Монолог потерявшегося

В комнату вошел человек в черном костюме. На яркой белизне рубашки улыбалась черная бархат-ная бабочка, а с манжет хитро поблескивали золотые запонки. В каштановых волосах мужчины серебрились седые пряди, в углах рта пролегли морщинки. Ему было лет сорок на вид. В комнате не было почти никакой мебели, кроме деревянного стула с мягким сиденьем. Рядом со стулом разместился торшер с апельсиновым абажуром – больше источников света не наблюдалось. В комнате царил приятный полумрак – в углах, под потолком летали лохмотья темноты. А вокруг стула жил своей собственной жизнью оранжевый круг света. Человек подошел к этому тусклому и неяркому оранжевому кругу, снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула. Пиджак окра-сился в рыжий цвет и стал похож на лисью шкуру. Затем мужчина достал из кармана брюк белый платок и отер лоб, на котором сияли крохотные капельки, после чего сел на стул и закинул ногу на ногу. Светящиеся атомы приземлились на лакированный край его кожаного ботинка.
- Я вчера был на выставке одного художника в центральной галерее города. Довольно-таки интересно. Полюбовался на пейзажи и портреты. Кроме меня, там еще было полно народу, восхи-щенно пялившегося на картинки. Праздный зритель. Белые стены галереи кто-то разрисовал чер-ными цветами и извилистыми линиями. Очень тонкое дизайнерское решение. Фон стен удачно гармонировал с картинами и скульптурами, выполненными в черно-белой гамме. Да-да, именно черно-белая гамма. Черные статуи, черно-белые портреты... Мне особо не понравилась черная Ве-нера Милосская, у которой извращенный художник отнял одну ногу и приклеил одну руку. Она выглядела развратно и глупо таращила свои черные глаза на публику. Также я видел безголовых животных – эдакая лихая тройка собак в одной упряжке, и все как одна – безголовые. Достаточно некрасиво, но зрители в восторге заламывали руки и восхваляли художника. А я молча смотрел на черную собаку с поникшим хвостом и думал, какая же милая у нее когда-то была мордашка. Вот черные портреты действительно были хороши – лица из сумрака, с горящими глазами, с белой кожей... Вот они завораживали. Как мне объяснили – это портреты семьи художника – вот его дочь с двумя жидкими косичками и взглядом малолетней проститутки, вот его жена с несовремен-ными кудряшками и усталым ртом, вот его взрослый сын, бритый наголо – он рисовал его прямо в тюрьме, вот его теща, худая, словно щепка, изрезанная морщинами, вот его тесть с неизменной трубкой в зубах, вот его собственный отец в идеально отглаженном костюме, вот его мачеха в ко-кетливой шляпке (кажется, ей нет и двадцати), а вот его собака – гладкий и холеный дог с груст-ными глазами и тонким и длинным хвостом лежит на диване. Красноречиво, ничего не скажешь. Еще я приметил небольшой стенд с фотографиями – фотосессия одной из его любовниц – хотя все вокруг думают, что она его племянница. Немного странная выставка. Нет одной общей идеи - много образов – но они между собой почти не связаны. Как набор рифм, или даже просто слов. Нехорошо. Боюсь признаться, но я слицемерил там, на банкете, уже после окончания выставки - поздравил художника, пожелал ему удачи, повосхищался вслух его картинами. Ведь он мой друг, а друзьям я не могу говорить плохое. Особенно при всех. Мне кажется – это унижает человека. Отбивает у него тягу трудиться дальше. Трудиться над незаконченной картиной... Но нашлись такие, кто плевался ненавистью художнику в лицо. Я видел, как болезненно он морщил лоб, когда слышал очередную гадость. Мне было его жаль, и я постарался утешить друга и сказать ему при-ятные слова. В мире есть еще люди, похожие на меня, не умеющие причинять боль другим. Но их мало.
Я потерян. Я потерялся. Я заблудился. Я не знаю, что делать дальше. Как жить. Как суще-ствовать. Странно, не правда ли? Помощи ждать неоткуда. Надежда уже умерла. Ничего не оста-лось в моем холодном сердце. Совершенно ничего. Я пришел сюда, чтобы выговориться темноте – она меня поймет и никогда не прогонит. Она будет рядом, даже если мне плохо. Темно и тихо – это предвестники смерти. Может мне не нужно жить? Может мне не нужно врать? Может я нико-му не нужен? Только темноте и тишине. Ведь я постоянно один. Темнота и тишина – вы будете всегда рядом, рядом со мной. В мире темно. Для меня – темно и тихо. Нет никого. Может быть, я схожу с ума и вскоре меня увезут в дом для душевнобольных, где я буду один среди себе подоб-ных. Но опять – один. Хотя все люди разные, у многих есть в мире половинки, они их как-то нахо-дят. Как-то обретают. А я не могу найти. Вернее, когда я нахожу, эти половинки отказываются быть моими. А половинок не так уж и много. Я посмотрел сегодня на рассветное небо, и понял, что существуют гораздо более важные вещи в мире, чем поиск половинок. Я уверен, что останусь в одиночестве и никто не будет печалиться обо мне, после того, как меня не станет. Зачем нужна жизнь, если ты никому не нужен. Зачем я нужен миру...
Человек немного помолчал и добавил:
- Я ухожу. Навсегда. Моя исповедь донесена до мира, и я могу быть спокоен.
Он тяжело поднялся со стула, взял со спинки пиджак, бросил печальный взгляд на апельси-новый абажур и ушел. Свет погас, лохмотья темноты медленно соединились в единое черное по-крывало и задушили последние светящиеся атомы.
... Темно и тихо...
... Слышно только, как вздыхает бесконечная чернота...