Инструмент. Геннадий Мухатдинов

Инструмент
Автор: Геннадий Мухатдинов

К дню рождения Натальи Власовой

Когда Петр Иванович купил квартиру, от бывших хозяев ему досталось старое, запыленное пианино.
Покупка собственного жилья означала конец пятнадцатилетнего кошмара съемных углов с капризными хозяевами, вечными переездами и постоянным страхом оказаться на улице. Теперь предстоял только ремонт, оформление квартиры в собственность и приобретение мебели.
Обставляя жилище, Петр Иванович оставил пианино на прежнем месте, потому что не нашел более подходящего, и так все организовал, что новая обстановка органично обрамляла старинный инструмент.
Еще при осмотре квартиры перед покупкой Петр Иванович, проходя, поднял крышку и, прикоснувшись к желтоватым клавишам, ненадолго позабыл о жилищном вопросе, ощутив приятное тепло на кончиках пальцев. Из оцепенения его вывело приглашение хозяев к совместному чаепитию.
Когда все приготовления к долгому и счастливому существованию закончились, Петр Иванович много времени проводил у себя - по натуре человек он был малообщительный и всем удовольствиям на свете предпочитал уединение. Иногда, вечерами, если редкие подруги не жаловали его своим вниманием, Петр Иванович сидел в большом мягком кресле и бесцельно, но вдумчиво разглядывал подарок прежних жильцов. Это занятие пробуждало в нем хорошо забытое, и оттого трудно объяснимое ощущение. Однажды, от нечего делать, он сел на стул перед объектом своего созерцания и снова открыл крышку клавиатуры.
Все восемь октав инструмента заблестели в желтоватой улыбке. Петр Иванович тоже невольно улыбнулся. Взяв на пробу несколько заученных еще в музыкальной школе аккордов, он замер, окутанный благоухающим одеялом густых, бархатных звуков, которые раздались в тишине комнаты. В пароксизме неожиданного удовольствия он принялся перебирать клавиши, незаметно для себя складывая музыкальные фразы в один из этюдов Гедике, которым его долго и упорно мучили на далеких музыкальных занятиях. "Надо же", думал Петр Иванович.
Доиграв этюд до конца, он осторожно закрыл инструмент и, снова опустившись в кресло, некоторое время размышлял над отголосками возникших чувств.
С тех пор он неизменно возвращался к инструменту, отыскивая в злополучном этюде все новые влекущие созвучия, и даже купил сборник детских пьес для фортепиано.
В дальнейшем, с трудом припоминая нотную грамоту, Петр Иванович каждую неделю выучивал по одной композиции, и уже через два месяца нетерпеливо ерзал на рабочем месте, уносясь мыслями по полноводной реке музыкальных образов.
Время шло, и постепенно упражнения превратились в ритуал перед отходом ко сну, час которого отодвигался все далее. В конце концов, Петр Иванович стал посвящать музицированию несколько часов с момента прихода домой до глубокой ночи, а по выходным разучивал новые пьесы из свежекупленных сборников. Когда с момента его новоселья прошел год, он уже во сне читал с листа и нередко поднимался среди ночи, чтобы взять два-три наиболее звучных аккорда.
- Человек вон сутками наяривает на пианино, - говорил его сосед снизу, Владимир Поликарпыч его соседу сверху Валерию Никанорычу. – А ты говоришь, искусство умирает…
Одинокие старики много времени проводили вместе.



Между тем, не желая терять ни минуты свободного времени на что-либо, кроме музыки, Петр Иванович отказался от домашнего телефона, перестал выписывать газеты, а письма откладывал, не читая, в большую картонную коробку из-под пылесоса. Теперь он жил, увлекаемый космическим потоком звуков, окрыленный необъяснимо прекрасным дыханием музыки.
С течением времени пристрастие его становилось все сильнее. Петр Иванович окончательно потерял интерес к работе, и теперь механически выполнял свои обязанности, уделяя им наименьшую часть своего внимания. На результатах это не сказывалось, поскольку благодаря мощному интеллекту и быстроте реакции ему все удавалось лучше многих коллег даже при незначительных усилиях.
Мелодии не умолкали в его голове ни на минуту. И он всегда уходил из дома с мыслью о возвращении к своему пианино, а потом бежал к себе, не замечая, ни городской сутолоки, ни сюрпризов природы, ни голода, ни странных шорохов в темноте улиц, ни, тем более, соседей.

***

Однажды утром Петр Иванович как всегда, перед завтраком, захотел немного помузицировать, однако его неожиданно посетило неприятное ощущение – инструмент стал «глохнуть». Озадаченный, он побрел на работу. Само по себе это казалось мелочью, но – было от чего заволноваться. Он почувствовал тревогу – может быть, старинной вещи потребовался ремонт или специальный уход.
Уже вечером, по дороге домой он заглянул к местному настройщику и обо всем договорился.
Дома Петр Иванович привычно плюхнулся на стул и, открыв партитуру какого-то фортепианного концерта, принялся неторопливо наигрывать основную тему. К его пущему раздражению, пианино начало еще и дребезжать. Он захлопнул крышку и ушел на кухню курить.
Следующий день также не принес позитивных изменений. Мрачный и озабоченный, Петр Иванович провел вечер с книгой в руках.
Между тем, отсутствие диалога с пианино сказывалось на нем не лучшим образом – без знакомых ощущений он чувствовал себя неуютно. До визита настройщика Петр Иванович не подходил к инструменту, а настроение его только ухудшалось.
Наконец, появился настройщик, долго осматривал «больного», но ничем не смог помочь. Он сообщил, что, несмотря на возраст, инструмент в идеальном состоянии, и у него великолепный звук, после чего удалился, оставив Петра Ивановича в растерянности.
Как и все предыдущие годы, ему не с кем было поделиться своей тревогой. Игра на пианино давала выход накопившимся переживаниям, инструмент проникновенно отвечал на легчайшие прикосновения к клавиатуре, воплощал в звуке все полутонкости его настроения. Он играл обо всем – о своем нищенском детстве и студенческом веселье, о радости любви и жестокости ее страданий, об аромате кофе и сигарет и ласке утреннего солнца – а теперь все это грозило исчезнуть и раствориться во тьме его непроницаемого одиночества.

После нескольких дней напряженного размышления, Петр Иванович пришел к выводу, что все дело в нем самом. Тем не менее, он подумал о замене пианино, как последней возможности исправить ситуацию, и в конце недели посетил оба городских магазина музыкальных инструментов, где перепробовал все имевшиеся в наличии «клавиши», включая синтезаторы. Как он и предполагал, найти что-то, хотя бы отдаленно напоминающее его домашнее чудо, не получилось. Несмотря на отзывы продавцов, звук предлагаемых инструментов был маловыразителен и оставлял по себе удручающее впечатление.
Вернувшись к себе после этого безуспешного похода, он рассеянно прошел на кухню, где долго курил в сумерках, рассеянно поглядывая на свежие письма. Постепенно Петр Иванович устал думать о возникшей проблеме, и решил отвлечься разбором корреспонденции, которой за последние полтора года скопилось немало. Немного погодя, под скрипучие звуки радио он уселся за стол, извлек из коробки конверты и принялся их разглядывать. Многие письма уже не содержали ничего актуального, и могли спокойно отправляться в мусорную корзину.
Петр Иванович прервался на нехитрый ужин и продолжил просмотр корреспонденции. Письма от старых знакомых и далеких родственников повествовали о вещах настолько неинтересных, что он выбрасывал их, не дочитывая и до середины. Предпоследнее письмо, в небольшом конверте, было, судя по штемпелю, двухнедельной давности, и обещало что-то свежее. Он коротко взглянул на надпись в графе «обратный адрес» и удивленно поднял бровь. Пока он разглядывал знакомый почерк и прислушивался к запаху, исходившему от бумаги, его разум неспешно выбирал из своих глубин полуистершиеся образы короткой молодости. Немного подумав, он решил не читать письмо сейчас. Вспомнившееся чувство было великолепно, однако разрыв с женщиной, которую он полюбил, без преувеличения, на всю жизнь, оставил по себе тяжелый и болезненный осадок.
"Это слишком", - подумал Петр Иванович и отложил конверт в сторону. Все же необходимо было сначала разобраться с пианино, а только потом читать письмо. Каким бы ни было его содержание, память об одной из жесточайших для него утрат грозила окончательно отравить с таким трудом добытое спокойствие.
Новая попытка контакта с инструментом ни к чему не привела, и он отправился спать.
Стояла теплая ночь, и старики-соседи по привычке дремали у телевизора.
- Вот у человека проблемы! – бурчал Поликарпыч. – Жив-здоров, все есть, работа – от звонка до звонка, ни семьи, ни детей… вцепился в свою тарахтелку, еще переживает, ходит по квартире кругами, бегает по городу… У нас тут люди пропадают, а…
- Да что ты в самом деле? – восклицал в ответ Никанорыч. – Переживает себе, больше переживать-то и не за что… Его дело.
- Да я вообще не понимаю такую жизнь! - шуршал Поликарпыч сквозь табачный дым. – Ты посмотри, ну чего она стоит?! Никому от него ни дела, ни слова человеческого, да и кроме нас с тобой и, пожалуй, сослуживцев… никто, наверное, и не в курсе, что он вообще существует.
Никанорыч пожимал плечами:
- От нас больно много пользы – сидим, пыхтим! Ты так говоришь, будто он что-то украл. Живет себе человек, никого не трогает, не гадит, ни над кем не издевается… Может, ему за всю жизнь так мозги прокомпостировали, что он и видеть никого не хочет.
- Много ты знаешь! – пыхтел папиросой Поликарпыч. – А может он скрывается от кого?
- Нет, вот ты любишь белиберду городить! Я понимаю, если б он был запойный, жену с детьми бил, или чего похлеще, ты бы его признал полноценным членом общества. А так – конечно, непорядок…
- Ладно, давай новости посмотрим … Может, опять про наши ужасы расскажут …

***

Через несколько дней, сказавшись на работе больным, Петр Иванович отправился в поликлинику на осмотр.
Терапевт, старый лор, а затем и невропатолог, пожимая плечами долго объясняли ему, что у него все в полном порядке, и еще через полчаса неуемных жалоб последний специалист ответил на настойчивость пациента направлением в кабинет №11, располагавшийся в соседнем здании. В силу пространственного положения поликлиники, Петр Иванович вошел туда через задний вход.
На двери одиннадцатого кабинета размещалась скромная, но четкая надпись: «Психиатр». Недолгие размышления Петра Ивановича по поводу коварства врачей были прерваны произнесенным из-за двери приглашением войти.
Петр Иванович улыбнулся, приоткрыл дверь и вошел. Пожилой врач, вежливо пошевелив предлинными, торчащими усами, предложил ему чаю.
Пока в чайнике закипала вода, доктор бегло просмотрел карточку пациента, выписал какое-то направление и отложил все это на край стола.
- Думаю, вас настораживает необходимость общения со мной, но ведь… - он сделал непонятный жест.
- Знаете, это… в общем, неважно, - ответил Петр Иванович, усаживаясь на стул. – Мне просто хочется кое-что понять. Так что…
- Ну и чудно. Сколько вам сахару?
Некоторое время они молча пили чай, а потом перешли к обсуждению. Доктор внимательно слушал, иногда задавая уточняющие вопросы и подергивая кончики усов.
Петр Иванович не испытывал большого доверия к врачам вообще, а психиатры вызывали в нем некоторое подозрение, поскольку непонятно было, чем, собственно, они могут помочь. Рассказывая о сложившейся у него ситуации, он больше размышлял вслух, нежели излагал суть проблемы собеседнику. Когда он закончил, доктор развел руками и сказал:
- Нельзя сомневаться, что психически вы совершенно здоровы.
- Хорошо, но тогда непонятно, откуда взялась проблема. Я изложил вам всю историю, и разве вы не согласны, что все дело сводится только к моему восприятию действительности?
- Я всего лишь не согласен считать вас больным. Источник проблемы – вопрос второй.
- Интересно.
Петр Иванович отхлебнул из чашки.
- Да, действительно, - доктор развернулся вместе с креслом к окну. – Вы, вроде бы, чувствуете чрезвычайно тонко, а рассуждаете и действуете на гораздо более приземленном уровне. - Он взмахнул рукой. - Конечно, тут ничего плохого нет, просто я обратил внимание на эту особенность.
Петр Иванович промолчал и поставил чашку на стол.
- Сейчас, к тому же, вы оперируете фактами, которые для вас имеют силу, и часть происходящего находится на периферии вашего внимания.
- По-моему, это естественно, - ответил Петр Иванович.
Доктор допил остывший чай и промокнул усы платком.
- Конечно! Но вы также понимаете, что если из имеющихся фактов ничего не складывается, то следует поразмыслить над информацией, которую ваша мысль в данный момент обходит стороной – даже если кажется, что связи нет. Думаю, ее не придется долго искать.
- Может, вы и правы, - сказал Петр Иванович после минутного молчания. – Допускаю, что какие-то вещи я в своих рассуждениях незаслуженно опустил.
За окном поднимался ветер.
- У меня, по большому счету, только один вопрос, - вздохнув, сказал доктор. – Считаете ли вы правильным, что для вас ничего больше в жизни не существует, кроме вас и вашего пианино? Откровенно говоря, мне это не до конца понятно.
Петр Иванович некоторое время разглядывал стопку бумаг на столе психиатра.
- Я готов еще раз поразмыслить над условиями, в которых развивалась ситуация, - сказал он, в конце концов, поднявшись.
- Ну и чудесно. Думаю, чутье вас не обманет.
Доктор протянул ему руку, и они попрощались.
Петр Иванович вышел из поликлиники и, не торопясь, пошел домой. Он вопросительно посмотрел на город – тихий, с небольшими старыми домами, высокими и прямыми деревьями и холмами на окраине. Ветер набирал силу, и Петр Иванович прибавил шагу, спиной ощущая его скорость. Поликлиника находилась на противоположном его дому конце города.
Что же это он забыл? Его память начала с неописуемой скоростью перелистывать страницы бесконечных альбомов, разбирать запахи, переставлять звуки; пальцы сбивчиво зашевелились в отрывистых ритмах, нетерпеливо отбрасывая все знакомое, близкое, яркое и свежее. В занимательной математике прожитой жизни он лихорадочно искал странности, вопросы и загадки.
Темнело, начинался дождь, и Петр Иванович еще более заторопился. Мысль его продолжала высвечивать страницы бережно хранимого дневника, расставлять по местам сваленные в кучу наблюдения. Начался настоящий ливень. Еще немного…
Это было недавно. Еще раз. Раз…
Он уже бежал вприпрыжку, сутулясь под дождем, и остановился столбом посреди громадной лужи на асфальтовом пустыре. Память уже всей массой навалилась на него. Что он увидел здесь тогда? Быструю тень? Или чувствовал чей-то взгляд? Здесь, в двухстах пятидесяти метрах от своего дома. Глаза его уставились в пустоту, вода бежала вниз по спине, стекала в туфли.
В конце концов, оглядываясь по сторонам, он вспомнил. Это шорохи! Шорохи… и – что? Что там было… Он ничего здесь не видел, но услышал. Всю свою жизнь он слышал больше, чем нужно.
Тогда, торопясь домой в ожидании своей музыкальной радости, в мрачной глубине улицы Петр Иванович услышал шорох и странный, тихий писк. И потом… что-то слегка треснуло, дважды чьи-то ноги примяли траву, и за его спиной, в сырой темноте, остался только шелест деревьев.
Тогда.
Петр Иванович приплелся домой, повторяя это слово.

С утра было солнце и теплый ветер сдувал с подоконников мелкие высохшие листья. Идти на работу не хотелось. Проглотив пару таблеток от головной боли, Петр Иванович с трудом оделся и побрел в свою контору. Там он оформил отпуск без содержания, купил в соседнем киоске карту города и отправился в местную библиотеку изучать подшивки газет за последние полгода. После четырехчасового изучения периодики, он навестил агентство недвижимости, через которое в свое время приобрел квартиру, и навел там некоторые справки. Осталось прогуляться по городу, решил Петр Иванович.
Поздно ночью старики-соседи услышали, как он вошел домой. Как всегда, они дремали у телевизора.
- Запоздал наш Ван Клиберн сегодня, - заметил Поликарпыч. – И бренчать совсем не бренчит. Эх, неспроста…
- Кончай каркать, пойдем лучше чайку попьем. Дело-то молодое… Небось, нашел себе бабенку сладкую, вот и не играет. Какое уж тут фортепьяно… хе-хе…
Через три часа Никанорыч сквозь неглубокий сон различил на слух походку Петра Ивановича на лестнице. Он поморгал, тяжело перевернулся на бок и задремал снова.
В течение следующих пяти дней Петр Иванович преимущественно отсутствовал, и возвращался под утро, все более распаляя соседское воображение. За это время он посетил под разными предлогами еще несколько организаций, провел нужные наблюдения и установил неизбежные закономерности. Осунувшийся, с красными от бессонницы глазами, он поглядывал на календарь и на часы, пил крепчайший кофе и окутывал кухню густыми клубами табачного дыма.
На шестой день он вернулся домой поздно вечером и заперся на все замки.

***

Девятилетняя девочка Сашенька совсем не поняла в тот момент, почему это добродушный и веселый дядя Рома, который предложил пойти в ближайший лесок кормить белочек, вдруг набросился на нее и стал душить, упершись коленом ей в живот. Крик застрял в толстых пальцах, железом давивших на горло. Все, чего она хотела в тот момент, это улететь маленькой птичкой домой, броситься к маме на кухню, уткнуться в ее накрахмаленный передник и заплакать от страха, обиды и боли. Она уже видела только красно-черную пелену, когда ее шея разом освободилась, и, прежде чем потерять сознание от сильной рези в животе, она услышала чистый ледяной шепот – «Натуралист, говоришь…»

Сашенька пришла в себя только через двое суток, в больнице - рядом сидела женщина в гладком белом халате, а в дверях стояла мама; она смотрела на девочку и плакала.

***
День или два Петр Иванович не выходил на улицу, и даже не вставал с постели. Спать он не мог, а только лежал с закрытыми глазами и изредка вытирал постоянно мокрое лицо. Голова его сильно кружилась, вспыхивая то далекими звуками, то давно забытыми словами. Только с одним человеком ему было бы сейчас легко, и мучительный ужас прекратился бы, но он знал, что они уже вряд ли встретятся, и не звал на помощь.
На третий день, к полудню, он добрался до ванной, потом немного поел и свалился в кресло, освещенное через окно осенним солнцем. Он слегка дрожал и прищуривал опухшие веки, глядя на мелкие облачка в небе. Через час Петр Иванович снова поднялся, открыл в ванной кран и остановился у раковины. Все-таки, надо быть в курсе событий, чтоб самому себе потом не казаться идиотом, мысленно сказал он, в конце концов, своему отражению в зеркале.

- А сосед-то наш, жив или нет, интересно? Что-то совсем не слышно его, - бодро интересовался Поликарпыч, пока его товарищ пробовал вилкой картошку на плите.
- Может, ты его уже усыновишь, чтоб освободить свою голову от его проблем?
- Да-а, остряк ты, - буркнул Поликарпыч в ответ. – А слышал, кстати, душегуба нашего – того…
-Да ты че, нашли что ли?! – Никанорыч весело захрустел картошкой.
- Не-е, какой там. Прикончил его кто-то…
- О! Вот это номер! - Никанорыч сел на табуретку. – Это когда?
- Да вчера или позавчера, я так и не понял… - Поликарпыч закурил папиросу. – В общем, Рому помнишь, с соседнего подъезда? Который недавно переехал?
- Ну, помню. Хочешь сказать, он?
Радуясь случаю проявить осведомленность, Поликарпыч пыхнул густым дымом.
- Он самый! И детские вещи у него нашли в хате…, - он затянулся. - И еще чего-то… А девчонку-то последнюю не добил он, самого на кукан надели.
- И чего, жива?
- Говорят, в больнице сейчас. Чего-то у нее там с селезенкой…
Никанорыч подумал, потом поднялся, разложил картошку по тарелкам и сказал:
- Это надо закусить.

К вечеру Петр Иванович почувствовал себя немного лучше и решил прогуляться. Небо еще было светлым, по тротуарам с ветерком носились желтые листья, а во дворах пенсионеры не спеша обсуждали последние новости. Как обычно, никуда, не глядя, Петр Иванович пошел к центру города, вбирая уличные звуки и обдумывая планы на вечер.
Вдруг его кто-то окликнул. Он обернулся, и увидел усатого психиатра, - тот улыбался и приветливо махнул ему рукой. Петр Иванович медленно пошел ему навстречу.
- Что-то, батенька, вы неважно выглядите, - сказал врач. – Бессонница мучает? Голова болит?
Петр Иванович протянул ему левую руку, и доктор слегка удивленно, но молча пожал ее.
- Мне плохо. Не знаю, что делать.
- Боже, неужели все ваше фортепьяно? - психиатр зашевелил усами.
- Да какое там к черту фортепьяно…
Они медленно пошли вместе. По дороге, Петр Иванович, сутулясь и часто останавливаясь, коротко рассказал ему всю историю предыдущей недели, потом прислонился к какому-то дереву и замолчал.
Врач пошуршал в карманах, достал оттуда пару затертых карамелек, положил одну из них в рот и сказал:
- Ну, вы весельчак однако. Пойдемте в парк.
В парке они сели на скамейку, и некоторое время молчали.
- В общем, вам нечего беспокоиться, - сказал, наконец, доктор. - Он умер от сердечного приступа. Не мучайтесь.
Петр Иванович посмотрел на тускнеющее небо.
- Серьезно, что ли?
- Да уж, не до шуток... Мы с кумом не далее как вчера эту тему обсуждали, он патологоанатом, ну и, соответственно..., - психиатр снял шляпу и повертел ее в руках. - Этот кретин не умер бы, если бы не ослабленное неумеренными возлияниями сердце. А вы…просто чертовски напугали его... Можно было и не рукоприкладствовать. Однако, вычислили вы его интересным способом, надо признаться.
Начинало темнеть.
- Я даже не могу вытащить сигарету из кармана, - прошептал Петр Иванович.
- Пойдемте, я отведу вас домой. И забудемте этот разговор…

В тот вечер Петр Иванович впервые за несколько месяцев подошел к инструменту, и, перебрав несколько нот, долго стоял с закрытыми глазами над желтоватой клавиатурой, не решаясь шевельнуться.
День спустя он возобновил свое музыкальное времяпрепровождение в полном объеме. Поскольку опухоль на кисти правой руки еще не давала пальцам нормально двигаться, репертуар теперь состоял из этюдов Скрябина и Шумана для левой руки.
- Ишь ты, разыгрался как, - говорил Поликарпыч, подмигивая товарищу. – Видать, надоела ему бабенка, опять целыми днями тренькает…
Никанорыч не ничего отвечал.

***
По радио передавали какую-то сюиту. Петр Иванович второй раз перечитал отложенное когда-то письмо, снял трубку вновь подключенного телефона и набрал знакомый номер. Спустя три гудка женский голос ответил ему.
- Привет, - сказал он.- Не спишь?
- Это ты? Привет! - в голосе послышалась улыбка. - Не-ет, не сплю, рано еще.
- А, ну да, это у нас… Вот, прочитал, наконец, твое письмо, спасибо. Решил позвонить, а то долго не отвечал.
- Здорово, что позвонил… а я уж думала – все…
- Нет, вовсе нет. В общем, постараюсь найти, что ты просишь. Тут дела были кое-какие…Чего делаешь?
- Я читаю… да, слушай, в ваших краях эта штука должна быть…Если тебе не трудно…, - она помолчала. - В общем, читаю. Больше, если честно, делать нечего. А ты чем занимаешься?
- Я – радио слушаю, музыку то есть.
- Да? И что за музыка? Про что?
- Да содержание, в общем, старое… Флейта говорит мне твоим голосом то, что я очень хотел услышать. – Петр Иванович потянулся за спичками. – Жаль, что не от твоего имени.
- Н-да… Ты бы уже прямо сказал, Петь,…
- Ага…Прости, это я недавно здорово перенервничал. Старею, куда деваться.
- Дай послушать, что ли…
Петр Иванович увеличил громкость и придвинул приемник ближе к телефону.
- Слышно?
- Да. Надо же, главное, прямо как тогда...
- Вот и я так подумал…

Все квартиры уже спали, и единственное освещенное окно под едва слышную музыку плыло из темноты двора к свежему небу.