Её окна выходили на один из тех пейзажей, которых тысячи в городах. Иногда они похожи как близнецы, рождённые неэстетическим умом современной цивилизации, вечно стремящейся к упрощению форм. Потребность в помпезной стилизации домов канула в лету, как и мироощущение тех веков, что оставили неизгладимый отпечаток в наших умах. Но ни за один век архитектура не приобрела столь непотребных глазу форм, кубическое тело которой не несёт в себе более ни чувств, ни души, лишь обрубки смело забываемого прошлого. Миллионы коробочек, выстроившись в ряд, приютили миллиарды таких же кубических душ, уже более не восхищающихся великолепием природы так, как могли это делать их прадеды. Жалко-смешны их попытки – реализовать красоту вблизи своих коробков, сияние лампочек и яркость рекламных щитов прекрасно дополняют общую картину помойной ямы, в которую свалили кучу никем невостребованного барахла, на радость толпы, готовой проглотить любой бесплатный пирог, даже уксусный.
Но и здесь обман: уксусный пирог оплачен толпой - злая шутка сыгранна, шут смеется, а люди очарованы приглядностью помойной ямы двадцать первого века.
Тёплым весенним вечером, когда улицы города покрывает мрак и свет фонарей освещает украдкой мерзости больших городов, окна многоэтажек дополняют иллюминацию и подают сигнал о долгожданном конце рабочего дня и наступлении нового времени – отдыха. Вернувшиеся растворяются в домашнем уюте, включая любимый сериал, программу новостей, открывая привычный мир виртуозно надуманных страстей и чужих эмоций, исчезают в пучине бездумных переживаний. Домохозяйки суетливо хлопочут по дому, с бескрайним унынием своей ответственности выслушивают давно надоевшие бахвальства мужей, надев маску сопереживательной благодетельности. Утирают нос крикливого сорванца, помешивая варево к ужину, меню которого не изменилось, как и помесячный оклад принцев, служанками которых согласились быть и в счастье и в горе своём. И только небольшая кучка непримирённых романтиков, выключив свет, насладит свой взор ночным пейзажем, наполняющим кровь, жидким ядом разочарования, отразившись на лице циничной улыбкой.
Каждое освещенное окно хранит свою тайну, своё злоключение, горе, печаль, радость или муку. И каждый из них выглянув в своё окно, увидит только ту картину, которую предстоит увидеть, живя именно в этом месте, где оно находится. Для живущих в центре это будет картина довоенных и послевоенных построек, оснащенных фешенебельными бутиками и кафе-рестаранами вдоль первых этажей. Других наблюдателей будет ожидать менее конфликтный заоконный пейзаж: ряд девяти-десяти этажных домов, между автостоянок, вечно разрытых канав и убегающего мусора, который находит для себя место везде, куда не кинешь взгляд, только не там где ему следовало бы быть. Искатели мусорного счастья дополняют цепочку сего уродства, становясь первопричиной наибольшего его распространения, а степные ветра таких районов побуждают к бесконечному бегу странника, вдоль улиц, норовящего зацепить за ногу прохожего, или покружить над головой бумажкой повышенной бактериозности.
Но даже это не испугает неустанного романтика, который не откажется от ночной прогулки, вселяющей страх обычному обывателю. Ночные прогулки прекрасны! Снующие меж домов такси, фары которых способны ослепить минотавра среди той тьмы, которая властвует в тех районах, где наивысшим развлечением становиться злая травка или шальной пакет с клеем. Минутное ослепление от дальних может стать преступным: открытый люк – не лучшее место время провождения, а таковых немало. Бесценные крышки люков путешествуют от Гераклов к пункту обмена, служа неплохим крышко-оборотным капиталом. Иногда из таких капканов хлещет Венеция, образуя между домами целые безымянные проливы, отсутствующие на картах мира, а их вид застаёт в полёте незатейливую фантазию: запрыгнуть в гондолу и умчаться на Гавайские острова. Но только вода из них испарится, как бывшие водные пространства сменят болота, не зовущих к полётам фантазии, а приземляющих прохожих к более близкому миру – грязи окружающей действительности. Болото – неотделимое препятствие нашей жизни, не каждому дано обойти его, не запачкав хотя бы ботинок.
Наилучшая пора – зимние снегопады. В услугу ранимых романтиков, природа прикрывает безобразия. И только голые стволы деревья напоминают случайному взгляду о неприглядностях подснеговых дорог, местами украшенных полителеновым чудом всезнающей цивилизации.
Мрак – ещё один угодник природы, прикрывающий истинные лица таких место жительств. Особо спасительно его присутствие в летние, осенние и весенние сезоны, когда белое одеяние не может прикрыть уличный позор. Тьма в эти времена года, в таких местах, может достигать наибольшей глубины, становиться ощутимой, поглощая все зрелища мусорной эйфории, обычно гоняющейся за прохожим по улице, меж домов, шурша долго разлагающейся заводской оболочкой, воодушевлённая игрой атмосфер – ветром. Сюжет дополнят дымные кометы, с радостью готовые украсить не только газоны, но и шапки прохожих, служат единственным удобрением цветников.
Вид из её окна ни чем особым не отличался. Дома, окружавшие автостоянку, были бело-серые, позолоченные первыми лучами мартовского солнца, отбрасывали зеркальные блики на стекло окон. Железные крыши гаражей, придерживаемые кирпичами, напоминали ржавые улья. По левую сторону от автостоянки расположилось серое здание, переполняющиеся утром детскими голосами – криками, смехом и слезами. И только его окна зеленеют проекцией будущих цветений. Ограда, окружившая детскую обитель более не сдерживала назойливых внедренцев. Став вымпелом беспредельных побед, железный стражник детства со всех сторон был украшен пробоинами, имеющих большой спрос среди собачьего населения. Та же сила поработала на новый лад над дизайном детских площадок, пребывание на которых достаточно опасно. Единственным достоянием опасных игротек остались – песочницы. В салатной перемешке из бычков и удобрений животного происхождения, они были более наполнены землей, нежели песком, повествуя этим сомнительную пригодность к игре.
Мартовские дни не предвещали весны. Зима не отступала. Всё так же дул холодный ветер, проникая лёгким ознобом сквозь рамы окон и остывшие сердца. Как в любое время улица жила своей особой жизнью. На её тропинках, пересекаясь и разбегаясь в разные стороны, проходили люди, каждый из которых жил в своём особом отрезке времени, храня в мыслях только им известные рассуждения.
Ей нравилось смотреть в окно. В стенах её дома время остановилось, а за окном оно продолжало своё движение, куда-то стремилось: на автостоянку приезжали и уезжали машины, люди разных возрастов и социальных статусов, то, спеша, то наоборот, неспеша шагая, йзмеряли расстояния дорог; ветер тряс безжизненные ветви деревьев. А в небе кружились, возможно, последние снежинки, похожие на слепых мошек. Иногда сильный порыв ветра поднимал в воздух обрывки бумаги и одноразовые пакеты, жонглируя ими перед окнами случайных зрителей. Но ей нравилось быть этим случайным зрителем. Проводя долгие часы возле окна, она не замечала времени. Укутавшись одиночеством, словно одеялом, тихо шептала сама себе, улыбаясь: « Мне ли боятся одиночества? Одиночество. Первобытный страх, пришедший из глубины веков. Люди, познали силу этого страха, объединились в стада и сообщества, создали институт семьи, разбиваясь если не по парам, то по группам. Люди всегда боялись одиночества, и всегда будут бояться. Одинокий человек – животное, закрытое в тёмной комнате. А темноты мы боимся, как и одиночества. И если от темноты мы создали огонь, электричество; то лучик света для нас – общество такого же, как мы – человека. В крайнем случае – новшество цивилизации, окно в мир – телевизор, который хоть и не в достатке, но всё-таки заменяет общество человеку. Включаем говорящую машину, вглядываемся в бегущую картинку и мы уже не так одиноки как раньше. И хоть здесь не возможен диалог - это нас вполне устраивает.
Многие люди, случайно оставшиеся дома, в окружении тишины четырёх стен, сразу же включают что-нибудь, что станет шуметь, рассказывать, петь. Всячески отвлекать внимание от мыслей, готовых в любой момент проникнуть в осознание себя и тихим голосом задавать вопросы, на которые нет ответов. Я вижу человека, в тёмной комнате, куда не проникает ни единого звука. Человека и комнату, не обременённых другим обществом, кроме тишины. И сможет ли он – человек, услышать голос свой, внутри себя. Сможет ли поговорить с собой? Ответить на вопрос своего сердца? Нет. Тишины не должно быть. Она опасна. Она заставляет увидеть то, что не желаемо. Не каждый из них готов встретится с самим собой, под тихий шепот одиночества.
А если он всё-таки переступит порог дверей своего сердца и тихо шепнёт: « Привет». А потом, случайно откроет страшный секрет: « Я не знаю себя. Я не знаю кто «Я». Какой я?». И уныло усмехнувшись себе же в ответ, решит, что сошел с ума: « Кто же разговаривает сам с собой?» - спросит он себя. И сам же ответит: « Сумасшедший? Значит я неправильный? Не такой, как все. Ведь все считают, что бурчат себе под нос только психи!
- Да, психи. Ты – псих? – спросит он себя.
- Я? – удивиться, - нет! Ненормально не говорить с собой. Ненормально не знать себя! Неужели я псих только потому, что слышу голос своего сердца! Своей души! Нет! Я нормален! Я способен разговаривать со своим сердцем, и только оно может ответить на вопросы волнующие меня. И потому я счастлив! Другие глухи! Их сердца немы! Моё говорит! – возмутится его душа.
Я соглашусь с возмущением сердца этого человека. Он живёт во мне. И его сердце – моя душа, которая не должна бояться одиночества. Ведь оно, как дар, где мы сможем черпать те богатства, которые доступны только нам. Никто не сможет открыть дверь в наше сердце, кроме нас самих. Ключ от неё только в наших руках».
В её мыслях не было ничего необыкновенного, но они наполняли её теплом и уверенностью. Помогали не унывать и продолжать искать то, что когда-то было утеряно.
« Но открыть эту дверь мы сможем, когда поборем страх. Хотя он и продолжит преследовать нас. И будет казаться, что мы стали ещё более одинокими. Но не обман ли это? Одиночество исчезнет, как только мы сможем увидеть в комнате человека – самого себя, и сказать ему: « Привет».
Нет. Она не была одинока. Сотни людей окружали её каждый день. Десятки рассказывали свои проблемы, но их жизни были так похожи, что сливались в одну. И теперь, как и тогда слушая их, она улыбалась в пустоту, их образам, сменяющимся, как кадры чёрно-белого кино. Память рисовала их лица и включала голоса, воспроизводя их, словно давнюю магнитофонную запись. И она слушала её.
- Почему ты всё время молчишь?
- А тебе не нравиться?
- Ну, могла бы рассказать хоть что-нибудь. Женщины всё время тарахтят о чём – нибудь. Хочешь кино посмотреть?
- Да. А какое?
- Какие тебе нравятся? Здесь у меня есть один улётный фильм. Его трудно понять с первого раза. Я когда первый раз смотрел – ничего не понял. Ну что? Поставить?
- Да.
- Люблю смотреть фильмы. Это моё увлечение. Могу целые сутки торчать перед телевизором.
- А ты, какие фильмы любишь?
- Ужасы, боевики, триллеры, иногда мелодрамы. Даже слезу могу пустить.
« Я тоже», – подумала, - « Он, наверное, очень одинок. Всегда спешит. Куча друзей. Не может быть один. И теперь он бежит от самого себя. Мне даже теперь кажется, что я чувствую его страх, боль, разочарование. Он одинок так же, как и я».
Для неё это было не простое одиночество. Это была борьба с древним страхом.
В эти минуты, а иногда и часы, когда время приостанавливало свой ход для неё. Устроившись поудобнее на подоконнике она внимательно наблюдала за тем, как изменяется улица. Она ждала. Ждала изменений не на улице, но в тех глухих стенах, которые окружили её безмолвной пустотой. И когда всё так упорно молчало вокруг неё, а улица кричала, хотелось закричать вместе с ней. Позвать её на помощь, пригласить в гости, сделать хоть что-нибудь, что бы ни слышать шепота тишины. Но ничего не изменялось. А она продолжала думать.
« Ожидание – неотъемлемая часть нашей жизни. Мы постоянно чего-то ожидаем: от несущественной мелочи до исполнения грандиозной мечты. Сегодня мы ждём друга, звонка, начало интригующей передачи. А завтра будем ожидать зарплаты, повышения, конца рабочего дня. И проведя большую часть нашей жизни в ожидании, а другую во сне, к её концу мы, разочаровавшись, махнем рукой, поняв, что наиболее важных ожиданий она так и не исполнила. А ведь мы мечтали, побеждая в мечтах все наши страхи. И ожидали самого желанного – исполнения мечты. Мечтали о том, чего у нас нет, но всегда есть в мечтах. Жили в мечтах. Но мечты – попутчики ожидания, готовые обмануть нас, как и ожидание. Чем больше мы мечтали, бездействуя, тем более отдаляли от себя исполнение своей мечты. Но мечты, как и ожидание – сладкий яд, приторный наркотик, передозировка от которого начинается к концу жизни.
Жизнь - песочные часы. Твоё рождение переворачивает их и песок, просачиваясь от верха к низу, уничтожает время, отведённое для мечты. Но чем меньше песка у верха, тем горче мечта приходящей старости, которая предпочитает больше делать, нежели плавать в пучинах розовых волн. Молодость сладостна. Пора несложных воззрений и мира надежд. Не боится разочарований и падений, не слушает старость и мудрость, переносит боль и потери. Иногда понимая, что время наше подходит к исходу, мы всеми силами пытаемся задержаться в полёте юности, в беззаботном часе поиска и надежд. Нам одинаково горек и вкус сбывшейся мечты и не сбывшейся, потому как воплотившееся в деле мечта уже не будет таковой. Сбывшись, она прекратит своё существование в статусе мечты. Мечта – нереальность, а мы преклоняем колено перед неизвестностью». Мысли сменяли одна другую, и это то единственно ценное для неё теперь – беседа со своим сердцем, которое, однажды проронив негромкое слово, более не молчало.
День сменял ночь, месяц – сезон.
Но ничего не менялось. И не могло измениться. Так ей казалось теперь, в этот долгий день, который остановился и не желал идти дальше. Бросив равнодушный взгляд на часы, она увидела, что время, которое остановилось для неё, продолжает свой ход. Было уже далеко за полдень, но она продолжала сидеть на подоконнике. Её члены сковало невидимыми цепями. По телу пробежала холодная дрожь.
- Мне холодно, - сказала она сама себе, и, закрыв глаза, увидела белый снег.
* * *
Белый снег медленно падал на ее лицо, тая на щеках, слезами скапывал за ворот белого воротничка. Кружась белой метелью над ее головой, он уносил ее мысли вдаль к далекому и невидимому берегу ее несбывшейся мечты. Именно теперь и сейчас ей хотелось, чтобы рядом был человек, которому не безразличны ее мысли, чувства. Казалось, что вот-вот зазвонит телефон и его мягкий голос спросит: как она. Но телефон молчал и только стон несносного ветра нарушал течение ее мыслей.
Метель стихла. Огромные, пушистые хлопья закружились в новом танце. И на душе стало так уютно и тепло, что казалось, тысячи лампочек согревают ее. Снег покрывал не только поля и равнины земли, но и то, что было ему невидимо - то, о чем он не подозревал даже, это были уставшие души, заблудшие и измученные мгновеньем, называемым - жизнь. Была ли это его робота или кто-то просто попросил о столь незначительном одолжении, но многим людям теперь он помогал, а медленное скольжение его танца усыпляло злость и обиду. И теперь тысячи, а может миллионы несчастных смотрели на этот белый звездопад и позволяли убаюкать себя сладкими грезами.
Снежинки тоже казалось, мечтали. Они не спешили теперь к земле как раньше. Плавно кружась из стороны в сторону, они цепляли за плечи прохожих, словно зовя на бал, который видим только им. Но танец их был видим. И если кто из прохожих замечал его, он тут же замирал, и, становясь у края дороги, жмуря глаза, смотрел куда-то вдаль. Глаза его тут же застилало белой пеленой, которая придавала им неповторимый блеск. Ему не нужно было больше спешить, куда-то лететь , бежать, он стоял словно уже нашел то, что искал. Но, к сожалению не все видели это.
- В большинстве своем люди бесчувственны, - размышляла она, - а поэтому, большинство предпочитают поворчать на непогоду, и плотнее укутавшись воротником, быстрейшим способом поспешить домой, где в тепле и уюте, выпив чашку горячего чаю, помечтать о каком – нибудь зверстве, которых знают немало. Может кто-то из них в порыве мечтаний и подойдет к окну, но, пожалуй, лишь для того, чтобы поплотнее задвинуть штору или полапать - горяча ли батарея. И единственной мыслью будет - за что платим, если батарея холодная, как лед. А чувственность проснется к новому году, когда в доме у каждого порядочного гражданина засверкает новогодняя красавица- мертвая царица новогодних праздников. А гордые папаши будут от души улыбаться, радуясь с детворой, танцующей над трупом зеленой красавицы. Апогей человеческой доброты!
Все эти мысли приходили ей вместе с падающим на сердце снегом, который покрывал ледяной коркой и так уже заледеневшее сердце. Там где искалось тепло, был холодный лед. Холод его был настолько ощутим, что даже зставлял коченеть тело, которое и без того устало от вечных холодов.
« - Что с тобой никто не знакомиться?
- Мне никто не нравиться.
- Ну, может, встретишь кого – нибудь, а он тебе потом понравиться.
- Этого не может произойти, и на это есть одна очень важная причина.
- Какая?
- Ты хочешь это знать?
- Да.
- Это ты.
- Я не могу тебя любить.
- Жена, дети. Ты любишь свою жену?
- Это тебя не касается!»
А в ответ незабвенному диалогу прозвучал другой:
« - Почему ты меня не любишь?
- А за что тебя любить? Ты что нибудь сделал для этого?
- Я сделал тебе что-нибудь плохое?
- Нет.
- Ну, что тогда? Я ведь люблю тебя!
- Ты говоришь « люблю», как будто говоришь: « Я люблю пирожное». Я не верю тебе.».
« Неужели любовь не должна прощать? – подумала она, вспоминая разговор. Она помнила все его слова, которые когда – либо были сказаны им. И теперь они разрывали её сердце на части. Она не должна была быть такой жестокой. Теперь жестокость была не на её стороне: « Насколько жестокими могут быть душевные раны? Сравнима ли их боль с глубоким надрезом живого органа; с панической болью заключённого, замученного казематами инквизиции? Где пределы оставляемые для других чувств, немыслимых при такой всеобъемлющей гармонии надрыва? Смятение жертвы, муки роженицы и погребённого заживо; отсечённая наживо рука и вскрытоё нутро; обречённость мухи пойманной сетями паука; умерщвленный в чреве плод или смерть новорождённого на руках матери; разукрашенное уродствами тело; зверски изнасилованная женщина, молящая о своём уничтожении; висельник-самоубийца, возвращённый не по своей воле к жизни; маниакальное питьё крови девственниц. Нападение унижает жертву, не достаточно сильную для того, чтобы противостоять. Рождение новой жизни – унижение для женщины, вечно стремящейся к красоте; заживо погребённый – унижен неосновательностью науки; замученный заживо – унижен преступленьем над плотью своей; муха унижена своей наивностью в сетях паука; плод, лишённый жизни не по своей воле; искалеченное тело, лишенное красоты; обесчещенная женщина, лишенная своей полноценности; висельник, лишён права последнего своего выбора – всё объединилось в колесе уничижения - боли, одной из многих её сторон, но стоящего у истока других русл: обиды на друга, потери любимой вещи, человека; правдивое или ложное слово; необдуманный или намеренный поступок; образ чужого страдания – всё там. Жестокость так неотделима от нашей сущности, что в прок воссоздана нирвана и рай, где нет самого главного в земной бытии, а потому там ничего нет.
За гранью живого находится то, что невидимо живущему – смерть; при жизни так же недосягаема, как и блаженство небес, настолько невнятное нам, как и душа друга, доступная лишь ему одному. Не хватит слов, чтобы описать спирали чувств, так неопрятно обобщённых по полочкам безумным логиком, недальновидным и ограниченным, сковавшим в рамки целые гаммы обсалютно различных эмоций; заставивший их сосуществовать в вечной дисгармонии. И если бы люди распознали неизвестные гаммы, научились бы передавать их в неизменном виде, может, тогда настал бы конец извечной неразберихе внутренних «я», закончился бы бой внутренний и внешний, восторжествовав в гармонии покоя».
Открыв глаза, она увидела, что свет сменила тьма, окружавшая её со всех сторон. На небе сияла луна, как всегда улыбаясь.
- Привет, подруга. Как неожиданно ты появилась сегодня. Послушай, я так несчастна сегодня!
- Послушай меня, - зашептала спутница неба, - я расскажу тебе « О счастье».
И она вновь закрыла глаза, вслушиваясь в мерное движение её слов…
Было у морского царя три сына: Енисей, Колодий и Неврит. Когда пришло время завести семью, отец сказал им:
- Пришло ваше время сделать выбор – найти ту единую, что обогреет в холод, насытит в голод и утешит в грусти.
- Моя жена, - сказал Неврит, - будет самой мудреной, лукавство её будет дальновидно и прозорливо, и пособит в моих делах.
- Моя жена, - сказал Колодий, - будет прекрасна, но глупа. Зачем женщине разум? Править должен мужчина.
- Если я найду ту, что желает стать счастливой, - сказал Енисей, - она будет мне женой.
Братья подивились словам Енисея, но отсоветовать его не стали.
Настал час и каждый из них нашел то, что отыскивал. Отец подарил каждому из своих сыновей по реке, и были эти дары равны.
- Это реки Любви, - пояснил он. – Отныне это ваша обитель, воды которого вы должны беречь и пополнять.
Через год один из сыновей воротился в отчий дом.
- Что приключилось сын мой? – спросил его отец.
- Лукавство для Любви – неисцелимо, – отвил тот. – Жена моя никому не доверяла. Казалось ей, что все хотят обвести её вокруг носа, как она сама не раз оплетала других. Но хитрость её погубила её же саму. Не поверяя мне, когда взошла луна, она принесла в опочивальню кубок с ядом, решив отравить меня, но, выбрав не ту чашу, была отравлена своей же рукой. Ныне у меня нет дома, река иссохла, остался один песок. Сердце моё сокрушено. Мне остаётся только направиться за ней в мир иной. Так Царь утратил одного из любимых своих сыновей – Неврита.
И водворились дни траура, продолжавшиеся год.
Но в первый же день, после года траура, пришел его второй сын и принес еще одну безрадостную весть.
- Моя жена глупа, как пробка! Она слепо верит всему, что сказывают ей чужаки. Красота ее накликала беду, а глупость довершила, осрамив моё доброе имя.
- И что же ты сделал? – спросил Царь.
- Я отправил её в геенну вместе с её глупостью! Но бытие моё теперь черно…
Так морской Царь потерял своего второго сына – Колодия, чья река истаяла, а на её месте простерлась пустыня.
Два года тужил отец и в предчусвии дурных новостей от конечного сына, отправился к нему.
- Я предчувствую скорбь, - сказал он, войдя в дом Енисея, - нашу семью постигли напасти, как ты поживаешь сын мой единый?
- Жизнь моя мчится равномерно, как воды моей реки. Нет в них ни мутных течений, ни засухи. Воды её прямы и полноводны.
Отец глубоко вздохнул и велел позвать наречённую супружницей.
- Слыхал я, что счастье для каждого имеет свою цену.… Для моих сыновей счастьем стало почить за предательство Любви. Страшусь я, что ты узаконишь безродность нашего рода.
Так скажи мне: что счастье для тебя? Знаю, что твой закон быть счастливой. Но в погоне за счастьем можно и потерять его…
- Для всех счастье одно, - проговорила она. – И удел его быть даром. Ты боишься, что я потеряю голову в погоне за счастьем? Но спешу тебя удостоверить, что сего не приключится. В доказательство своих слов я расскажу тебе сказание, пришедшее в мои уста из уст моих предков.
Давным-давно, когда вода праздновала победу над сушей и две луны поднимались за солнцем, жили два племени: темняне и красилийцы.
Жизнь их и быт были различны, как две точки полушария.
Темняне носили в сердцах холодную ночь и были сердца их тверды, как камень. Их законы рознились кровожадностью, коварством и жестокостью. Нрав их был неуживчив и толкал на войну с соседями – красилийцами, чья жизнь была под законом всеобщей справедливости и свободы.
Из года в год длилась война между ними. Одно поколение сменяло другое, но конец войне не приходил.
Силы красилийцев были на исходе. Они заклинали Бога своей земли, сохранить мир, но он, казалось, не слышал моления их. Но великодушие Его было велико, и потому он послал в поддержку красилийцам с советом Ангела, разбив в сердцах одну из лун.
Озарив яркими лучами, просветлевшие лица побеждаемых, Ангел молвил: « Вы, сражающиеся с силами зла, не жалели благ для ближнего своего; но Ангел пославший меня с советом к вам в этот нелёгкий час глагольствует: « Уделом вашего счастья было сеять дарами, а вы, как бедняки скупились и, копив всё для народа своего, не смогли помочь истинно жаждующим. За это вы и прогневали Богов»».
Услышав речь сию, готовые к последнему сражению воины бросили копья наземь, оделись в самые яркие одежды, и толпой, выйдя за ворота царства своего, встретили противника.
Сметенные темняне решили, что враг сдаётся и, взяв в плен красилийцев, отпраздновали победу, осев на плодородных землях побеждённых. Ночи в этих землях были отличны от ночей родины темнян, солнце танцевало в небе дольше лунной спутницы, а утренние песни птиц вселяли в сердца покой и счастье. Время войн закончилось для них, но война красилийцев продолжалась.
Из года в год они работали на врага безмолвствуя, отдавая дары земли своей без сожалений. Много воды утекло с тех пор, потухло враждебное пламя темнян. И в одну из праздничных ночей, когда праздновали День Лунной силы, юная красилийка полюбила темнянина. Свет и Тьма слились воедино. Года смешали народы, и взошла новая раса – Крастемнян. – голос её стих.
- В чем же победа красилийцев? – изумился Царь.
- Борьба их не докончена, она продолжается. И в сердце каждого из нас сражается свет и тьма. И мы, потомки этих двух народов можем остановить войну, если научимся даровать счастье, а не копить его только для себя.
* * *
- Твоя мудрость успокаивает меня.
- Но это не правда. Твоё сердце полно печали и боли. Расскажи мне о ней.
- Люди, люди. Они моя боль и печаль.
- И разве нет светлых волнений?
- Свет ни всегда свет. Зачем, например, люди празднуют новый год? Традиции настолько сильно вжились в наши мысли и образ мыслей, что мы просто уже не представляем своей жизни без этого праздника, который нам кажется наиболее светлым из всех дней в году. И всеми силами мы стараемся украсить в этот день не только наши жилища, но и мысли, приукрашая их тайными желаниями, загаданными в новогоднюю ночь. С утра до вечера мы готовимся к считанным секундам, достойная встреча которых должна нам принести достаточное счастье на протяжении следующего года. Жилище наше чисто и нарядно, сияние огоньков и гирлянды, вкусная пища – все с условием на благо будущего года. А праздничное настроение – обязательное дополнение ко всему остальному. Но если так случилось, что нет тех чувств, охватывающих в основном всех празднующих. В такие моменты возникают мысли - а может, все люди не ощущают прихода того нового, к чему так готовились? Людям так нравится играть в игры, что иногда они даже не замечают, что настолько вжились в игру и затерялись в ней настолько, что забыли, где реальность, а где ирреальность, придуманная ими же самими. Самообман для нас печально желаем и необходим. Без него наша жизнь была бы скучна и потеряла бы то неописуемое разнообразие, которое так щекочет наши нервы, когда наши мысли разрываются между гранями действительно ощущаемого и надуманного. Было бы слишком просто существовать в пределах обсалютной правды о самих себе. Но правда о самих себе стала для нас так же недостижима, как и запредельная мечта, лелеемая нами, изо дня в день.
- Но разве мечты не самый светлый блик в человеческой душе?
- Что за цена мечте, если она так же близка, как и ближайшая булочная? И даже если это булочная находится за тысячи километров. Цель - пусть и не близка, но вполне достижима. Мы ее видим, а это уже нас не так увлекает, как если бы она виднелась лишь в наших крайне отдаленных сновидениях. Мы с наибольшим удовольствием готовы всегда жить в состоянии подвешенного ожидания, необыкновенного чуда, что добовляет в нашу жизнь привкус сладостной надежды и вдохновения. С удовольствием, мечтая о подарке, который мы никогда не получим.
Мечта сбылась - жизнь опустела. Каждый в пределах своих возможностей пытается заменить ее другой, менее достижимой. Кто-то же предпочитает оставить признание о свох запредельных мечтах далеко в подсознании, приказывая себе видеть только то к чему рукой подать. Так легче и надежнее. Осознание несбыточности мечты - стресс, но сбывшаяся мечта, как мы знаем, приносит не меньше страданий.
Только однажды рветься девственная плева, единожды и навсегда исчезает, навсегда покидает нас то радостное чувство наступления нового года. Пока не испорчено наше восприятие мира детской непосредственности и простоты, от одного нового года до следующего мы всегда безумно счастливы и радостны. Но чем ближе мы к реальности, общей для всех сердец переживших достаточно горя и лишений, чтобы их души окаменели, стали жесткими как шершавая поверхность пемзы, тем серее и однообразнее наша жизнь, время которой движется теперь быстрее, а месяц сравним с одним днем.
Но это более не тревожит нас: спокойное течение дней более приемлемо, нежели яркая наивность, на опыте показавшая, что ее всегда подстерегает обман и потери. И мы с сочувствием вспоминаем те прекрасные мгновенья детской жизни, когда каждый день, прожитый нами тогда, был до безумия ярок и непредсказуем своей содержательностью.
Каждое мгновенье таило сказочный миг нового и неизвестного. И посмотрев однажды, на мир глазами прожитых лет мы больше не в силах вернуть прошлое восприятие назад.
Осознав, что возврат невозможен, мы, злясь на самих себя, а может на ту дьявольскую игру судьбы, которая посмела с нами сыграть столь злую шутку, стремимся противостоять. И злясь непонятно для нас на что, мы глубоко завидуем остальным, стараясь при случае осмеять чью-то неподдельную радость, так злящую нас, ведь кто-то имеет то, что нами было утрачено в силу причин естественных и неизбежных.
- Но ты ведь думаешь не только об этом?
- Да. Где осталась весна - стало вечной загадкой. И именно эту загадку я пытаюсь разрешить. Отношения с ним больше не приносили мне радость.
- Почему?
- Наша игра затянулась безумной гонкой болезненных уколов. Теперь все стало в тягость.
Ложь стала правдой и все больше затягивается трясиной обманных мечтаний. Холодный расчет, когда-то так пленивший, уже не имеет смысла. Пугает лишь то, что для него он стал кредом - неотступным правилом, законом, барьером, который переступить немыслимо и невозможно. У каждого из нас свой принцип, которым никто не хочет поступиться. Иногда мне казалось, что он хочет видеть меня у своих ног, хочет сломать единственно сильное правило, так крепко вбитое в моё подсознание. Но это выше моих сил. Разбить то, что иногда успокаивало, нашептывая слова безразличного покоя: « Ты ему не нужна, поэтому сейчас его и нет с тобой». А может он думает то же самое. Иногда мне казалось, что я умею читать мысли, смотреть в глаза и видеть то, что остается недосказанным. Но теперь, после стольких бед, я перестала верить своему внутреннему голосу и то, что было мне так дорого и любимо - приносит боль и страдания.
Теперь ты всё знаешь.
- Ты не обманула меня. Слова твои честны и откровенны, но, послушав мои слова, ты не забыла о горе. Послушай же иные.
И закрыв глаза, она затаила дыхание.
- У берега моря, жил бедный рыбак. Не было у него ни жены, ни детей, ни золота. Море могло его прокормить, но иногда улов его был равен нулю. И тогда он играл разбитой временем кухонной утварью, представляя, что стол его переполнен многообразием яств и дорогих напитков.
Так жил он изо дня в день, пока снова не приходилось отправляться в море, ища пропитание для своего тела.
Уйдя как–то раз в море на своей старой лохани, он забросил сети, изъеденные солью моря, и погрузился в мысли о юности своей.
Так он встретил закат, но сети его были пусты. Огорчился старец и, не мешкая, направил лохань к берегу, но поднялся сильный ветер и погнал его лодку дальше в море.
Три дня и три ночи носило его лодку по морю, а когда Морской дух пожалел его и прекратил качку, пришел к измученному жаждой и голодом старцу, спросил:
- Ты три дня боролся со смертью, зачем тебе твоя никчёмная жизнь, если у тебя и ужин на столе бывает редким гостем?
И старик ответил ему:
- Хоть жизнь моя скупа ко мне, но я к ней не стану скупиться.
Удивился морской дух таким словам мудрым и решил испробовать его; достав из пучин своего царства самый большой сундук с драгоценными камнями, жемчугом и золотом, он подарил сундук старику, сказав на прощанье:
- Коль ты не скуп к жизни, она тоже не поскупится к тебе.
С тех пор зажил старик по иному. Собрав всех нищих, он одарил их, сделав богачами. И каждый день к его хижине тянулась вереница страждущих, молящих о помощи. Но богатство в его сундуке не уменьшалось, а прибавлялось со дня на день. И скольким он помог, не было счёту, как и не было счёту его богатству.
Когда же весть о богаче достигла соседних поселений, о нем узнал и Король. Злые министры, видя счастье многих, не знали покоя. Их души переполнила зависть и подойдя к Королю, один из них сказал:
- Великий Царь наш! Мы уповаем на мудрость твою и всевластие! Выслушай наши слова и да будет на них воля твоя. Известно ли Вам, что у моря живёт старик, затмевающий своим богатством Вас. Но тратит он их не на свои нужды, а на благо страждущих и несчастных, затмевая сим и доброту Вашу и участие к поданным королевства. И да будет Вам известно, что теперь Ваше монаршее превосходство, благословенное Богами, в опасности. Не долог час – сомнения придут в умы мирян.
После речей таких закралось смятение в сердце царское. Решил он не полагаться на слова своих министров и проверить всё самому. Нарядившись нищим, рискуя быть узнанным, он пришел пешим к дому старца. Людей у дома было столько, сколько рыб в море; тогда царь решил пойти на хитрость и взвыл:
- Добрые люди! Все мы здесь собрались в горести! Но моё горе самое горькое!
- Чем же тебя обидела судьба? В чём твоя тоска? – спросили калеки и слепцы.
- А в том, что осталось мне жить считанные минуты и только старик может мне помочь! – запричитал хитрец и побежал сквозь толпу к дверям хижины.
Ворвавшись в жилище, он увидел старца, борода его была бела как снег, а лохмотья, покрывавшие плечи, служили одеждой. Он сидел на сундуке, размеры которого поразили лжеца.
- Я слышал твои крики, друг мой! Чем может помочь тебе Морской Дух?
- Слухи о тебе облетели многие селения…- сказал притворщик, указав на сундук, - и беда моя в этом.
- Я ждал Вас – Царь. Вижу Ваше беспокойство. Возьмите сундук себе, – предложил старик.
- И тебе не жалко дарить столь несметные богатства?
- Нет, – ответил старец. – Мне мой сундук в тягость. Ты облегчишь мне мою ношу. Золото – злой спутник. Если не созидать власти его над сердцем, оно отравит его.
Получив желаемый сундук, Царь, возрадовался и, возвратившись в свой замок, издал указ « О всеобщем празднике». Но был этот праздник для Царя и его министров, которые праздновали свою победу над немощным стариком, ныне бедным, как и раньше.
День за днем не иссякал поток напитков на царском столе, а яствам не было числа. Убранство его нового дворца было так роскошно, что глаза чужеземных купцов слепли. Все было из чистого золота, даже пыль во дворце была золотой.
В один из дней, сердце Царя охватила пламенная лихорадка, а тело стало таким грузным, что царские ноги не смогли удержать его тело, которое так раздуло, что не поднималась даже рука.
Но пиршество не остановилось, и Царь продолжал кутить с ещё пущей силой, евши из рук молодых красавиц, не замечая смен солнца и луны. Глаза его опухли и закрылись. Больше он не мог видеть блеска своих комнат и что – бы взглянуть, просил слуг приподнять ему веки. Такими же стали и его придворные министры, и когда со стола была съедена последняя кроха, никто не заметил того.
- Есть! – кричал Царь.
Но на крик его никто не откликнулся, кроме тихого голоса, сказавшего:
- Ты объел своё царство на пару с министрами. Твой народ опух от голода, что ты предпримешь?
- Возьми в моём сундуке три монеты и брось этим нищим псам.
- Но твои богатства исчезли! Сундук – пуст!
- Налоги пополнят его вновь, – дал приказание Царь.
Но лишь только купеческое золото упало на дно, как бесследно исчезло.
- Есть ли золото в сундуке? – спросил он у бояр.
- Нет, - ответили те.
- Обманщик! Колдун! Приведите старца ко мне, и я отрублю его лживую голову!
Когда привели старика, он обратился к Царю со словами:
- Не вини бедного старика! Дно сундука так глубоко, что не углядеть блеска монет.
- Я проверю твои слова сам, – недоверчиво ответил Царь, - пособите мне, я хочу залезть в сундук и посмотреть на своё золото.
Слуги опустили Царя на дно сундука, и он исчез. Никто из слуг не посмел пойти за ним вслед, а за Царём исчез и сундук, а за ним появился Морской Дух и обратился со словами:
- Приветствуйте истинного Царя вашего! Приклоните колено пред тем, кто не скуп к жизни и не жалеет благ не только из своего сундука, но и из своего сердца, тем приумножая добро в нём. И запомните, на земле живущие, что в каждом из ваших сердец есть сундук с богатством.
* * *
Теперь она уже не знала что делать. В каком двигаться направлении, и есть ли вообще это направление. Эта связь унижала ее. И понимая это, она еще более переживала. Единственно, что от нее зависело - продолжать все в том же духе или прекратить.
Желание разрывалось на две половины: между чувством собственного достоинства и любовью. И теперь она чувствовала себя как загнанный заяц, преследуемый сворой волков, которые мчались за ней и, кусая за пятки, гнали в тот тупик, из которого нет выхода. Душа кровоточило и обливалось потом бессилия, и не было уже сил бежать: - Куда... за своими мыслями, желаниями, за самой собой, а может - это не я, тогда это вполне возможная погоня за самообманом. А обман всегда также сладок, как и мед. Обманывать других - легко, особенно близких тебе людей, достаточно близких для обмана. Постороннего в твоей жизни человека обмануть легче, на обман он вряд ли обидится, а про себя лишь подумает - к чему был ваш обман. И стороны, рассмотренные им в этом ракурсе, будут поверхностны и не выгодны для лжеца, личность которого будет иметь характеристику достаточную для объяснений, подходящих в любой из ситуаций. В конечном счете, некто окажется либо гадким вруном, либо лживым хвастунишкой.
Обман близкого человека—сладостнейшая патока. С какой стороны ни посмотри – везде яснейшая выгода: удовольствие себе за мелко - подлостную шалость и себе же за любую долю страдания, принесенную другому, радость так радостна, если рядом горе. Да, люди - немного садисты. Только в сравнении они готовы познать и осознать свои чувства. И увидев, как плохо другу они посачуствуя, глубоко в себе, довольно улыбнуться своему счастью: « Как хорошо, что у меня все не так плохо как у него». Но столь бессознательное стремление души несравнимо с достаточно осознанным, заранее запланированным обманом, который можно сравнить только с заранее запланированным преступлением.
Иногда он становится наиболее приемлемым вариантом, заменяющим месть. И не всегда эта месть совмещается с самим объектом, на которого она направлена.
Круг замыкается.
- Обман, как и Сомнение, неотъемлемы от Жизни, - согласилась Луна.
- И это, пожалуй, никого не удивит. Да и должно ли было это удивлять? Удивление недостойно и сравнимо разве что с незнанием, а незнание для нашего народа так постыдно, что не всякий найдет в себе силы признаться не то что другим, хотя бы себе – в том, что и всезнающий гений ошибся - придумав однажды атомную бомбу.
Что же может удивить человека, который считает, что достаточно видел. Пожалуй, ничего. И это будут его личные мысли по поводу своего превосходства над остальными. В какой-то мере он будет прав: ведь такие мысли не чужды и остальному сообществу человеческой расы. Каждый хочет быть первым обладателем жирного куска мяса, единственным его владетелем и хозяином. А личный опыт всегда был более ценим, нежели голые знания, никак неподкрепленные достаточной практикой, - теперь её мысли путались.
- А всё – самолюбие, - продолжила она, утерев слёзы махровым полотенцем. - Для мужчин чувство собственного достоинства наиболее значимо, нежели для женщины, привыкшей к постоянным посягательствам. Слабый пол веками безропотно терпел, с неиссякаемым достоинством перенося обиды и унижения, облекаемые в рамки: корсетов, пудры и преследований неверности, и под аплодисменты хищников-мужчин, облекал женскую красоту в заранее, трудно достижимые шаблоны, воспетые поэтами, обрисованные художниками, рабами собственных вожделений. Но где другая медаль этого вопроса? Искусство природы не имеет границ, но имеет законы адаптации, приспособления. Так и женщины научились приспосабливаться, снимая одну шкуру за другой, словно бескостная змея: сегодня я добрая чародейка, завтра злейшая мегера, а теперь мужчина.
И вполне возможно, что и теперь она точно исполняет предписанную обществом ей роль, пока не сыграет последнюю и вполне злую шутку, в порядке возврата долга.
Мужчины же – чувствительные эгоисты. И чувственность их более развита, иначе, зачем годами изменяя любимой, следить за каждым ее шагом и с жадность прокурора допрашивать: « Почему так долго ходила в магазин за хлебом».»
Достав сигарету, она закурила. Дым привычно обжег легкие. Неспеша выпустив тучку, она погрузилась в воспоминания. Лица когда-то близких ей людей медленно проплывали перед глазами. Было странно, что память смогла сохранить такие мелкие и незначительные подробности для нее. Но значимо было все, все имело свое значение.
Снег исчез. Небо просветлело, и улыбающаяся луна вышла посмотреть на творения зимы.
Прищурив хитро глаза, она вздохнула и, подмигнув близкой подруге, тихо сказала единственной спутнице ее тайн.
- Знаешь ли, я устала и мечтаю, пожалуй, о покое. Ты знаешь достаточно, чтобы согласится со мной... А тот покой, который я получила теперь, слишком печален. Он приносит мне больше переживаний, нежели его отсутствие. В покое, о котором я мечтаю, нет ни переживаний, ни чувств. Покой – созерцателен. Он не требует напряжения. Пожалуй, так покоен только камень. Гармония - покой. Вот что я ищу теперь. Да что тебе мои искания? Твое лицо то грустно, то радостно. И каждый видит в нем только то, что ему хочется видеть. Ты обманщица. Но нет надежнее и вернее друга, чем ты. И тайны, которые ты знаешь, так же невидимы, как и ты при свете дневном. Потому и люблю тебя, милый друг. Ведь не предашь, как падала на колени пред ликом твоим моля о счастье.
Слезы медленно скатывались по бледным щекам той, которая больше не верила ни в любовь, ни в преданность, ни в счастье. Стоя посреди белой пустыни, она не отводила глаз от блеклого шара. Казалось, что все вокруг застыло, как застывает приостановленный кадр пленки. А ей хотелось упасть на снег и, перекатываясь из стороны в сторону выть на луну. Но вместо этого ее члены сковала неподвижность, тяжесть, словно пуды песка привязаны были к ногам ее и рукам, и тяжесть их не давала возможности пошевелить ни руками, ни ногами.
- Память. Вот где наши жизни. Их так же много, как и воспоминаний, и с каждым из них мы переживаем новое существование. Оно отлично от того настоящего, которое мы пережили тогда. Теперь оно ново. Настоящее стало прошлым и настоящим одновременно, ранее оно же было настоящим в настоящем.
Проходили минута за минутой, но картина оставалась все такой же неподвижной. Не ощущая холода, она стояла, не двигаясь, и смотрела на единственную подругу. В глазах зарябило и, сливаясь с белой заснеженной долиной, луна исчезла. И время, остановившись, побежало вспять. Теперь она была не одна. Белая пустыня пропала и на ее месте появилась теплая комната. Её окружила темнота. Теперь она лежала в постели. Было уютно и спокойно, а рядом лежал такой же одинокий человек, как и она, сонно посапывая в подушку, отвернувшись от неё. Но она знала, что он не спит, как и она. Нежно погладив его по руке и обняв за талию, она ближе прижалась к нему.
- Ты не спишь? – спросил он.
- Нет.
- Бессонница? Странная ночь.
- Ты когда – нибудь убивал кого – нибудь?
- Да.
- Это ужасно?
- Да. Давай поспим, - сказал он, отворачиваясь, но спать не хотелось, и он просто молчал.
Через несколько минут, повернувшись к ней, спросил:
- О чём ты думаешь?
- Ни о чём, - солгала она, продолжая думать: « Какой смысл будет в том, что ты узнаешь мои мысли? Оценишь ли ты их? Оценишь ли, как я ценю эти мгновенья, которые ты, и никто другой, рядом со мной. Мне бы хотелось, что бы эта ночь никогда не закончилась! И мне страшно. Страшно от одной мысли, что когда – нибудь этого не будет».
Слёзы защекотали ей щёки. Дыхание участилось и, что бы он ни заметил этого, она отвернулась.
- Ты плачешь?
- Нет.
« Я преступна. Я не должна любить его. Но теперь уже слишком поздно!» И эта мысль так поразила её, что теперь она уже не смогла сдержать слёз.
- Что ты? – нежно сказал он.
- Я так не могу! Я сейчас же уйду! – сказала она, привставая с постели.
Он удержал её, прижав к себе.
- Нет. Не уходи! Мне страшно одному!
« Я никогда не смогу уйти! Что делать теперь с этим? Как жить!» - подумала она, ещё крепче обнимая его.
* * *
Страх вновь, как и тогда окутал её внутренности. И пытаясь одолеть его, она всеми силами пыталась почувствовать солёный запах моря, и услышать шум прибоя. И теперь, сидя на берегу моря и, наблюдая за отражением лунного сияния на воде, она увидела мир. Мир, в котором вся жизнь концентрировалась на спирали, поворачивающей историю мироздания витиеватыми витками кругов, поднимающихся то вверх к звёздам, то вниз к глубоким землям. И если бы старый индеец племени майя был рядом с ней, то, грустно улыбаясь, нарисовал бы знак бесконечности на песке. Но пляж был одиноко пустынен и только волны тихо – тихо нашептывали тайны мира, неспеша лаская берег.
И ей захотелось этой мягкой нежности. Медленно подойдя к воде, она села на колени и заговорила с луной на неизвестном для рассудка языке, но полностью понятном для души. Слова сами слетали с её губ, и было в них столько боли и отчаяния, что луна сжалилась над ней и пригласила посмотреть на Мир ещё раз.
Сияние вод просветлело. Волны, воюя за место под лучами луны, слились в видимую ею ранее спираль и окутали её миллиардами шаров, в каждом из которых виднелась жизнь – будущая, настоящая, прошедшая: затем всё смешалось и исчезло. Глаза её устали, но невидимая картина манила за собой и кричала криком немого: « Я здесь! Посмотри! Я существую, так же как и ты!» И она существовала. И умирая в её глазах, воскресала вновь по желанию. Иногда она не видела спирали, но наблюдала живые картины страха или наслаждения. Образы убегали и возвращались, страдали и радовались, ненавидели и любили. В них было всё человечество.
- Это душа Мира.
Кто – то прошептал ей на ухо и спокойно добавил:
- Смотри!
Всё исчезло, что бы возродиться вновь в новой картине: по волнам бежал огромный человек, ногой как Адам, а внутри его тела поселилась всё таже спираль, которая спешила своим временем, но вместе с ним – всё двигалось в этом образе и, сливаясь в едином порыве движения, стремилось куда – то с таким упорным стремлением, словно боялось не успеть…. И она почувствовала, что, как и это существо боится не успеть.
- Но что мой страх в сравнении со страхом этого существа, которое вечно, как звезда, а жизнь его – миллионы планет, - сказала она, - мне страшно.
- Мне тоже страшно, - ответил голос.
- Мне страшно не успеть. И хоть страх мой несравним со страхом Мира, но он неотъемлемая его частица.
- Не бойся и Мир лишиться той частицы страха, что принадлежит тебе. Мир станет на песчинку спокойнее и счастливее, - сказал ей всё тот же голос и продолжил, - когда–то давным-давно Мир не знал страха.
- Откуда же он появился? – спросила она тайного собеседника.
- Это долгая история, - лениво протянул голос.
- Что может быть дольше вечности? Твоя история всего лишь песчинка в пуде песка.
- Да, правда твоя, - согласился голос и на секунду стих, а после продолжил, - давным-давно, когда не было страха….
Глаза её застелил туман, и где-то далеко впереди засеял голубой свет, который с каждым мгновеньем приближался и приобретал форму…
Среди горных вершин, покрытых снегом, цвета целомудрия, стоял старец. Черты его лица были не тронуты десницей старости. Но чело его обрамляла белая, как снег борода, а волосы укрыл сивый иней. Глаза его искрились добрым светом, а руки нежно поддерживали дитя, рождённое светом зари и ночи. Об руку со старцем стояла Ночь.
Старца звали День, а дитя, которое он держал в руках, величали Жизнью.
Среди гор и снега, где не было ночи, а солнце всегда сияло высоко в небе, возрастала Жизнь, не ведая закатов. День помогал её постигать законы света, не зная, что прейдет однажды Ночь и заберёт дитя туда, где нет солнца, а светило – луна.
Однажды, глаза Жизни онемели, небо проглотило солнце, а вместо него выкатило на небосвод желтое светило.- Что это? – спросила Жизнь.
- Это твоя мать. Она дала тебе жизнь. Но ты должна знать, что её знания для тебя бесполезны. И не было бы её без меня. Она лишь тень, а ведения здесь исчезают с моим приходом.
И Ночь сгинула. Но не пропали капли слёз на лице дитя.
- Учитель, если у Жизни есть День, то и Ночь должна быть. Я пойду и найду её.
- Иди, - не стал останавливать её День.
И когда Жизнь спустилась на землю, встретила её Ночь и, уложив спать, показала сны. И были эти сны мучительны и сладки. А знания Дня в них были бесполезны.
И проснувшись после долгих сновидений, Жизнь попросила Ночь выучить её своим знаниям.
А когда к ним явился День, Жизнь спросила его:
- Отец, ты говорил, что знания Ночи ничего не значат, но знал ли ты, что здесь, где светило – луна, твои знания ненужные? Где же истина?
И не найдя ответа, Жизнь обратилась к Миру с тем же вопросом. Но Мир не отозвался.
Тогда дитя спросило Истину:
- Чьи знания более полезны?
На что она ответила:
- Чти День и Ночь.
Но её ответ был прерван криком Сомнения.
- Обман вокруг тебя!
И дитя, не услышав Истины, вкусило слова Сомнения.
Ночь приходила за Днём. День прогонял Сомнение, но Ночь не смела, прогнать его, единственного, утешавшего её в часы забвения, подаренные Днём. Неотступным спутником Сомнения был страх Неуверенности.
Лунные сады и снега исчезли.
- Жизнь не услышала слов Истины, теперь её вечные спутники – День, Ночь, Сомнение, Страх и Обман, - закончил свой рассказ унылый голос.
- Кто ты?
- Я, Мир. Прощай.
Брызги волн хлестнули её по щекам. Небо затянуло грозовыми тучами. Блеснула молния, позвав за собой гром. Поднявшись с колен, она оттёрла лицо и быстрым шагом пошла вдоль берега, думая о Жизни и её вечных спутниках.
* * *
Приоткрыв глаза, она по-кошачьему потянулась и плавно соскользнув на пол, направилась в ванную комнату. Открыв краны с горячей и холодной водой, она встала у зеркала, и пристально смотря в свои глаза, чёрные, как ночь, раздевалась, снимая всё, что мешало дышать её телу. А когда последние одеяние упало к её ногам, взяв в руку бритву, шагнула в горячую воду.
Окунаясь всем телом, она, не отрывая взгляда от бритвы, усмехаясь, произнесла:
- Хорошо рядом никого нет.
Лезвие переливалось светлыми бликами на свету. Переворачивая его то в одну, то в другую сторону, она любовалась инструментом, приносящим одно из двух: или красоту, или порез. В нём не было красоты, но она продолжала любоваться им, впадая в состояние бездумного медетирования, не чувствуя более никаких чувств.
Не зная с чего начать, она готова была уже сделать последние, как в ванную ворвался «призрак», преследовавший её только во сне.
- Если ты уйдешь от меня, я не дам тебе жить спокойно!
- И что ты сделаешь?
- Разукрашу твое прелестное личико – шрамами! И ты ни кому не будешь нужна! Ты будешь только со мной! – закричал « призрак», выхватывая из её рук бритву.
- Нет! Пожалуйста! Не надо! Ты чудовище!!!
- Я?! Умной стала? – злобно зашипел он ей в ответ, схватив её за волосы, резко потянул на себя, заставляя её стать на колени, - выходи, русалка! Наплавалась уже!
Не отпуская волос, вытащил её из ванной, потащив в комнату к кровати.
- Отпусти! – кричала она сквозь слёзы, - мне больно!
И не выдержав, ударила его слабой рукой по лицу.
- Ах, ты, тварь! – взбесился он и со всех сил приложился кулаком её в живот.
Она согнулась от боли и, упав на пол, по собачьи заскулила.
- Всё! Получила?
- Нет! – вскочив на ноги, она накинулась на него с кулаками, стараясь своими ударами причинить ему хоть какую-нибудь боль, но, не успев сделать и двух ударов, упала на пол от сильного толчка.
Теперь она уже ничего не ощущала: ни боли, ни страха. Ей было всё равно, что будет дальше. Будет ли его рука, так же четко считать ей ребра, или в дело пойдут ноги, как это часто бывало. Она готова была к этому. И не боясь более боли, кричала в ответ его ударам охрипшим голосом:
- Давай! Бей! Мне не больно! И это всё на что ты способен!? Ты баба!
И её слова вызывали в нём ярость, выходившую за пределы человечности.
Схватив её за волосы, он резко ударил её головой об пол.
…И что-то горячие хлынуло ей в нос. Она не могла дышать. Упёршись ногами о дно ванны, она, словно утопающий, схватилась руками за края её, вынырнув из воды. Первый глоток воздуха разорвал ей лёгкие, и, перегнувшись за край ванной, она отплёвывала воду, заполнившую её внутренности.
- Это был сон! Просто сон. Я просто заснула в ванной, - закашливаясь, она успокаивала себя, - а его здесь нет, и не может быть. Я никогда не увижу его. Он умер для меня.
И выйдя из ванной, она упорно обошла свою небольшую квартирку, внимательно озираясь по сторонам. Глаза её были переполнены ужасом, пришедшим из сна-ведения. Убедившись, что грёзы – не явь, она легла под тёплое одеяло, выключив везде свет. Но как только её глаза закрывались, возникали другие призраки - воспоминания. Образ их возникал из будущего, не оставившего и следа в прошлом. Мысли гнали вперёд события не произошедшие, но полные реальности.
И она спрашивала луну:
- Чему мне верить?
- Верь в лучшее, - отвечала она ей, - твоё сердце сильно, оно способно преодолеть любые испытания. Не впускай зло в своё сердце. Послушай, что я расскажу тебе:
в чаще, у озера, воды которого были так глубоки, что достать до дна – жил Черный Ангел. Сердце его было так же бездонно и черно, как воды озера, у которого он жил, а глаза его так же черны, как лес, окружавший то озеро. Деревья и трава леса пели печальные песни, а ветер, обдувая лес, приносил серые тучи, оплакивающие черный лес, а глаза Ангела не видели ни дня, ни ночи. Серые листья деревьев не видевшие солнечного лучика, прятали за своими широкими кронами, всё то, что видели серые тучи – Ангела, глаза которого были ужаснее ночи и смерти.
И была в них мука и боль.
Когда-то Ангел был Белым Ангелом и озеро, у которого он жил, ласкало взгляд прозрачной нежностью, а лес серебрился зелёной радугой и пел гимны счастью. И была бы гармония,… но Тёмная Зависть, прослышав о рае Ангела, решила отомстить ему за его счастье и наслала на его обитель воинов истребляющих свет – своих верных слуг. И вошли воины в чистый лес, и жгли смердные костры, и отравляли чистые воды светлого озера, и потоптали травы и цветы, и сеяли сорную траву. И потекли слёзы бессилия из ясных глаз Ангела, отравив печалью обетованную землю.
Так Тьма сменила День.
Но сердце Ангела выдержало испытание и не впустило зло в душу свою. И только глубокая печаль перед неизбежным поглотила его. Воды озера потемнели, а листья, покрывшиеся пеплом злых костров, воспели оду печали.
День за днём оплакивал Ангел свою обитель, нещадно уничтоженную Тёмной Злобой.
Прекрасная Дэя, воин света, сострадая горю несчастного, проникла к нему сквозь мрак, и утешала своими танцами и песнями. И были они так нежны и теплы, что сердце Черного Ангела стало забывать горе и потери. И лучик света проник в жилище его. А вместе с ним забыл горе и лес и травы его. Поднялся Ангел и, возведя руки к небу, попросил ветра не гнать серые тучи над ним. Ветер, горевавший вместе со страдальцем, внял его просьбе и, разогнав серых стражников – стих.
Вооружившись, Дэя, один за другим, очистила лес от сорняков и, посеяв цветы веселья, тихим шепотом позвала радугу. Раскинувшись над лесом, она разукрасила лес и травы, и стала обитель ангела ещё прекраснее, чем прежде…
- Твои сказки – утопия. В жизни они не действенны. Люди больше не верят в них, они им не нужны. Их души очерствели, а мысли усохли.
- Мысли твои глубоко печальны, но прейдет и к тебе ангел света.
- Он не прейдет. Он ушёл. Постель ещё сохранила его тепло. Я вдыхаю запах, закрывая глаза, представляя, что он рядом. Его нет рядом. Я задыхаюсь от безысходности. Мне страшно. Страшно не забыть его и забыть. Страшно любить и не любить. Но я вижу, как он ходит по комнате, садиться рядом со мной. И зная, что скоро он уйдёт, я молчу. Я знаю, что у меня мало времени. Я обнимаю его и мне до безумия хорошо. Теперь мне ничего не нужно. Слёзы текут по моим щекам, но он не замечает их. Я хочу сказать ему, как сильно люблю его, но молчу. В моей голове пустота. Мне хочется исчезнуть, слившись с ним в единое целое. Но мне остается лишь молчание. Моё сердце полно горечи.
« - Живёшь ты у чёрта на куличках.
- Нет.
- И чего это я так далеко приехал?»
Фантом прошлого не покидает её.
Он вышел в прихожую и включил свет. Он одевался, а она тихо лежала в постели, застекленевшим взглядом смотря мимо него: « Мне нельзя теперь плакать. Зачем ему мои слёзы? Мне и одной их хватит сполна. И мне не остановить его, не удержать».
- О чём ты думаешь? – спрашивает он её.
- Ни о чём.- « Я боюсь. Боюсь сказать тебе о своих чувствах ещё раз».
Она лежит и тихо вздыхая, гладит его руку, думая: « Нас любят те, кого мы не любим, а мы любим тех, кто не любит нас. Любви нет. Это сплошной обман». А он гладит её пряди волос и ей кажется, что она опять лжёт сама себе: « А может, я вижу то, что мне хотелось бы видеть? Может быть, он скрывает свои чувства не только от меня, но и от себя?»
Он уходит. Она не знает, когда они увидятся вновь.
- Когда мы увидимся? Месяца через три? – спрашивает она.
- Да, нет. На днях,- машинально отвечает он.
- Позвони мне, - просит она.
« Время пролетит быстро, потому что день без него пуст для меня. Но иначе быть не может. Полного счастья не бывает. Истинное счастье – кроха хлеба, и я сметаю её со стола, радуясь тому, что полтора часа он был рядом со мной. Но эта радость так горька и мучительна, что кажется в ней больше горя, чем счастья».
- Может быть, он чувствует то же, что и ты?
- Я не верю в это. Во всех его движениях скользит холодность и безразличие. Но иногда мне кажется, что в них есть какое-то смущение, скованность. Он почти не смотрит мне в глаза. Мы ни о чём не говорим. В этой встрече не может быть слов. Я так часто говорю с ним, когда его нет рядом. Но когда он рядом, все слова, когда-то наполненные смыслом, теряют его, и я молчу. Теряюсь, не знаю, что сказать, как не обидеть его. Когда-то давно я сказала себе: « Если живёшь и не любишь – существуешь». Я не хотела существовать. Теперь я не существую. Я живу. Я чувствую. И пусть эти чувства полны мучительного одиночества.
Всегда, когда он приезжал, она была до крайности внимательна к каждому его слову, жесту, интонации. И теперь, в темноте, прокручивая в памяти кадры прошедших свиданий, она видела его настоящее отношение к себе, без преувеличенных приукрашений. Как к ещё не надоевшей, но не сильно нужной любовнице, на которую не нужно тратить ни времени, ни слов. Она была вещью, которой просто пользовались. Бесчестно она пыталась убедить себя, что это не так. Что он просто «Чёрный Принц», разочарованный в любви и женщинах, давший себе обет никогда не тратить на любовь ни времени, ни слов, и вообще никого не любить. А ей так было необходимо это внимание и слова. И если раньше эта мысль смягчала её боль, после их коротких встреч и убеждала, что вскоре всё измениться, то сегодня сомнения не покидали её, нашёптывая реальность, менее сказочную: « Я обманула себя. Мне не за что его винить. Он не врал. И если в словах он был не точен, то в своих действиях точен до предела», - оправдывала она его, - « но я устала. Устала от ночей, они измучили меня. Минута за минутой, час за часом, я не могу не думать о тебе. Но ночами это становиться невыносимым. Уйти или остаться, смириться или бороться? Я не знаю, что делать с этим».
И она представляла, что когда встретиться с ним в следующий раз, скажет всё, что думает и расстанется с ним навсегда. Но эта мысль убивала её. И не в силах более сдерживать себя, она вскакивала с постели и, рыдая, ходила по тёмной комнате. Стояла у окна, смотря на спящий город. Достаточно успокоившись, ложилась в кровать, пытаясь уснуть. Но это не всегда удавалось. И перепробовав десятки способов уснуть, она вновь снова и снова поднималась с постели, совершая почётный круг неразделённой любви по тёмной комнате. Часами сидя на балконе, курила сигарету за сигаретой, считая страницы календаря. Количество их уменьшалось; по мере того, как проходил день, она вырывала страницу из календаря, кладя её в стопку к другим. Для неё этих дней уже не было. Когда-то решив, что день без него пуст, она вырывала листы, уничтожая пустую память этих дней. Укладывая листки в стопку, она снова и снова перекладывала их один за другим, считая, сколько дней прошло с их последней встречи. И чем длиннее был этот срок, тем печальнее становились её мысли, пророчащие разлуку.
А выключая ночного стражника ночных кошмаров, она укладывалась спать, сворачиваясь клубочком, словно котёнок, принималась молить неизвестные силы о терпении, силе и покое. И единственно желаемо ею было – сон. Сон, в котором не было бы никого, кроме неё и моря. Она любила море. И лежа в постели, за тысячи километров от него, представляла тёмную глубину его синевы, убаюкивающий шум прибоя, бьющегося о берег, устланный камнями, отточенными водой.
Но борьба всё равно продолжалась. И мысли о морских просторах оттеснялись цветом « жёлтой лихорадки». Стоило ему задержаться на минуту дольше, чем следовало, как всё начиналось сначала. Зная это, она старалась предвосхитить момент его победы – молитвой. Но если не будущее, так прошлое одерживало полную победу.
- На всех один закон – Закон Равновесия. Знаешь ли ты сказание о Нарциссе?
- Нет.
- Я расскажу тебе, послушай.
На берегу бурной реки, воды которой светлы в ночи и темны поутру, расцвёл нежный Нарцисс. День сменял ночь. Солнце встречало луну, а глаза Нарцисса всё так же смотрели на изменчивую гладь воды, любуясь своей красотой.
- Ты так прекрасен, - сказала Река.
- Да, – ответил Нарцисс.
- А я? – спросила Река.
- Ты? – удивился он. – Ты всего лишь моё отражение.
Реке стало грустно.
- Если бы не мои воды и их сладкий нектар, ты бы не цвёл… И была бы жизнь здесь у берегов, если бы пустыня сменила влагу?
- Моя красота вечна! – воскликнул Нарцисс. – И если бы твои воды сменила пустыня, я бы любовался своею красотой в её желтом зеркале.
Река смутилась словам Нарцисса и, повернув течение вод своих в другую сторону, покинула его, сказав на последок:
- Ну что ж, друг мой, не буду мешать тебе, если у тебя есть собеседник более любимый тобою.
Лишь только Река качнула волнами, к берегу, где стоял Нарцисс, подплыла Лилия. Лепестки её были нежны, как бархат и манили к ласке.
- Кто ты, прекрасная незнакомка?
- Лилия. Тебе не одиноко здесь, одному? Как вижу, у тебя нет пары?
- Да. Я один. Но мне не сыскать пары для себя.
- Почему?
- Разве ты не видишь? Я божественно красив. Мои лепестки неотразимы, а стебель искусно утончен и строен. Не ты ли хочешь мне стать парой? Если такая мысль посетила тебя, посмотри на своё отражение, ты прекрасна как лягушка в снегу.
Лилия ничего не ответила и уплыла по течению к другим берегам.
А когда солнце встретило луну три раза, Лилия подплыла к нарцисову берегу и, зацепившись о камыш, сказала:
- Мне жаль тебя.
- Почему? – поинтересовался Нарцисс.
- Твоя красота не вечна. Пройдёт ещё семь лун, и ты покинешь этот мир, став всего лишь перегноем для уродцев, окружающих тебя.
- Да как ты смеешь говорить мне это! – разозлился Нарцисс, – убирайся к другим берегам и учи их жизни.
Лилия уплыла, не промолвив не слова более.
Минуло пять лун. Стебель Нарцисса прогнулся, цвет лепестков побледнел. Взглянув на своё отраженье, Нарцисс загрустил:
- Приходит конец моей свежести. Что видел я кроме своей красоты? Видел ли я сказочные пейзажи других берегов? Нет. Приобрел ли я друзей? Нет. Любил ли я кого- нибудь ещё кроме себя самого? Нет.
И эти мысли печалят меня. Зачем мне нужна была тогда красота, если кроме меня никого более не порадовала? В чем тайна моего создания?
Печальные мысли сковали Нарцисса железными оковами.
Солнце встретило луну и, попрощавшись с ней, уступила правление темнотой.
Зашелестел камыш, и тихая песня Лилии слилась с его шепотом.
- Лилия! – позвал Нарцисс. Но ответа не было. – Лилия! Лилия! Лилия! Отзовись! Ты была права! Ничто не вечно! – теперь он рыдал, и крики его беспомощны и полны боли.
- Лилия! – его крик оборвался и перешел на хриплый стон, - твои стебли так упруги, а лепестки так нежно - белы… позволь мне узнать их аромат… позволь понять любовь…
Но Лилия не откликнулась на его зов.
Пришел день седьмой луны…
* * *
Сегодня борьба продолжилась с новой силой. Мысли сковал свинец.
- Это никогда не прекратиться, - подумала она вслух, вставая с кровати.
Подойдя к окну, она открыла форточку. Свежий ветер защекотал ей ноздри, и, не обдумывая своих желаний, накинув длинное чёрное пальто, она вышла на улицу.
Время шло за полночь.
Она любила ночные прогулки. Улицы наполняла тишина и призраки умиротворённых снов, не нашедших подходящего пристанища, блуждали пустынными мостовыми. Не видимой нитью связала их ночь, ведя за собой в вечное царство покоя. И проходя мимо домов, безмятежно спящих, она вглядывалась в тёмные провалы их глаз, хранящих утомленный день. А под ногами чавкала грязь, прилипая к подошвам, оставляла печать своего присутствия, в знак солидарности с дождём. Мимо, шурша, пробегал мусор: пакеты, обрывки бумаг, обвёртки – всё, что могло бежать с ветром на перегонки. Не обращая внимания на ночных попутчиков, она шла по своему любимому маршруту, через рынок к церкви, сворачивая вниз, мимо других районов, объединённых длинной широкой дорогой. Едино верной её спутницей была луна, которая, как ей казалось теперь, улыбалась глупым оскалом, надменно прикрываясь облаками.
- Вот, пожалуй, самая верная подруга, не предающая чужих тайн. Что бы ни случилось, всегда улыбается мне и подмигивает. Мы с ней за одно. Это точно, - обратилась она к кому-то, идя уверенной походкой по дороге, походкой прохожего, знающего, куда он идёт. Но куда ведут её ноги, она не знала. Не подозревая, где она окажется через час, она проходила места хранившие память пошедших дней, не только её, но тысячи других, и тёмные закоулки улиц, где ей казалось, что здесь она идёт, как по лезвию ножа. Такие прогулки были без сомнения опасны любому одинокому прохожему, не зависимо от пола. Но ни призраки, ни живые мертвецы, не пугали её. Скорее их пугало существо, неожиданно выплывающие из темноты, и бесследно исчезающие там же.
Дойдя до моста, она остановилась: « Почему бы ни пройтись?» Долго не раздумывая, она забралась на перила и медленно пошла через мост. В её походке ничего не изменилось. Это был всё тот же уверенный шаг, но в нем было больше холодного расчёта, чем энергично волнения. Оттолкнувшись от перил, в конце пути, она спрыгнула на асфальт. Зашуршал камыш. В лицо дыхнула холодная сырость, погнав, прочь к обманному теплу спящего района. Входя в переулки безлюдной улицы, крадущейся поступью хищника, расстегнув верхние пуговицы пальто, она положила правую руку во внутренний карман. Свернув к давно опустевшему рынку, она зорко огляделась по сторонам и зайдя за ближайший железный лоток, присела на корточки, закурив. За спиной послышался шорох пакета и тяжёлое дыхание. Она оглянулась. На неё смотрело серое лицо « призрака» из сна. В руке был зажат прозрачный пакет со светло-жёлтой смесью. Повеяло запахом бензина и клея.
- Пошли со мной, - протянул он ей руку, - я ждал тебя.
- Я прейду позже, - ответила она, пряча правую руку во внутренний карман, - встретимся в чистилище.
В её руке сверкнула сталь. Передёрнув затвор, она, направив дуло ему в голову и улыбнувшись, нажала на пусковой крючок. Его тело безжизненно рухнуло у её ног.
- Я найду тебя, - добавила она, - ты осуждаешь меня? – обратилась она к луне.
Луна больше не усмехалась. Ответа не прозвучало. Спрятавшись за тёмные облака, появившиеся из неоткуда, она исчезла.
Дороги домой она не помнила. Её окружал холод, а последний мартовский снег, омывал лицо и руки. Но на протяжении всего пути, идя домой, она непрестанно обращалась к луне.
- Я знаю, ты не хочешь меня слушать! – прокричала она луне, - Но я молчать не буду!
Ты достаточно рассказала мне. Я хочу, что бы теперь ты послушала мою сказку в ответ твоим. В одном из забытых Богом и людьми селении жил философ, - переходя на монотонное повествование, продолжила она, - Жизнь его была наполнена помощью другим. Днями он бродил по своему саду, а ночами писал трактаты, в наставление потомкам рода человеческого.
В один из дней, когда солнце скрылось, и луна засеяла на темном небосводе, философ, как обычно, взял в руки перо и продолжил повествование о сущности человеческой. И когда закончилась ночь, была дописана последняя строчка. Философ тяжело вздохнул и, положив перо в чернильницу, позвонил в звонок, позвав своего верного слугу, и когда тот вошел, распорядился:
- Собери всё необходимое. Я еду искать то, что скрылось от глаз моих до сего дня.
И лишь только первый луч света озарил его сад, философ шагнул за его границы, навстречу неизвестности.
Три дня и три ночи он шёл по пустынным равнинам, радуясь красотам пейзажей, не виданным им ранее, следя за жизнью трав и зверей, солнца и луны, но пешее путешествие не утомляло его; он знал, что всегда сможет найти покой там, где его не ждут. Ему не нужна была монета; он знал, что совет его будет ценнее золота.
На четвертый день он заметил одинокую хибару, стоявшую посередь пшеничного поля. Подойдя к дому, он постучался в дверь, но никто ему не ответил. Тогда он позвал хозяев, но они не вышли встречать его. Переступив порог молчаливых стен, он заметил старуху, лежащую на печи, а у ног её игралось дитя.
- Да будет мир в этом доме, - сказал философ.
- И тебе здравия всякого! – прокряхтела в ответ старуха.
- Что же вы матушка гостей не встречаете? Хлебом, солью не потчуете?
- Да уж прости, гость нежданный. Соль – всему голова в этом доме ныне. Коли соли хочешь, могу одною ей попотчевать тебя.
- Спасибо за ласку такую, старая, но что за причина такой ласки твоей? Может смогу горю вашему помочь?
- Кто ты, добрый странник?
- Я философ.
Старуха слезла с печи и Гайдая дитя на руках запречетала:
- Была дочь у меня. Добрая. И избранник её был трудящь, как пчела. Да только беда полюбила их союз, согнав счастье их земное на свет другой. Вот дитя осталось без опоры достойной, со старостью. Было это, как снег водою стал, а ныне, поди, хлеба взошли, да кто пожнёт? Мои руки и меня не накормят! Пособи старухе, сынок.
- Помощь моя – совет. А совет мой – золото неразменное. Нужен мне покой на время, исправим твою заботу.
Когда время сна вышло, философ позвал старуху:
- Женщина, послушай совет мой. Тебе недолго осталось, ты вскоре найдешь приют свой, а дитя безгрешным отойдет в мир иной – ангелом.
- Твоя, правда. Спасибо за совет такой. Дело – делу в помощь, а слово к слову.
И взяв в слабые руки косу, пошла в поле.
Удивился философ такому неразумению и ушел прочь.
На шестой день вышел он к реке. Широкие воды текли её звучно и быстро. Долго шел он по берегу, да узкого пролива не было. Вдруг заметил он лодку, а в ней старца.
- Мир тебе, отец. От чего печален твой взор?
- Я здесь уже шесть десятков. И она со мной тоже, - ответил он, погладив лодку, - но время всё разрушает. Не плаваем мы уж как прежде. Меня немощь одолела, а её брешь пробила.
- Я помогу твоему горю, отец. Свези меня на берег другой.
- Коли помочь хочешь, помоги сынок. За год я старый дуб срубил, для новой лодки, да только сил не хватает обделать её.
- Дай отдохнуть, старичок с дороги, устал я. Решим твою заботу.
И философ залёг под дубом, а когда время его сна вышло, обратился к старцу:
- Батюшка позволь помочь тебе советом. Совет мой – золото неразменное. Тебе не долго осталось слёзы лить в реку. Если дом построить новый можно, то телу сил не возвратить.
- Твоя, правда. Да только вот что тебе скажу: ты мне советом помог, и я пособлю. Пройдёшь три версты по берегу, увидишь отмель, там и дитя вброд перейдет.
Философ пошел, как старик советовал и через три версты увидел отмель, где покалено в воде стояла прекрасная девушка и ловила рыбу.
- Мир тебе, красавица! – поприветствовал её философ.
- И тебе того же, - ответила она.
Философ вошел в воду и остановился, залюбовавшись прелестью рук и гибкостью стана девушки.
- Как кличут люди тебя, красавица?
- Атлантией, - ответила она, и небесная улыбка осветила её лицо.
- Видит мудрость моя, что половина ты моя. Будь мне женой.
- Почему же не быть, - засмеялась красавица, - да прежде излови бочонок рыбы.
И философ принялся за работу.
Долг он ловил рыбу, да только ни одна не попалась ему в руки, и только к закату он наполнил бочонок наполовину. Так работал он и при луне, и на следующий день, пока бочонок был наполнен до краёв. И когда работа его завершилась, послышался топот коней вороных. Предстали пред философом три всадника со словами:
- Ты нарушил закон и поплатишься за это!
- Вор! – крикнул второй всадник.
- Мы арестуем тебя! – добавил третий.
- Но в чем моя вина? – возмутился философ. – Дары природы для всех. Я взял лишь бочонок рыбы. Что же я вором стану и травинку пожуя?
- Это место королевское! Ты обокрал Короля! – крикнули они в один голос.
Связали они философа и бросили в самую темную башню своего королевства.
Три дня и три ночи плакал философ, кляня судьбу свою. На четвертый день, как только маленький лучик света осветил тюрьму его, возвещая о новом дне, за стеной послышался стук.
- Кто там? – спросил несчастный.
- Я – Словакий, бедный крестьянин.
- Что же ты стучишь?
- Последний прут подгибаю. Дома ждёт меня жена и дети. Кто же прокормит их, если не я?
- Помоги мне друг! За это советом помогу тебе, как прокормить семью тебе и приумножить все достатки вдвое.
- Спасибо тебе, - послышался голос у решетки философа. – Говори свой совет, и я тебе помогу.
И философ рассказал ему, что делать, чтобы прокормить семью и приумножить все достатки вдвое. На что крестьянин ответил ему:
- А вот тебе и моя помощь – совет: башня эта древняя, как старик седой; одолели её болезни. Слабых мест много. Найди одно – будет твоя свобода. А мне пора уходить.
- Почему же ты не освободишь меня? Ведь я помог тебе самым дорогим, что есть у меня.
- И я в долгу не остался! Слово за слово! – ответил Словакий и ушел.
Взмолил его философ о пощаде, да только крестьянин не услышал его.
Обуяла философа тоска. И он выл и кричал до тех пор, пока не исчез голос его. И тогда вспомнил он слова крестьянина. Встал на ноги и стал внимательно осматривать стены тюрьмы своей. Дойдя до решетки, он увидел, что стена под ней отсырела и покрылась трещинами. « Если приложить силы, можно пробить выход в ней. Но чем?» Посмотрел он на ноги свои и запечалился ещё сильнее; как уйдёт он, если ноги его прикованы? И взяв в руки ржавое железо, он потянул за одно из колец, но оно не изменило формы своей. Тогда он встал на колени и взмолил о помощи всех святых, но никто не ответил ему, не помог. Упав в бессилии наземь, он потянул цепь на себя, а та в свой черёд, издав злосчастный скрежет, разорвалась.
Философ поднялся на ноги и увидел у ног своих камень с ладонь свою, а у стены, где крепилась цепь его – кованый гвоздь.
- Боги услышали мольбу мою, и я благодарствую им! – сказал он.
Пять лун сменили солнце и на шестой день, последний прут был отогнут.
Свободный ветер влетел в его келью и позвал за собой.
- Насладись вместе со мной ночной прохладой и свежестью трав! – пригласил он.
И философ пошел за ветром. Дошли они до реки, философ присел отдохнуть и заговорил с ветром:
- Скажи, друг мой, в чём вина моя? Я жил и желал всем лишь добра одного наивысшего, не жалея мудрых советов.
-У – у – у – у, - заревел ветер. – Дело, краше совета…. Какое им было счастье от слов твоих? Счастливее они то не стали. Здесь им и испытания и муки, покоя мало на земле. Каждый как скиталец, ищет участия не в слове, а в деле.
- От чего же так?
- В мире каждый себе сам совет даёт. Нужен ли мне совет, чтобы гнать тучи туда, где засуха? Только в сердце своём мы совет находим.
- Твоя мудрость правдива, - согласился философ и, попрощавшись с ветром, отправился к своим садам.
Дойдя до самого полноводного берега, он увидел старца, который всё так же сидел в своей старой лохани.
- Здравия тебе, старик.
- И тебе странствующий! – не узнал его старец. Волосы философа обрамила седина, а лицо пересекли морщины.
Не говоря боле ни слова, философ наловил рыбы и накормил старика. А когда на воды реки спустилась луна, а старик уснул, философ исполнил мечту его и к утру поставил новую лодку перед спящим старцем, и, не говоря ни слова, ушел.
Через несколько дней он дошел до поля, где всё так же стояла одинокая изба. В три дня не осталось на поле ни одного недоношенного колоса, а в печи запекался душистый калач.
- Спасибо тебе странник! – поблагодарила его старушка, но ничего не ответил ей философ и ушел.
Три дня и три ночи он шел по пустынным равнинам, и сердце его радовалось их красотам так, как ранее и не случалось. На четвёртый день у входа в сады, его встретила девушка, что ловила рыбу на отмели и сулилась стать женой, и сказала:
- Я ждала тебя с ответом своим, буду отныне женой тебе.
- Пусть будет так: сердце совет даст, но не мы.
… и долгая ночь сошла на землю, застлав всё блаженным покрывалом сумрака…
* * *
Продолжая рвать на себе волосы, ломать руки, она вздохнула, упав на кровать. И воя от бессилия принялась перекатываться со стороны в сторону, комкая одеяло под собой, сбрасывая подушки на пол, срывая с себя одежду, скуля, как побитый койот, она не находила себе места здесь – в этом жестоком мире. Внезапно вскрикнув, она вскочила с постели и, упадя на колени у подушек, начала разрывать их на части. Вой сменился безумным хохотом.
- Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! – кричала она сквозь смех.
Шепот сменил крик, но слова, выкрикиваемые ею не изменились. И она шептала их, повторяя словно молитву, переходя из комнаты в ванную, тщательно умывая лицо. Возвратившись в комнату, она, шатаясь из стороны в сторону, схватила кружку со стола и, размахнувшись, разбила её.
-Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!
Глаза её застилал туман. Силы покидали тело. Ноги подкашивало. Руки больше не принадлежали ей, она не могла совладать с волной страха и волнения, переполнивших их. Держась одной рукой за тумбочку, она вывалила всё содержимое ящика на пол, пытаясь найти успокоительное. Так и не найдя необходимого, она принялась разбрасывать содержимое ящиков вокруг себя. Ощутив внезапный прилив сил, она почувствовала, что может встать на ноги. С усилием поднявшись, она пошла на кухню, где, вытащив всю посуду из шкафов, тарелка за тарелкой, разбивала её. Разбив последнюю тарелку, на мгновение, ощутив облегчение, она расплакалась, закрыв лицо руками.
-Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!
Достав пакет с мукой, посыпала всё вокруг себя, остатками изменив цвет волос своих. И упав на колени, на четвереньках поползла к кровати, зажимая в руке хлебный нож.
Возле кровати, на полу, она заметила маленькую коробочку. Высыпав её содержимое на ладонь, закинула руку и проглотила всё разом. Резкая боль наполнила каждую клеточку её тела. Свернувшись пополам от боли, она вскарабкалась на кровать, прикрывая голое тело белой простынёй. В голове прозвенел колокол.
-Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! Я ненавижу тебя – Жизнь!
Лезвие ножа коснулось запястий и резко рвануло, разрезая вены. Не ощущая более боли, заплывшими от слёз глазами, она смотрела не вскрытые руки, пульс которых выбрасывал фонтан крови на белую простынь. А у стены, напротив, стоял ОН. В глазах потемнело. Комнату осветил первый луч света.
* * *
Первый луч восходящего солнца, медленно пополз от окна к кровати, играя в прятки с простынёй, окутавшей безжизненное тело. Комната, разгромленная, безысходным несчастьем и потерей, наполнилась едким запахом лекарств и крови. Ветер, проникающий в неё, тревожно перебирал легкую ткань штор, которые, качаясь из стороны в сторону, не по своей воле, как будто показывали прощальный жест жизни. Поднимал в воздух перья и выписуя ими нереальные пируэты, осторожно опускал их на вещи, в беспорядке разбросанных по полу. Пол комнаты был усеян грудой мусора. Осколки, обломки карандашей, разорванные книги, изрезанна бумага, платья, чулки – всё напоминало поле боя.
На кровати лежала она. Лицо, теперь было покойно. На нём застыла улыбка умиротворения, а брови были вздёрнуты верх, как будто её что - то удивило. Глаза смотрели куда-то в даль. Казалось, что она вот-вот встанет и как, обычно подойдя к окну, потянется всем телом и широко зевнув, улыбнется новому дню. Но она не поднималась.
* * *
За спиной, звуком советских холодильных камер, хлопнув не щадя тишины, закрылась дверь маршрутного такси. Взревел двигатель и машина, покачнувшись всем своим железным торсом, двинулась вперёд, по дороге изъеденной дырами и трещинами зимних непогод. Под ногами пассажиров скрипели изношенные дорогами рессоры и в такт песни двигателя, повизгивая, механически дополняли увертюру движения. Зашипело радио, сменив хрип на последний хит сезона, завыв про неразделённую любовь и бокал вина. Но так и не допетая до конца, была прервана по желанию водителя и сменена на охриплый бас шансоновского петуха, излагавшего суть жизни вне закона и неба в клеточку.
Оглянувшись по сторонам, она увидела одно свободное место. Ей всегда нравилось сидеть у окна. Утреннее время не лучшее для таких экспериментов с удачей. В лучшем случае удается втиснуть в маршрутку в позе законсервированной селёдки, в худшем же – на протяжении всего пути исполнять номер из репертуара индийской йоги. Наивысшим счастье если крыша такси окажется достаточно высокой для людей среднего роста, но если твой стан высок и строен, то, пожалуй, в таких обстоятельствах придется подумать о переоценке своих физических качеств и моральных, таких как – терпение, сдержанность и толерантность. Сегодня был её день, ей повезло. Стараясь не опираться на спинки кресел, пошатываясь, как при качке на море, она пошла по салону и, потеснив пышную женщину, протиснулась к не занятому месту и, заняв удобнейшую позицию, не задерживая взгляда более чем на пару секунд, принялась тайно рассматривать пассажиров консервной банки.
Так как место её было крайним, у запасного выхода, она могла видеть всех людей. Их сонные глаза смотрели куда-то в даль, бессмысленно блуждали по салону, от окна к лицам других, таким же серьёзным, как и их. Казалось, каждый из них думает о чём-то важном и не разрешимом, но в вопросе, блуждающем в их глазах было что-то пустое. И она пыталась угадать: кто из них о чём думает. Но это было достаточно сложное задание, так как все старались не выдавать своих истинных чувств, играя роль, известную только им.
По мере новых остановок, свободного пространства становилось меньше. Воздух наполнился разными сортами дыханий, смешавшись с ароматами приторных духов и горячими испарениями выхлопов, от чего становилось дышать всё труднее, а к горлу подступала удушливая тошнота. Теперь теснота не стесняясь, без разрешения щекоча кончик носа каждого из пассажиров, удивляла каждого неожиданным знанием о соседе. Но такая физическая близость, которая, казалось, должна была как-то объединить, отдаляла людей друг от друга сильнее обычного: ни у кого не возникало желания заговорить. Все упорно прятали глаза, вперяясь взглядом в окно, с театральным интересом рассматривали пейзажи, порядком надоевшие им за год или два – езды по этому маршруту. А тем – кому не посчастливилось сыграть по сценарию: « А я не такая – я еду трамваем», приходилось рассматривать чужие либо свои ботинки, различные предметы одежды и модные аксессуары, по понятиям владельцев. Которые не упускают случая сказать об этом косвенно, украдкой поглядывают на дорогую безделушку, иногда, не без удовольствия, поглаживают её или приминают бока игривыми пальчиками.
За окном мелькали жёлтые дома, иномарки обгоняли бывший и отечественный автопром, люди спешили, бросаясь под колёса быстроходных кораблей дороги. Небо, потемневшее на горизонте, готовилось сбросить тонну осадков на крыши домов, бегущих вездеходов и головы граждан. И когда первые капли дождя забарабанили по стеклу маршрутки, глаза пассажиров наполнились тоской. За окном мелькали стены городского кладбища, отдельного города мёртвых посреди наполненного жизнью города.
- Бывают же такие странные сны!? – подумала она про себя, горько опустив уголки рта, - ни когда не думала, что может присниться такой бред: говорящая луна, не существующая любовь и собственное самоубийство.
Другая реальность
© Copyright: Маргарита Пост, 2006
Свидетельство о публикации №206093000251
Свидетельство о публикации №206093000251
Рецензии