Как мы провожали Артавазда Арзуманяна

Как мы провожали Артавазда Арзуманяна




К нам приехал миф из Москвы. Настоящий писатель, с настоящей книгой и с настоящими повестями. Освободился из Сети, выплыл из путины имэйловских сообщений. Артавазд Арзуманян собственной немного грубоватой персоной, парень с косой и большими черными глазами тоскующего по родине армянина. С непривычной акающей тянучкой Подмосковья. Для нашего провинциального клуба («Profi et profani», по остроумному замечанию нашего знатока латыни, писателя Пети Почеянца) – это настоящие святки. Двухнедельное пребывание на земле предков: каждодневные встречи с читкой и пивом, с обсуждением и просвещением. Книг мы почти не читаем (сами пишем), а его книги даже держали в руках, настоящие, неинтернетовские. Отметаются всякие сравнения с Б.Акуниным и В.Пелевиным. У нас в руках – настоящая литература.

И все-таки что-то нам не совсем по душе. С его приездами мы ощущаем собственное невежество, затхлую провинциальность и тупиковую безнадежность. Как жуки в банке в сорокаградусную жару. Друг другом давимся в нашем литературном мирке. Друг с другом спорим, исправляем, редактируем, корректируем и непременно славим. Именуем друг друга гениями, а потом ссоримся так, что не разговариваем месяцами. Над каждым из нас висит бремя русскоязычного писателя Армении. Живые, мы числимся мертвыми душами в реестрах литературы. Наши собственные имена довольно-таки темные, носатые и курчавые. Кое-кто их скрывает обтекающей формой англосаксонских псевдонимов, понятными каждому недоумку в любой дыре мира. Мы разрываемся между мечтой о славе (или относительно сносной жизнью литератора в Москве) и роковой любовью к родине с ее нищетой и пустотой.

– Друзья мои, разговоре о славе, чуде и особой любви издателей к тебе – это все чепуха, – говорил Арто (сокр. от Артавазд) в ответ на наши уныло-радостные лица. – Надо быть реалистом с коммерческой жилкой. Работать приходится за троих. Я работаю в двух местах, пишу статьи для интернетовских агентств. Чтобы за свой счет опубликовать книгу. А теперь ищу спонсоров. Предлагаю им рекламные статьи в цветных журналах.

Получается, что у нас лучше. Отсутствие работы – условие философического вакуума и межзвездного парения. Минимум зависимости от хлеба насущного, главное, чтобы кислород не перекрывали.

– Ах, как все перемешано в нашем мире, – вздыхает после третьей бутылки пива тонкий лирический поэт Лева Тер-Терьян. Это Арто нас научил начинать сразу с трех бутылок, раскрыв наши узкие представления до необъятности. После трех мы обычно заканчиваем переговоры о мире. Так же меланхолично поэт продолжал свою длинную мысль:

–  Ты, классический армянин, живешь в Москве и пишешь подчеркнуто русские вещи, а вот наш Славик Пухов здесь прозябает и при этом очень доволен, переводит западноармянских поэтов. И у нас  всех, заметь, имена русские, а фамилии что ни на есть армянские: Радик Восканян, Степа Ишханян, Петя Почеянц. А у Огана наоборот, фамилия русифицированная: Оганес Антонов, бывший Антонян. Все не к месту. Где наша родина? Европейский дом, в котором у каждого из нас какая-то бабушка проживает? Или сайт «Проза.ру», ну и другие, корпоративные сайты? Живем ради себя, а себя собрать не умеем. Одна нога здесь, а другая – глядишь, в Америке приземлилась. Руками пишем книги, а в голове всякая дрянь.

– Ты еще забыл Риджи Хоу. Он тоже армянин, но телом только. Душой давно уже Риджи Хоу, – напомнил Радик. Упоминание еще об одном нашем собрате всех развеселило.

– Кто такой Риджи Хоу? – полюбопытствовал Арто. – Я, кажется, читал его на «Прозе».  Что-то очень грустное. Я понял сразу, что он армянин.

Вот как интересно сложилось. Какая судьба, однако. Нас бы Артавазд никогда не нашел, не прочел бы без наводки. А Риджи Хоу – нашел, прочел и что-то запомнил. Выудил из обилия текстов каким-то виртуальным нюхом. Или кто подсказал. Но все равно – угадал одного из ста тысяч пользователей сайта. А каждый пользователь – это читатель, деленный на писателя, вот и выходит меньше единицы. Пишем мы, естественно, больше, чем читаем друг друга. У виртуальной литературы, пожалуй, такая же логика, как и у макулатурной. Такое впечатление, что весь мир пишет. Стали писать больше, чем в докомпьютерные времена.
 
И вновь закрутились деньки с появлением московского светилы. Он наезжал в Ереван каждый год, в конце августа, и все никак не удавалось свести Артавазда с Риджи Хоу. Это тоже было как-то странно. Петя, его близкий друг, взялся соединить эти два плавающие в виртуальности конца разомкнутого провода. И кое в чем добился успеха. Риджи прочел мелкую вещицу Артавазда в Интернете. Но тут же встал в позу. Негоже, говорит, неуезжавшему, то бишь хозяину, челом бить у порога уехавшего и приехавшего, сиречь гостя. Конечно, не так выразился мастер слова. Но в таком духе передавал нам запыхавшийся курьер. На этом дело остановилось. Оба знали, что находятся в одном городе, и были наслышаны друг о друге, но это добавляло обоим национальной гордости за свои творения, и никто не решался первым отправить мэйл, коротенькую рецензию, дать знать о себе. Но и нас злая судьба завлекла в свою игру. Петя, раздосадованный петушиным поведением одного мэтра, потерял интерес ко второму. "А что если их не соединять вообще" – подумал, вероятно, каждый из нас на своем литературном языке. Ведь, судьба, познакомившая писателей на арене виртуала, могла бы, при желании, устроить встречу и в реальности, под крышей неба. Эта была разумная мысль. Не сговариваясь, мы одними пьяными улыбочками поверх бутылок пива, информировали друг друга о заговоре против Риджи.
Мы Риджи очень сильно раздразнили.

– Представляешь. Прохожу парком, на улице Московян, там где ты обычно гуляешь. И вижу странную картину. Человек сидит и пишет. Как странно смотреть. Раньше можно было художников встретить. И мы как-то к этому привыкли. А тут челоек пишет. И как пишет – замозабвенно, быстро, а потом отвлечется и посмотрит влажными глазами на небо, на людей, и снова пишет, пишет. Подхожу – бы, да это же Артавазд Арзуманян. Но не стал ему мешать, отошел, прошел, не поздоровавшись.

Риджи усмехнулся, почувствовав свое превосходство:

– Ты рассказ «Бо и Эвелин» помнишь? Ну – Эвелин, ты еще хвалил его. Вспомнил. Нельзя забывать такие вещи. Так вот, рассказ этот был написан в парке. Я давно уже пишу так.
– Да ты что? А мы и не знали. Ты настоящий гений. И не боишься?
– Чего?
– Косых взглядов.
– А мне плевать. Знаешь, когда пишу, я так хорошо себя чувствую. А потом – вдохновению не прикажешь.

Жизнь шла своим ходом. Август подходил к концу. Стояла жара, от которой умирали люди во Франции, а нас радовали эти наши законные сорок градусов, – наша обычная летняя доза. Подступающий сентябрь тревожил древним напоминанием о новом годе, о конце Лета. Через четыре месяца будет рождество, католическое, затем Новый год, потом еще рождество, армянское, 6 января, на следующий день рождество православное и, наконец, старый Новый год. То есть не позже чем через три месяца наступит зима. В это трудно верится, и об этом почти никто не думает. Обычно осень стремительнее, чем весна, и в этой урбанистической скорости человек  испытывает большие морально-физические нагрузки, спешит к вечности, готовится к зиме, к смерти года. А в Ереване осень – затянувшееся бабье лето, переплавляющееся в золотой период, и такое впечатление, что с лета шагаем в зиму. Но это падение начнется не сейчас, а вот-вот, завтра или послезавтра, с первым похолоданием. А пока жара, табло на Опере показывает плюс сорок два. Наши головы заняты делом, и между делами мы встречаемся с Артаваздом, в кафе-ветерок, глушим пиво, и разговариваем о Риджи Хоу, который в это время в десяти минутах ходьбы, сидит за своим компьютером на работе, несмотря на отпуск, и болтает в Ай–сик–ю.

– Риджи Хоу… Хм. И смех и грех. Облачко реальности, некий миф,  игра в прятки с самим собой.  Риджи Хоу, конечно, не настоящее имя. Это один из любимых его героев, наиболее удавшихся, писатель, лауреат Нобелевской премии, прозябающий в каком-то европейском маленьком городке, – метафора нашему Еревану. Имя нам понравилось, потому что в нем мы узнаем собственную мечту о славе. И так оно осталось за ним. И хорошо, что нашелся хоть один человек, кто простодушно об этом написал. И этим самым подставил себя под удар. Гений местного значенья, добывает сам огонь, колесо изобретает или гонит самогон. Это я о нем написал. Но и он о нас написал. О том, как мы не любим свое армянское, хотя ни гордостью, ни национальным достоинством не обделены нисколько. Но куда нам с нашими именами, посуди сам. Они не помещаются в европейский стиль. От нас разит историческим пессимизмом. А он верит в свет, который происходит от разложения, в гибельный свет. Его жизненное кредо довольно сносно для полоумного: то, что хорошо – это хорошо, а плохо – плохо. Но что он вкладывает во все это?

– Да и стиль у него... бесцветный
– Смесь занзинбарского с мозамбикским на фоне русского. Неисправимый набор грамматических ошибок. Хотя интересные вещи случаются.
– А что он читает?
– Себя.
–Ну! Когда же вы познакомите меня с ним? Скоро уезжаю.

И мы вновь переиграли и решили их познакомить. Но не просто так – надо задать задачку посложнее. Артавазд наденет на себя маску обычного тусовочного парня и будет наблюдать за Риджи издали. А вместо него будет кто-то другой с претензией на писателя и вместо писателя. Кто придумал эту затею? Уже не найти автора. Она родилась как-то сама собой, будто в воздухе витала. Материализовалась в простой сюжет виртуальной комедии. Нас вовлекла заманчивость самого предприятия, возможность поучаствовать в фантастическом проекте, героями книги, которую пишет жизнь. Совесть мы благополучно усыпили обещаниями счастливой литературной карьеры. Во всяком случае – обещанием хорошего рассказа. Мы успокаивали себя, что это – проверка на вшивость и обман будет разоблачен немедленно.
 Как раз и другой герой подыскался. Человек, требующий особого разговора. Аспирант Коля. Он-то и должен был стать антиподом экзистенциональной драмы между творчеством и небытием. Коля воплощал последнее, но должен был сыграть первое. Этот человек, уже десять лет пишущий диссертацию то о Бунине, то о Блоке, а теперь – о Леонове и находящийся в своеобразных творческих метаниях, похоже, более всего не терпел нашу братию – писателей-любителей, иначе графоманов. «Вот Бунин, это да» – говаривал он, пробежав глазами нашу вещицу. «А это... на что это похоже... ни высоты, ни глубины, ни величия замысла». Но, по моему мнению, и Бунин грешил легкими и фривольными рассказиками, которые и рассказами трудно назвать. Как бы то ни было, Коля решил рассчитаться с Риджи – давно ему хотелось поддеть этого гения. Вот случай и представился.

Устроили вечеринку. Писатели со своими подругами и женами и с бывшими женами, которые снова становились подругами. Аспиранта накачали соответствующей легендой и дали прочесть две вещи Риджи. О себе аспирант будет врать, о вещах Риджи – голую правду. И Артавазд был, но как некий Марк. Это была проба на вшивость – на какой минуте Риджи обнаружит подмену? Мы делали ставки.

И Риджи вдруг пришел. А ведь мог  бы и не приходить. Сколько преград он переборол, от гордости до возможной зависти к нам, подружившимся с московским светилой. Он воплотился, наконец, обрел другое имя – Армен Бободжян. Это наш Риджи Хоу. И вдруг мы увидели совсем другого человека. Риджи был неповторим. Смеялся, шутил, дурачился, как и все мы. Он оказался настоящим мастером светского разговора, построенного на намеках и недоговоренностях. Более того, Риджи перетаскивал одеяло на себя, напивался, пел песни, травил анекдоты, и рассказывал истории из литературной жизни. Но за всем этим сквозила его натура – его желание найти себе собрата и поговорить по душам. Завести такой литературный разговор, который запомнился бы и вдохновлял еще несколько лет. То есть разговор о его, Риджи Хоу, таланте. Но аспирант был настроен иначе.

И грянул спор между Риджи и аспирантом, вторым Артаваздом. Аспирант приговорил Риджи к пожизненному невезению. «У вас такие ошибки, неточности, непропорциональности и противоречия, что возникает впечателние о... шизофреничности скриптора». – «Правильно. Мои герои все немного шизики». «Но у вас всюду лирика, эго автора не видит вокруг себя настоящей жизни» Риджи пошел на попятную и выпустил свое последне оружие: «Вы, батенька, не понимаете моих рассказов». – Говорил вождь "мировой литературы", лукаво щурясь и мастерски цитируя вождя мирового пролетариата. «Почему я не понимаю, вы меня за идиота считаете?» – Совсем как Троцкий парировал красноречивый критик. Похоже, Риджи даже остался победителем и долбил аспиранта, без месяца кандидата литературы, своим непобедимым тезисом: «Пишу, потому что без писательства моя жизнь ничто». Кончилось, однако, тем, что Риджи напился, как его одноименный герой в третьей главе бессмертного неизданного шедевра «Луи и Изабелла».

А ведь могло бы все быть иначе. И разговор мог пройти в стиле взаимной поддержки и похвал. Ведь мы тоже немного такие, как Риджи Хоу. Только более злые и циничные, и умеем прятать свои слабости. Да и сам Артавазд призадумался.

Вот и лето прошло. Артавазд уезжал, чтобы провести часть отпуска в Вологодской губернии, у родителей своей жены. Свои дела с публикацией в нашем Единственном Литературном Журнале (Едлижур) он уладил. Мы об этом даже не мечтаем. Риджи два года как расплевался с главредом, прекратив все сношения с официальной литературой. Мы помним, что это был за скандал. А мне даже немного смешно и жалко всех нас. Что из нас будет? Кем мы станем лет через десять? Образумимся? Или поглупеем? Но, скорее всего, писать бросим и посмеемся над юношескими забавами пера. Как знать? Или же настолько процедим свои досуги, что перестанем встречаться, и, тиснув, например, раз в год какую-то вещицу в полторы страницы в интернетовском журнале, дав прочитать десятку читателей, почувствуем теплоту. А потом пустоту. И вознесемся на высоту бессмертной славы, часть которой уйдет навеки в воспоминания, как айсберг, под воду нашей главной жизни.

Мы ехали в "шестерке" одного нашего общего друга провожать Артавазда Арзуманяна в международный аэропорт "Армения". Раньше он назывался "Звартноц" и был гордостью нашей авиации, а авиация была гордостью нашего народа. А еще раньше аэропорт "Звартноц" был советским чудом и мы помним, как он строился, рос, а я особенно помню и люблю "Звартноц", потому что раньше летал по два раза в год на протяжении шестнадцати лет. А потом перестал летать, и ездил туда, чтобы встретить и провести, как сейчас. Как я люблю глядеть на них, серебристых птиц! С тех пор много ломалось в нашей стране и мало строилось. И аэропорт как лакмусовая бумажка нашего благополучия, нашей экономики выдает уродливые следы развала и неурядицы. Летать для меня дорого. И с каждым разом, бывая в аэропорту, – а за эти двенадцать лет независимости я приезжал сюда всего пять или шесть раз, – мне верится, что когда-нибудь я окажусь здесь в неописуемой полноте своего чувства, словно бы я приехал сюда в последний раз, словно бы я уезжал навсегда, вырывался бы из тесного кольца блокады и войны, переходного времени и хреновой демократии, уезжал бы из страны, в которой взлетная полоса и любимые мной самолеты были единственными армянскими, – то есть и моими, – самыми свободными птицами или снами, когда-либо сочиненными человеком. И тогда я подумал бы с грустью о возвращении, как о нереальной мечте, вот как мы сейчас думаем об отъезде.

Быстрее бы закончилась регистрация, и мы высыпали бы на балкон любоваться далью. Но балконы закрыты, кафе разбомблены, стульев не хватает для отъезжающих, базар, теснота и душно в международном аэропорту "Армения". Тогда не стоит здесь задерживаться. Да-да, прощай, Артавазд, мы, конечно, спишемся через пару дней, но об этом не думается. Не будем умалять значение, которое наполнило этот маленький час проводов. В нашей маленькой стране все делается так, как будто бы перед зеркалом вечности. И ты сейчас в наших глазах превратишься в точку удаляющегося звука. И  почувствуешь это в какой-нибудь своей книге, позже. Ты живешь уже своим будущим, вологодской холодной зеленью, московскими шумами, пьесами о виртуальном сознании. Последние шутки в адрес Риджи Хоу. Да, он ничего не подозревал и распухал в своем самомнении. Но мы сейчас возвратимся к его грустным глазам и скажем, что ты уехал, скажем, что в машине не нашлось места и Артавазд передавал тебе "привет". И нам жить потом с этим.

Ереван,

пятница, 22 августа 2003 г.