Американская Вонючка

 
Шла грустная московская зима, и Девочке-семикласснице часто хотелось плакать.

Можно было бы прокатиться на горке в родном дворе, вместе со всеми, «паровозиком», или пойти на каток на Чистых Прудах, но что-то уже не тянуло.

Да и коньки стали безнадежно малы, а новых не купит никто до следующей зимы. Денег нет.

Даже любимые книги больше читать не хотелось.

Хотелось только какой-то ласковой любви, или, например, заиметь бы старшего брата!

У Девочки брат был, только - младший, мелкий хулиган: то за косу дернет, то под локоть подтолкнет, когда сестра уроки делает, упражнения пишет. Приходилось хватать два самых толстых учебника и бегать, как дурочка, за шустриком, чтобы настучать ему по башке, если, конечно, догонишь!

Ну какая тут ласка?

 Мать с отчимом все грозятся развестись, бабка ругается, что тесно.

 Дома тошно, на улицу одной идти неохота. Что же так тоскливо-то?

Как вдруг: все счастливые вещи случаются "вдруг" - матери на работе предложили переехать в другую коммуналку, "за выездом в малонаселенную", всего-то соседей - три стола на кухне! На маму будут «записаны» целых 2 комнаты! А дом,к тому же, в соседнем переулке - в трех минутах пешком от старого, и вообще рядом со школой.

Вот это была радость!

Переехали быстро, вещей и мебели не было почти.

Бабушка сказала: "Вот мы гольтепа-то: собрались в баню - и переехали!"

 У Девочки с бабушкой появилась теперь своя комната. А мать, отчим и брат стали жить в соседней огромной комнатище,где была перегородка, за которой мама сделала себе с отчимом уютную спаленку.

Шестилетний брат спать пожелал, как барин, «в гостиной» на новом бархатном «диван-диваныче», раздвигающемся книжкой, и требовал каждый вечер его себе раскладывать, хотя умещался три раза и на не разложенном.

Бабулька пригрозила сурово: "Ну теперь только попробуй, надуй на этот диван - сразу сковородку горячую к заднице приложу!"

 Подействовало резко - и бывавшие прежде на старой кровати "конфузы" прекратились вовсе, брательник слетал с обожаемого дивана в туалет "ласточкой".

Все в семье радовались, и Девочке, конечно, тоже нравилось новое жилье в смысле простора после четырнадцатиметровки на пятерых, после спанья с бабкой на одной кровати.

 Но - жалко было оставить свою кладовку, где она читала ночами напролет; жалко было старую квартиру вообще, старый двор; а главное, жалко было расстаться с куском детства.
 
В старой квартире все было просто, тепло и сердечно. Там никто не кричал друг на друга, и соседи были даже ближе, чем родня.

 Но на новом месте - правду говорят, что нет и добра без худа - мать с отчимом стали отчаянно «собачиться»; а бабушку начала просто сживать со свету новая соседка.

 Это была одышливая, пузатая, но молодящаяся старуха - Анна Васильевна,пенсионерка из первых советских московских лимитчиц.

Девочкину бабушку просветили другие соседи, что была эта Анна когда-то помощницей домоуправа по очистке московской жилплощади от тунеядцев.

Ходили также слухи, что Аннушка эта, срывая якобы под видом проверки пломбы с «бронированных» комнат и квартир "выселенцев", натащила к себе в гнездо чужих картин и ковров. А под паркетом у нее и вовсе был спрятан настоящий клад из золотых царских десяток.

И поэтому А.В. никогда не соглашалась ни на обмен, ни на переезд в новые, "улучшенные условия".

А перед тем, как выйти в кухню, в туалет или в ванную, она всегда гремела своими ключами и запирала комнату.

Никто и никогда не был у нее в гостях. Старуха жила в полнейшем одиночестве.

Поэтому ей хотелось общения, и она практически не вылезала из кухни, или же часами трепалась по коммунальному телефону. Скрипя старым "венским" стулом перед тумбой с аппаратом, раздавала соседям оглушительные характеристики.

Обойти ее в узком коридоре было почти невозможно.

Получалось, что живет она "хуже, чем с чертями в омуте, как в сказке Пушкина 'НА ДНЕ', но надеется их всех, толоконных лбов ентих, все же воспитать по-совецкому".

Иногда кто-нибудь из соседей просил ее говорить чуть потише. Та, не отнимая трубки от уха, отвечала одно и то же:

"Какое вы имеете такое право вмешиваться в чужие разговоры! За телефон уплОчено!"

И народ покорно слушал о себе всякое...

Звонила она, начиная орать в трубку всегда одно и то же:

"Але, это комитет? Пенсионерских активистов? Хто ето тама?
А ето - Свинухова, Нюра! Да я, я!"

(Иногда другая соседка - молчаливая сухая старушка Нина Ивановна, если проходила по коридору и слышала этот "зачин", тихо шелестела, заворачивая за угол на кухню: "Головка от ..я!").

 Девочка немедленно стала звать соседку Нюрой Васильевной.

"Да Анна я, Анна" -возмущалась Нюрка.

- "А тогда можно обращаться к Вам кратко - А.Вэ.?" - притворно наивничала Девочка, ведь Нюра явно не смотрела Республику ШКИД и не слышала про "Американскую Вонючку".

«Тилигентных» эта Нюра ненавидела страстно, но и таких, как она сама, из «простых», терпеть не могла. А уж "пацанву ихнюю - спиногрызов" - особенно.

Она считала себя полной хозяйкой в «своей» квартире, а тут взяли, да еще пять человек подбросили, причем,с двумя детьми, итак дышать нечем! – И она зимой распахивала кухонный балкон и «травила как тараканов» всех, кто вынужденно находился на кухне у плиты.

Первой слегла бабушка, с воспалением легких. Потом простудился маленький брат, хвостиком бегавший за бабулей по всей квартире.

Отчим не выдержал и однажды, правда, слегка подвыпив, пошел было «бить твари - Нюре морду», но та быстро пригласила знакомого участкового милиционера. Тот пригрозил 14-ю сутками ареста "в случАе мелкого хулиганства".

И отчим притих.

Мать нервничала, но тоже боялась Нюру.

Другие соседи съезжали один за другим, в квартире шел вечный «обмен», оставались жить только совсем уже горькие пьяницы или недавно отсидевшие в тюрьме, которым "грозил 101-й километр после первого же привода в ментовку".

Народонаселение коммуналки обладало скудными средствами и поэтому тряслось за каждую буквально копейку.

Некоторые даже за квартиру не платили во-время.

И тогда наступал Нюркин "звездный час". Это была песня! Ёе песня!

В конце каждого месяца Нюра рассчитывала квартплату - всегда сама и только она одна;
никогда здесь, в ЕЁ квартире, не смел никто больше делать расчет "по очереди".

"Дело ясное, что дело темное" - ворчала бабушка.

Но Нюра, уперев руки в бОки, выступала на кухне, как Салтычиха, давя всех несогласных своим огромным животом. Её боялись и покорно вздыхали, замолкая. Униженно просили подождать...

 - "А что Вы хОчете, что б я одна за вас за всех платила? Денег у их нету! Просто жить надо по-одному, живоглотов не плодить, да економить, тогда и денег занимать ни у кого не придется," -втолковывала А.В. коммунальным беднякам.

И вот однажды Девочка увидела , что Нюра, взгромоздясь в коридоре на венский стул, что-то подкручивает в своем счетчике над дверью.

Потом у всех появились счета на рубли с копейками, трешки и даже пятерки, - у должников -и только у Нюры опять выходило меньше рубля.

Тогда Девочка из интереса решила проверить Нюркину «арифметику», вывешенную для оплаты на тетрадном клочке, наколотом на гвоздик над телефоном.
 И вдруг обнаружила, что та, умножая ноль на 5 человек Девочкиной семьи, получает в итоге 50 копеек. Общая же сумма квартирных затрат не увеличивалась.

Поэтому Нюркин "полтинник" на деле оплатила бабушка.

 Девочка подумала и постучала к Нюре в комнату.

Минуты три за дверью никто не отзывался, но шуршали бумажки.

Потом раздался некий звук, похожий на звяканье сдвигаемых ногой пустых бутылок, и вопрос через закрытую дверь: «Чево надо?»

 Девочка громко сообщила: "Надо вернуть нам пятьдесят копеек!"

Тут соседка вышла, наконец, из комнаты и выпучила глаза: "Чево-чево?!"

Девочка попыталась указать Нюре на ее арифметическую ошибку в расчетах за электричество.

Причем, на пальцах - то есть если мы к нулю прибавим ноль и так пять раз, то и получится ноль, и что А.В. должна теперь вернуть зря уплаченные их семьей целых пол-рубля.

- «Ах, вы, сволочи, проститутки, научили вас грамоте на свою шею! нА вот тебе твои десять копеек и иди отсюда! Житья от их нету!» - и Нюра попыталась сунуть в карман школьного фартука Девочки почему-то гривенник.

 Девочка отскочила как ошпаренная и заорала: «Да подавИтесь Вы всей своей мелочью сразу, и это сами Вы - старая сволочь!»

- «Почему это – старая?»- возмутилась Нюра, - «ах ты, хулиганка, и тебя в милицию сдам!!!»

На шум выскочила мать, сказала Девочке строго: «Быстро домой!», втащила дочь за дверь своей комнаты и зашипела : «Ты что, с ума сошла? Нашла с кем связываться! Да она какую хочешь гадость нам может сделать, ее обходить надо за версту, как помойное ведро без крышки!» -

 «Будет же ей крышка, этой гадине! Дождется, наконец!» - заорала Девочка и выскочила из квартиры, изо всех сил хлобыстнув дверью.

 ххх
Дожидаться пришлось недолго.

Как будто нарочно, в тот же вечер Нюра, возвращаясь из магазина, который был прямо в их доме на первом этаже, ухитрилась-таки сильно "пострадать, не отходя от кассы". То есть, от лифта.
 
 На ночь дверь квартиры, находившейся на самом чердаке под крышей, закрывали изнутри на здоровенную толстую цепочку.

Но у Нюры ночь начиналась с девяти часов вечера. И она в наглую вешала цепь на дверь в это время. Так что задержавшиеся где-нибудь допоздна соседи, открывая дверь своими ключами, вынуждены были дергать цепь и звонить в общий звонок, чтобы хоть кто-нибудь из живых проснулся и впустил их в квартиру.

Под этот трезвон в коридор, как на сцену, выплывала А.В., в мелких тряпочках-папильотках на почти лысой голове, в цветастом засаленном халате, из под которого торчал длинный, мятый и очень несвежий подол ночной рубахи, и начинала вопить про "отселение таких сволочей из столицы за аморалку".

 И хотя даже в гостиницы посетителей пускали до 23 часов, все Девочкины соседи стремились быть дома вечером до девяти - из-за Нюркиного визга.

"Я вам тут всем устрою 41-й год!" - распиналась на кухне Нюра, помешивая здоровой палкой в тухлом баке с кипящим в щелоке бельем, заняв и залив всю плиту.

 "А почему не 37-й?" - спросила однажды старуха-соседка Нина Ивановна.

- "А тебе что, мало тогда было, еще захотела повторить?" - съехидничала Нюра.

 Нина Ивановна схватилась рукой за сердце и тихо ушла с так и не разогретым чайником в свою комнату.

 А у "Аннушки"- Нюры вдруг возникла,- видать, от воспоминаний о прошлом,- острая потребность кое-что купить (очевидно, бутыль подсолнечного масла...).

 Скорее всего, ей резко захотелось выпить, а у нее кончился любимый ею портвейн "Три семерки" (Бабушка сказала как-то: "Шила в мешке с пустыми бутылками не утаишь!")

В тот чудный летний вечер, как только Нюра вышла часов в восемь из квартиры, кто-то взял и "навесил" без нее цепочку на дверь.

 Старенький скрипучий лифт дребезжал всегда на весь дом. Оглушительно громко захлопывалась чугунная дверь. Полз этот допотопный подъемник что вверх, что вниз одинаково долго

На первом этаже к лифту вели три крутых ступеньки.

Дождавшись пустого лифта для подъема, надо было сначала открыть чугунную дверь шахты.

 Причем, "на себя", - и одновременно держась за эту самую дверь так, чтобы она не "снесла" человека на бетонный пол подъезда.

 И только затем спокойно открывать мелкие дверцы кабины.

Все жильцы дома наловчились входить в пустой лифт, вплотную притираясь на особо опасной верхней ступеньке животами к двери шахты.

Если же те, кто ждал внизу, видели сквозь сетку, что лифт идет на спуск, но он не пустой, а занят, то даже и не пытались взойти на ступени.

 Нюрка, повесив на руку у локтя свою клеенчатую продуктовую сумку с тяжелыми бутылками (мать Девочки величала такие грязные баулы "торбами"), нажала снизу на уже горевшую красным кнопку вызова.

Всегда бормоча себе что-то злобное под нос, когда думала, что одна - понять из ее монолога обычно можно было только два "шипучих" слова: "сволочи" и "проститутки" - она как-то не заметила, что лифт идет вниз не пустым.

Нюра живенько взгромоздилась на верхнюю ступеньку, заранее вжимая в себя толстое пузо.

 Лифт приехал, но в нем находился молодой человек, который куда-то, видимо, очень спешил.

Выходя, он "стремительным домкратом" распахнул чугунную дверцу и шарахнул ею по всей Нюре с ее бутылками, чуть не размазав по стенке.

Нюрка молча снопом свалилась со всех трех ступенек.

Молодой человек проскочил было мимо, но Нюра помешала ему под ногами.

Поэтому, пробежав шага два по мягкому, он все-таки притормозил, вернулся и попытался поднять упавшую тушу.

 Но тут Нюра, частично придя в себя от того, что ей наступили на живот, постаралась самостоятельно проползти на четвереньках в распахнутую кабину.

Парень застыл сзади нее "на подстраховке".

 Нюра обернулась, стоя при этом на локтях и коленках, через плечо, а, вернее, через зад, увидела, что тот еще не убежал, и немедленно начала обкладывать наглого юношу отборным матом.

А зря.

Потому что он вдруг схватил ее сзади за загривок, приподнял и дал ей в сердцах здорового "пенделя", одним махом запихнув ее внутрь лифта.

И захлопнул за ней тяжкую дверь.

Нюра приложилась челюстью к железному мутному зеркалу на задней стенке кабины, увидала вдруг в нем себя-любимую и на время потеряла дар речи.

А сумку свою ни на секунду из рук не выпускала. Из "ридикюля" этого текло, он так и висел у локтя, мешая дотянуться до верхней кнопки.

Через какое-то время упорная Нюра все же ухитрилась нажать занятой рукой
на нужную цифру 6.

Из баула при этом вылились остатки портвешка и затекли ей подмышку.

Но лифт пополз вверх, и Нюра, продолжая громко стонать и материться на весь дом, вышла, наконец, на своем этаже.

 С трудом достала из-под осколков ключи со дна саквояжа, с трудом провернула железную болванку второго замка, попыталась открыть дверь - и...

Цепь на входе издевательски лязгнула изнутри.

Нюра стала нажимать на кнопки всех соседских звонков. Ответом ей была гробовая тишина внутри квартиры.

Тогда она заколотила в дверь ногами и громко заорала, как в лесу:"Эй,эй, ау-у-!!"

 В коридоре появилась Нина Ивановна.

Глядя сквозь щель на Нюру, вежливо, но строго спросила: "Вам кого?"

- Тут Нюра завыла в голос: "Откройте, с-у-у-уки-и-и!!"

Нина Ивановна спокойно ответила: "Сука у нас в квартире только одна, закрывает на цепь всегда ровно в девять, вот пусть она тебе и откроет!",- развернулась и пошла.

- "Нина, Нина, прошу, открой! Мне в уборную надо!"

Нина Ивановна вернулась, откинула цепочку с двери и сказала:
- "Учти, я тебе открыла только потому, чтобы ты здесь под дверью не нагадила." -

 Но Нюра уже не слушала, а рванула в туалет.


Наутро Анна Васильевна вышла на кухню с подвязанной платком челюстью, и с каким-то даже восторгом показывала Девочкиной бабушке, заголяя халат на своей заднице, огроменный черный синяк, в виде четкой подошвы размера так 46-го, даже вроде "с подковкой и гвОздиками"!

 Дверь на цепочку она стала закрывать ровно в 23.00, "как по закону"!