Петербургские ямакаси

Петербургские ямакаси.

Из цикла: «Начало двадцать первого века».

Идея залезть на телебашню, витала давно. В первый раз она появилась еще тогда, когда мы с Пашей карабкались по строительным лесам вокруг шпиля Петропавловской крепости. Вернее шпиль с ангелом на верху, принадлежит Петропавловскому собору, который стоит в самом центре Заячьего острова. Остров обнесен по периметру толстыми шестиметровыми кирпичными стенами, со сложной геометрической конфигурацией. Выступ крепостной стены неправильной формы называется равелином или бастионом. У каждого даже есть свое название. Государев бастион, Меньшевский, Нарышкинский и так далее. Весь ансамбль, и есть - Петропавловская крепость. Высота же собора вместе со шпилем по проекту архитектора Доменика Трезини от подножья до самой высокой точки, сто двадцать семь метров. А над уровнем моря, в нашем случае над Невой – чуть выше ста тридцати.
Оказались мы на той высоте именно в тот день, когда реставраторы заканчивали демонтаж ангела для того, чтобы на трехсотлетие Санкт-Петербурга установить его обратно. Ангел оказался разборным, и альпинисты-реставраторы успешно его расчленяли. Для истории мы сфотографировались на фоне красивой панорамы Петербурга с высоты птичьего полета и даже запечатлели себя с ангельской золотой ручкой. Ручка оказалась полутораметровой и довольно-таки толстой.
Мы стояли с Пашей на маленькой площадке, на месте ангела, и держались руками за ржавый остов, на котором он и крепился. Погода была изумительной, почти без ветра, но все равно чувствовались амплитудные колебания. Красота неописуемая. Васильевский остров казался маленьким. Стрелка с Ростральными колоннами смотрелась крохотной перевернутой подковой. С двух сторон острова от закатного солнца серебрилась Нева, а на заднем плане блестел Финский залив. Вдалеке на горизонте маленькой точкой виднелся Кронштадт. Стучало радостно сердце, как после секса. Кто покорял даже маленькие вершины, знает это ощущение. Страсть к высоте и к экстриму - это следствие невозможности организма долгое время обходиться без адреналина.
Оглядевшись вокруг, выяснили, что все экстремальные высотки в черте города мы уже покорили. Выше нас была только телебашня высотой триста шестьдесят метров. Почти в три раза выше, чем мы стоим сейчас. Трубы котельных почти все облазили. Даже залезали на ретранслятор возле Ольгино. Я выступил с речью:
- Ну что, Пашенька, пора замахнуться нам теперь на нашу телевизионную, так сказать, почти, что Эйфелевую башню.
- В свинцовых трусах, пожалуйста, – сказал Павел.
- Это для балласта, что ли?
- Стася, там столько передатчиков стоит, что если схватишь от них электромагнитную дозу излучения, больше никогда стоять не будет.
- Мдя, об этом я не подумал как-то.
- Об этом нужно думать всегда.
- Это точно. Слушай, Паш, ссать хочу, невтерпеж
- Лучше нет красоты, чем поссать с высоты? Давай, только нужно спросить разрешение у ребяток, а то обидятся.
Возле нас возились альпинисты. Они готовились на веревках спускать вниз фрагменты расчлененного ангела. Каждую часть они заботливо заворачивали в брезент и крест-накрест обвязывали толстой веревкой. Готовых свертков было штук пять или шесть. Последней, неупакованной частью тела у нас под ногами лежала большая пухлая рука с коротеньким выставленным указательным пальцем. Работяги на нашу просьбу не обиделись, а только посоветовали, чтобы мы писали по ветру, а также, на всякий случай, надели спасательные пояса и пристегнулись к шпилю альпинистским карабином. Ветер дул с юго-запада, поэтому писали на северо-восток. Действительно - красота.
После этой акции я Паше рассказал историю про одного командира первой в мире атомной подводной лодки, которая всплыла на северном полюсе. Фильм про него снял мой тесть. Он не только классный кинооператор, но и талантливый режиссер документальных короткометражных фильмов. Лауреат Ленинской премии, между прочим. С командиром подводником он познакомился в своем гараже. Их железные коробки находятся прямо напротив друг друга. Фильм черно-белый, но очень хорошо снят с операторской точки зрения.
Больше всего в фильме мне понравился короткий монолог бывшего командира. Он, сидя в старинном плетеном кресле, рассказывал о том, как они корпусом подводной лодки взломали толстый лед и всплыли на Северном полюсе, буквально на пятнадцать минут. На рубку поднялись только высший командный состав: он, старпом и боцман, а также прикомандированный корреспондент газеты «Правда». Постояли, посмотрели на бескрайние ледяные торосы и уже стали спускаться в трюм. Тогда боцман расстегнул штаны и стал писать вниз, перемещаясь при этом мелкими шажочками по часовой стрелке в обход всей рубки. Сделав круг и вернувшись на тоже место где и начал, он выдал опус: «Петрович, ведь никто не поверит, представь – весь мир обоссал».
Поступок по Фрейду и по-советски толкуется однозначно. По Фрейду боцман пометил территорию. А по-советски – всю территорию. Типа, мы за мир, мы за весь Мир. Через два месяца после этого похода в газете «Правда» вышла большая статья, где корреспондент подробно описывает момент всплытия. И этот случай в частности. Правда, слова боцмана были несколько другими. Он приложил руку ко лбу, обошел всю рубку по кругу и сказал: «Петрович, ведь никто не поверит, представь – весь мир посмотрел». У каждого – своя правда, в том числе и у одноименной газеты.
Подготовку к восхождению вели целую зиму. Если Паша за что-то берется, то делается все обстоятельно и скрупулезно. Я бы даже сказал – скрупулезненько. Это выражение я почерпнул от двух своих попутчиков, когда ехал в Москву к своим дальним родственникам, по-моему, на серебряную свадьбу, уже не помню точно. Представьте, я вошел в купе минут за десять до отхода поезда, а там уже расположились по-домашнему отец с сыном в одинаковых синих трениках, в похожих домашних тапочках и играют в шахматы. Оба черноволосые, кудрявые, в однотипных очках с сильной минусовой диоптрией и толстой черной оправой. Оба гладко выбриты, правда у молодого шахматиста на бледных щеках явно проглядывалась черно-серая граница возможной бороды. У отца виски тронула седина и поэтому щетина не так просвечивала.
 Оба увлеченно играли блиц. После своего хода и нажатия кнопки на шахматных часах они еще успевали старательно записывать каждый свой маневр, например: «Слон С1-Е3, или конь В1-С3». После мата или цейтнота, когда кончалось на часах время, они дотошно разбирали каждую шахматную партию. Допустим, сын начинал: «А если бы я пошел ферзем не туда, а вот сюда, тогда бы ты сыграл бы ладьей не так, а вот так». Батя ему вторил: «Да нет, я бы ладьей сыграл совсем не так, а вот так, смотри..». Короче утомили. Они все делали вместе. Вместе пили чай, вместе читали одинаковые газеты и даже в тесный железнодорожный туалет протискивались вдвоем. После чаепития младший шахматист предложил отцу: «Может быть еще раз разберем последнюю партию?». Папа в ответ: «Давай, давай, только не спеша, аккуратненько так, вдумчиво – скрупулезненько».
В ходе подготовки к восхождению выяснили, что залезать на башню лучше всего каждый третий понедельник месяца. С трех часов утра и до трех часов дня все ретрансляторы отключают для профилактики. Их якобы смотрят и чинят, на самом же деле никто на башню не залезает. А если и залезают, то очень редко. Не это главное, главное, что передатчики двенадцать часов не работали. Мы познакомились с главным инженером. Сначала втерлись в доверие, завязав дружбу, а затем коррумпировали. То есть, пообещали во-первых не упасть, а во-вторых – дать денег. Вдобавок сказали, что подарим ему на память кучу красивых фоток, с высоты птичьего полета.
Наметили акцию на конец мая. В апреле было еще холодно. Летали белые мухи, по утрам лужи покрывались тонким льдом и, вдобавок, дул сильный западный ветер. В мае тоже залезть не получилось, Пашу отправили на неделю в командировку, в итоге проворонили третий понедельник месяца. Стали уповать на июнь. Накануне, в воскресенье погода была отличная, ясная. Вроде все предпосылки к восхождению. Позвонили Леониду Петровичу, главному инженеру телебашни, поставили его в известность. Восхождение назначили на четыре утра. Мы подумали, что это самое удобное время. Все зеваки еще спят, а на улице уже светло, белые ночи все же. Леонид Петрович пообещал открыть два люка, как мы с ним ранее и договаривались. Один находится снизу обзорного трехъярусного сооружения, а второй люк – выход на крышу.
Смотровая площадка находится на высоте ста девяносто пяти метров. Туда, правда, можно попасть и на лифте. Но это нужно дополнительно договариваться с лифтером. Лифт на телебашне, вообще использовали крайне редко. Судите сами: экскурсия для жаждущих посмотреть город с высоты, проводится раз в неделю, а сами смотрители башни и аппаратуры катаются не чаще чем два раза в день. Утром наверх, а вечером вниз. Лифт старый, доисторический, рассчитанный по весу на двух человек. Помещается в него с трудом только четыре. Удовольствие очень сомнительное. Едет он не плавно, а рывками, в темной железной трубе со зловещим скрипом, плюс трясется весь, а самое главное, очень долго едет. Около шести минут. Ко всему прочему, в лифте ощутимо пахнет общественным туалетом. Когда мы с Пашей вместе с Леонидом Петровичем ездили на обзорную экскурсию, он нам рассказал причину запаха. Оказывается, что люди, болеющие клаустрофобией за шесть минут успевали реально несколько раз описаться.
Экипировались основательно. Купили синие рабочие комбинезоны. Два пояса монтажников высотников с косой помочью. Это для того, чтобы из него не выпасть, если будешь падать вниз головой. Каждому по четыре карабина на двух коротких поводках и десантная кошка на специально смотанном эластическом тросе. Когда эта кошка висит на поясе, она похожа на рыболовный крючок, но стоит ее только сдернуть с фиксатора, как она превращается в готовое к использованию изделие с тремя зацепами. Трос смотан так, чтобы не запутаться в самый ответственный момент, а наоборот – быстро размотаться. Допустим, сорвался. Тогда резким движением срываешь ее с пояса и кидаешь в сторону скалы или металлической конструкции. Бывает, это последний шанс зацепиться. Вот такое полезное изделие.
В понедельник в четыре утра оказалось пасмурно, а значит - темно. Ну не совсем выколи глаз, а что-то среднее. Решили все же восхождение больше не переносить. Уж коль чего решили, выпить нужно обязательно. Для храбрости сделали по глотку хорошего виски и полезли. У каждого во фляжке было налито по двести пятьдесят граммулек. Мы же не спортсмены альпинисты, а урбанизированные верхолазы. По горам лазать сложно и долго. Представьте. Нужно тащить до склона тяжелый рюкзак, оборудовать лагерь на плато, а потом уже ползти по горе. В юности это было романтично, а сейчас – времени просто нет. А тут подъехал на машинке, переоделся по-быренькому и вперед.
Первые метры давались трудно. Никак было не приспособиться к отрицательному наклону лестницы. Да это собственно и не лестница, а простые скобы идущие вверх через каждые полметра по цилиндрической опоре. Отрицательный наклон, это когда можно повиснуть на вытянутых руках, а ноги при этом будут висеть на некотором расстоянии от ступенек. В нашем случае это около метра. Залезать при таком наклоне очень неудобно. Получается, что попа отклячена, как у обезьяны и нагрузка на кисти рук больше обычного. Залезли на первый ярус, метров на пятьдесят от земли и стали лежа отдыхать. Кисти рук отваливались, плюс устала спина. Полежали минут десять, сделали по хорошему глоточку виски и полезли выше.
Со второго яруса на третий наклон уже не такой крутой, и по этому ползти вверх стало полегче. Между первым и вторым ярусом я вспомнил строчки своего стихотворения: «На вершину может залезть не каждый, к ней ведь нужно сердцем стремиться. Кто верит в себя – тот и отважный, и богу при этом не грех молиться. Кстати, богу молиться не грех всюду, в шторм на лодке в море, а в горах – на вершине. Аккуратно я вверх ползти буду, словно бритвой вести по своей щетине». Действительно, движения должны быть плавными и аккуратными. Сначала крепко зацепиться правой кистью, а потом уже левую руку разжимать. Перенес ее вверх на следующую скобу, схватился. Поставил левую ногу на ступеньку выше, потом правую на ту же скобу и подтягиваешь тело с помощью рук, держишься левой рукой, а правую руку тянешь вверх. Вот и весь цикл. Пока лестница - все просто. Когда уступы и карнизы – тогда уже сложнее.
На третьем ярусе мы позволили себе немного погулять по периметру. Город был уже далеко внизу. В воздухе присутствовала некая сырость. Если бы не высота, можно было бы подумать, что это туман. Времени, шестой час. Скоро будет совсем светло. Где же солнце? Неужели зря брали с собой фотоаппарат? Вот будет обидно. Ладно, тучи не так страшно, главное, чтобы не было дождя, а то в дождик лазать, больно скользко. Руки от напряжения устают в два раза быстрее. Посмотрел на верх, ползти до обзорной площадки еще до фига. Опять вспомнил стих: «Медленно буду ползти – аккуратно. Вниз посмотрю, да и то очень быстро. Страх побороть в себе – так азартно. Аж, губу прикусил, и во рту стало кисло. Кисло от крови своей темно-алой. Пульсирует она в моих жилах быстро. От шальной высоты я стал уже шалый. Сто метров поднялся, а еще нужно триста».
Когда поднялись на четвертый ярус, то оказалось, что земли уже не видно, да и вообще, находимся в каком-то тумане. До смотровой площадки еще один ярус. Сама площадка из-за тумана казалось некой летающей тарелкой, которая вдруг взяла и села на ажурную конструкцию. Она напоминала детскую пирамидку, когда на палку одевают бублики. Внизу большой, а потом каждый раз все меньше и меньше, только верх ногами. Снизу находился маленький восьмиугольный бублик, потом побольше, а сверху самый большой, такой же восьмиугольный. Каждая грань конструкции была остеклена. Стекла со временем стали грязными, и изнутри в хорошую погоду смотреть на город было не приятно.
На последнем ярусе перед смотровой площадкой отдыхали больше всего. Минут пятнадцать. Пока отдыхали поняли, наконец, природу тумана. Это не туман, это кучевые облака, в самую гущу которых мы и залезли. Видимость сократилась до двадцати метров. Промежуточная цель – смотровая площадка стала не видна, хотя до нее один переход и не больше пятидесяти метров. Как-то неожиданно поднялся небольшой ветер и мы стали мокрые. Ощущение такое, что тебя обливают из пуливизатора. Как я не прятал недокуренную сигарету, она все равно от такой сырости потухла. Во, черт. Как у меня там было в стихе? «Все перекур, устал что-то жутко, держусь на локтях - отдыхают пальцы.
Ощущенье такое, что ползу уже сутки, и от риска, сердце стучит в ритме вальса. Сердце стучит у меня в груди громко, кто рискует частенько, стук этот знает. Длится дробь, правда, эта не долго, а как страшно было – никто не узнает».
Дальше решили подниматься при помощи карабинов. Сделали на запястьях удавки, чтобы альпинистские карабины болтались на уровне пальцев. Затем берешь карабин в правую кисть и пристегиваешься к скобе, подтягиваешься на руках и пристегиваешь карабин левой рукой. Короче смысл такой, чтобы какой-нибудь из двух карабинов находился постоянно в пристегнутом состоянии. Когда отдыхаешь, пристегиваешься – двумя. Вот и вся техника. Видимость сократилась до двух метров. Это я понял, потому, что на следующий ярус Паша лез первым, и мне его было плохо видно.
Через пелену рассеянной воды как-то неожиданно показалось днище смотровой площадки. Наша импровизированная лестница из металлических скоб упиралась прямо в большой квадратный люк. Вот она промежуточная цель – рукой подать. Но не все оказалось так просто, как думалось. Люк не открывался. Даже не шевелился. Что за черт?
Ведь предупреждали Леонида Петровича, что нужно открыть, и он обещал вроде бы. Времени почти восемь часов утра. Неужели он еще не приехал на работу и не успел это сделать. А, может быть, и открыл, только он заржавел. Вот хохма. Обидно если так. Залезать дальше по стеклянным ярусным отрицательным уступам просто не реально. Можно конечно, но альпинистского снаряжения - кот наплакал. Две кошки, да четыре карабина. Что делать? Ждать?
Решили позвонить ему на мобильный. «Вне зоны действия сети» - сказал робот противным женским голосом. Рядом с нами, на расстоянии пяти метров, находился стержень телебашни в виде трубы, диаметром около трех метров. Он идет от самой земли, до смотровой площадки и через каждые пятнадцать метров покрашен то красной, то белой краской. На последнем пунктире из красного цвета, метров пять до сочленения, в корпусе трубы проглядывалась некая дверца. Рядом - это когда на земле, а на двухсотметровой высоте пять метров это довольно-таки серьезное расстояние. Интересно, а эта дверца открыта или тоже, как и люк заржавела? Как проверить? И еще, что интересно, куда она открывается - если вовнутрь, тогда можно выбить ногой, а если на себя, то как? Как открыть?
Подумали, поняли, что без риска никак. Придется рисковать. И все только из-за того, чтобы посмотреть, открыта эта дверь или нет. Сделали так. Бросили кошку таким образом, чтобы она зацепилась напротив, мимо этой полосатой трубы. Трос натянули, а второй конец намотали на опору и пристегнули карабином. Получилась канатная дорога. Бросили монетку кому ползти. Оказалось – мне.
Я застегнул два карабина на коротких тросах за натянутый канат, взялся руками за веревку, подпрыгнул и, обвив его двумя ногами крест-накрест, пополз в сторону дверцы. Канат, который мы натянули сразу же провис. Причем провис настолько, что я оказался, чуть ли не ниже заветного дверного проема. Морось продолжала щекотать лицо. В этот момент я даже был рад такой ненастной погоде. Видимость метров десять, не видно даже последнего, перед смотровой площадкой яруса, я уж не говорю про землю. То есть наглядный, кинематографический фактор страха отсутствовал, а по мокрому тросу хорошо скользили ноги.
Действительно, какая разница, например, когда плывешь в море, пять метров под тобой или пятьсот. Тоже самое и здесь – плюс минус десять метров на высоте двухсот роли не играют, результат в двух случаях – одинаков. Одинаково трагичен, я бы так сказал. Ну ладно, не будем о грустном. Самое главное, что я за несколько движений быстро добрался до заветной дверцы. И о, счастье, она от моих усилий сначала зашевелилась, а затем и открылась на себя. Размером она была, как кинескоп от старого телевизора. Внутри я обнаружил винтовую лестницу, которая шла вокруг квадратной шахты лифта, огороженную ржавой сеткой. Запихав сначала вовнутрь ноги, я потихоньку, мокрой жабой плюхнулся на узкий лестничный марш. Уф. Боже мой, какой я мокрый.
Через три минуты ко мне присоединился и Паша. Сделав один виток вверх по внутренней лестнице, мы оказались на первом ярусе смотровой площадки. Нашли люк, который должен быть открытым и увидели, что засов задвинут. Выходит, Петрович нас нагрел. Не сдержал своего слова, а значит, не выполнил условия контракта. Придется подумать о величине обещанного ему вознаграждения, а может быть и вообще пересмотреть джентльменское соглашение. Не дать денег и все. Ладно, первая мысль она такая, на эмоциях. Надо и вторую сторону выслушать, может быть у него случился форсмажер. Но все равно, за отключенный мобильник по шее он получит, это точно.
Выбравшись на крышу мы стали ползти выше. До самого верха нам осталось три этапа. То есть, две промежуточные площадки. На сей раз, как не странно, подниматься стало менее опасно. Металлическая лестница была как бы со страховкой. Со стороны спины имелись круглые дуги, которые не давали упасть назад. Вниз пожалуйста, а в бок и назад уже никак. Можно конечно, если постараться. Но мы старались наоборот – не упасть. Когда залезли на первую из двух площадок, вздохнули с облегчением. Колючая морось прекратилась и остался только туман. Сквозь белую пелену проглядывало желтое солнце. Выпив за хорошую погоду полезли выше.
На последней площадке перед самой высокой точкой мы, наконец, вылезли из пелены облаков. Было такое ощущение, что мы стоим ногами на бескрайнем белом море, только волны не черного или синего цвета, а похожие на густой тополиный пух. Мы находились одни в этом пушистом океане. Наверх осталось лезть около пятидесяти метров. Ерунда.
Преодолев последние пятьдесят метров, мы оказались на желанной высоте. Внизу без просветов плыли белые облака. Питера было не видно. Черт, а как же снимки с высоты птичьего полета? Они же не только эксклюзивно красивы, но и являются документальным подтверждением покоренной высоты. А тут, что фотографировать? Облака? Или кусок мачты, который уходит в облака? Картинка напоминала пейзаж, ели бы мы залезли на обычный ретранслятор, только зимой.
Дул сильный ветер и светило жаркое солнце. Минут за двадцать от этих двух факторов мы окончательно высохли. Спускаться вниз решительно не хотелось. Тут сухо, там внизу – мокро. Сделав несколько больших глотков виски легли спиной на горизонтальные прутья и закрыли глаза. Если включить внутренний гороскоп становится понятным, почему так мутит. Верхушка телебашни ощутимо качалась. Складывалось ощущение, что ты плаваешь спиной по жесткой поверхности, а тебя при этом таскают на веревочке то вперед, то назад.
То ли от усталости, то ли от виски и морской болезни мы с Пашей заснули. Проснулся я от жары и сухости во рту. Хотелось пить, а жидкости, кроме алкогольной, мы с собой не брали. Посмотрел на часы и ужаснулся. Оказывается, мы спали два часа на жестких прутьях, между которым проходит кулак со свистом. Вот это да. Я перевернулся вниз животом и обомлел. Пока мы спали, ветер разогнал все облака и внизу, как на карте виднелся город. Я опять вспомнил свой стих: «Ну, вот и вершина, вид сверху чарующий,
как и всегда мы песню споем нашу громко «Призрачно все в этом мире бушующем», а затем будем вниз ползти очень долго».
Я растолкал Пашу, напугав его тем, что передатчики включат через полчаса, пора бы и вниз спускаться. Мы действительно спели нашу любимую песню и стали фотографировать город с высоты даже не птичьего, а вертолетного полета. Тут нас ждало разочарование. Пока мы лезли, случайно включили цифровой фотоаппарат и батарейки сели напрочь. Обычно мы с собой брали еще и пленочный фотик, но в этот раз не взяли. Вот невезуха. Делать нечего, нужно спускаться, а то, действительно, скоро включат все ретрансляторы и нахватаемся мы от них электромагнитного излучения. «О чем мы мечтали, наконец-то случилось, осталось спуститься без лишних мучений. Было красиво - вам даже не снилось! Я всем вам желаю таких приключений!» - это последние строчки моего стихотворения – «Страсть к высоте».
Правда, без приключений спуститься не получилось. Как правило, все казусы и случаются на спуске. Это и понятно. Цель достигнута, к высоте привыкли, чувство страха притупляется, как следствие, появляется некая легкость и даже самоуверенность. Опасная это штука, когда притупляется чувство опасности. Страх, это обычный инстинкт самосохранения. По статистике, как правило, больше несчастных случаев происходит с опытными монтажниками-высотниками, нежели с молодыми. У молодых, инстинкт самосохранения еще не успел притупиться. Так что страх, это даже полезное состояние.
Мы на спуске - страх потеряли. За полчаса спустились до смотровых площадок и выяснив, что там до сих пор нет не одной живой души, решили спускаться не на лифте, а таким же способом, как и залезали. Вылезли из люка и по веревке добрались до скоб, то бишь, до лестницы. И тут, нас задушила жаба. Оставлять кошку, как-то не хотелось. Хоть кошка и была моей, но больше всего сокрушался Паша:
- Стася, слушай, жалко, давай как-нибудь ее снимем.
- Ага, легко сказать – снимем. А как ты это себе представляешь?
- Не знаю, но забрать ее с собой нужно обязательно.
- Паша, я не полезу. Рисковать из-за какой-то сраной кошки, ну ее к черту.
- Хорошо, я полезу.
- А как? Туда понятно, как до люка, только немного дальше, а обратно?
- Сам не знаю еще, давай вдвоем подумаем.
И стали мы думать, два придурка на высоте сто девяносто пять метров. Через некоторое время меня осенила идея:
- О, Паша, знаю. Нужно вторую кошку использовать. Лезешь туда, только своей кошкой цепляешься тут. Потом когда, доберешься, зафиксируй себя коротким поводком, а я веревку от первой кошки ослаблю, чтобы ты смог ее отцепить.
- Ну, а дальше как?
- Дальше очень просто. Веревку от своей кошки перекидываешь через опору, а карабином пристегиваешь ее с отцепленной кошкой и так же обратно, только уже по двум веревкам. Затем, одну кошку отцепляем и за веревку вытащим вторую. Вот и все.
- Легко сказать.
- Придумай что-нибудь другое. Этот вариант, по-моему, самый безопасный.
- А если второй кошкой, зацепить первую.
- Да, Паша, теоретически возможно, но можно и вторую кошку тут оставить.
- Не теряем ничего. Если промажем и зацепим ее опять за опору, тогда я туда полезу не по одной, а по двум веревкам, а потом сцеплю кошку с кошкой и так же обратно. Как ты и предложил, только с маленькой поправкой.
- Согласен, давай пробовать.
Ослабили первую кошку и стали бросать вторую. Как я и предполагал, естественно мы промазали, вернее Паша промазал. Кошка зацепилась рядом за опору. Пришлось рисковать . Паша зацепил себя коротким карабином через две веревки и полез к любимым кошкам. Блин, дались они ему. Все получилось по плану. Я ослабил первую веревку, он перекинул вторую кошку через опору и сцепил с первой. Два крюка одной кошки сцепились с двумя крюками с другой. Дальше он по этим же двум веревкам двинулся обратно.
Обратно оказалось сложнее. Веревки сильно провисли, и когда он прополз две трети пути, оставшееся расстояние пришлось преодолевать в горку. Я ему решил помочь. У меня было два коротких поводка, длиной по метру каждый. Сцепив их между собой, я один конец бросил Пашке, чтобы его по провисшей веревке подтащить к себе. Вроде бы сделал все правильно, да не все. Я оказался сам без страховки. Паша, поймав карабин пристегнул его к своему поясу. Мне бы нужно было пропустить веревку через скобу, а потом кидать, а я этого не сделал. Только я стал его подтягивать левой рукой, как старая краска на скобе лопнула и мои ослабшие пальцы на правой сорвались, и я полетел вниз.
Почему я не взялся за скобу локтем? Почему не перекинул веревку через скобу? Почему лопнула краска? Почему? Столько много почему промелькнуло в моем мозгу вместе с красивой картинкой на почти двухсот метровой высоте. Как, все-таки, быстро соображаешь в экстремальных ситуациях. Не зря говорят, что когда срываешься, перед смертью всю свою жизнь просматриваешь. Ой не зря. Я не только всю свою жизнь посмотрел, как в красивом красочном фильме, но еще даже успел представить, каким будет лежать мой труп. Картинку с трупиком я почему-то разглядел очень подробно, как на стоп-кадре. Я даже подумал, что это уже не я, а моя душа сверху смотрит на то, что осталось от тела. От тела, в котором она только что была, после падения с двухсот метровой высоты. Картинка впечатлила. Картинка маслом.
Киносеанс закончился вместе с рывком за страховочный пояс. Пашины пальцы тоже не выдержали двойной нагрузки и мы с ним оба повисли на одном коротком поводке, перекинутым через две веревки. От такой тяжести, поводок проскользнул обратно и мы с ним оказались ровно посередине, рядом с толстой полосатой трубой. Через пять секунд такого болтания Паша выдал фразу:
- Стася, ты дурак, или как? Мне до веревки теперь не дотянуться. Себя я бы еще на руках подтянул, а двоих – извини.
- Ладно не ссы, сейчас что-нибудь придумаем.
- Слушай, а ссать-то хочется между прочем.
- Эй там, наверху, только ты по ветру ссы, и на меня не попади.
- Ладно, не ссы, не попаду.
Мы много раз это делали с высоты, но вот так, вися при этом на веревке, еще ни разу. Когда-то нужно начинать. Почему, как не сегодня, особенно, если хочется. Не под себя же. Паша отставил левую ногу, и уперев ее в железную трубу, чтобы не болтаться, стал писать вниз. Самое главное, на меня он не попал. Я проделал тоже самое. Моя струйка под воздействием закона Ньютона устремилась в красивую бездну. Естественно, до земли эти капли долетят едва ли. По пути все развеется и испарится. Внизу малая Невка красиво раздваивалась вокруг Каменного острова и, огибая его с двух сторон, несла свои черные, кажущиеся такими с высоты воды, в Финский залив.
Придумали так. Я снизу полез по своей двухметровой веревке до Паши. Зацепился сначала руками за его пояс, а потом отдохнув, полез по веревке и по Паше дальше. В конце, я поставил свою ногу ему на согнутые локти и выпрямившись зацепился руками за горизонтальные веревки. Вернее не совсем горизонтальные, а похожие на равнобедренный треугольник с тупым углом, только вершиной вниз. Дальше я, потянув тело к веревке, лег на нее животом и умудрился пристегнуться к ней карабином. После этого, Паша отстегнул мой карабин и зацепил его на своем поводке. Что и требовалось доказать. Проползя в таком виде до заветных скоб, я после небольшого отдыха сделал то, что нужно было сделать в первый раз, перед тем как я сорвался. Пропустив веревку за скобу, я прицепил себя карабином к поясу и полез вниз. Тем самым, своей тяжестью, притянув к лестнице Пашу. Вот в принципе и все.
Дальше все сделали, как и планировали. Отцепив одну злосчастную кошку, вытянули таким образом две. То есть – спасли инвентарь. В итоге, получили то, что хотели – приличное количество адреналина в кровушку. Самое интересное, что испугались мы только тогда, когда уже спустились. Сердце почему-то очень долго стучало, хотя все давно было позади. А позади остались: туман и кучевые облака, сон на самом верху, и красивое пробуждение на высоте триста шестьдесят метров. Любимая песня и экстремальное болтание на двухсотметровой высоте. Не осталось только документального подтверждения, но не это самое главное. Самое главное, это победа над собственным страхом и личные воспоминания.
Что еще осталось. Остались сны. Мне это падение в никуда, снилось еще очень долго. Наверное, полгода. Каждый раз, просыпаясь, я долго не мог уснуть, после яркого красочного фильма. Именно красочного, а не ужасного. В нем я медленно летел к земле. При этом, меня ветром сносило к Неве, но к сожалению, всегда сносило недостаточно. Постоянно не хватало каких-то пяти - десяти метров, чтобы упасть в воду. Хотя, на такой высоте, какая разница. Я всегда просыпался именно в тот момент, когда уже отчетливо видел землю. Подробно, подробно – до мельчавших песчинок. И всегда одна и та же картинка. Один муравей тащит на себе другого.
Следующим летом полезем….. Сам еще не знаю куда, но полезем точно…


Санкт-Петербург, 02 октября 2006 года. Станислав Кутехов.