что для тебя семья в конце концов. Обязательно ли нам жениться теперь?
– Ты сам этого хочешь.
– Я? Я сделал тебе предложение еще в первую нашу ночь, но ты... Я и сейчас не отказываюсь от него, но ты... Что-то мне не хочется и вовсе говорить об этом.
– И поэтому ты меня мучишь?
– Это еще не мучение. Мучение начнется через неделю. Когда мне как мужу будет в десять раз, в сто раз обиднее слушать эти твои речи.
– Я не хотела тебя обижать. Ты просто наехал на меня как трактор и не даешь ничего сказать.
– Глупости. Я лишь хочу прояснить, кто мы такие и какое дело мы с тобой затеяли. Тебе нужны все эти церемонии с приглашением бесчисленых гостей, наряды и венчание. А главные вопросы – например, где нам жить, – мы так и не решили.
– Ты меня обманываешь. Когда речь заходит о жертвах – то всегда женщина должна жертвовать. Ты постоянно не готов к этому.
– Глупости. Жертвовать одно, а маневрировать – другое.
– Андрей, почему ты хочешь, чтобы я была тебе послушной? Тебе нравятся куклы, которые со всем согласны и не имеют собственного мнения. Я вовсе не такая
– Знаю, знаю, Маришек. И я никогда не хочу подавлять в тебе личность. Я тебя за это и люблю. Но прошу тебя, поверь мне. Так будет лучше.


Ночь третья

Комната в Люблине. Шесть лет спустя.

– Мариш, я хочу с тобою поговорить.
– Об этом же?
– Да.
– Не стоит. Я никогда на это не пойду. Если я тебе улыбаюсь и отвечаю на твои шутки, это не значит, что я тебе уступила.
– Но почему ты не хочешь меня выслушать. Разве я тебе не даю говорить?
– Я это слышу уже в сто первый раз. И мне эта идея совершенно не нравится. Не нравится.
– И все-таки я попытаюсь еще раз.
– Напрасный труд.
– Ты становишься невыносимой.
– Знаю. А что ты хотел? Ты думаешь, долго можно терпеть твои неудачи. Сколько лет ты не можешь найти работу. А то, что тебе предложил мой кузен, чем плохо? Не хочешь торговать искусственными цветами. Они, видите ли, ненастоящие. Подумаешь. А настоящими ты бы занялся?
– Ты же знаешь, что я не умею торговать. И вообще, что-то в тебе изменилось, почему тебе перестала нравиться моя профессия?
– Она не может прокормить нашу семью. Павлик донашивает то, что носила Тереза. А ей в этом году в школу идти. Надо купить новую одежду. Мне уже отказали в кредите. И ты не понимаешь, какая опасность нависла над нами. А что твое преподавание – это сплошные частные уроки – одни гроши. Эх, и неужели ты не чувствуешь, что надо что-то менять.
– Вот поэтому я и предлагаю тебе переехать обратно к моим родителям.
– И к твоей семье оборванцев прибавятся два пенсионера, которых тоже нужно кормить.
– Марина! Кто тебе позволял оскорблять моих родителей.
– Я не оскорбляю, а смотрю фактам в лицо.
– Но ведь там у меня была работа. Была. И ты убедила меня ее бросить. Мы переехали в Польшу, но ты сама видишь, что я пытался и до сих пор еще стараюсь найти работу.
– А все это время я тащила и тебя, и детей на себе. Я уже сломалась. Что-то внутри треснуло и надломилось.
– Милая моя, я все это вижу, я тебе бесконечно благодарен за помощь и хочу взять на себя это бремя.
– Бремя... Поздно спохватился.
– А что тогда ты сама предлагаешь?
– Работать. Не гнушаться никакой работой.
– Хорошо. Если надо, я займусь искусственными цветами. Меня они давно уже интересуют. Да-да, и я нашел еще один рынок сбыта, это Пенза. Да-да, не смотри так. Я поеду в Пензу и устрою там магазин и буду продавать эти горшки с проволоками, на которых висит крашеная дрянь. Я хотел сказать: ткань.
– Они давно делаются из пластика.
– О-о, еще лучше. Будем украшать провинциальный русский город европейской пластмассой.
– И что мне сказать на это?
– Поехать со мной.
– Бред.
– Но почему? Я же соскучился по родине. Не видел своих родителей пять лет. Им нужно, чтобы я был рядом с ними, хотя бы какое-то время. И знаешь, в конце концов, мы с тобой договаривались не засиживаться на одном месте.
– Вот поэтому мы жили в разных городах, облазили всю Восточную Европу, жили в Куево, в Мнинске, в двух Бел-городах, и то были. Тереза говорит уже на странной смеси языков. Тоскует по подружке из Новосараевска.
– И были даже в сказочной Вене, у меня там была работа, и во Франкфурте.
– Но ведь ты все это время практически не работал. А теперь куда предлагаешь?
– А я тебя не в Сибирь зову, я возвращусь в университет, меня могут восстановить. Первое время, конечно, не будет полной ставки, но далее...
– Знаешь, Андрей, я не верю в то, что в Пензе или где там еще, у тебя что-то получится. И в первый год нашей жизни у тебя не все там в порядке было.
– Конфликты на кафедре. Ты знаешь.
– А без конфликтов, мирно, по-человечески ты жить не можешь?
– Могу... Не знаю. Наверное, нет.
– Вот именно. Твои разговоры, твоя философия – это только слова. Дуновение воздуха. Фу – и все. Нет их.
– Ты предлагаешь расстаться?
– И эту тему я не хочу обсуждать с тобой.
– А с кем?
– Дурак.
– С кем, с кем? С мамой, с юристом или с каким-то паном Новаком?
– Лучше с ними, если хочешь.
– А я, значит, для тебя уже ничего не значу?
– Андрей, ты сам виноват. Я не могу сейчас определиться. Я должна взять тайм-аут и подумать.
– Но ты думаешь последние два года.
– Послушай, если ты хочешь уйти – уходи. Я на твое решение влиять не хочу.
– Ты всегда так. Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.
– Это только слова. Ты об этом мечтаешь. Но не решаешься сделать первый швг. Ждешь, чтобы я ушла. Так для совести спокойнее.
– Значит, у меня есть совесть? Уже хорошо? Но и ты меня провоцируешь, тоже не хочешь первой уходить.
– Мучитель. И вообще – все это очень вязкая толкотня, тесто, а не слова. Мы месим и месим, а сказать что-то нормальное, предложить, оторваться от всех этих проблем не можем.
– И мне тоже все это напоминает старые слова из старой пьесы. Неужели все так банально.
– И больно.
– А действительно, мы сами себе причиняем страдания. Чего мы боимся? Остаться одни? Но друг с другом мы просто едим друг друга. Не лучше ли освободиться самому и освободить другого человека. Послушай, Марина. Вот я тебе предлагаю: давай разъедимся и поживем некоторое время друг без друга.
– Как хочешь...
– Но это не разговор. Я не предлагаю развестись, не хочу сжигать всех мостов. Я тебя люблю. Я люблю тебя.
– А я люблю тебя.
– Но дай какой-то срок. Я поеду в одно место, ты не должна знать его, попробую начать новую жизнь. А ты постарайся что-то сделать у себя. И если получится, ты приедешь ко мне.
– А если не получится?
– Тогда я приеду к тебе.
– Но мы не будем знать, где мы. Потому что и я могу съехать. Кстати, а с детьми что будет... Ты о них подумал?.. На кого ты их бросаешь... Ты не хочешь говорить, куда я поеду, чтобы отвязаться от меня... Я знала это... Ты предатель...

(Пока она говорит, Андрей сливается с тьмой, с его места сползает одеяло, и он исчезает).


Ночь четвертая

Марина, одна. Некоторое время спустя. За окном вечер, потом ночь.

– Боже мой, это письмо? От... Андрея? Как он меня нашел? Я же уехала в Познань, и даже матери не сообщила своего нового адреса. И как он меня нашел. Неужели эта Зося Козловска... хотя нет...
(Читает).
– «Милая моя Марусенька». Ах. Он всегда называл меня Марусенькой, когда писал записки или письма. «Марусенька. Мне было больно расставаться с тобой. Но моя командировка, думаю я, закончилась. И вот я свободен, свободен. Я могу заниматься абсолютно всем. И продавать искусственные цветы, и работать таксистом и водителем автобуса. Могу писать рассказы и штопать носки. Могу наняться в баре официантом и готовить коктейли. Кстати, я ни разу не приготовил дома коктейля, нет? Упущение. Буду водить детей в школу. Марусенька, я свободен. И буду жить с тобой, где ты ни пожелаешь! Я не буду устраивать семейных сцен, если тебе захочется пойти в кино, а мне в оперу или наоброт. Ты даже не представляешь, что такое свобода. Не надо играть никакой роли, притворяться, вынюхивать, шпионять, филонить. Есть такое слово и такая профессия в русском языке. Филон. То есть тот, кто следит за кем-то. Низший ранг разведчика. Да, марусенька, шутка, которая тебя и встревожила, и привлекла – оказалась вовсе не шуткой, а горькой правдой. Я знаю, ты вправе меня осудить, но поверь, встреча наша произошла через несколько дней после получения задания, и я не мог уже отказаться, потому что подвел бы всю операцию, выдал бы себя и меня могли ликвидировать. Да, это так. А встретив тебя и полюбив тебя, я, чего греха таить, обеспечил себе крышу. Это так у нас говорят. Обеспечил себе легенду и полную неприкосновеность. Ты и не представляешь, каким ангелом-хранителем ты была для меня. Но в то же время я подставил под удар и тебя, и детей, и всю нашу семью. Ты ни в чем не замешана, ты чиста и свободна. Ты ни разу не догадалась, что твой муж часто прикрывается тобой. Ты так и не поняла, что страны и города, которые мы сменяли, и маршруты, которые выбирали, появлялись не по нашему семейному согласию и не по твоему выбору, а по моему. И даже не моему – а от высшей инстанции все это шло. Мне нужно было поехать, и я тебя убеждал, я внушал, я подсказывал тебе идею, а ты делала ее своей. Вот чему я тебе удивляюсь – ты словно угадывала, куда мне нужно, и предлагала тот же самый маршрут. Пару раз ты опережала мой выбор. Поэтому у нас и ссоры возникали, когда я должен был ехать в совсем другом направлении и другую страну. Поверь, милая, что многое в моей жизни было иллюзией, не настоящим, но только не для тебя. Моя любовь к тебе не была фикцией. Не была заданием. Я влюбился в тебя, когда увидел тебя. Но я не знал, что так быстро встреча с тобой может поставить мое задание под срыв. Скажу, что если бы не ты, была бы иная женщина, но с ней была бы и иная судьба. И я не уверен, смог бы я с ней обрести счастье. Смогла бы она поверить мне и прожить со мной столькие годы. Немного, но кое-что. А теперь я спрашиваю у тебя. Теперь, когда ты все знаешь, я прошу тебя принять решение. Захочешь ли ты, чтобы я вернулся к тебе или нет? Я знаю, что у тебя возникнут смешанные чувства. Что ты наполнишься отвращением ко мне, презреним к той роли, которую я играл в жизни. Но все же – я люблю тебя и надеюсь на то, что и любовь твоя победит ненависть. Твой Андрей. Постскриптум. Ты только скажи, и я буду рядом»
(Пауза).
«Ты только скажи, и я буду рядом». Что сказать? Чтобы ты был рядом? Сказать и ты будешь рядом? Ты, что же, прячешься здесь? Ты играешь мной, до сих пор играешь?
(Вскакивает, заглядывает по углам, открывает двери).
Что же ты делаешь со мной? Ты хочешь, чтобы я поверила тебе, еще одному обману? Ты – шпион, и все эти годы притворялся, играл какую-то паршивую роль? Подлец! Как ты мне мерзок, я даже не могу произнести этого слова, из трех букв. Но зато другое – как бы я его тебе сейчас сказала. Как тут написал? Была ангелом-хранителем? И любовь не была фикцией? Ты что же, хочешь убедить меня, что вся эта жизнь была ненастоящей? Лишь подготовкой к жизни? Так легко меня обмануть? Эй, где же ты? Где ты прячешься? Выходи! Выходи, я сказала. Выходи, и я посмотрю на тебя, в твои лживые глаза. Ты когда-нибудь говорил мне правду? Боже мой! Что ты делаешь со мной. Я... Я не хочу всего этого. Не хочу. Выходи! Нет тебя. Я так и знала. Ты снова обманываешь. Ха-ха. Лжец, обманщик, фокусник. Надо было мне...
(Пауза).
Не надо было мне этого говорить. Лучше бы я не знала, кто ты такой. Лучше бы ты пропал где-то, на этом своем задании. Лучше бы ты был настоящим. Таким, но настоящим. Все мы недоделаны, несовершенны. Думаешь, я идеал? Я обыкновенная женщина, и мне нужна была обыкновенная любовь, обыкновенная жизнь, обыкновенная семья. А теперь ничего нет? Я – жалкий отброс твоих мерзких фокусов. Крыша твоя. А мне нужны и стены, чтобы я за них могла спрятаться. Ты мне предлагаешь весь мир, но мне нужен был маленький уголок. Мне нужен был ты, пусть маленький и страшненький, пусть невезучий и странный, но настоящий. А где я тебя такого найду, где?
(Пауза)
Дождь льет. Как одиноко. Эта боль какая-то странная. Я только что поняла, что осталась одна. Будто он и не уезжал, будто его и не было. Не было вообще. Но ведь что-то было. Все тело мое ломит так, как не ломило тогда, когда он уехал, когда я поняла, что у нас ничего не выходит. А теперь все, он окончательно покинул меня, но тело не может этого понять. Какой он большой был, как он плотно вошел в меня, до самых пальчиков достал, до самых колос и ногтей. Вырвать эти ногти, чтобы не помнили его! Сменить все зубы, чтобы не болели без него. Имя свою сменить, чтобы он, думая обо мне, ошибался. И мимо пролетел. Да-да, прежде всего имя сменю, паспорт поменяю, волосы перекрашу. Нет обрею голову, и пусть растут в новой жизни. Андрей! Как я тебя люблю. Зачем ты ставишь на мне свои опыты. Зачем мне знать о твоих планах. Никаких планов. Ничего не выйдет. А ты, глупенький, думал, что все дело в твоем характере. Что все дело в несовместимости, и ты пытался решить эту проблему таким вот образом? Ты думаешь, что ты сможешь стать настоящим? А как же прошлое? Ведь ты помнишь эти чужие и фальшивые имена, прозвища, клички, адреса, явки, которыми была полна твоя прежняя жизнь. Мне-то до них что? Я и знать о них ничего не хочу? Я и о тебе знать ничего не хочу. Ты думаешь, что так легко войти сюда и начать новую жизнь? Так легко сменить вывеску над домом, превратив мясную лавку в гастроном? Спрятав все документы в папку, а папку сдав начальству, высшей инстанции? А они о тебе забудут? Нет. Не забудут. Думаешь, можно сжечь бумаги, но рукописи-то не горят? В книге жизни ты уже расписался. И сделал свой выбор. Ты, Андрюшка, решал не те проблемы. А в сорок лет разве можно начать новую жизнь, имея жену, детей и свое прошлое, которое целиком перешло в настоящее и ждет тебя? Ждут тебя мои причитания и упреки. Скандалы и слезы. Безработица и инфляция. Если я заплачу, ты вновь исчезнешь? Скажешь, что труба позвала? Высшие инстанции вспомнили о тебе? Лучше бы ты мне изменил, тогда бы я поняла, что ты гадкий, слабый, ужасный, но настоящий. А я – обыкновенная. Это я тебе часто говорила. И если ты это все знаешь, если ты это все сможешь забыть, то – входи. Я говорю: входи. Пусть произойдет чудо.
(Подходит к окну и напряженно смотрит в темноту. В коридоре хлопает входная дверь. В открытую дверь, в полосе света мелькает тень Андрея. Сквозняк. Слышны удаляющиеся шаги. Она вытирает слезы и смотрит в окно).
Ты был здесь? Ты слушал меня? Ты, Андрей.... родной.... воротись.... Нет, не оглядывайся... Иди, иди себе... Прошай. Прощай. Прощай.
(Падает без чувств).




среда, 27 сентября 2006 г.