Это не мемуары, а эссе, но тут нет такого жанра...

Желание обнять равноценно желанию защитить того, кого обнимаешь. В поисках защиты – ищешь объятий. Кажется, никто не умеет обнимать так, как это делает вода. Ложишься в горячую ванну, полностью, с головой, чтоб закрывало уши, и звуки извне превращались в отзвуки Зазеркалья – и прислушиваешься к собственным ощущениям. Вода обнимает своим прикосновением, не обходя ни миллиметра кожи, обволакивает, вплотную, поверхность к поверхности... Одна беда – не умеет вода ни приласкать, ни прижать... И даже когда горячий кран открыт до упора, когда температура становится почти осязаемой, ты, подобно вампиру, забираешь тепло - и не можешь, никак не можешь им напиться... Хочется ближе, ближе, но вода – лишь субстанция. Податливая субстанция...
* * *

В детстве мне всегда хотелось показывать миру, какая я-настоящая. Наверное, если бы можно было вывернуться наизнанку, я бы это сделала. Так необходимо было добиться гармонии между внешним и внутренним, внутри все бушевало (переходный возраст), и я изо всех сил старалась приспособить свое внешнее к тому, что на душе. Мне было 15 или 16, и так хотелось бороться за место под солнцем, за право самовыражения – за свое «я». Почему-то тогда мне взбрело в голову, что мы не увидимся больше с мальчиком, которого я тогда горячо и безответно любила. И хотя слово «безответно» уродливой татуировкой мерещилось мне в каждом объекте живой и неживой природы, ни одна часть меня не захотела мириться с этим словом. Бороться – за надежду, шанс и собственное право любить. Бороться – за возможность не сожалеть о гипотетически утраченном... А вдруг? Вдруг он просто не видит и не знает? Вдруг не может поверить в то, о чем мне хочется кричать всему миру? Мне надо было признаться. В том, чего он не хотел знать и слышать. В том, что он знал и так. Знал, что именно я собираюсь ему сказать – и с грациозностью хромого жеребца избежал этого...
* * *
Я казалась себе очень маленькой. Крошечной щепкой, не умеющей совладать с двенадцатибалльным штормом. Соринкой в глазу – незаметной, но мозолящей. Случайным куском льда, градиной, упавшей с неба в тридцатиградусную жару, и не желающей таять.
* * *
Гриб-дождевик начинает гнить изнутри. Этого не видно, и снаружи он такой же белый и приятный, но стоит только дотронуться – пффффф... пыльный дым, и ничего больше. А бывает, когда один удар, подобно молнии инфаркта, переворачивает все. Остается только имидж, так старательно создаваемый нами в период борьбы за право на будущее. И этот имидж сильнее нас. Нет ничего хуже подобного дисбаланса. «Арпинэ, ты такая умная, помоги мне решить задачу. Арпинэ, ты такая общительная, познакомь меня с мальчиком. Ты такая опытная – подскажи, как избавиться от прыщей». И хочется сказать: «Я не умная, не общительная и не опытная. Я другая. Я одна. И мне плохо». Но – улыбаешься, помогаешь, знакомишь и подсказываешь. Потому что имидж – сильнее. И они уходят, оставляя секундный шлейф удовлетворения от того, что смогла дать им то, за чем они пришли. А потом шлейф растворяется в пространстве и времени, и вдруг вздрагиваешь от стона собственных рыданий, и сжимаешься в клубок, и хочешь исчезнуть, и прячешься в воде – горячей, горячей, которая не умеет прижимать...
* * *
В 18 я считала себя невероятно циничной. Я всегда рубила сплеча и прямо говорила, что мне нужно от человека. Я смеялась над теми, кто не умел так делать, кто ждал с моей стороны хотя бы малейшего намека и не желал бороться, как когда-то боролась я. Молодой человек двадцати пяти лет от роду веселил меня просьбами на первое свидание взять подругу («А я буду с другом»), приглашениями «просто погулять» при десятиградусном морозе и осторожными комплиментами вперемежку с одиночными гвоздиками. И так хотелось сказать ему – зачем ты, такой взрослый, симпатичный, популярный, не можешь сразу сказать мне, первокурснице, чего ты хочешь? И только спустя годы я поняла, что он дарил мне, глупой маленькой девочке, ощущение того, что все впереди. Он держал меня за руку – и каждый день проходил со мной через все возможные этапы романтики, оставляя впереди то, чего обычно не бывает и не должно быть. На мои циничные и порой грубые шутки он отвечал улыбкой. И мне казалось, что он просто робкий, а ведь он был во много раз сильнее всех остальных, и в первую очередь – сильнее меня самой... Все впереди, и длинная, длинная дорога из вдохов и выдохов уходит из-под ног и скрывается за горизонтом, и ни одного шага на ней, за которым -страшные «никогда» и «навсегда»...
* * *
Люди, которые навсегда останутся в моей памяти, наверняка давно забыли мое имя. Так уж получается...
* * *
Имидж сильнее нас. Страх дисбаланса сильнее нас. 12 баллов сильнее нас. И постепенно внутреннее подстраивается под наш внешний облик. Мы становимся собой. Снова. И кажется, что у нас есть душа и внутренний мир, и мы довольны собой и жизнью, а на самом деле то, что внутри – лишь отражение внешнего. Изнанка маски, с которой мы срослись нервами. Гулкая пустота вокруг белого карлика переживаний прошлого...
* * *
Когда выходишь из горячей ванной, сворачиваешься в клубочек и кажешься себе маленькой-маленькой. Щепкой на бездвижной глади озера. Песчинкой в пустыне Гоби. Каплей воды из горячего крана... И пусто. И страшно.
И срываешь с себя маску, а под ней – еще одна, срываешь и ее, и еще, и еще, еще, и уже не осталось кожи, и нервы наружу, и кровь под сломанными ногтями, а ты все равно срываешь и срываешь, и никак не можешь избавиться от маски, и не осознаешь, что кроме маски, в тебе ничего больше не осталось.