Читая Ван Гога

«…Многие другие художники тоже
страдали умственным расстройством
и тем не менее, как ни в чем ни бывало,
занимались своим живописным ремеслом».
Ван Гог.1889 г.


 Я не задумывалась над историей жизни Ван Гога до той поры, пока у меня на столе не оказалась толстенная книга его писем. Они были адресованы брату. И некоторым другим людям: сестре, художникам... Но больше всего – брату Тео.
Меня поразило, что только благодаря Тео и его жене мы знаем картины Ван Гога. Иоганна Ван-Гог Борген после смерти мужа обнаружила письма и опубликовала их. Она позаботилась о картинах. До того времени эти полотна никому не были нужны, кроме самого художника и семьи Тео.
Теперь письма – потрясающие свидетельства его творчества, а полотна - самые лучшие и дорогостоящие книжные иллюстрации в мире, иллюстрации к книге «Письма Ван Гога».

Ван Гог родился и вырос в семье пастора. Он был старшим ребенком в семье, самым тихим, неприспособленным, каким-то особым.
Его скитания начались 30 июля 1869 года, когда 16-летний Винсент поступил младшим продавцом в гаагский художественный салон под влиянием трех дядей, которые сами были продавцами картин. Он не был особенно успешен на этом поприще, скорее наоборот, и через несколько лет его уволили из фирмы. Ван Гог очень переживал свою несостоятельность: «Когда яблоко поспело, его срывает с ветки даже легкое дуновение ветра; также получилось и тут: я действительно делал много такого, что, в известном смысле, было неправильно».
Из Лондона он пишет письма брату Тео и цитирует Эрнста Ренана: «Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить жизнь счастливо, даже не для того, чтобы прожить ее честно. Он приходит для того, чтобы создать нечто великое для всего общества, для того, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования почти всех собратьев».
Чувство отдельности от сообщества в письмах Ван Гога уже звучит печальной струной, быт человеческий оказывается ему чужд, и только с братом он может говорить о любви к миру и искусству. Он молод, безысходно одинок, лишь «нечто великое» может оправдать его существование на земле, то «великое», которое важнее душевного спокойствия, счастливой и честной жизни.
В 1875 году он пишет брату: «Ищи света и свободы и не погрязай слишком глубоко в болоте жизни». И там же цитирует отца, который советовал Ван Гогу не забывать об Икаре, который хотел достичь солнца, но не долетел и упал в море.
Долгое время он хотел быть достойным своего родителя, который казался ему столь же величественным, сколь и недоступным по достижениям его.
Ведомый авторитетом отца, Ван Гог становится учителем в частной школе в Англии. И тут неудача: не складываются отношения в миссионерской школе.
В письмах уже звучат мотивы близкой Винсенту нищеты, невозможности самому достичь благосостояния. Он пишет: «Я молюсь и всем сердцем мечтаю о том, чтобы дух моего отца и деда низошел на меня, чтобы мне дано было стать христианином и тружеником во Христе». Он надеется, что обучение богословскому делу поможет ему. Вся семья поддерживает его в этом начинании, снимая квартиру, снабжая деньгами. Тревоги преследуют его, и, он пишет о страхе ответственности перед теми, кто участвует в нем, о необходимости достичь определенных высот, чтоб отблагодарить близких за поддержку и доказать, что они не зря возились с ним. Он становится проповедником, но ссорится с начальством шахт, и церковь освобождает его от должности.
Не надеясь обрести счастье в жизни, Ван Гог надеется достижениями заделать брешь в душе, ослабить боль от одиночества и несостоятельности, отблагодарить родных за доброту.
В письмах Ван Гог пишет много о природе, красота которой захватывает его, о новых картинах и художниках. Красота существует как фон душевного спокойствия, как состояние, которое не вызывает страданий, как мир радости и наслаждения.
Отделенность от людей, отвержение на каждом рабочем месте сеют в его душе смуту, отчаянье. Он постоянно пытается доказать, что может работать, может быть полезным, может быть ответственным, но каждым своим шагом опровергает это. Непонимание людей, погруженность в мир переживаний делают его изгоем, а попытки преодолеть разрыв каждый раз оканчиваются неудачей. Ван Гог чувствует себя птицей в клетке, из которой он не может вырваться, чтобы свить свое гнездо. Он осознает, что это сводит его с ума.«И я на что-то годен, и я имею право на существование», - восклицает он. Он видит способ спастись: «Любая глубокая и серьезная привязанность. Дружба, братство, любовь – вот верховная сила. Вот могущественные чары, отворяющие дверь темницы».
Он все больше и больше рисует. Рисунок – то, что доставляет удовольствие, то, что дает возможность преодолеть детскую несостоятельность – догнать и превзойти пастора-отца. Рисунок, с которым его связали родственники-дяди – продавцы картин – становится для него областью внутренней свободы.
По мере роста мастерства, он начинает тяготиться творческим одиночеством и искать собратьев по кисти и карандашу. Это уже 1880 год, Ван Гогу 27 лет…
Трагедия его жизни произошла в 1881 году, когда он жил в родительском доме в Эттене. Он влюбился в кузину, молодую вдову Кею Фосс, влюбился безответно, был отвергнут. Тогда же он поссорился с отцом, который переживал несостоятельность сына в работе и пытался его образумить. Потеря одновременно двух близких людей тяжелым бременем легла на его душу. Всю последующую жизнь он будет вспоминать эти моменты отвержения, падения и потерянности своей в человеческом мире.
Любовь окрыляла его, вера в возможность пробудить счастье в кузине давало ему силы. Но в письмах видно, что родные воспринимали его больным: «Когда постоянно слышишь : «Ты сумасшедший», или «Ты разрываешь семейные узы», или «Ты неделикатен», тебе, если ты не лишен сердца, приходится протестовать со всей энергией. Конечно, я тоже наговорил отцу и матери кое-что…». А ведь он ударил по самому ценному, он сказал отцу, что система религиозных взглядов его отвратительна. Винсент плохо понимал, что разрыв с отцом совершил собственными словами, что своим поведением он переполнил чашу терпения. На почве религии он разрывает с отцом, но в приступах безумия не раз будет возвращаться к ней. В последний год он рассказывая о болезни, он пишет Тео: «приступы порождают во мне нелепые религиозные настроения». А начало этих настроений здесь, в этой ссоре, которую он не мог пережить, и которая горела в нем до самой смерти.


Как ему хотелось «состояться», почувствовать внутреннюю гармонию! Его мир заполняется фантазией – о любви, о своем месте в жизни, о взаимоотношениях между людьми. Потеряв связь с миром, он может опираться только на внутренний голос. Внутреннее знание своего предназначения дает ему фантастическую работоспособность. Работа под руководством Антона Мауве, голландского живописца и дальнего родственника, окрыляет его. Он ловит единичные положительные отзывы: «Я всегда считал вас пустоцветом, но теперь вижу, что я ошибался».
В это время художник уже порывает со всем социальным миром, стремится максимально упростить свою жизнь, и только мягкие настояния Мауве помогают художнику сделать свое жилье мало-мальски пригодным для жизни.
Мауве не разглядел в Ван Гоге большого художника. Он видел способности, трудолюбие, и лишь старался научить его зарабатывать на хлеб. Стань как все, учись академизму… Это требование привело Ван Гога в бешенство и, придя домой, он разбил гипсовые фигуры. Он написал Мауве: «Вы требуете беспрекословного повиновения каждому вашему слову, я же на это не способен. Таким образом, ваше руководство и мое пребывание под ним кончились». Ван Гог был потрясен тем, как Мауве озвучил разрыв на последующей их встрече: «Я не пойду смотреть ваши картины. «У вас злобный характер».
Все.
Он яростно реагировал на все попытки родных и друзей силой заставить его изменить образ жизни на обыденный, стандартный. То количество усилий, которые требовались для этого, было несоизмеримо больше возможного, а даже небольшие усилия мешали творчеству. Поэтому Ван Гог предпочел полностью отказаться от социальных условностей, чтобы заниматься любимым делом. Он писал Тео: «Будь я способен стать священником или торговцем картинами, я , вероятно, не был бы пригоден для рисования и живописи… С точки зрения моей профессии мне лучше оставаться таким как есть, чем втискивать себя в формы, которые мне не подходят».
Одиночество сводит с ума. Он знает, что любовь могла бы его спасти, но любимая женщина не захотела быть с ним. Только падшие, убогие, грязные, отверженные могут быть ему близки. Только они согласятся быть с ним рядом. Только с ними он может быть сильным.
Ван Гог берет в дом беременную проститутку Христину в качестве жены и натурщицы. Он хочет чувствовать себя кому-то нужным, он помогает ей, везет ее в больницу, заботится о малыше. Христина не ценит этого, ее родных раздражает нищета художника. Они расстаются.
Мощный внутренний импульс, внутреннее знание, что должно делать, чтобы оставить что-либо значимое на земле ведет его. Болезненная целеустремленность перестает быть болезненной только через исторический взгляд – из позднего времени, когда работы Ван Гога станут признанными как работы гения. А пока это только метация безумца.

Ван Гог пишет: «Я знаком с предрассудками света и понимаю, что теперь мне предстоит самому покинуть свой круг, который и без того уже давно изгнал меня».
Художник чувствует обособленность и уходит в бедную, но менее травмирующую среду. Он живет из внутреннего представления о жизни, и постоянно ошибается в реальности, потому что и Мауве, и отец, и Христина имеют иное виденье мира. Он старается выполнять минимум формальностей, но понимает, что его возможности слишком малы, чтобы адекватно вписаться в жизнь. Возможности малы, а творчество требует сил. «Если меня на какое-то мгновение охватывает желание беззаботно пожить в достатке, я всякий раз с любовью оглядываюсь на свою полную трудностей, забот и тревог жизнь и думаю: «Так лучше, так я научусь большему, и это не унизит меня: на пути, избранном мною не погибают». «Я часто ужасен, бываю назойливо меланхоличен, раздражителен и алчно требую сочувствия к себе, а если не встречаю его, становлюсь равнодушным…Мне трудно находиться с людьми, а разговаривать с ними и подавно…Я стараюсь бороться с собой, но не в силах изменить характер».
Он живет под натиском своей болезни. Болезни, которая пугала жителей городка, его соседей, настолько, что они обратились к градоначальнику с просьбой изолировать художника от общества. «Жизнь проходит и ее не воротишь, но именно по этой причине я и работаю, не жалея сил: возможность поработать тоже не всегда повторяется. В случае со мной и подавно: ведь более сильный, чем обычно, приступ может навсегда уничтожить меня как художника». Он работает, не покладая рук, с осознанием того, как мало осталось времени, которое отбирается болезнью, людьми, нищетой.
Мужество – вот та черта, которую не могли разглядеть современники в непутевом больном художнике, не способном позаботиться о себе и своих творениях. Мужество переживать приступы болезни и не сдаваться, мужество жить одному, когда хочется оказаться рядом с людьми. «Не скрою от тебя, мне так же жадно, как жадно я сейчас глотаю пищу, хочется повидать друзей и наши северные равнины». Мужество остаться без женской любви, признания со стороны художников, даже без простого понимания со стороны родителей. Он пишет своему брату: «Я часто думаю о малыше. Убежден, что лучше воспитывать детей, чем отдавать всю свою нервную энергию картинам. Но что поделаешь! Я слишком стар, или, по крайне мере, чувствую себя таким, чтобы начать все сызнова или заняться чем-нибудь иным. Такое желание у меня прошло, но осталась душевная печаль». И он продолжал творить, день за днем, восхищаясь красками мира, сочувствуя бедным и убогим, ценя талант художников, не признававших его.
«Сегодня попытался прочесть полученные письма, но ничего не понял – голова еще не работает достаточно ясно…Правда, она не болит, но я совершенно отупел…Теперь я оставил всякую надежду, даже совсем отказался от нее. Может быть, может быть, я действительно вылечусь, если поживу немного в деревне…На другое утро я стал конченным человеком, превратился в скотину. Это трудно понять, но, увы, это так. Мне страшно хочется вновь приняться за работу…».
Он не умер, он ушел из жизни на пике своего творчества и страдания. «В сущности, говорить за нас должны наши полотна», - писал он в последнем письме к брату. «Через меня ты принимал участие в создании кое-каких полотен, которые даже в бурю сохраняют спокойствие. Мы создали их, и они существуют, и это самое главное, что я хотел тебе сказать в момент…».
Это было последнее письмо Ван Гога.
Спасибо, Тео, за полотна, в которых ты принимал участие. Спасибо за брата, с которым был всегда рядом, за любовь, которую не испугало безумие и о которой мы узнали, благодаря полотнам Ван Гога.
Спасибо.