Дали

В поезде может случаться многое, многое может случаться и случаться, но нет ничего важнее страха. Так я решил, отправляясь в путешествие по нему.
Для начала, я решил увидеть корову. Может ли помочь в обнаружении страха обыкновенная корова? Может, если она призрачная. Увиденная мною состояла из центрального позвоночника, к которому были приляпаны разные другие жизни. Жизни были будто бы независимые, однако крепко крепились к позвоночнику. Как я смог заметить её? Конечно случайно! Я пристально смотрел на море, а потом, решив изменить относительность, с удивлением обнаружил, что море поменялось. С чего бы это вдруг? Стало понятно, начала восприниматься призрачная корова, что же ещё? Вместо вымени хищными каплями свисала атакующая лапка большущего краба, волосатое верхнее веко заменяло голову. Из груди вылезал глазастый червяк, а на месте задницы была загогулина. Лапки продолжались вниз, образовывая собой подобие частокола или зубов.
- Ты пришла меня кошмарить, или заслонять мне море?
- Я не могу ничего заслонить от тебя, я же призрачна. То есть нахожусь при зрении, но меня не видно. Разве если ты сильно-сильно захочешь.
Заметив уклон от прямого вопроса, я засобирался. Ну что, в конце концов первый шаг сделан, а лиха беда - начало.
- Ты уже уходишь? Не успела я придти, а ты уходишь?
В это время в небе, вниз, повис огонь. Он висел не падая, но и не поднимаясь, будто раздумывая почему он такого цвета.
- Видишь, огонь вниз повис? Имей ввиду, хороший знак.
- Конечно не могу сказать, что тебя приятно видеть. Как-никак, корову представляю себе по-другому.
- Если хочешь знать моё представление о тебе, подойди и загляни в червячий круглый глаз.
Червячий глаз тоже оставлял желать лучшего, выглядя из себя круглой линией на фоне, ничем от червяка ни отличавшегося. Что можно было в нём увидеть?
- Что? Да посмотри на себя, когда ты обыкновенный купальщик!
Я увидел чёткое разделение одного и того же. Вода была посреди, потому как не выбрала: то ли ей идти в небо, то ли на землю. Примечательным было также и то, что всё вокруг являлось квадратным. Вообразите себе: вокруг было всё квадратным. Было квадратным, но вокруг. Это принципиальная вещь в моём описании впечатления обо мне призрачной коровы.
Сам я являл неправильную форму, в некоторых местах обладающую скудным алым. Внизу меня даже была крупная вена, распыляющая мои невыразимости в середину и вверх. Глаз мой был маской, да при всём при том, был закрытым. на спине выделялся неровностью чей-то гривый щипок, хотя ни мальчиков, ни девочек здесь не было. В довершении ко всему я лежал на двуцветной земле. Один цвет представлялся песком с крупными зёрнышками, а на другом даже можно было выращивать. Он был словно маслянистым.
- Это что, я такой?
- Ну нет, ты же знаешь, что ты совсем другой, а это так - твоё временное хобби.
- Пожалуй и не стану возражать против.
- Несказанно рада!
После изгрудный червяк зашикал вверх-вниз, вышивая на основе динозаврового уродца. Уродец начал выдувать из себя пузыри, а незаметное доселе солнце, стало их раскрашивать.
В моём небесном верху появилась красная чёрточка, и вместе с ней исчезла середина. Небо стало заканчиваться розовым, а из чёрточки протянулись вниз мешающие воспринимать волоски. Вслед за волосками выскочил пенис в виде кисти руки с вытращенным средним пальцем. В верхнем конце кисти, была легкомысленная ленточка вверх, такого же цвета. Пенис из руки находился на букве Л. Л передвигала своего наедника по ровному поднебесному безразличью. Буква Л стояла относительно него, но небо книзу зарозовело. Следом выскочило Л, только латинское. Оно было вот таким:L, и лежало относительно Л. На нём, на L, ехало нечто доселе невиданное и двойное. То ли промежность, то ли межгрудность. Ностальгия по исчезнувшей середине была верной ставкой, заставившей L ползти змеёй, с двойственностью на спине.
Не было особой разницы, откуда возникала веточка от яблочного плода, но скорее всего она была из левого колена.
Скорее всего это были мои невыразимые желания. Привычные невыразимые, непривычные невыразимые - шли они от этой самой картинки. Изначально их было два, в конце тоже было два, а с начала до конца они множились.
Множества невыразимых желаний падали на начало горизонта мягкими ватами, а от самого горизонта уже шли ровными рядами из причудливой формы попкорнов. Но картинка с идущими рядами попкорнами была уже другой.
Переходить, или не переходить? Где, в какой из них, живёт мой страх? Он, наверное, живёт и в той, и в этой, только я не смогу его найти. У призрачной коровы его точно не заметил. Где он мог там прятаться. В изгрудном червяке? Я решил перейти. Переход осуществлялся по тонкой межкартинной палочке, которая позволяла не рвать нить от целого впечатления.
Логику сложения целого впечатления я не уловил, но следующая картина всё-таки осуществилась в моей голове.
Прежде всего, не на плоскости возникла витиеватая наблюдательная площадка. Витиеватая, она была внутри, обуславливая собой прямую связь с травой.
С площадки возможно было наблюдать со стороны за падением ват и движением попкорнов. Именно площадка позволила заявить то, что ваты, в отличии от попкорнов, падают, а не идут. Если можно было заявить о наблюдении со стороны, тогда появился и верх. Моим личным мнением было то, что любая сторона может быть верхом, а может и низом. Поэтому для того, чтобы были верх и низ, достаточно понятия стороны.
Как только площадка позволила воспринимать со стороны себя, на попкорнах появились имена. Самым ближним ко мне стал А. Он был А, но вдали были и сливающиеся воедино 0123. Из них получался 4, после которого уже шли звуки. А был и с права и слева, даже в середине был тоже А.
- Почему тебя так много? Почему именно а?
- Не усложняй. А - самое для тебя простое. Почти то же самое, что и выдох.
- Минуту, разве вы не сами по себе? Неужели вы существуете только до тех пор, пока я смотрю на вас? А дальше?
- На самом деле мы настолько другие, что кроме как падающими ватами и шагающими попкорнами, ты нас назвать не можешь. Мы не ваты и не попкорны, но для тебя - мы ваты и попконы. Могут ли исчезнуть ваты и попкорны, если их и не было? Они были только в твоём восприятии, но если оно пропадёт, нам же будет лучше. Сам-то пробовал покорячиться попкорном?
- Я не до конца понимаю... Главной своей задачей в происходящем считаю поиск своего собственного страха.
- Можешь назвать в себе ту часть, которая не страх?
Вместо попкорнов, по горизонтальным линейкам, зашагали во главе с генералом. Генерала звали Де, а подчинённые солдаты выкрикивали в счастье и радости: - Де генерал, Де генерал!
Почти созвучно дегенерату, только генералы дегенератами не бывают. Генералы ответственны и строги, они не видят вокруг никого, кроме шагающего попкорна. Засылая попкорн в молотилку, они берут на погоны грехи всего человечества.
Генералы будут отвечать потом за всех? Хера с два! Никто потом ни за что отвечать не будет. Смотря с какой наблюдающей платформы смотреть - вот и вся разница.
- Ты рассуждаешь, словно твёрдый знак. Можешь ли ты выиграть в такой ситуации?
- Не понял, ты за меня?
- Я твой стра-а-ах...
Мурашки поползли по наружному, неотвратимо проникая во внутреннее. Для чего тогда страх сказал такое? Решаю для себя: мягче надо быть, мягче.
Вместе с решением явились привычные очертания вагона. По коридору шёл младший пассажирский служитель, а ниже пояса он был почему-то обвязан цветастым платком. Почему?
- Милейший! Вы нарушаете! Зачем ниже пояса плат напялил?
Младший служитель смущённо улыбнулся глзами, цвета знаний, и сныл плат. Под ним ничего не было, а сам служитель выяснился равнобедренным треугольником, своей вершиной направленной вниз, к Де генералу.
- Немножко непривычно, не правда ли? Но вынуждены пока скрывать любой ценой. Хожу с бабим платком на жопе клоун клоуном.
- Что клоун? Глазами призрачной коровы я выгляжу вообще. Можешь ли представить себе слизкую глыбу, внутренности которой определяет слабый позвоночник? То-то и оно, а ты - платок. Подумаешь...
- Нет, собственно и не имею никаких противоречий, только самому страшно. Как такое началось - ума своего не могу ни к чему приложить.
Выхода не было, надо принимать меры. Меры принялись огромной пустыней из линолиума, протертого светлым в нескольких местах, а я, мальчиком-с пальчиком, юркнул в происходящее. Вагонный пол, став огромным, явил собой другую жизнь.
Жизнь вообще бывает очень разной. Разной до такой степени, что с определённых наблюдательных площадок, жизнь была безжизненной.
Мудлон бежал быстрее всех, он должен быть впереди, всегда впереди. Такая работа. От неё выросла торчковая борода и выпучились бездумным глаза, подёрнутые белёсым. Мудлон, вместе со своим движением, состоящим из подобных, вынужден был не останавливаться, а бежать, куда глаза глядят. Сейчас глаза глядели на тех двоих, появившихся в вышине. Вышина, нижина - неведомые мне понятия, но то, что я назвал вышиной, обладало ровным. Именно ровное и порвали те двое, треснув по швам где-то вверху.
То ровное, что было напротив, являя собой плоскость, разорвал безобразного вида зубан с хищными глазами, затаившими неоднозначное, и милым шариком на кончике носа. Разорванные лоскутки засветились жёлтым, а зубан обратился к рвущему собеседнику.
Собеседник выглядел половинчатой маской, ведь он порвал не напротив, а перпендикулярно. Когда перпендикулярно, то не видно заднего, воодущевляет необычность. Маска была из гипса, а внутри у неё была целая сеть из трещин.
- Почему, если они вдруг решили, что я выгляжу именно так, я должен выглядеть именно так? Я их заложник? Но ведь это нетак! Почему тогда у меня нет возможности предстать перед ними златокудрым красавцем?
- Да какая тебе разница? Вот если я распадусь на кусочки от трещин, тогда проблема действительно будет существовать. Как ты сможешь проявить свою модель?
- Не до модели. Смотри, Мудлон со товарищи бегают из стороны в сторону. Может ли кто-нибудь остановить придурков? Почему они решили докопаться до истины?
- Им кажется это очень интересным. Истина! Может ли быть что-либо краше и верней?
- Вопрос в другом: нужна ли истина Мудлону, и нужен ли Мудлон истине. Ни Мудлон, ни истина не зависят друг от друга. Имеет ли право Мудлон указывать путь, ведущий к истине? Если он и придёт когда-нибудь к своей цели, то это будет уже не Мудлон.
- Да и очень хорошо!
- Но Мудлон возник! Ты смог бы сделать Мудлона без Мудлона? Тогда Мудлон нужен кому-то, и переделывая его - нарушаешь планы неведомого
- На этот случай у плоского камня находится группа Лямина. Лямин понимает смысл жизни в том, что должен наблюдать за каменными прыгунками. Лямина зовут Фока, а наблюдение может родить полёт мысли.
- Считать сколько прыгунков подпрыгнет, и сколько опустится? Это может создать теорию полёта.
- Главное в столь необычном эксперименте - намерение. Намерение Фоки определяет модель его поведения. Он, прежде всего спокоен, а Мудлон быстр и непоседлив.
- Таким простым способом ты решаешь вопросы покоя и движения?
- Точно. Зачем усложнять?
У плоского камня, формы направленной стрелы, стояла группа, противоположная Мудлоновой. Они не спешили никуда, мало того - они были постоянно устойчивы. Внимание к прыгункам вырабатывало скрытый смысл. Фока Лямин слыл мудрецом, ведь стоять и считать прыгунков была именно его идея.
Сверху гремело, а Фока пытался разобрать слова.
- Мыслимое ли дело разобрать оглушительное с неба?
- А мыслимое ли дело стоять, и считать подскоки прыгунков?
Лямин громко обрадовался, крикнув удачей в остальных: - Я разобрал! Нам нужно создать прыгункам основу над. Над станет вечным полётом, с нашей сегодняшней смотровой площадки. Над сможет стать обыкновенный туман или дым.
Но Мудлон бежал мимо во всю прыть, понимая звуки сверху по-своему.
- Конец, конец! Волна наших грязных мыслей и дел шквалит неотвратимо нас страхом! Кого мы сделали, если сами так его боимся? Мы боимся его, или боимся его потерять?
Я увидел надвигающую неотвратимость, она шипела мщением и мутным цветом обещала неприятности. Там и здесь, сметала всё живое неотвратимость, а у меня остался лишь один выход. Перед выходом я успел подумать о том, что и Мудлон и Лямин закончили одновременно. Будь ты самим Мудлоном, который знает путь к истине, будь Ляминым, который сосредоточенно разом считает тьму прыгунков, для них конец одинаков. Но начало, тем не менее - разное.
- Ну что растаращился?! Не видишь, убираюсь? - младший служитель, переделавшись из равнобедренного треугольника в уборщицу Тоню был недоволен. Тоня возила по полу грязной тряпкой, намотанной на большую швабру - А насрали-то кругом, а насрали! Считаются интеллигентные люди, а серут пуще пургену.
- Антонина, я попросил бы вас не сравнивать всех! Не все одинаковые!
- А я и не сравниваю. Максимум, что ты можешь сделать здесь - понять то, что ты один.
- И какое будет в таком случае моё дальше?
- Ты сможешь стать даже принцем травы! Извини, по-другому не получается никак.
- Из знакомого - знакомые стремления.
- Зачем? Стань ниже. Стань обыкновенным чернозёмом, одна жизнь которым даст тебе возможности прожить количество количеств. Получаясь тем и другим из того и другого, ты можешь стоять и бегать одновременно. Ты можешь даже стать выше, чем ты есть на самом деле.
- Я буду выше себя?
- Выше тебя будешь уже не ты.
- Тоня, откуда такие познания и мысли?! Очень и очень необычно.
- А я не Тоня. Я твой стра-а-а-а-х.
Хотя мурашки и звезданули по голове, но я удержался в моментальном, стараясь не выпускать его из своего виду.
- Тогда скажи, разве не жалко Мудлона и Лямина? Ведь ты их грязным потоком смял и захлебнул на смерть.
Антонина рванула от меня чуть в стороны, выставила вперёд орудие своего понимания жизненной обстановки и заголосила: - Ой, боженьки! Ой, с ума сошёл! Ой, помогите кто-нибудь!
Именно в момент схождения со своего ума я допустил существования как нижних, так и верхних труб. По нижним мы перемещались, не вникая в свои изменения. Перемещались из тамбура в тамбур для того, чтобы потом войти молодым, полноправным хозяином в вагон с полом, покрытым линолеумом, с разводами из прошлой жизни.
По верхним же трубам текла обыкновенная чистая вода. Почему ещё могла она течь из вагонных кранов? Только потому, что вверху проходили трубы. Сообщающие трубы.
В сыре, из которого состоит весь мир оказывается не дырки, а трубы. Сообщающие трубы, без которых нельзя узнать даже капельки ни про истину, ни про сыр. Нет, дырки конечно тоже есть. Может ли такое жить в сообщающей трубе?
Из дырки вышло обыкновенное обезьянье тело, только с кожей, расчерченной на квадратики. Места пересечения линий разметки были помечены вбитыми на скорую руку гвоздиками с блестящими шляпками.
В другое время я точно бы испугался, но здесь воспринималась значимость получившегося, а не кажущаяся боль.
- Гвоздями в тело - так специально?
- Конечно. Так сигнал лучше ловится, но не совсем ясно, какой из сигналов естественней. Был момент, когда произошло моё первое попадание.
- А откуда оно произошло?
- Как раз в этом я и хотел разобраться. Начав есть сыр, окружающий меня, лелеял уверенность в правоте. Не может быть такого, чтобы я не прогрыз до другого. Вот мои границы, они не велики. Откуда могут взяться другие границы? Я стал есть сыр, расчитывая свою прямолинейность, и вот он - другой ход. Но думаешь тот ход отличался от моего старого? Ход - он и в Африке ход.
- А когда стал ход сыра?
- Сразу за моим. Сыр сравнял ходы с собой, и я лишился даже истоков. Точка моего попадания в сыр была безвозвратно потеряна.
- Не переживай, рано или поздно найдётся.
- Но найдётся не мной, хотя мне на это наплевать. Я, Коржик, не стал от этого другим.
- А где тот, который первый?
- Сидит там в первой дырке и ждёт меня с эксперимента. Только хрен дождётся.
Вот тебе и первый встречный, вот тебе и Коржик, враг сам себе. Сидит сейчас где-нибудь в сыре тот, первый Коржик, словно вкусовая сырная добавка. Ну, скажем маслина, или оливка. А может маслиной сидит и не Коржик? Кто тогда сидит маслиной?
- Ну и что же ты поймал на свои страшные антенки? Где те секреты , ради которых болью пробито тело? Зачем?
- Глупо переживать, не спросив. Тебе кажется, что гвозди в теле вызывают боль, а я наоборот, получаю усиленный сигнал. Ты же сошёл с ума, неужели не помнишь?
Вспомнил уже притороченым к койке ремнями, а вокруг толпились любопытные.
- Ребята, куда Коржик делся? Почему ему не больно в себя гвозди вбивать?
- Именно поэтому тебя ремнями и прикрутили, а то ты себя и растерзать можешь. Здесь вам не там.
Злобная лысая рожа разверзлась надо мной оскаленной слюнявой пастью: - Боишься?!
Конечно же мне нужен страх! Как я мог забыть цель своего путешествия? Для него я даже бросил перемещаться по нижним трубам из вагона в вагон, для него я пренебрёг верхними трубами. Только для того, чтобы остаться и познакомиться с сегодняшним моим повелителем.
Было понятным и то, что общество, меня окружающее, странным образом делилось надвое. Как минимум. Первое из них я назвал общество фиксированной воды, а второе - произвольной.
Из фиксированной воды появился Де генерал, стремящийся подмять под себя и уничтожить живую силу.
- Мудрёного здесь нет ничего. Есть пуля, есть ствол. На основе этих двух появляется новое и новое. Новое нужно для более качественного уничтожения живой силы.
- Де генерал, ты наверное ошибаешься! Даже самый главный разрушитель убирает шелуху и очищает зёрна от плевел. Разрушая он непременно созидает.
- А кто из нас не созидает вообще?
Вопрос был откровенным и неотвечаемым. Действительно, кто из нас не хочет, чтобы жизнь продолжалась? Жизнь нужна всем, причём жизнь вечная, полная всевозможных впечатлений.
- Минуту. Есть впечатления от происходящего, а есть впечатления в происходящем. Какое из них имеет право на жизнь.
- Молчать! Смирно! Равнение на право!
Откуда взялся этот, с лицом из лисицы? Равнение равнением, только как его зовут?
- Де генерал, на кого равняемся?
- На право, дубина!
Я никак не мог разобраться, зачем и на кого мне равняться. Зачем мне равняться, если я - это я? А если это не я? Если равняюсь не на того, ведь говорит о равнении Де генерал, а он - далеко не тот, кого можно послушать.
- Де, мне, например, интереснее равняться на мой страх. Мой страх настолько силён, что опускает меня в пятки путём в тысячу световых лет.
Вагончики катились мимо меня, а я не мог привыкнуть к чуду. Австралия? Пожалте - Австралия. Семьдесят четыре кенгуру запрыгали по траве, выискивая вкусненькое. Не было войны в Автсралии, но мы попали и туда.
- Кенгуру, поскольку я пришёл, вы будете теперь за меня. Войны не будет, я обещаю, только небольшая жёсткая борьба за личинки. Я немного замедлю их рост, а потом стану наслаждаться нежной плотью.
- Но мы, кенгуру, не едим личинок, поскольку находим счастье в траве. Мы здесь старожилы, поскольку сначала появились травоядные, а уж потом - хищники. Хищники служат нам, поедая нашу плоть. ИЗ-за этого мы учимся думать и принимать решения, быть быстрыми и ловкими. Мы не имеем силы, заложенной в хищнике. Тем не менее изменяемя гораздо интенсивнее, чем многие. Изменяясь сами, изменяем и окружающих нас хищников. Они уже не рвут первого встречного кенгуру, а только если хотят есть.
- Кенгуру, не ты ли источник? Если меньше зла, то меньше и добра! Ты уничтожитель добра?
- Естетственно. У вас добро может делать только Де генерал. Спроси его, зачем он пуляет из ствола, уничтожая живую силу противника?
Действительно. У меня живая сила, и у противника живая сила. Может ли живая сила быть противником живой силы? Почему Де генерал уничтожает живую силу? Де генерал, претендуя на чужую жизнь, сеет мёртвые семечки? Если он теперь и объявит тревогу, даже тогда не пойду. Он отгрыз мне руки!
- Де генерал, я не могу больше делать так! Ты уничтожил их живую силу, а мёртвое делай сам.
Кенгуру в улыбке приподнял губу, обнажив ряд здоровыз зубов. Кенгуру был здесь, а Де генерал атаковал мысли.
- Скажи ему про Австралию. Здесь живём мы, свободные кенгуру, которые бесплатно и потешно прыгают на двух ногах, перенося детёнышей в сумках. Летал ли ты хоть раз на живом самолёте? А мой ребёнок - летал. Его живой самолёт это я.
- Наш поезд тоже живой?
- После того, как в поезде появились живые - поезд стал живым сам.
- А страх? Мой страх тоже живой? Почему я никак не найду его?
- Предлагаю украсть у Де генерала его штык-нож и пропороть себе грудь до самого основания.
- Зачем?
- Штык-нож Де - отже твой страх, и далеко не ефрейтор.
Это я слышал уже улетая от равнин под солнцем, где пасутся и прыгают травоядные - источник, ставший жертвой. Для чего нужна травоядным жертва? Они могут быть лучше травоядных?
Уже издалека донёсся кенгуриный крик: - Потому, что всё это не правильно-о-о-о!...
Гоготали гуси, пролетая над живым поездом, состоящим из вагонов и вагончиков, каждый из которых был моделью.
- Вот это и есть самая середина. Видишь, соединительный хребет? На нём держится всё, значит и всё будет происходить именно здесь.
Я находился рядом до такой степени, что смог задать слышимый для них вопрос. После вопроса гуси гоготали, а мне стало очень обидно. В коце концов и не такой уж я дурак, чтобы гуси меня засмеивали
- Вы всё врёте! Наш поезд живой, а вам завидно!
Гуси прямо-таки угогатывались, не в силах произнести ни слова. Тогда я опять проник в вагон.
Пахло резким и синтетическим, от которого привычным свербило в голове, устанавливая свои порядки. Узкоглазый жёлтенький хорёк предлагал услуги по внедрению нового:
- Я предоставлю вам такой принцип, по которому кенгуриную Австралию разделят на твоё-моё.
- И что это за такой за принцип?
- Твоё-моё. Каждый лучше другого, поэтому и заслуживает большего. Нас, хорьков, даже не трогали. Мы создаюм вокруг себя вонь, сами которой не являемся.
- Но сами-то тоже в ней живёте!
- До поры, до времени.
Прямоугольное, поделенное внутри на кубики, называется вагоном. Каждый вагон катится на колёсах, а без колёс превращается в тяжкий груз, набитый хламом. Только крыша у вагона доделана полукруглым, во избежании сильного трения о небо.
Под полкой общего вагона ехал зайцем капитан Сорви-голова. Под полкой жили и валялись отбросы, оттого Сорви-голова не предствалял из себя никакой опасности.
- Ну здравствуй. Добрался наконец?
- Я всегда тут, только в разных вагонах, поэтому, наверное. раньше и не встречались. Ты кто?
- Я - каптин Сорви-голова.
- Под началом Де генерала?
- Я ни под чьим началом, вернее под одним началом, вернее мне так кажется. А совсем вернее, мне бы так хотелось.
- Неужели капитану не нашлось места в вагонах получше?
- А что может быть лучше в вагонах?
- Ну купе, например, туалет поудобней. Есть места, где детям можно с горок покататься.
- Никакое и не лучше.
- Так просто кажется, но бывают и неожиданности. Мне, когда я был в Австралии, рассказывала кенгуру про свой подвиг. Она предпочитает жертву стоянию.
- Кенгуру или врёт, или не догоняет. Объясни себе сам, используя смысл, заложенный кенгуру. Только вместо кенгуру поставь траву. Трава, день, который раньше всех нас. Изначально, питание высокого развития была трава, и её основы с разновидностями.
По голове защёлкало разноцветными пилюлями. Пилюли надо было пробовать на вкус, а потом отбрасывать то, что не устраивает.
- Ты против Де генерала?
- Я ни за, ни против. Я - никак, потому что попал на этот поезд. В сём моя ошибка, может быть заслуга - имеют ли значения подобные рассуждения? Сорви-голова в поезде и должен доехать до конца. Не совсем понятно, откуда берутся новые и новые пассажиры. Поезд идёт с остановками?
- Нет, без остановок.
- Тогда почему пассажиров всё больше и больше? Кто откуда так нахально лезет в наш поезд? Много среди нас кошек, свиней и собак, но можно ли назвать вот такого?
По общему вагону проходил красный агитатор Трофим Глушков. Был он слепым, глухим, безногим и безруким, толку с него - что с козла молока, но Трофим пригодился.
Трофима мы знали дано, когда он ещё не был таким безвозвратным инвалидом. Обыкновенный парень, каих тысячи, только власти захотел.
Чья власть в советах? Насколько больше стало нас, после того, как перестали быть остановки? Может быть виноваты проводники, подсаживающие за деньги хитрых зайцев?
Сразу вспомнился узкоглазый вонючий хорь, который подтягивал к себе корни, а остальные были пока не доразвиты.
- Трофим, это я. Ты меня помнишь?
- С трудом, неужели не видишь, что со мной произошло? Такая, брат, жизня.
- За что, или кого агитируешь?
- Мне бы знать! Я же инвалид! Ты не видишь, или забыл? Учили, учили, и научили
Но не мог я понять, чья власть в советах. Советы, сами по себе, ощущались реальным, только от кого они исходили оставалось загадкой.
- Сорви-голова, ты капитан по званию, иль по понятию?
- Я достиг того, что могу провести к цели по каким угодно трубам. Хоть по нижним, хоть по нижним. Если вдруг захочется прокатится - я к твоим услугам, а к услугам Де генерала не имею никакого отношения.
Почему не поплавать? Можно и поплавать. Всплыла старая морская говорилка, насчёт того, что плавает только дерьмо. Выходило, что в нижних трубах не испортить, поэтому я сказал тогда:
- Можно было сплавать, но сходить - ни-ни. Ходить ещё пока рановато.
Такая система, а здесь всего лишь утлая лодочка. Хлипкая мачта с подобием паруса, подсказывающие скрипом вёсла - это ли не идилия для того, чтобы исчезнуть?
Поначалу я видел попутчиков, снующих в тесноте, видел капитана, но после виража в сгибе перехода, они исчезли, словно по ннеслышной команде. А в трубе поднимался ветер, рождая собой шторм, а берега уходили вдаль, уподобляя Трофиму Глушкову.
- Кто ты, капитан Сорви-голова?
- Я твой стра-а-а-а-х-х-х...
Тогда мне подумалось о колёсах, везущих нас всех. Кто их чинит? Кто проводит им регламентные работы? Никого видно не было, а колёса везли и везли. Может быть нет смысла ни в вагонах, ни в локомотиве? Может быть сделало существующее вокруг громадьё обыкновенное колесо?
Опять появился хорёк, с предложениями насчёт твоего-моего. Колесо? Неужели колесо?
- Пазалста нэ нада! Пазалста делай из кружка необходимость.
- Вы Ху Холь?
- Я - Ху Холь! И не будет у тебя других Ху Холей!
- Почему? Существует ли разница для пловца на лодке по дерьму, какой Ху Холь для него может называться на вы?
- Я - твой Ху Холь!
- Можешь даже и лодку перевернуть, только гаже не получится.
- А быть поджаренной пищей?
- Да я и так хочу всеми своими фибрами выбраться из трубы, куда меня засунул Сорви-голова.
- Подать сюда Сорви-голову!
Мне подумалось, что тот, кто распоряжается самим Сорви-головой, имеет вес. Сам Сорви-голова предстал тут же пред Ху Холем и послушно склонил голову.
- Ты что здесь себе позволяешь! - грозно так спросил Ху криком - Или забыл, кто в каких трубах?
Капитан выглядел очень нереспектабельно, даже закралось сомнение: капитан ли это? Тот, который был им раньше, был моим страхом. Он сам говорил об этом, и мне не было повода сомневаться. А этот? Такой жалкий и послушный - мой страх?
- Ху Холь, ты врёшь! Это не Сорви-голова!
- А я и не Ху Холь. Если думаешь, что можно поговорить с самим Ху Холем, ты не понимаешь самого Ху Холя. Но всё то, что ты считаешь Ху Холем - не Ху Холь, а твоё мнение о нём. Я весь состою из здешних мнений, и не имею к себе никакого отношения.
- Интересненькое дельце. А где Ху Холь?
- Мне бы знать, где Ху Холь.
- Но ты тогда кто есть?
- Я - твой страх.
Вот тут-то и накрыла меня волна безумия. Ни Сорви-головы, ни Ху Холя. Плывёшь себе в безразличном, а единственным заинтересованным являются куски собственного дерьма, старающиеся измазать тебя коричневым.
Тогда выходило то, что в нижних трубах приятней всего находится большой рыбой. Сказано-сделано.
Я плавал в условиях медлнной жизни, имея интенсивную возможность. Когда возможность возникала, я всплывал и жизнь врывалась в сознание. Можно подумать: есть ли смысл опускаться, когда не сможешь подниматься выше исходного? Тут то и была сокрыта заковыка, которая выражалось в возможности. Возможности сравнения. Я мог сознательно и ясно переживать барьер и развивая себя в невозможность. Я вспомнил всё.
После того, как определился вид, другое потеряло право. Оно стало на страже, а виды стали иметь воможность сравнивать. Что для меня, пассажира общего вагона, это будет значить? Потерять предел.
Для пассажира общего вагона, рай будет выглядеть свободным медведем. Сухопутный кит вдыхает быструю жизнь по полгода, теряя предел медведей.
- Эй, медведь! Давай в догонялки!
- Нырнём, только не надолго.
- А я спутал тебя с полярным, тот не спит никогда. Вернее будет сказано: никогда не путает в разделении.
- Я - шатун.
- Шатун - сам себе режиссёр. Он научился выживать, став сильнее льва.
Лев, медведь и кит...
- Кит, расскажи нам, как начиналось.
- Очень просто начиналось. Нас тогда было только трое...
Надолго замолчали, скрашивая молчание ядрёным самосадом. Медведь живо представил себе и впал в спячку. Он дрыгал во сне лапой, изображая свой рай. Собака собакой, только свободная и большая. Живёт, потом, в раю, где всего завались. Всё твоё, будто ты и есть владыка мира, тот самый тёмный князь.
Лев тогда взял и обратился: - Княже, а княже! Скажи мне, кто ты?!
- Да я ты и есть! Я и ты - два друга - неразлей вода!
А сам похохатывает, фонтаны разноцветные выпускает. А сам извивается каплей, в которой центральный глаз. Глаз смотрит и спрутом плетёт узоры. Вот коридорчик, заходи.
Страшно оторваться от себя, хотя понимаю: делал такое не раз. На какой из дорог, моя лапа попала в капкан? В каком из многих я проспал?
- Ну ты, кит, даёшь!
- А что ты так лапой дрыгал? За что держишься? Я тебя, по твоей просьбе не сделал инженером, дав скощуху на медведя, а ты что творишь?! Уходишь - уходи, а не уходишь - уже шатун. Так и запомни!!!
В голове гудели колокола, Хлюпа Дырочкин раздёргивал свой ярлык, приговаривая:
- Молимолиоуммолимолиоум!
Если бы колокола смогли прогудеть так, как Хлюпа приговаривал, наступило бы очень хорошо. Постепнно время возвращалось в понимаемое, проявляя из звука слова: - Моли, моли о Нём!
- Ты о чём, Хлюпа? Ты про китов? Так они совсем и не киты, просто ты, Хлюпа, не можешь и представить большего кайфа, чем кит! А они, те киты, вовсе и не киты. Они - Вечный Кайф.
Дырочкин заинтересованно засопел, извергая гордую возможность стать почти что всем.
- А дальше что, Дырочкин? Зачем тебе столько кайфу? Зачем они такие добрые, если нет ни того, ни другого? Сидишь здесь в племени Мудлона, на протёртом линолеуме!
- Тебе хорошо, ты медведь. Как бы ты не упал, тебя больше любят, чем инженер инженера.
- В конечном итоге, не столь важно, Медведь, лев, или инженер. Все в одном поезде едем. Действующие лица, и испольнители.
- Дальше я взрываюсь, посколько не могу разговаривать.
Когда я взорвался, произошло корооткое замыкание, а я, будто бы чуть-чуть подрастворился. Взлетев над котлетой ничтожной мухой, я сказал: - Ребята, ого-го!
А почему, собственно, муха? Что бы вы могли такого ещё предложить? Медведь? Большая рыба? А как насчёт течений? Я, собственно говоря, даже и не намерен, но не претендую на понимание.
Вагончики начинало потряхивать и лихорадить. Иллюзия понимания растворялась в закусочных и обжорках, но механика не справлялась физически.
Из верхних труб текло и звучало не по-детски, вселяя в ждущих ожидание. Купейные подозрительно лезли в друзья, несколько предугадывая. Что разваливалось? Определённо что-то разваливалось, потому как если наблевать на пол, то просто вытереть тряпкой - и вся недолга. Рессоры? Мы стали тяжелы? Колёса? Рельсы? Рельсы! Куда вы нас ведёте? Кем мы там будем?
- Аида! Я тебя боюсь! Ты мой страх! Ты мой страх? Ты мой бог? Кто мой бог?Аида! Где ты? Странно, никого нет. Почему ничего нет? Обещали хотя бы Аиду! А сейчас что?
- Я везде. чтобы сделать лучше. Когда делаешь такое. нельзя мечтать. Ну жен трезвый расчёт.
Зачем он так делает? Ведь просил же его, чтобы незаметно. А он переспросит и смеётся.
- Незаметно? А как для тебя незаметно? Думаешь для тебя так заметно? Спать, дурашка, спать!
- Аида, я прошу тебя! Где угодно, но только не здесь. Мы же не животные, мы не должны делать это в туалете!
Аида вся как-то съёжилась, ожидая более сильного удара.
- О чём ты говоришь? То, о чём ты говоришь, мы же должны делать нигде. О чём ты, милый мой медведь?
- Р-р-р-р-р-ы-ы-ы!
- Рви меня на части, мой зверь, если не можешь больше ничего предложить! Для чего дана власть тебе, любовь ищущий? Для любви любвей, на веки вечные? Озеро моё, свет в окошечке, отражение от любимого.
Где-то на таком уровне подлипания, я стал выделяться из себя, страшно переживая, что не успею. Теперь мне кажется, что можно успеть, но возникают парадоксальные противоречия, которые сильнее логики. Эти противоречия сильнее логики логик, и они называются человек. Человек потому и смог познакомиться, что стремился порвать на части. Не понимал?
Никогда не забывай про учителя! Кто учитель? Кит, лев и медведь. У медведя имя - Большая Рыба.
Пока мы ждали информации от Василия, от верхних труб начали отваливаться куски. Куски летели падающими самолётами, унося на своих крыльях имеющих продолжение. Мы, кто пока продолжения не имел, прятались по углам, спасаясь от обломков. Вода хлестала уже стеной, а в свете лампы была похожа на радугу.
Хлюпа вместе с Ху Холем наблюдали, стоя в сторонке.
- Смотри, Ху Холь, вода падает вниз радугой оттого, что чиста. На мой взгляд знак немаловажный.
- Если его замечают, а если нет - то никакого значения она не имеет, как ни парадоксально бы это ни звучало. Почему воде не стать радугой? На неё падает свет, а она чистая. Что ей остаётся делать? Предложишь ей соврать?
- Я Хлюпа, а не дурак. Если предложу, с чем останусь сам? Я Хлюпа, а не дурак.
Василий ввалился в тайное купе вместе с принесённой информацией.
- Теперь нас трое, так что откройся, что за информацией ты располагаешь. - заявил веско Ху Холь.
- Никакой тайны, пару беленьких.
Став жрецами, причастными к таинству, развили неимоверное чувство меры.
- Точь-в точь, Вася - так сказал Хлюпа Дырочкин, входя обеими ногами в благодушное настроение.
Даже Ху Холь не претендовал на главенствующую роль, он уступил её Васе. Двинули и впали в состояние усиленного понимания друг друга.
Вася говорил долго и внятно. Он, ссылаясь на провидение, не умалял роли Менделеева в культуре.
- Наш вагон был не готов к удару, уготованному колдунами. Видели, чукчей как быстро огненной водой победили? Так Менделеев, сделал мягким и приемлемым неотвратимый удар, а вы героев своих не понимаете.
- А меня заинтересовал принцип подобия. Что вверху, то и внизу? - хитро и недвусмысленно спрашивал Хлюпа.
Первым ответил Ху Холь, поскольку звание его не позволяло молчать. Ху Холь чувствовал подвох, но не мог и предположить столь смелый полёт мысли.
- Не может быть иначе.
- Тогда на небе тоже водку пьют?
- Не понятна цепочка твоих мыслей. При чём здесь небо?
- Всё, что есть на земле, есть и на небе. Но стоит только этому не быть на небе, тогда то, что есть на земле, становится будто на небе.
- Хлюпа, хам ты, и больше никто. Тебя этому начил Большая Рыба? Только он может такое сказать, когда медовухи обожрётся. Мёду много стало, вот он и экономит на медовуху.
- Нет, ты мне объясни, а Большая Рыба и не при чём. Тебя же я спрашиваю, а не Большая Рыба.
- Скажу секрет, только не подумай, что будет именно так, как скажу. Если на земле готовится, то нельзя сазать, что она - небо. Она чистая.
- Эге! Есть ли разница между чистой землёй и небом? Единственная, пожалуй и существует. То земля, а это - небо. Всё остальное потом.
Вася выхватил свою козырную карту, которую хранил до тех пор, пока не вошёл в состояние сострадания.
- Если вся вода чистая вытечет, где тогда что брать будем? Когда перестанет быть что, тогда и перестанет быть жизнь. Выражая нашу жизнь активным движением по линолеуму, мы способствуем дальнейшему погружению. Откуда я смогу увидеть медведя Большую Рыбу, если погружусь, прекратив замечать?
Наступила тяжёлая пауза, которая и послужила сгналом к уничтожению остатков белой. Потом стало понятным и ясным всё то, что тревожило. Да мы сделаем, и всё. Сделаем, что бы нам это ни стоило!
Мне до сих пор не было понятным, о каких синих человечках говорит Василий. Какие могут быть синие человечки, если каюк топырит свои глаза, вплотную ко всем нервам на свете. Каюк был с одной стороны каюком одним, а с другой - каюк был другим. Какая разница? С одной стороны он был каюк, а с другой - вроде как и не каюк.
- Понимаешь, если я их вижу, значит они существуют. Но для них мы тоже синие человечки. А настоящие человечки никакие. а не синие. Синие не человечки. Подщёлкивают, хотят чтобы я хотел... А я хочу другого! А мне подсовывают только синих человечков! Я не они, а они - не я!
- А кто, собственно, ты такой, Василий, чтобы тебя обходили стороной синие человечки. Они не пляшущие, а синие. Но если бы они были синими - они были бы друзьями. Синие они только с нашей точки зрения, потому. что у нас такое синее. Они скорее серые, чем синие. Но кто ты такой, чтобы настоящий синий человечек уговаривал тебя? Почему думаешь, что они тебе ни разу не предлагали ничего?
Синий человечек задумчиво сидел под крышей вагона. Он не мог быть виден простым глазом, но ясно проступал сквозь плотное. Мои глаза стали не простыми? Они видят синих человечков?
- Привет.
Он был похож на огонь от газа. Он утверждал, что самый лёгкий из земли. Ну и что? Я не понимал, потому что сверху утекала чистая вода, становясь всё больше за деньги. Неужели вам не видно? Чистая вода уже за деньги!
- Какая разница, что ты есть? Почему ты не поможешь нам? Яви им чудо, чтобы они обосрались!
- Да они и так и так обосрались, чудеса на них ещё тратить.
- Сильно ограничен в чудесах?
Мои ассоциации укрепились в сравнении с зажигалкой.
- На определённое количество пшиков?
- Все мы на определённое количество пшиков, только кто что разгорит. Если ты не увидишь мою синеву, стану ли я от этого синее? Хочешь быть со мной - будь, а не хочешь, не будь.
- Но ведь с верхних труб вода. Зальёт и тебя, чем будешь воспламеняться?
- А почему думаешь, что вода не горит синим?
В это время Хлюпа рашил попробовать, горит иль нет. Он облил остатками кусок от газеты, и поджёг. Загорелось синим. Синим до такой степени, что пропадало из виду.
- Вот если не видишь, тогда и будто этого нет. Понимаешь? Не видел огня, и не обжёгся!
Многие из нас сделали тогда выводы, выбрав тамбур.
- Мы готовы выходить, потому что мы и есть такие на самом деле. Помогите нам, чтобы мы не забывали. Мы по-честному! - так заявляли наши партии и ряды, в тот момент, когда верхние трубы рушились, обнажая небо.
Какая только чертовщина не придёт в голову...
- Не надо обращать внимания на такое, происходящее во мне! Такое приходит ко мне непроизвольно! Я не больной, а такой же как и вы. Можно вам ботиночки смахнуть от пыли? Откуда пыль, мистер? Ниоткуда? Вот тебе и раз...
Пыль, при ближайшем её рассмотрении летела метеоритным дождём, и не было от него спасения.
- Здравствуй, рождающий метеоритный дождь! Кто ты?
- Я твой стра-а-а-а-х-х...
Большая Рыба наловился вкусных и жирных лососей своей когтистой лапой. Если в вагоне будто сошли с ума, это не касается Большой Рыбы. Мелеет чистая река? Воздух пахнет тормозящими колёсами, укравшими круг? Что может изменить обыкновенный медведь? Да ниего он не изменит! Поэтому Большая Рыба и кушал спокойно жирных лососей, не переживая за то, что кончатся.
- Большая лапа, скажи, как мне быть? Зачем тогда научили? Были нужней вагоны, а сейчас другое время?
- В точечку говоришь.
- Но почему я должен теперь мучится?
Медведь цокнул языком меж зубов, выковыривая остаточки и сказал: - А ты не мучайся.
- И это говоришь мне ты, помогавший верить в то, что я вагон. Я, на этом основании навыдумывал своё, а оказывается всё попадалово.
- Ты до сих пор не поймёшь. Можно понять, если не понимаешь? Будь тогда вагоном и не ссы. Вагоны тоже нужны.
Вагоном оказался более широкий участок, чем я предполагал. То, что я предполагал вагоном, было только его туалетом. В туалете набилось полным-полно, а смывать уже особо было и нечем. В верхних трубах глобальные перемены, и вот уже бумажки вперемешку с дерьмом вылезают на поверхность окружающего.
- Никак не могу понять, валится, или вылезает. Ваше мнение по этому поводу?
- Моё мнение не имеет разницы. Валится или вылезает, какая разница? И так, и так - дерьмо.
Набито в таулете было привычно. Туалет не был плохим. Он был сделан туалетом в вагоне.
- Я каюсь, каюсь! Мне бы подумать, но прав и обязанностей не было дадено!
- Ты не кайся теперь, а кати. Колёса крутятся, вот и кати, не сворачивай. Рельсы есть?
Дело в том, что любое из направлений можно было назвать рельсами, а рельсы кем-то проложены. Любой, из возможных путей идёт по рельсам, выходит он в любом случае правильный. Но можно попасть в засаду, где засидишься.
Нет, определённо надо забыть как можно больше. Чтобы было легче понять, что умер. Если умереть незаметно для себя, будешь ехать в вагоне, покуда не кончишься, а можешь и не кончится никогда.
В каждом секторе живёт свой час, а никакого времени нет. Я тогда выполз потихонечку и прошёл к часу быка.
- Бык, отпусти меня не страшно. А я отдам тебе все корешки.
- Насчёт вершков договоримся?
- Насчёт вершков не знаю... Вообще-то давай и вершки.
Выверт вывертковский! Бык взял меня к себе, а я стал быком автоматически. Нет, пожалуй осталось то, что говорит во мне о быке.
- Бык, отпусти меня не страшно. А я отдам тебе все корешки.
- Когда же ты кончишься? Я уже приобрёл и корешки, и вершки, а ты опять мне свои корешки предагаешь. Откуда ты берёшься?
- То-то и оно, что ниоткуда, и это самое ниоткуда я сам никак не разберу. А теперь я навсегда стану быком? Вернее останусь...
- В реку погляделся - стал рекой, а река стала тобой. Пока не умрёт смотревшийся в реку - можно иметь её в союзниках. Всё бы ничего, да сердце-то всё одно бьётся. Стук-постук, и я другой. Стук-постук - опять другой. Ты останешься здесь, где живу я ? Мой дом назван часом быка, только ко времени не имеет никакого отношения.
- Как он выглядит, твой дом? Даже нахожусь в нём, а ничего не вижу. Что за дом такой? Вокруг привычное, только ночь. Это и есть дом быка?
В небе неожиданно засвистели крылья и пролетела большая птица. Птица была не ночная, от чего казалась неестественной.
- Кто это? Почему она летает тогда, когда должна спать? Ведь в природе не нарушают.
- Это не птица, а мой дом. Поскольку ты не видишь его, вынужден предоставить вместо стены птицу. Скажи по-честному, испугался?
- Испугался...
Показался и сам бык. Он не был похож на привычного быка, только необузданная мощь, распиравшая изнутри, а глаза были грустными.
- Неужели нельзя просто общаться, никого не убивая и не опуская? Если ты боишься меня, ты против. Я не против тебя, но только ты становишься против меня, а куда мне деваться?
Когда летишь метеоритным дождём, уже не важно что почём. Уже ничего нипочём, а ты чувствуешь наступление изменений. Ты уже учавствуешь в изменении, ничего не можешь изменить. Строй свиньёй? Наплевать? Сгораем в плотных слоях? Ну и что. Чем нас можно испугать, когда мы начали процесс изменения, когда процесс уже пошёл, когда соскок будет глупостью? Да не испугаешь тех, кто летит сгорая.
- Послушай, зачем так сильно горишь? Когда слишком высоко, тогда хоть обсветись, обсгорайся - не поймут и не заметят.
- Ты думаешь, что я сгораю, падая, для них? Они для меня все в жопе, а сгораю потому, что нравится. Найдёшь ли ты лучшее занятие? Я просто лечу, просто горю, меня просто не будет. Что может быть лучше?
- А это не суицид? Суицид преследуется сильно и очень сильно. Ты сгораешь белым днём, это ли не суицид?
- Не знаю и знать не хочу. Мне радостно, а значит это радостный суицид. Суицид, несущий освобождение и радость вовсе не суицид. Он бегство.
- А куда бегство?
- В этом и есть глупость суицида. Те, кто думают, что им откроются голубые дали, пускай откроют их, прежде чем уходить. А те, кто уходит не открыв для себя, не уйдёт никуда. Он никогда не уйдёт от того, от чего уходит.
- Осторожно, мы можем зацепить птицу.
- Да вовсе это не птица, а бык. Мы летим в часе быка. Он живёт здесь. имея право быть птицей.
В разговор ворвался третий. Он ослепительно уменьшался в размерах, грозя собой исчезнуть совсем.
- Я почти сгорел! Ура! Я почти сгорел!
- Чему радуешься, глупый! Какой в этом смысл?
- Смысл? Ха-ха-ха-ха! Да никакого для меня смысла!!!
Он вынырнул внезапно. В глаза бросалось видавшее виды кожанное пальто. То, куда он попал, заставляло быть стеснительным. Именно не чувствовать, а быть. Стесняло всё: кожанное пальто, необычная открытость окружающих, которые шли не обращая внимания. Песни, танцы, детский смех, вперемешку с любовью напоминали ошеломляющий взрыв. Взрыв звучал презрением к себе. Пробегающий мимо мальчик, весело крикнул, обдавая счастливым ветром:
- Не тушуйся, браток! Просто у нас такой поезд!
Моментально созрел вопрос, от которого до сих пор стыдно: - А где расположены туалеты?
Мальчишка засмеялся лесным колокольчиком: - У нас нет туалетов! Мы не гадим, и абсолютно полезны.
Он пошёл куда глядели его глаза. Четверо с серьёзными лицами играли роль вселенского зла, а производимые впечатления вспомнились стыдными каплями.
- Так вот ты какое!
Он сорвал пальто и постарался выбрать работу для себя. Насколько было много, настолько он себе даже и не представлял.
- Пожалуй я пока не смогу работать на благо. Мне надо учиться, поскольку могу прогадать.
- А у кого ты собрался выигрывать?
- У самого себя...
- Так ты уже выиграл. Проигравшие сюда не попадают.
- Тогда кто же я такой?
- Ты только что родился.
- Но почему в пальто, да ещё видавшим виды? Откуда у меня было столько времени, если родился я только что?
- Какая тебе разница?
Потом всё исчезло и я старался оставить себе на память ощущения. Может быть смогу занырнуть без подарка?
Если ты против чёрной дыры, уверен ли, что не являешься частью критической массы? Где живёт взрыв, когда критическая масса всё ещё купается в волнах своих противоречий.
В голове щёлкнуло и я сказал тем четырём: - Но вы же сами создаёте противоречия! Позовите их, а они не преминут воспользоваться!
- Что ворвался самостоятельно во-второй раз - молодец. Что касаемо противоречий: позови их сейчас, глазом моргнуть не успеешь - превратятся в гусениц. Нужны тебе гусеницы?
Его позвали и он, не дождавшись ответа попрощался.
Врываться туда, где ничего не понятно, позволила мысль. На мысли можно было ворваться, только оставалось врывание безвозмезным подарком. Поди чего разбери!
По проходу шли навстречу друг другу. Примечательным было что те, которые шли оттуда, встречались не с теми, которые шли туда, а скорее наоборот. Как так получалось?
- Послушайте, милейший! Как так получается? Мне бы узнать - перестал бы ходить навтсречу.
- А вы с какой стороны? Оттуда?
- Скорее туда, чем оттуда.
- Тогда какая тебе разница?
- Но можно ли быть уверенным в движении туда, куда тебе надо?
- Ни в чём нельзя быть уверенным
После того, как я услышал напутствие гореть синим пламенем, я потерял всякий стыд. Зачем мне нужен стыд, если поступаешь так, как тебе надо. Откуда узнать как надо? Ты не сможешь стать лучше себя, не сможешь стать хуже себя. А хуже, или лучше - вообще из другой оперы. Вот и весь сказ.
В опере спрашивали насчёт того, куда мы удалились. А мы, дружным хором: - Рады стараться ваше высоко превосходительство!
Моторчик вжики-чих-пых, а мы орём: - Рады стараться!
Под ногами чавкает жирная грязь, засасывая собой на одном месте.
- Рассматривай по этому принципу как можно больше!
Рассматривай тут, когда сверху течёт, а снизу чавкает. Если сверху течёт, тогда проблем в этом нет, но когда от верхних течей чавкает внизу - неправильное понимание.
Из кромешного вагонного ада вышел он, победитель самого себя, закованный в непробиваемые латы. Из-за крепких лат он не видел и не слышал. Куда шёл? Зачем крошил в окрошку?
Кромешный... Всё, кроме него? Кроме него ничего?
Его сразу прозвали Железный Рыцарь.
- Железный Рыцарь, ты кто?
- Я - твой страаах...
В туалете мы напоминали чёртиков на резинках. Резинка сама держится в руке, а чёртик сильно кидается вниз и подпрыгивает. Направление можно было менять, изменив положение руки.
Выходило, что чем ниже мы упадём, тем выше поднимемся? Для чего нужно тогда стоять, становится кем-то, чтобы задержать падение? Падать, так падать, чтобы замирало под ложечкой от неотвратимости.
Сношались прямо в проходе, у всех на глазах. Когда Хлюпа спросил, зачем делать из высокого шапито, Ху Холь ответил: - Всякий способ, оттягивающий вымирание хорош.
- Ху Холь, но жизнь в нашем вагоне напоминает противоположность. Стоит ли агигировать за то, чего нет?
Тамбур заполнялся детьми до отказа. Не то, что они бы уходили, не то, чтобы изгонялись. Детские игры сами по себе не могут происходить в вагоне. В вагоне игры совсем другие, а дети есть дети.
Медведь Большая Рыба очень любил ходить в тамбуре, ведь там его не боялись. а даже скорее наоборот - дёргали за нос и уши.
По проходу шёл полупроводник. Чем проводник отличался от полупроводника? Да тем, что он провожал только до половины. Проводник не понимал середины, а полупроводник был в дырках для переходов в “п” и “н”.
Полупроводник шёл с одной стороны, а с другой появился сумасшедший доктор. Если кто-либо появился в одном конце, то появление во втором - неизбежность.
Доктора звали Мак Чикен, а у полупроводников не бывает имён.
Шли они не навстречу друг другу, а навстречу мне. Только мне, и никому больше.
- Зачем болтаетесь здесь без дела? Заняться нечем? Не стоять на проходе!
- Но вы полупроводник, к тому же весь в дырках, имеет ли для вас значение проход, как таковой?
- А ты можешь знать, куда я тебя выведу?
- Это уже вопрос второй. Только при чём здесь проход? Для меня едины задние и передние проходы.
Мак Чикен оживился, начав вызнавать ситуации из моей жизни.
- Какие складывались отношения с мамой?
- Дубина, тебе самому лечится надо! О каких проходах думаешь? А ещё доктор называется.
Изо всех сил метеориты держались в строю, когда один, самый шустрый, задал вопрос:
- Уж коли мы всё одно сгораем, так какая разница в каком строю произойдёт само сгорание?
Ему отвечал самый крупный из нас. Самый крупный давал больше всех света, имел больше всех времени. Хотя со временем вопрос спорный.
- Если сгораем в строю, то отпечатываем сам строй.
- А для чего нужен строй свиньёй?
- Не мы пробуем, не нам судить...
Тогда я и увидел, что стал немного овальным. Овал, откуда он мог взяться? Напряжённо задумался, прошло немного, а вслед за ним показался слепой силач. Силача звали Силычем, а стоял Силыч у зеркала, вертляво напрягая себя в разных частях.
- Ну и что? Напрягаешь?
- Напрягаю... А ты кто?
- Разве не видишь?
- Конечно не вижу, я же слеп.
- Но нельзя сказать, чтобы были возможны слепцы, кроме тех, кто не понимает. Кто не понимает, тот и не видит. Если не заметить Силыча, можно заметить совсем другое. Сейчас же ты меня уже колданул. Сказал за то, что Силыч, а я и поверил. Могу ли расколдоваться? Могу, но для этого надо перестать тебя замечать.
Силыч запыхтел, показываясь вспышками справа. Слева проплывал гладкими облками, а справа пыханул что надо. Часть пыхов вырывалась из полной темноты, а наиболее хилая часть была родом из красного. Из какой темноты вырывались пыхи, из фиолетовой, или красной? Холод или тепло?
Холод представлялся конкретнее, поскольку тепло заметно растягивалось по амплитуде. Гладкие облака состояли из холодного. Они стремились к активной темноте, прерываемые уже не пыхами, а какими-то прямо быхами. Быхи быхали так, что становились похожими на путешествующих по красному духов. Красное заинтересованно рассматривало пустую темноту через вспышки быхов
- Силыч, на кого ты похож?! Разве так можно?
- Я слепой неоднородный силач. Стою перед зеркалом и напрягаюсь в разных частях. От этого испытываю чувства, у которых нахожусь в некотором замешательстве.
С этими словами Силыч распался на несколько Силычей. Только теперь это были их отчества, а не имена. Появились Сам Силыч, Тут Силыч и Сусам Силыч. Они слышали мой голос громом, вжимая верхние забобыхи в перекладинку.
- Ну что, допутешествовались? Чуете, как громыхает?
Я им говорил о том, что грядут проблемы с водой, потому как верхние трубы в вагоне дали конкретную течь в этом мсте. Но сам Силыч исчезнуть уже не мог. Он всей своей грудью нарывался на разговор.
- Согласен, вижу только то, чему научили. А ты-то что здесь тогда делаешь?
- Мучительно вспоминаю тот момент, когда сознательно выпускали за варёной картошечкой. Возникающие воспоминания рождают здания различных смыслов. В них раздают “з”. В каждом здании - своё “з”.
Силыч выглядел обезоруженным. Напрягать было нечего, видеть он ничего не видел. Видел только надвигающуюся на него пятитонку. Отпрыгивать в сторону? Нет? Силыч выглядел обезоруженным.
Кочующие же Силычи разговаривали серьёзный разговор
- Как будто летал, а тело лежало здесь, в проходе.
Тело было немного лысовато, особенно в области вывертов больного самолюбия. В небе опять загрохотало.
- Летал, не летал, а моё мнение - грохочет тревожным.
Сам выглядел сейчас упругим прыгуном, потому, что ему жутко хотелось если не улететь, то хотя бы упрыгать. Тут выглядел как и всегда, ни хуже, ни лучше, а Сусам в этот момент хотел какать.
- Нельзя такого и предполагать! Если привыкли так, то так и надо.
- Тут, не слушай его! Это только кажется, что он Сусам, а на самом деле он не кто иной, как говорящая задница.
Тут был задумчив не на шутку. Он поражался, насколько откровенно говорили раньше. Например про то, что новое - хорошо забытое старое. Выходило так, что вся жизнь уже прожита кем-то, потом забыта, а теперь и ты живёшь, словно играешь в секонд хенд.
- Не могу с точностью сориентироваться. Где я? Я тут? А кто тогда был Тут, и где он был, когда он был Тут?
Сусам сделал дело и смело загулял сам собой, оставляя меня с одной и другой стороны.
- Ну теперь ты Сусам, как Сусам. Ну, хочу всё знать, обосрался?
- Жизнь прожить - не поле перейти.
Мак Чикен убеждал своим заставлянием в необходимости дезинфекций.
- Надо делать так: сперва мак-мак-мак, а потом уже чи-икен. Не зря же меня зовут Мак Чикен, а не иначе!
Тут не привык возражать. Он также не привык думать, поэтому и не возражал. Он ходил, одетый в резиновую фигню, с торчащей вместо носа коробочкой, и делал свой мак чикен.
Сам пригласил желающих на суд над самими собой, а Сусам изобретал, с целью экономии энергии.
Я говорил, а они слушали раскаты. Потом я услышал свои раскаты ушами Самычей и спросил гром: - Гром, ты кто? Почему так сильно гремишь? Пугаешь? Предупреждаешь? Кто ты гром?
- Я твой стра-ах...
Чем дальше, тем становилось непонятнее. Кто мой страх? Почему нас не выпускают на полустанках и станциях? Откуда взялись метеориты, летящие свиньёй? Может быть горящие свиньёй? Есть ли разница, чем гореть, свиньёй, или не свиньёй?
- Если ты не станешь меня слушаться, тогда я умру. Умру, и меня унесут в далеко с трагичной музыкой из рыдающих звуков!
Но зачем нужно было вызывать, приучивать и влюблять? Чтобы запугать потом до полусмерти? Сломать основание? Может быть коварный и невидимый хотел подчинить обстоятельствам? Чем я тогда обстоял?
Обстоятельства выглядели из пыжиков-друзей, несущихся вдоль по замёрзшей воде. Им не было дела ни до чего, они летели свободными и счастливыми. Я постарался докричаться до них из вагона.
- Если что, то можно и поиграть в интересное! Монстры, противники и захватчики, а вы - герои!
- Ты, наверное, дурак. Может ли быть что-нибудь лучше того, чтобы нестись свободными по твёрдой воде?
Не исключено, что не может. Ну а дальше? Куда дальше?
- Пыжики, вы куда летите?
- Мы свободны, и видеть не хотим, и знать не желаем!
Сам Самыч показал пальцем под потолок, где столкнулись два метеорита.
- Видал-миндал? Вот тебе и гром!
От столкновения в небе возникло много-много маленьких метеоритов, не поддающихся законам.
- Для того, чтобы возник взрыв, нужно, как минимум, столкнуть лбом двоих. Пока нет столкновения - нет и взрыва.
- Взрыв взрыву - рознь. Если взорвалось низко, мало что изменяется в принципе, но стоит только жахнуть на самом высоком уровне - хочешь не хочешь. а меняй. Хоть шило на мыло, но меняй.
- Какая польза, поменят шило на мыло?
- Никакой, непонятливый Тут. Нет никакой пользы, но если так не менять, как тогда менять?
- Рассуди нас, Сусам. Я не понимаю смысла. Или нет здесь никакого смысла?
Сусам многозначительно пустил из-под верхней губы слюнявый пузырь. Гундявый Сусам загундявил: - Откуда будет смысл, если нас зашвырнули в прошлое? В каком из прошлых есть смысл?
- Ну, я категорически не согласен! В понимании первобытного есть больше прямого. Он говорит с богами напрямую, прося только на кусок хлеба с мясом. Он не знает больше ничего, он не развит. Есть ли в этом смысл и развитие?
- Не знаю как кого, а меня точь-в-точь по подобию. Если подобие лучше себя самого, тогда и не подобие вовсе. Яблочнее яблока можно придумать только воздушного обманщика, который отбивает естественный запах исходящего гавна.
- Воздушный обманщик... В каком смысле воздушный? В смысле воздуха?
- При чём здесь воздух? То, что обманывают, называют носом. Нос нюхает запах, от этого и получается воздушный обманщик.
Было не совсем понятно, как можно было перепутать запах яблока, с какой-нибудь этилентоливиновой кислотой. Но ведь путали! Занюхивая лживую синтетику, ускользали от истиной сущности своего бытия. Откуда, к примеру появился Мак Чикен? Был себе Петя Членов, который стремился стать мистером, во что бы то ни стало. Став Питом Питкиным не мог именоваться мистером, поскольку помнили его как Петьку-хреновую голову. Что делать? Очень просто, появляется никому неизвестный Мак Чикен. Чикен может теперь изрыгать потоки. Что ему? Испачкает Чикена, станет Чиком Макиным, есть ли для Пети Членова разница?
Но коварный выдумщик возможности существования Мака, посадил Петю в рабство знанием Чикена. Куда теперь Петя без Мака, если он знаком с самим Чикеном?!
Сам просто ошалел от мыслей, возникающих в этой связи: - Замолчать, иначе сойду с ума! Немедленно замолчать!!!
Тут и Сусам замолчали, испуганно прижавшись друг к другу. Сам был невменяем, а невменяемый Сам не так безобиден. Он скорее даже очень наоборот - обиден. Сам не обижает никого, но постоянно обижается. Обиделся - разгрузился, а там хоть трава не расти.
Возможно это и была сама невозможность. Невозможность проявилась в одном из купе, в виде прикованных колдунов. Колдуны были длинноволосы, в рваных одеждах. Они играли музыку на слова, стараясь донести смысл.
Клич кличем, когда из стали засверкали.
- Всегда готов! Всегда готов!
И что теперь? Победа величава? Равняйсь!
- Куда равняться, мудрый мой учитель?
Зимой акация взорвалась, зацвела. Ошиблась?
- Мы чудо сделали, пожалуйте помыться!
- Но мне нельзя, ведь я - японец под запретом.
Сталь, та, что засверкала, поднялась.
Ей крикнул я: - Куда ты?! Здесь моя башка!
Она всё “вжик”, да “вжик”. Но голова-то не чужая!
- Эй, голова! Ответь, чужая ты, иль нет?
А голова не отвечала, собой качала на
Пульсирующей кровью шее. Качалась? Голова?!
- Тогда Михей я, никакой я не японец!
А может быть теперь такое харакири?
Прослушав песню я обнаружил себя стоящим в звенящей тишине. Вокруг бездонное небо, опирающееся на чистый мелкий песок. Не дай бог ветерок - чудо исчезнет.
Три мраморные ступени, ведущие немного в сторону. В стороне не было видно ничего, но угадывался ветер. Замыкали вещь четыре колоны, соединяющие одно с другим. Но висящий между колокольчик не давал вещи захлопнуть меня. Он звенел предупреждением, а мне очень хотелось рассмеяться. Я и рассмеялся, а из-за колоны, той, что с краю, выплыла большая голова, выражая своими глазами благополучие. Да, в небе, конечно, было солнце. Только пугающе безразличное.
- Колокольчик, ты мне помогаешь, или работа такая? Не решусь даже шевельнутся. Будет выглядеть громом, несмотря на звенящую тишину.
Колокольчик наяривал и заливался, не отвечая на вопрос. В разговор же вступила плавающая голова из переливающейся невидимости.
- Не бойся, ступай...
Тишина рзорвалась шелестом мягких губ, а вслед за шелестом потянулась струйка из песка. Она нарисовала собой заманчивую даль. Выходило надо подниматься?
Поднялся, глядь, а солнце уже изумрудное. Прозрачное и мягкое, оно звало, а я сомневался.
- Не бойся, ступай. Только не бойся...
Мне что? Я взял и ступил, тем более, что не впервой
- Кто ты?
- Я - князь Тишины.
- А почему выглядишь столь необычно? Куда туловище с ногами подевал? Ни рук, ни шеи, одна голова плавает.
А вокруг разливалось чувствующей водой мягкий изумрудный свет. Он то сгущался, лаская собой, то наоборот - разряжался, переходя в чёрный.
- Почему после зелёного сразу чёрный?
- А потому. Зелёный есть?
- Есть.
- Чёрный есть?
- Есть.
- Ну вот я и сделал такую тишину, в которой после изумрудного ничего. Зато посмотри, какое солнце.
Я посмотрел, возникло непередаваемое и предложило раствориться. Предложение было принято одновременно с хлопком и предо мной, вместе с князем Тишины, возник прозрачный престол изумрудных прожилок и переплетений в яйце. В яйце же сидел Отрешённый. Он грыз подсолнечники от разных солнц, выбирая сорта.
Я появился, рассуждая вслух: - Что было со мной вперёд, хлопок, или принятие предложения? Если вперёд хлопок, тогда я сейчас в предложении, а если предложение - тогда наоборот.
Отрешённый отреагировал на ветер, спросив: - Он что, дурак?
Князь Тишины убеждал Отрешённого, что я вовсе не дурак, а скорее наоборот. Тогда он строго так: - Веруешь?
- Верую.
- Ешь тогда семечки. Грызи, да говори мне, какие лучше, а какие нет.
- Какие лучше, какие хуже?
Отрешённый сплюнул шелухой в мою сторону. Шелуха вспыхнула в промежности ярким, а он спросил у князя: - Он что, дурак?
Князь затараторил в мою сторону: - Отрешённый не говорил хуже, он говорил лучше. Неужели не понятно, говорить толко какие лучше?!
Задачка была не из лёгких, потому что нельзя было поставить за основу худшее. Его попросту не было в изумрудном пространстве Отрешённого.
- Хотите верьте, хотите нет, только я так не смогу. Это выше моих сил.
- Зачем ты припёр его сюда? Столько потратил, чтобы он ахинею здесь нёс?
- Зато не врёт, а это уже нестандартно для их пассажирского поезда. Они там живут не кабанами, а свиньями. Но даже не свиньями, а свиньями в своём понимании.
По проходу маршировала усатая тётька с шариком цвета хаки. Была она вся в мини и волосатых ногах.
- Мальчик, зачем смотришь в мою промежность? Каков мерзавец! Маленький мерзавец...
Последнее произнесла она томно, .сильно схватив меня за ухо. Моё ухо доставило ей чувство, и она тихонько застонала.
- Почему не играешь там, где все дети? Где твой тамбур?
- А сама давно ли была в тамбуре? Все играют там в войну, с уничтожением виноватых, а мне надоело. Хочется опять в изумрудное яйцо.
- Ишь, чего захотел, в изумрудное яйцо! В тамбур, живо! Я сказала в тамбур!!!
И ногой мне сильно так в самую душу. Аж дыханье спёрло.
- Ты только не переживай, страх скоро пройдёт. Ведь там обыкновенная вода, только очень-очень светлая. Светлая и яркая до того, что меркнет в твоих глазах. Стоит только ей показать себя во всей своей заметности и красе, ты пропадёшь.
- А так, не пропаду?
- Тоже пропадёшь, но уже по собственной воле. Две большие разницы.
- Выходит, что свиньёй лететь, что не свиньёй, одно и то же?
- А кто сказал, что свинья плохая? Никто так и не говорил, тебе показалось.
- Что мне показалось? Что показалось? Никак не могу вспомнить...
Столбы не стояли в ряд, поскольку были считающие. Они должны показывать, и они показали всем равноудаление.
- Кто ты?
- Я князь Тишины...
- Кто ты?
- Я - князь Ти Шин Ы.
- Неужели китаец? Почему голова не китайская.
- Главное, чтобы умная была. Ну, что скажешь?
- Почему всегда колокольчик? Откуда взялись три ступени? Почему там одно, а здесь другое?
Только вопросы я начал задавать энергично и напористо, поэтому призрачный китаец просто-напросто исчез.
Маленького китайчонка лупила в проходе грязная проводница грязного белья.
- Отпусти китайчика!
Мальчик на проводницу обращал внимания меньше, чем на мои слова. Он был бесчувственным! Но можно ли быть бесчувственным китайцем? Почему бы и нет? Решили: будут китайцы, и стали китайцы. Делов куча, будто нет вещей и почуднее.
- Я не китаец, а бурят! - с вызовом так, по-боевому.
- Отпусти бурята!
Проводница прямо-таки рассвирипела.
- Нажрутся с утра-то, глазищи свои зальют! Какого бурята? Я коврик выбиваю.
Я и впрямь обнаружил тётю, выбивающую коврик, на котором плоская рожа Мака Чикена рекомендовала следовать уже проторенным.
- Чикен, неужели ты мой страх?
Чикен попытался преобразиться в точку, но вышел только кусочек коричневого пластитлина, которым я выстрелил из трубки прямо в тёткин глаз.
Пожалуй единственнjt, что я не мог - это ничего. Ну неужели в моём уме было одеваться в броню, при виде Чикена? Нет, не в моём это было уме, а в уме другом и не похожем.
Чикен соскочил из картинки тенью, дающей воображению объём.
- Смотри сюда! Вот я, а вот моя тень!
Если он отдельно от своей тени, тогда он точно уже здесь.
- Тебе удалось? Может быть ты и не уходил никуда?
- Так невозможно, поскольку появляются не отсюда туда, а оттуда сюда.
- Наоборот?
Весь его вид напоминал фигурку из необожжённой глины, которая могла рассыпаться в любой момент. Впечатление непрочного заставляло расслабится, поскольку всё говорило о моей собственной мощи.
Мощь от мощи отличается также, как небо отличается от земли. Можно ли представить себе что-либо мощнее капли на траве, в лучах солнца?. Она обречена на падение или высыхание, но её впечатления не становятся от этого тусклее. Она словно подтверждает собой, что полностью зависима от солнца, что независимо ни от чего, она приветствует его.
- Ну, латы надел? Латы - латинские начала. Латинские начала, значат ли они сейчас что-нибудь в своём значении?
- А что ты сразу про латы? Биться будем?
Чикен расхохотался от своей внутренности нездоровым смехом, и заявил, что у меня совсем нет шансов.
- Врёшь ты всё!
А он поступил очень просто. Он взял и вообще отключил чистую воду. Сделал её прерогативой, а остальные уже через перегон забыли, что значит чистая вода.
Не знаю даже, чем бы кончилась эта свистопляска, если б не пингвин, попавшийся мне навстречу. Он причитал причитаниями.
- Ну и что? Стоило только поверить в однозначность - тут же засунули. Ладно бы только меня, невелика беда. А дети, что теперь не умеют летать? Я им обещал, скоро придут времена, когда летать всё одно что плавать, а теперь что? Они не могут улететь, нырять надолго не научились.
- Дурак ты, братец! Не замечаешь своей чистой выгоды и избранности. Ведь даже умея ловко плавать и нырять, твои дети не забывают о своём птичьем происхождении. Немаловажная такая память, а ты - в унынии.
- Берусь возразить, поскольку не всякое забвение - потеря. Есть ли возможность избирательного вычёркивания?
- Мне бы знать, сам хожу тут, и ищу свой страх. Он мешает мне гореть и прыгать.
- А куда собираешься прыгать?
- А никуда.
Вместо пингвина и Мака Чикена остался клубок разноцветных ниток, рождающий переплетением цвета. Был ли смысл убивать волчицу, если волчата подрастают сами по себе?
В воображении возник с зубами, из передних клыков, сделанных рвущими загогулинами.Задних зубов не было видно вообще, вместо них шерстилась складка из лести.
Неизгладимый и умный... Именно так, а не иначе. Кто первый стал сладко нашёптывать?
Выскочили два брата - волчий хвост и колбаса. Волк вселял возможность разорвать, а колбаса уверяла в пропитании.
- Что здесь у вас почём? Мне нипочём, поскольку сам и выдумал!
- Ой, сам ли? Только когда вырастает, тогда проявляется. Ребёнок, он и в Африке ребёнок.
Кольнуло, насчёт недогадливоит пингвина. Неужели он не понял, что должен ехать не в пассажирском, а в скором поезде? Переводящие стрелки немного перепутались, не нарушая основной график движения, и вот вам результат: пингвин здесь, а дети уехали. Но вдруг пингвин и нужен для того, чтобы дети имели возможность сказать: - Мы не останемся. Мы уезжаем.
Возникновение пингвина на моём пути проявлялось не однозначно.
- Не ругайся так, бабушка. Мне и так хреново. Возьми вот лучше шоколадку внучку. “Пингвин” называется. Есть внучок-то?
- Есть, как не быть! - а сама растаяла горящей свечой. Правильно применённая лесть дала результат. Была ли значима для меня бабушка? Нет, не была. Её проблемой оставалось брать наживку или не брать, а моей задачей было применение. Я применил довольно удачно, утверждая собой отсутствие зла. Обязательна ли вогнутость, при наличии выпуклости? Но даже если и не обязательна, что та, что другая, лишь дефект в отношении к ровному.
Ах клубочек, не клубил бы ты меня так интенсивно! Но уже было мало разницы, поскольку хочешь того, или нет - одинаково тащили в строй. Хошь за волосы, хошь так. Единственной отдушиной была уверенность в том, что скоро закончится очередное действие.
- Генеральная репетиция построения перед основной вспышкой! Признаёте ли вы себя свиньями в строю?
Интересно, он о ком? Кого он имеет в виду, говоря нам о свиньях в строю? На репетиции будут Топотун и Большая Рыба?
- Всё забыть, только лететь свиньёй!
Через долгие-долгие потом вспоминалась мощь мысли тогдашнего учителя. Опуская, он высматривал тех, кто не поднимаются. Невероятно, но тех кто не поднимаются, невозможно опустить. Освобождались другие, ходящие по кругу, и так, и дальше.
Чикен доврался до того, что заявлял: - Мои затыкухи такие же, как и у древних. Древние могли даже то, о чём вы молитесь, а затыкухи были одни и те же.
- Врать, как срать, Чикен. Кто построил, мог не понимать ничего из того, что он построил. Кто задумал, не мог пользоваться твоими гнилыми затыкухами. А кто задумал наш поезд, и есть та самая гнилая затыкуха.
Топотун был похож на Большую Рыбу, а Большая Рыба - на Топотуна. Кто из них говорил, было не понятно, но главное - что они говорили.
- А ты сам подумай, можете ли вы сейчас замечать то, чего вы не боитесь? Вот я и взял верёвку из страха и привязал её к своей лапе. Только стоит испугаться - я тут как тут.
- Мой страх - верёвка? Обыкновенная верёвка, привязанная к твоей лапе?
- Для меня верёвка, а ты - попробуй. Попробуй назвать свой страх обыкновенной верёвкой. Выходит?
- Не совсем. Вернее совсем не выходит.
- Мой тебе совет: стань собакой, поскольку ты привык чувствовать. У собаки хороший нюх.
- Но можно ли так?
- Да ты станешь собакой, никто и не заметит. Никто, кроме тебя и меня.
Верить? Не верить? Что из двух выбирать? На помощь пришёл опыт из метеоритной жизни. Строй там мог быть и свиньёй, только состоял он всё одно из метеоритов. А что я терял в случае неудачи? Был свиньёй, стал собакой. Разница? Да никакой!
Специальная подстилочка, разные косточки и шарики... Здорово, что я не какая-нибудь, а породистая.
- Бонк, нюхай, нюхай! След, Бонк!
Несмотря на шоколадку, бабушка не сменила гнев на милость.
- Люди добрые, да он наркоман! Смотрите, кокаин нюхает прямо не стесняясь!
- Бабка не ори, я всего-навсего собака. Обыкновенная собака, правда со своей родословной.
Потом я встал на четвереньки и завыл от тоски.
- Доктора и санитаров, а то он всех мне здесь распугает!
Доктор дышал шумно, а санитары вдобавок пованивали лучком под водочкой. Может быть они думали я стану сопротивляться? Не стану, не надейтесь.
Когда меня скрутили уже совсем, тихо проломив крышу появились Ху Холь вместе с Самычами. Самычи уже не спорили, а стремились воедино.
- Ху Холь! Ху Холь!
Бабка совсем нездорово затлела глазами и начала грязную агитацию: - Да что вы терпите? Трое здоровенных мужиков не можете с психом справиться! Он их ещё и херами поливает. Слышь, опять обидное вам орёт!
- Ху Холь! Ху Холь!
Удар молотом, и я опять в строю. Лечу, горю в плотных слоях. Думаете, что герой? Нет, горят здесь, в слоях этих самых, все.
- Что, летим пока?
- Пока летим... Только думается мне не летим, а падаем.
- Ну наконец-то! Со страхом своим разобрался?
Заковыка выходила с таким вот вопросом.
- Нет, не смог я разобраться. Он то в груди, то в животе. Иногда даже в задницу въезжает, поди его поймай.
- А какой из них предпочтительней?
- Предпочтительней тот, который пострашней других будет. Думаю в груди самый страшный.
- Ну ты тогда и растворяй собой свои основы. Действуй.
Пол потерял своё основание, я выскользнул из вагона вниз. Вернее низ потерялся, вслед за потерей основ.
- Откачивай его! Кто мог подумать, что такой хилый?!
Я, тем временем, старался запомнить свой след, чтобы потом легче было найти дорогу домой. Где вагон, где рельсы? Может быть их не было никогда? может быть всё приснилось? Кстати, сон, наказание или подарок?
Однако вагон ускальзывал, тая в моём воспоминании и изрыгая из себя нечистоты. Вагон был? Был целый поезд?
Когда ещё много-много раньше я сидел с трубой у дома, куда вызывают богов, появилось изменение. Мне говорили в ухо, а я не слушал. Я летал и пил свободу всем собой. Летал - долетался. Теперь вот из вагона еле выпал, а мог бы и в тамошнюю больницу у годить.
- Да вы что, не видите? Он же летит не вниз, а вдоль! Он поломает нам весь строй!
Я уже не видел, но голос позволил представить. Голс сказал: - Да поезд всё одно расфомировываться будет, а то уже и колёс не осталось. Едет на последнем честном слове, да и то выпало по дороге.
Может быть честное слово - я? Радость вернулась памятью.
На следующий раз, после того меня, который дул в дуду, я был простым рубахой-парнем. Была дана возможность. Ни тот, ни этот, а обыкновенный рубаха-парень. Он может быть кем хочет, кем он только хочет.
Я тогда уже уходил, а вокруг меня кружились сочувствующие. Они не читали мне больше на ухо, а с затаённым страхом смотрели на то, как я ухожу. Может быть это было не страхом, а чем-то гаденьким, не присущим нам, парням-рубахам.
А я уходил, изменяясь быстрее и быстрее. Я определённо изменялся, потому как окружающие стали превращаться из лиц в морды. Собачьи, поросячьи, ослиные, они стояли и наслаждались моим уходом. Они вероятно думали, что мне было страшно, но это было совсем не так. Наслаждался скорее я, чем они. Кто из нас был в непривычном, я или они? Я.
Меня не стало с ними, и только потом они стали уважать мою тишину. Они не разговаривали в моём присутствии, без особой на то нужды, они опасались подвоха от непонятного. Кто из окружающих меня в тот миг мог читать мне на ухо напутствия? Не было напутствий, но ведь не было и страха!
Тогда я ясно увидел себя, стоящего собакой со страхом, сосущим под ложечкой. Страх выглядел волосатым обманщиком и не нёс под собой основы.
А ещё я летел, сверкая, в строю свиньёй. Но только летел вспять, потому и проник сквозь пол, используя вес как стартовый двигатель.
- Эй вы! Я вас всех оставил! Если что -
 обращайтесь ко мне! Для вас я теперь страх!