А жизнь-то налаживается!

Парни, почуяв свободу, умчались на Селигер ещё утром. Мне же, после длинного трудового дня, предстоял восьмичасовой путь в сидячем вагоне. Конечной точкой была ближайшая до намеченной стоянки станция, опрометчиво выбранная на карте. Там друзья должны были встретить, усадить в машину и под белы рученьки доставить к костру и горячему шашлыку.

Ленинградский вокзал встретил серостью, тележками и лужами, запахом горячих слоек и бомжей. Подумав, что в ближайшие полдня трапезы не предвидится, купила пива и слойку. Цены, как и положено, зашкаливали. За пол-литра минералки запросили столько же, сколько за бутылку «Миллера». Я вздохнула и купила пива ещё.

Во время путешествия не раз посещала мысль, что авторов Кама Сутры вдохновляли обитатели сидячих вагонов, устраивающиеся на ночлег. Тверь, Торжок… Когда объявили долгожданную станцию, вагон пустовал. С трудом одержав победу над затекшими членами, я добралась до тамбура и спрыгнула в темноту. Поезд громко фыркнул, обдал горячим воздухом и огромной красноглазой гусеницей уполз прочь. Осталось загадкой, чем руководствовался машинист, выбирая остановку? Убегавшие вдаль серые столбы и грозная стена леса справа и слева были абсолютно одинаковыми. Накрапывал дождь. Ни одного фонаря, ни одной живой души поблизости. Я громко эгегейкнула. Разбуженное где-то в дебрях тверского леса эхо нехотя передразнило меня. Никого. Следующую фразу в адрес моих спутников эхо повторять постеснялось, а может, мой голос просто дрогнул. Тишина. Капли дождя с каждой минутой все звонче и чаще шлепали по рельсам. Человек, застигнутый дождем врасплох, сперва ежится, морщится, потом промокает до нитки и, смирившись, расслабляется. После этого приходит некое подобие тепла. Торопливо дрожащими пальцами набрала один номер, другой. Учтивый голосок в трубке радостно сообщил, что мои друзья недоступны, как никогда. Четыре часа утра, за четыреста километров от дома. Нос сам по себе обиженно зашмыгал, в глазах защипало.

Под ногами в шпалы уткнулся белый полиэтиленовый пакет, контуры высокого дерева напротив, на мой взгляд, чем-то отличались от других. Их я решила сделать точкой отсчета, чтобы, сбившись, не выйти к Торжку или Осташкову. Глаза уже привыкли к темноте настолько, что различили вскоре мелькнувший за деревьями треугольник крыши. Крошечная избушка, словно притаившаяся в засаде, была, разумеется, наглухо закрыта. Я обрадовалась ей не меньше, чем Робинзон при виде корабля. Расстелила на ступеньках крылечка пакет, села. Теперь дождевые капли уже не добирались до меня, а гулко барабанили по шиферу и серебристыми струйками стекали в лужи по бокам крылечка.

Я сидела и думала, как же ничтожно мало нужно отчаявшемуся человеку, чтобы вновь почувствовать себя счастливым. А ещё как в здешних лесах подвизался Нил Столобенский. Краешек неба над черным частоколом деревьев посерел, дождь прекратился, от земли шел пар. Пар поднимался вверх, окутывал все вокруг, очертания леса размывались и оттого становились менее суровыми, чем прежде. В согревшихся руках крышечка «Миллера» мягко чпокнула, легкий дымок оторвался от горлышка бутылки и смешался с предрассветным туманом. В поросли цикория рядом робко затрещала цикада.

-А жизнь-то налаживается!- я улыбнулась и сделала первый глоток.