Непереносимая боль бытия

***

Мне больно. Я не знаю, почему, от чего и что. Но мне больно так, что я готов вогнать в ладонь ржавый гвоздь, лишь бы Боль хоть на секунду отпустила меня. Я делаю это: молоток ударяет по металлической шапке, высекая искру. Миг Боли нет, но затем она накатывает новой волной. Это ужасно. Это тем более ужасно, что я уже не знаю какое ещё увечье себе нанести, чтобы её остановить.
Не знаю, быть может я Иисус, который должен терпеть муки за всё человечество, но я определённо не способен даже на чудо. Вот из моей пробитой ладони по столу растекается кровь. Вот она сливается на пол, где лежат обрезки кожи. Я весь изувечен, изрезан и исколот. У меня не осталось пальцев на ногах. На обеих руках я оставил большую их часть затем только, что бы быть способным увечить себя, когда одна из рук отнимается. У меня нет носа, но есть уши – чтобы слышать. Я одержим, и я пытаюсь найти, в какой части моей плоти прячется эта одержимость. Найти – и вырезать.
Я встаю – раны на обрубках пальцев резко раскрываются, под пятки струится кровь – и подхожу к окну. Я мог бы спрыгнуть, но не уверен, что происхождение этой Боли телесное. Быть может и после смерти она будет терзать меня, а мне даже нечего будет отрезать или проколоть, чтобы унять её.
Откуда? Откуда эта Боль? Я срезаю с плеча очередной лоскут кожи – лезвие уже скрежещет по кости. Но вот меня отвлекает стук в дверь. Я кое-как добираюсь до коридора и отпираю вход. Женщина по ту сторону порога разражается визгом. Я пытаюсь успокоить её, но только измазываю ей одежду густой кровью. На лестничную площадку сбегаются жильцы. Через минуту их толпу расталкивают санитары. Я улыбаюсь, подумав, что сегодня им не сохранить белизну своих халатиков. На мгновение оторопев, они хватают меня, улаживают на носилки и тащат вниз. До чего мне забавно видеть все эти тупые рожи, оборачивающиеся мне во след. При недолгой заминке у машины скорой помощи я достаю ноготь из посиневшего раздробленного мизинца и протягиваю подарок старушке с собакой – обе падают в обморок.
В холодной, серой больнице в меня втыкают тысячи иголок, от которых к висящим надо мной капельницам тянутся шнуры. Эти идиоты дали мне обезболивающее. Они не понимают, что делают – ведь истинная Боль намного сильней, той затычки чувствам, которую они зовут шоком. Когда лекарство действует, меня обвивает непробиваемый поток Боли. Разум в конвульсиях тонет в ней.

***

С каждым делением на капельнице проходит очередное мгновение, растворяющее меня в непереносимой Боли. К ней невозможно адаптироваться, привыкнуть, не замечать. Она во всём теле и она есть всё тело. Её можно лишь на короткое время усмирить: клин клином. Но теперь я лишён и этой возможности. По телевизору под потолком уже который час идёт бесконечная череда прогнозов погоды. Похоже Миру стало не о чем говорить.
Вот входит медсестра.
-Собираетесь мне что-то колоть?
«Обезболивающее», - отвечает она, встряхивая шприц и стараясь на меня не глядеть.
-Если действительно хотите, чтобы мне полегчало, то тогда лучше порежьте меня, или ударьте, - объясняю я без всяких церемоний.
Медсестра, похоже, меня не слушает и молча делает своё дело: вот иголка входит в вену – это уже ближе к истине – но потом в крови растворяется успокаивающее этот зуд вещество – совсем не то – и меня охватывает невыразимая Боль. Молодая пигалица выходит из палаты, а я быстрее кидаюсь воплотить свою идею: засовываю безымянный палец левой руки между рамами кровати, протягиваю другую руку к пульту и нажимаю кнопку «поднять». Рамы со скрежетом сходятся, тисками сжимая мой несчастный палец. Звучит треск кожи – по ладони струится кровь – затем лопается кость, а настоящая Боль отходит на второй план пред сиюминутным шоком, пока кровь смешивается с костным мозгом. Через некоторое время, когда кровь начинает капать на пол, болевой шок сменяется безразличием, и я достаю свой раздавленный палец, покрытый вертикальными полосками разрывов. Вновь возвращается жестокое испепеляющее душу чувство. Нужно придумать что-то ещё. Но вдруг возвращается медсестра. «Что вы наделали» - восклицает она и кидается перетягивать мой кровоточащий палец краем простыни.
-Нет, пожалуйста. Мне это необходимо. Вы должны помочь. Но не так. Остановитесь, - я легонько отстраняю её руки, и к удивлению она поддаётся. Случайно рукав задирается выше, обнажая посиневшую ложбину от удара на её руке. – Вот видите, как несправедлив Мир: вам не нравится, что вас избивают, а мне это нужно, - она, наконец, цепляется взглядом за меня.
«Но, зачем?» - со слезами спрашивает она, оглядывая моё изборождённое ранами тело, у которого не осталось носа и двенадцати пальцев.
-Нет – я не хочу умереть, если вы об этом. Наоборот. Но вот Что-то живёт во мне. Это Что-то постоянно терзает меня настолько сильно, что любая боль, которую кто-либо способен мне причинить – ничто, которое тем более благо, что отвлекает от его непереносимых терзаний.
В дверях появляется заведующий отделением. Моя медсестра сразу же отходит в сторону. Впрочем, он на неё даже не обращает внимания, а оборачивается на миг к телевизору, который по прежнему рассказывает о мельчайших нюансах погоды.
-Неправда ли, чудесные выходные обещают, - говорит он мне. – Так что не волнуйтесь, к пятнице мы вас на ноги поставим, - он что-то черканул в блокноте и вышел вон.
Я умоляюще смотрю на мою медсестру. Она направилась за заведующим, но, почувствовав мой взгляд, оборачивается.

***

Медсестра моя просто прелесть: она податливая, послушная и единственная, кто меня понимает. Вот она берёт десятую по счёту иголку и втыкает её мне в обрубок большого пальца на ноге. Корочка на срубе лопается и под напором брызжет кровью с комочками гноя. Словно очередная нота симфонии в моём организме просыпается пародия на настоящую Боль, тем не менее, заглушая её. Я благодарен. Благодарен ей за полчаса настоящего покоя… Постель подо мной чавкает, пропитанной кровью простынёй. Мы разодрали и углубили старые раны. И добавили к ним новых. Но внезапно моя медсестра вздрагивает: в палате появляются санитары. Они в первую очередь вынимают одиннадцать скальпелей из моей груди – и это прощальный аккорд музыки блаженства, потому что Боль снова возвращается. Я смотрю по сторонам, но нигде не могу найти свою избавительницу.
Что же это?
 Что же?
 Что?
 Скользкая, неуловимая часть бытия.
Вот снова они. Они тянут ко мне свои руки. «Уберите! Уберите от меня руки». И руки их исчезают, будто их никогда и не было. И теперь будто этого витка эволюции никогда не существовало. Я ужасаюсь, раскрываю рот и из него с невероятной мощью, наполняя всё тело блаженством, наконец-то, вырывается квинтэссенция всей моей Боли. Она вырывается в форме слова, но слово это тут же рассыпается. А за ним рассыпается и весь Мир. Всё исчезает: люди, постройки, деревья, травы, воздух, Земля, звёзды. И с заключительным аккордом Великого Слова гаснет свет.

Я один.
 Меня нет.