Средь шумного бала

- Ах, поручик, посмотрите, какая замечательная осень! – воскликнула Наташа Ростова, стоя вместе с поручиком Ржевским на балконе хозяйского дома поместья графа Белореченского, - не правда ли?
- Соглашусь с Вами, моя милая, - пытаясь быть галантным ответствовал Ржевский, - осень и вправду замечательная. В такую погоду хочется чувствовать, жить, творить! Кажется, что все достойно поэззии: и этот пруд, совсем недавно распрощавшийся с улетевшими на юг лебедями, и этот ветер, лениво, но неумолимо обнажающий кроны деревьев, этот золотистый луч солнца, и даже вот этот желтый кленовый лист, упавший вам под ноги, Наташа, тоже заслуживает того, чтобы о нем сложили несколько строчек. Это прекрасное, прекрасное время!
- Поручик! – изумилась Наташа, - Что я слышу? Это действительно Вы? Признаться, я не узнаю Вас. Если ранее Вы только и знали, что отпускать сальные шутки, хватать за ягодицы чуть ли не каждую проходящую мимо даму, и хвастаться своими любовными победами – то теперь Вы даже в прозе говорите стихами? Да как красиво…
- Что вы, Наташа, это действительно я. – раздвинул губы в улыбке Ржевский, -Просто подумалось: мы, гусары, почти что обязаны поддерживать общественное мнение о нас, как о разгульных ветреных рубаках, бретерах и хулиганах. Как о соблазнителях красоток, весельчаках и безнравственных пошляках. Все и думают именно так. Гос-споди, да об одном мне уже сколько анекдотов ходит! «Голой жопой-с в холодную воду? Увольте-с!», - с отвращением процитировал поручик. - Но разве хоть кто-нибудь, когда-нибудь поинтересовался – а какие же мы на самом деле? Что творится у нас в душе, какие чувства и переживания переполняют наши сердца? Да, да, под синей тканью мундиров у нас тоже есть сердца, способные на страдания и радость, на взлеты и падения, на любовь и ненависть. Посмотрите вниз, Наташа, что Вы видите?
Ростова взглянула вниз через балюстраду балкона. Там кипела светская жизнь: кружились в танце пары, сновали слуги, предлагая напитки и закуски, небольшие группы мужчин и женщин обсуждали что-то свое и временами заливисто хохотали. Двое сослуживцев Ржевского обхаживали молоденьких дочек хозяина поместья и были явно близки к успеху.
- Видите, Наташа? – указывая на гусар, спросил Ржевский, - что Вы можете сказать о них?
- Молодые, красивые, наглые – ишь как схватил вон тот старшую пониже спины. Да и второй хорош – того и гляди, сейчас начнет расшнуровывать корсет младшенькой прямо здесь, при всех. Мужланы и грубияны, одним словом.
- И все остальные, смею Вас заверить, думают так же. Но это считается нормальным, поэтому никто не вмешивается. Даже сам хозяин, папаша этих юных чаровниц, видите? Лишь посматривает искоса и ухмыляется в усы. А ведь ребята совершенно иные, чем о них принято думать. Вот тот, что пониже, чернявый, с кудрями – корнет Бутромеев, уже дважды свои вирши в газете «Ведомости» печатал. Весьма застенчивый малый. А рядом с ним, белобрысый и сухощавый - поручик Ренковский, мой сосед по казарме. Поэт, певец, танцор – видели бы вы как он вальсирует! Но скромен чрезвычайно.
- Поручик, - сказала Наташа, - мне сложно правильно воспринимать Ваши слова, ведь то, что вижу я, сильно расходится с тем, что Вы мне говорите. Зачем же им, товарищам Вашим, все это надо? Изображать бретеров и гуляк, если на самом деле, они тонкие и ранимые, как Вы говорите?
- Да потому, Наташа – тут голос поручика приобрел твердость и стал более чеканным, - потому что на войне нет ранимых и тонких. На войне эти качества превращаются в слюнтяйство. А где слюнтяй – там и трус или предатель. И вовсе не от того, что испугался чего-то, а оттого, что мысли не те в голове, правильно обстановку не оценил, не смог принять верного решения. Все эти ахи-вздохи хороши на сеновале, а в бою нужен холодный мозг, точный расчет и твердая рука. И если бой ядреным был, а ты сумел от пули уберечься, то нерастраченный твой пыл, зазря не сгинет, дамой незамечен. – в волнении заговорил стихами Ржевский. - Во время битвы все эти свои мечтания надо как можно глубже засунуть между ягодиц и сжать покрепче, чтоб наружу не вырвались – иначе каюк. И не только тебе, но и товарищу твоему.
- Но, поручик, мы же сейчас не на войне, - улыбнулась Наташа, - никто нас не атакует. Что же мешает сейчас расслабиться и быть самим собой? Что заставляет Вас и таких как Вы, вытворять все эти кунштюки?
- А то, моя милая прелестница, что только наедине сам с собой, да с другом верным может солдат на мгновение нутро свое обнажить. Ибо знает – не будет смеяться такой же, как он, над откровениями души израненной. Вот и делятся стихами да признаниями друг с другом эти бретеры да весельчаки…А тут – взгляните вниз еще разок! – жизнь бурлит, как вода в котле на полевой кухне. И здесь та же битва по сути, только обман и предательство еще более коварны – ведь не знаешь, от кого пакости ждать. Вот и приходится прятать ту осень, что временами царит у каждого из нас в душе, на самую дальнюю полку сознания, чтобы никто, не приведи Господь, не догадался о ней…
- Ах, поручик, милый мой, - прошептала Наташа, томно прикрыв глаза, – я тоже не буду над Вами смеяться. Я и не догадывалась, что Вы можете быть таким, таким… - и, не найдя подходящих слов, она привстала на цыпочки и потянулась губами к губам Ржевского. С легким вздохом поручик ответил на поцелуй, приобнял девушку за тонкую талию и пара отправилась через луг к видневшемуся неподалеку летнему домику.

Через три с небольшим часа, Ржевский, сидя в казарме в одних кальсонах, увлеченно поведывал своим друзьям о приеме у графа Белореченского и о Наташе Ростовой.
- И вот, несу я всю эту душещипательную ерундовину, а она-то уши и развесила! Особливо, когда я начал про Ренковского с Бутромеевым рассказывать. Ты, Бутромеев, у нас теперь известный писатель, тебя в газетах печатают, в «Ведомостях», в частности – остаток фразы потонул в мощном гусарском хохоте. Бутромеев, сын помещика, купившего дворянство, отличался недюжинной силой, был довольно пригож собой, но и пары слов связать от рождения не умел. Потому и в гусары попал – за рост и косую сажень в плечах. А для выполнения приказов особо ума не надо.
- Ты, Ренковский, нынче поэт, певец и танцор, - повернулся Ржевский к товарищу. Переждал очередной взрыв смеха (Ренковский, лучший кавалерист полка, обладал весьма кривыми ногами, и к тому же у него абсолютно не было музыкального слуха) и добавил: лучше всего у тебя вальс получается.
- А дальше, дальше-то что?
- А дальше я ей рублю про решимость в бою, слюнтяйство и предательство, нежность на войне ненужную и прочее, и прочее. Вдоволь лапши навешал, на весь полк хватит и лошадям еще останется! Ну, ее и повело, а дальше – дело простое, известное, -ухмыльнулся поручик, - Кстати, Ренковский, с тебя двадцать пять рублей – спор-то ты проиграл! Кто девок хозяйских уговорить не сумел?
- На, на, чертяка сладкоязычный, - покопавшись в подсумке и протягивая Ржевскому купюру, ответил Ренковский, - ты же самого сатану уболтаешь и десяток шуб собольих ему продашь подороже. Мне б вполовину так языком управляться…
- Практика – есть основа любого умения, - назидательно сказал Ржевский, пряча выигранные деньги в карман мундира. – А если ты кроме своего Росинанта и пообщаться ни с кем толком не можешь – о чем же тут сокрушаться? Давно тебе толкую - учись с девками разговаривать, они это любят.