Д. Г

Человек переживет
Все ужасные лишенья
Невредимым он пройдет
Сквозь труднейшие решенья
(ДМ)

Часть 1. Нью-Йорк.

Большая, просторная комната… Ее даже можно назвать студией. В широкие окна льется солнечный свет, падая на мольберт с большим натянутым на подрамник холстом, на котором прорисовывается что-то, что со временем может превратиться в неплохую картину. Художнику только надо продолжать в том же духе, приложить немного старания, и успех обеспечен. Этим он, видимо, и собирается заниматься: держит в руке кисть и задумчиво смотрит на свое неоконченное творение.
У художника вполне подходящая для этой профессии внешность: густые темные волосы чуть больше обычной длины, мягкими волнами прикрывающие уши, в бледном лице, несмотря на некоторую неправильность черт — крупный нос, широко расставленные темные глаза, узкий подбородок, — чувствуется одухотворенность, свойственная людям творческим.
Д* (так зовут художника) уже давно занимается живописью. Еще в подростковом возрасте он увлеченно рисовал на стенах граффити. Правда, полиции «художества» «панкующей страшилки», как тогда звали нашего героя, почему-то не нравились. Д*, видимо, учел пожелания доблестных стражей порядка и стал писать маслом, проучившись три года в колледже.
Впрочем, Д* уже давно вышел из подросткового возраста: ему сорок один год. Временами это не очень заметно: Д* молод душой и выглядит всегда лет на десять моложе, чем он есть (а то и больше). Но сейчас его за беззаботного подростка никак не примешь. Д* стоит, глубоко задумавшись, не замечая ничего вокруг... Что же случилось? Может, не получается картина?
Нет. Неуспех (тем более, он уверен, временный) в написании картины не способен повергнуть нашего художника в такое отчаяние. Давно прошло то время, когда Д* хотел посвятить себя живописи и, в частности, витринному дизайну. Делом его жизни стала музыка. Больше двадцати лет Д* является «лицом, голосом и душой» одной британской музыкальной группы. Поклонники частенько называют ее просто ДМ, хотя название, позаимствованное у французского журнала, немного длиннее. Кстати, название предложил именно Д*.
Десять – пятнадцать лет назад ДМ была очень популярна. Теперь же ситуация изменилась. Группа отошла в тень, о ней уже не кричат на каждом углу. На то есть много причин. За более чем двадцать лет своего существования группа несколько выдохлась; музыканты повзрослели, остепенились и уже не шокируют публику экстравагантными выходками, как раньше. Они ведут «сытую» жизнь, их состояние исчисляется миллионами, а «сытость» и гениальность — вещи плохо совместимые. Талант должен быть голодным. Да и просто мода на ДМ прошла…
Все это Д* понимает. Немалую роль в потере былых высот он отводит и тому, что девять лет назад из группы ушел его друг А*. То было тяжелое, кризисное время; мало кто верил в счастливый исход. Четверку горячо любимых всеми, с виду таких уверенных, довольных жизнью английских парней раздирали противоречия, депрессии, мучительные поиски смысла жизни и путей для дальнейшего развития музыки ДМ…
Не выдержав напряженной обстановки, гнета проблем, недоброжелательного отношения товарищей, общей творческой несвободы, А* принял трудное решение и ушел из группы. Вместе с ним, как считают многие поклонники (и Д* сейчас склонен с ними согласиться), из песен ДМ ушла жизнь.
Казалось бы, что может сделать простой аранжировщик? Но А* каким-то непостижимым образом, порой даже сам не понимая, как, придавал музыке звучание, снискавшее ДМ мировую славу. Он заставлял мелодию говорить человеку то, чего не передать словами…
Вместе с А* постепенно стала уходить и слава.
Д* с грустью вспоминает былые дни, когда они были молоды, полны сил и оптимизма, они творили и были всесильны, подобны богам, на них молились, им подчинялись толпы народа; о том, чтобы увидеть их хоть одним глазком, мечтали как о высшем счастье…
Пока А* был с ними, один вид его спокойного, умного лица вселял в Д* уверенность и всегда приводил в хорошее настроение. А* был замечательным человеком, верным другом и прекрасным товарищем. Все эти годы Д* его очень не хватало…

* * *

«Почему я не удержал его тогда? — думает Д*. — Может, если бы он не ушел, все было бы по-другому…»

Все могло быть иначе,
Как когда-то, прекрасно…

— вспомнились Д* слова одной их песни, которая в свое время приводила в неистовство тысячные толпы фанатов на стадионах. Между прочим, немало способствовало этому бесподобное исполнение Д*.
«Вот именно, всего лишь могло, — взял в нем верх скептик. — Все могло быть прекрасно, но, увы, не стало, а сложилось так, как сложилось. Да и не мог я его удержать, хотя бы потому, что мне тогда было не до него. И ни до кого. Я сам чуть коньки не отбросил, мне еще за друзьями бегать не хватало».
«Ладно, что жалеть о прошлом? — думает Д* через некоторое время. — Все равно его не изменишь».
Он вдруг заметил, что все еще держит в руке кисть. Рисовать больше не хотелось; Д* положил кисть на место и ушел из студии.
«Чем бы заняться? Посмотрю телевизор»
Попереключав кнопки, Д* вдруг увидел на экране до боли знакомое лицо: М*, еще один участник ДМ, дает интервью какому-то музыкальному каналу.
— Что вы думаете по поводу сравнительно недавно вышедшего сольного альбома Д* Г*? — спрашивает хорошенькая, похожая на куколку журналистка, привычно ослепительно улыбаясь.
«Ну-ка, ну-ка», — желчно усмехнулся Д*. Он уже знает ответ на этот вопрос, но ему интересно, что М* скажет журналистке.
— Ну что ж… — задумчиво протянул М*. — Это неплохо. Для Д*. Он никогда не умел хорошо писать песни. Д* здорово поет, но песни — это не его. Именно поэтому я не собираюсь давать ему писать для ДМ. Мне кажется, я сам с этим прекрасно справляюсь уже больше двадцати лет и дальше буду справляться.
Д* задохнулся от возмущения.
«Какая наглость! Какое самомнение! Он думает, он один на всем белом свете умеет писать песни! Только он, единственный и неповторимый! Больше никому не дано, а мне тем более. Я вообще в группе лишний, всем только мешаю; без меня было бы лучше. Да М* так и говорил! Без меня ему было бы лучше. Ему. А на остальных плевать. Он всегда был такой! Подгребет под себя все самое лучшее и... Эгоист несчастный! Монополист! Бессовестный, наглый монополист! Это из-за него ушел А*. И правильно сделал! Нечего терпеть эту белобрысую сволочь. Удивляюсь, как я еще не ушел? Как мы все еще держимся вместе?»
Д* с ненавистью посмотрел на телевизор и, хотя М* там уже не было (Д* в гневе вырубил «ящик»), с чувством погрозил кулаком слепому экрану.
«Да кем бы они были без меня?! — вышли его мысли на новый виток. — И кем будут, если я уйду? Никем. Абсолютно никем. (Если вообще останутся на плаву! В чем я лично очень сомневаюсь.) Так, группка среднего пошиба, в ресторанах петь, ничего серьезного. Да они и петь толком не умеют! М* пищит что-то невыразительно-занудное и думает, что кого-то этим осчастливит. Об Э* я не говорю. Он хотя бы не пытается что-то из себя изобразить, понимает, что у него талантов ноль. А что до моего сольника… Он, черт возьми, имеет успех! Да еще какой! Фанаты от него тащатся по полной, знающие люди говорят, что это что-то неординарное… Так что молчали бы всякие белобрысые горе-певцы, даже когда их спрашивают. Горе-певцы, горе-специалисты…»
«Я не отрицаю, М* действительно умеет писать песни, — думает Д*, немного поостыв. — Даже, возможно, лучше меня. Если бы не его талантливость, вряд ли мы достигли бы таких высот. Но… правильно сказал кто-то великий… или не очень великий: гении — по определению больные люди. Если М* умеет писать песни, это еще не значит, что никто больше не умеет. Я же не претендую на то, чтобы писать все! Мне это не надо. Я просто хочу вкладывать свои песни, обмениваться идеями... Но разве с М* обменяешься идеей?.. Он выслушает (и то не всегда) и скажет: «Наговорился? А теперь молчи в тряпочку и делай, как я сказал. Я тебе покажу, как свободу любить!» Тиран!»
Д* по ассоциации вспомнилась достаточно расхожая фраза о том, что женщину уговорить невозможно. «Но М* ведь не женщина… Впрочем…»
Где-то восемнадцать лет назад М* действительно выглядел совсем не по-мужски. Мужественность вообще ему не свойственна (в отличие от Д*), но тогда было обострение: мини-юбки, косметика (яркая помада, густо подведенные глаза…), а также замысловатые наряды из кожаных ремешков и массивных металлических цепочек. Зрелище, мягко говоря, не самое приятное. «Что за черт!» — даже сейчас иногда думает Д*, с раздражением глядя на М*. И он, и другие участники группы пытались образумить товарища, но… «Если говоришь М* не делать что-либо, он пойдет на экстрим просто чтобы досадить нам».

* * *

«Как мне все это надоело!.. — безнадежно и устало думает Д* чуть погодя. — Мы просто клубок змей. Грыземся между собой, каждый норовит сделать другому какую-нибудь гадость, обругать как можно хлеще и обиднее… И никто не хочет умерить амбиции, в чем-то уступить… Выхода нет. Заколдованный круг».
Д* прав. Поклонники ДМ уже привыкли к тому, что М* в очередной раз назвал Д* бездарностью и заявил, что не может быть и речи о том, чтобы Д* писал песни для ДМ. Его место у микрофона, а не в студии, и неплохо бы было, если бы Д* получше это усвоил. Он, М*, только из коммерческих интересов еще не дал Д* пинка под зад, только благодаря ему Д* еще состоит в участниках группы. Конечно, все корректно и вежливо, но смысл вполне понятен… А Д* на это в очередной раз обозвал М* врединой, сволочью и так далее, как всегда, особо не стесняясь в выражениях.
Но в последнее время отношения этой парочки обострились, что внушает беспокойство за судьбу группы не только поклонникам, но и самим музыкантам.
«Чем это кончится? Я чувствую, что-то произойдет. Близится кризис, так просто все не рассосется. В прошлый раз, когда была такая же ситуация, ушел А*. Он унес с собой лишнее напряжение, и постепенно все нормализовалось. ДМ надо время от времени «пускать кровь». Но кто будет такой «кровью» на этот раз? Уж по крайней мере не я. Если я уйду, М* будет дико счастлив. Не могу же я доставить ему такую радость!»

* * *

Д* вдруг захотелось есть. Видимо, от волнения.
«Ладно. М*, конечно, сволочь, но это не повод умирать голодной смертью».
Д* не любит лишний раз выходить на улицу, рискуя быть разорванным на сувениры сумасшедшими фанатами, денно и нощно дежурящими у его дома. Бешеная популярность ДМ и его лично уже прошла или, по крайней мере, утратила свою бешеность. Тем не менее, еще достаточно людей, способных доставить неприятности бедному Д*. Так что идти за продуктами в магазин не хотелось. Но делать нечего: все запасы кончились, жена с детьми уехала, Д* остался один в доме, и купить себе еду мог только он сам.
Вздохнув, Д* начал одеваться. Самые обыденные джинсы, куртка, темные очки на пол-лица, бейсболка, скрывающая пышную шевелюру… Все это снижает риск быть узнанным и нарваться на неприятности. Но как же это муторно! Хоть бы жена поскорее вернулась! С ней гораздо лучше. Но…
«Жена приходит и уходит, а кушать хочется всегда», — усмехнулся Д*, выходя из дома. Для него сия фраза особенно актуальна: дама, занимающая сейчас это почетное место — уже третья по счету миссис Г*. Правда, она носит другую фамилию, но суть от этого не меняется.
Прекрасная погода благотворно подействовала на настроение Д*. Яркое весеннее солнышко, казалось, говорило ему: «Брось, не все так плохо, как кажется. Не бери в голову, все образуется».
«И правда, что это я? — думает Д*. — Такая шушера как М* не стоит того, чтобы тратить на него нервы. Они мне еще пригодятся. Надо просто подождать, и все придет в норму. Стоит ли волноваться?»

* * *

Д* уже расплачивался, когда музыка, до этого игравшая в магазине, вдруг сменилась одной из композиций ДМ. Д* услышал свой голос:

Я еду с лучшим другом;
Надеюсь, никогда
Он не разочарует,
Не подведет меня.
Он знает, что мне нужно,
Где буду счастлив я;
Мы едем очень дружно,
И едем мы туда.

Продавщица подозрительно посмотрела на источник звука, спрятанный где-то в недрах полок, перевела взгляд на Д*, и глаза ее загорелись. Видимо, она узнала Великого Д* Г* из ДМ, но еще не верила своему счастью.
Д*, не дав продавщице опомниться, сунул ей деньги и быстро исчез из магазина.

* * *

«Хорошая песня! — думает он, шагая по улице. — Правильная! Все так и есть. Мне просто нужно поехать к А*, поговорить с ним, и все будет в порядке. Может, он даже вернется… Вот было бы здорово! По крайней мере, он мне поможет, хотя бы советом. Он ведь всегда «знал, что мне нужно» и никогда меня не подводил…»
Ну, допустим, Д* несколько идеализирует своего друга; совершенных людей, как известно, в природе не бывает. Но ему хочется верить, что он не ошибается в А*. Тем более, уже девять лет, с тех пор, как А* ушел из группы, друзья встречались нерегулярно, ненадолго, и за это время все неприятные мелочи забылись.
«Я всегда знал, что я хорошо пою — тем временем без лишней скромности думает Д*. — Но так хорошо, так правильно!.. Я молодец!»
Как говорится, сам себя не похвалишь…
Кстати, увлекшись восхищением собственной персоной, Д* забывает о заслугах других людей. Того же М*, например… Песню-то все-таки М* написал.

* * *

Размышления Д* о собственных талантах довольно бесцеремонно прервал детский голосок:
— Эй! Ты чё, тоже косишь под Д* Г*?
Музыкант обернулся и удивленно посмотрел на обладателя голоса.
Это девчонка лет четырнадцати, ничем не примечательная — крашеные светлые волосы с темными корнями, невыразительный овал лица, довольно неумело нанесенный густой макияж, пустые блекло-голубые глаза, кофточка выше пупка, супермини-юбочка… И как ей не холодно?..
— Я думала, такой маразм проходит после двадцати, — продолжает девчонка. Видимо, она не нуждается в ответных репликах, ей просто скучно и хочется поболтать. — Мой парень, он крутой чувак, такой классный, ваще! Только он такой дебил! Он тоже косит под этого придурка Г*. Тащится, блин, от этих… как их… ДМ… Тупая группа! Такое старье!.. Совсем не прикольно.
В течение последующих пяти минут Д* узнал много нового и интересного о себе и о своей группе.
Девчонка могла бы еще долго распространяться на наболевшую тему, но ее прервал восторженный крик:
— Д* Г*!!!
Д* испуганно обернулся. Что еще готовит ему ближайшее будущее?
К музыканту подбежал парнишка лет шестнадцати. Д* на секунду показалось, что он смотрит в зеркало. Парень очень точно скопировал внешность своего кумира: так же зачесанные темные волосы, любимая певцом черная кожаная одежда… Даже нос похож, хотя, казалось бы, парень здесь ни при чем.
Но человек в зеркале никогда не смотрел на Д* с таким обожанием. Не то чтобы Д* себя не любит… но не до такой же степени!

* * *

Давая парню автограф, Д* взглянул на его подружку и усмехнулся. Пришел ее черед удивляться. Девчонка обалдело пялилась на музыканта; до нее постепенно доходило, кто перед ней и, главное, что она ему наговорила.
«Интересно, почему все так любят под меня подделываться?» — думает Д*, снова шагая по улице. Такие мысли уже не первый раз приходят ему в голову.
Словно отвечая, в его памяти всплыла песня ДМ:

Лишь когда себя теряю
В ком-нибудь другом,
Лишь тогда я понимаю,
Кто же я такой.

«Они что, думают, что, напяливая на себя кожу и делая прически «под Д* Г*», они становятся мной? Бред какой! Я никогда не имел ничего общего со странными личностями, подходящими ко мне на улице. И не буду иметь! Они думают, что знают меня, но на самом деле они знают лишь часть меня, и дальше этого дело не пойдет. А как можно быть тем, кого не знаешь? Впрочем, что это я?.. Какая мне разница? Каждый по-своему с ума сходит. Лишь бы они сходили с ума подальше от меня, а так пусть делают, что хотят».
Д* вдруг поймал себя на том, что напевает песенку, слышанную в магазине. На него уже оглядывались, и он почел за лучшее замолчать.
«Нет, надо все-таки повидать А*. Сегодня же возьму билет на самолет»

* * *

В аэропорту Д* с трудом удалось отделаться от толпы фанатов и представителей прессы, неизвестно как прознавших о намерениях музыканта.
«Как мне все это надоело! — думает он, рассеянно глядя в иллюминатор. — Из дому выйти нельзя, не то что появиться в общественном месте. Прямо как в песне, где-то я ее слышал…

Вы посудите сами:
На проводах в USA
Все хиппи с волосами
Обрили волоса;
С него стащили свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы.

Хорошая песенка. Мне подходит. Правда, мне повезло больше… и аэропорту тоже: плиты пока на месте. Хотя… Все еще впереди. Ох уж это бремя славы!..»
Самолет еще взлетал, вставать было нельзя, и Д* от нечего делать стал разглядывать пассажиров. Вдруг впереди он заметил знакомую прическу: светлые волосы в художественном беспорядке свисают во все стороны, напоминая копну сена или швабру. А ниже виднеется какая-то немыслимая одежда.
«Чучело! — мрачно думает Д*. — Только М* может так по-идиотски выглядеть. Никак не повзрослеет. Сорок два года, а ведет себя как четырнадцатилетний пацан. И то, пацаны тоже разные бывают. Интересно, он-то что забыл в Лондоне? Может, на футбол летит? Там вроде его любимый «Арсенал» с кем-то играет... Впрочем, он не такой заядлый болельщик».
Самолет наконец набрал высоту; можно было вставать. Д* решил немного размяться. Ноги помимо воли понесли его к М*. Навстречу Д* по проходу шла стюардесса, везя тележку с напитками. Они встретились точно возле М*, смотревшего в иллюминатор. Разминуться не получилось. Д* толкнул тележку, и бутылка, стоявшая с краю, упала на бедного М*, залив экстравагантный костюм музыканта. «Швабра» М* тоже стала мокрой, как и полагается каждой добропорядочной швабре.
— М*?! — очень натурально удивился Д*. — Это ты? Извини пожалуйста, я не хотел.
М* смотрит на него с удивлением и злобой. Видно, что ему очень хочется вылить на Д* свой праведный гнев в самых нецензурных выражениях. Тем не менее он сказал:
— Ничего. Переживу.
Видя, что Д* не уходит, М* усмехнулся.
— Ладно, садись. Поговорим.
Д* воспользовался приглашением и опустился в свободное кресло рядом с коллегой.
Стюардесса принесла М* салфетку, и он, сколько мог, привел себя в порядок.
— А что, из Калифорнии самолеты уже не летают? — поинтересовался Д*.
— Почему? — удивился М*. — Летают.
— А… почему ты тогда из Нью-Йорка?..
— У меня здесь были дела. Ты против?
— Да нет… А зачем ты летишь в Лондон, если не секрет?
— По делам, — коротко ответил М*.
«Деловой-то какой!»
— А ты? — спросил М*, чтобы прекратить этот допрос.
— Я?.. — повторил Д*. — А я — просто так.
М* внимательно смотрит на него и качает головой.
— Нет, Д*, не просто так. Ты летишь к А*.
— Тебя это не касается, — отрезал Д*.
— Еще как касается! — возразил М*. — Ты ведь хочешь уговорить его вернуться да? Милый А*, вернись, мы все простим!.. Нам без тебя так плохо! Никто не ходит, мрачный как туча, весь из себя такой рефлексивно-депрессивный, не учит всех жить, не строит из себя правильного парня, эталон всяческих добродетелей, который лишь из скромности не трубит на каждом углу о своей гениальности, но тем не менее все о ней знают (от него же). Самомнения у него хоть отбавляй, из ушей капает, он просто скоро лопнет от сознания собственной значимости! Да когда он перестал удостаивать нашу группу своим присутствием в ней, мы все вздохнули свободно! Попробуй сказать, что я не прав! Этот нытик унес с собой лишнее напряжение, лишние проблемы; если он вернется, они вернутся вместе с ним. Вспомни, что было до его ухода. Неужели ты снова этого хочешь?
М* покосился на своего коллегу. Темные глаза Д* яростно сверкают, черты лица исказились, но он еще сдерживается.
«Ну и вид у него! — невольно думает М*. — Страшилище. Прямо монстр какой-то... Но это только видимость. На самом деле он не страшный. Его и на настоящего монстра-то не хватит, разве что на игрушечного, бумажного. Не зря он назвал свой сольник «Бумажные монстры», ох не зря… Небось ведь и не догадывается, что это как раз про него; куда ему…».
— Только зря ты надеешься, что он внимет твоим мольбам, — продолжает М*. — Плевать он хотел на тебя и все проблемы ДМ вместе взятые. Ему и так хорошо. Он тебе покажет большую фигу и выставит за дверь.
— Заткнись! — не выдержал Д*. — Еще одно слово…
— Тихо ты, не ори! — прошипел М*, оглядываясь по сторонам. — Хочешь чтобы все сюда сбежались?
Д* уже и сам понял, что здесь не самое лучшее место для выяснения отношений; тем более, он видел, что М* нарочно его злит. Д* вскочил и, наградив коллегу еще одним ненавидящим взглядом, ушел.
М* довольно засмеялся. Он добился своего: довел Д* до белого каления, отомстил за испорченные костюм и прическу. Про М* говорят, что он вообще любит всех доводить. Так это или нет, но факт: у него это получается легко и непринужденно.

* * *

«Нет, какая сволочь! — думает Д*, вернувшись на свое место. — Он еще и издевается над нами, над А* и надо мной! А* он уже выпер из группы, теперь за меня принялся. Он что, хочет остаться один, в гордом одиночестве? Чтобы ДМ состояла только из него? Или, так и быть, оставит Э*, который преданно смотрит ему в глаза? Так или иначе, это уже не будет ДМ. Без меня ДМ не может существовать. С моим приходом она появилась, я дал ей имя, с моим уходом она исчезнет... До чего же хорошо было с А*! Он был единственным человеком в группе, от которого я чувствовал хоть какую-то поддержку, он хоть как-то примирял меня с явлением под названием М*. А теперь… Когда-нибудь мы с М* вконец разругаемся, подеремся — иногда мне реально хочется дать ему по морде — и группе конец. А, собственно, зачем ждать, пока это случится? Зачем тратить нервы и силы? Я просто уйду. Уйду, как А*, и все. М* будет торжествовать, наконец-то он от меня избавится… Ну и ладно. Мне плевать. Не нужны мне ни М*, ни Э*, я уже знаю, я без них совершенно спокойно обойдусь. Мой сольник имеет успех… Все, решено. Ухожу. Займусь сольным творчеством. Чем я хуже А*, в конце концов? Им, конечно, без меня придется плохо, нам и без А* несладко было, особенно поначалу, а уж без меня… Но это уже их проблемы. Нечего было со мной так обращаться. Я им не раб, я свободный человек, делаю, что хочу. Пора им показать, что и с моим мнением надо считаться. Впрочем, почему им? Э*, он ведь что есть, что нет, все одно. Пустое место. Вот еще доказательство того, что в ДМ бал правит М*. Э* в ДМ делать нечего... Да он ничего и не делает. По крайней мере, я ни разу не видел, чтобы он что-то делал. На синтезаторе он толком играть не умеет, и ни на чем другом тоже; на концертах только машет руками и в ладоши хлопает, типа он тут самый крутой. Э* не вылетел только потому, что он — друг М*. Будь моя воля… А что это я? Я же ухожу. Я свободный человек, они тоже… Пусть делают, что хотят. Пусть пищат и называют это пением, пусть в ладоши хлопают (а что, оригинальный аккомпанемент, свежая идея… Чем плохо?). Да пусть хоть Э* займется пением. Только без меня. А мне надоело. М-да, бедные наши фанаты… Поющий Э*… Это выдержит не всякий. Но я не виноват, если такое случится. Виноват М*, это он создает невыносимые условия в группе, такие, что участникам приходится одному за другим уходить».
«А что, если М* прав? — вдруг подумал Д*. — Что, если А* и правда на меня наплевать? М*, конечно, сволочь, но он умная сволочь… — Д* тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. — Да нет. Глупости все это. А* — мой друг, он всегда рад меня видеть, поговорить со мной, помочь… И, я уверен, он не изменился».
Здравый смысл подсказывает Д*, что последнее утверждение, пожалуй, слишком смело. Он давно не видел друга, а, как известно, люди все же имеют свойство со временем меняться, вне зависимости от собственного желания и желания окружающих. А* — не исключение. Но Д* все еще хочется, как маленькому, верить в чудо; он упорно отмахивается от здравого смысла. Правда, уже не так уверенно.

* * *

Д* задумчиво смотрит в иллюминатор. В просветах белоснежных, похожих на вату облаков виднеется далекая земля. Сверху она напоминает лоскутное одеяло. Д* снова вспомнилась песня, которую он слышал в магазине:

Мы летаем высоко,
Мир под нами далеко.
Не хочу спускаться вниз,
Вновь вступать в сей грешный мир.

«А ведь я и правда «не хочу спускаться вниз» — вдруг понял он. — Я боюсь. Вдруг что-нибудь будет не так?.. Да что это сегодня со мной? Что я волнуюсь, как девчонка перед первым свиданием? — Д* даже фыркнул от такой мысли. — «Свидание» у нас с А* не первое, да и я не девчонка все-таки… Вот ведь этот М*! Мне вредно с ним встречаться. Что ж, вредно — не буду. Все просто! Я ведь ухожу. Да, уходить — это здорово! Для того, кто уходит. Я понимаю А*».

Часть 2. Лондон.
За окном уже третий день идет дождь. Тяжелые капли барабанят по подоконнику, небо обложили свинцовые тучи, за серой завесой дождя скрывается весь остальной мир. У окна стоит человек и, сложив руки на груди, созерцает унылую картину с высоты своего почти двухметрового роста. Ему около сорока лет; некогда ярко-рыжие волосы потускнели от многочисленных экспериментов с ними, на носу заняли свое место небольшие очки, голубые глаза смотрят устало и грустно, на лице уже обозначились морщины. Сейчас они особенно заметны из-за плохого настроения одинокого человека, попавшего в плен к лондонскому дождю.
Этот человек — Э*. До сих пор он упоминался лишь вскользь; пришло время рассказать о нем.
Первое, что приходит в голову людям, знающим Э* — «Он просто хороший человек». Э* ничем особенным не знаменит и вне ДМ ничего из себя не представляет: не пишет песен, не поет. Он даже толком не умеет играть на синтезаторе. Фанаты ДМ прозвали его «лучшим среди клавишников одноклавишного синтезатора». «Лучшим» лишь из уважения к любимой группе. Но у Э* много просто человеческих качеств. Лишь благодаря ему группа просуществовала так долго; если бы не Э*, Д* и М* давно окончательно рассорились бы и разошлись каждый своей дорогой. Но Э* каждый раз удавалось убедить их, что не все так плохо, как порой кажется. Фактически его роль в ДМ сводится к тому, чтобы служить буфером между Д* и М*, «склеивать» группу. Правда, на этот раз помирить извечных врагов будет проблематично: Д* перестал довольствоваться своей ролью в группе, которая заключалась лишь в озвучивании идей М*, и посягнул на то, что М* всегда считал своим личным владением — написание песен. А М* не любит, когда кто-то делает его дело. И уж тем более он не простит этого Д*.
«Может, и не надо их мирить? — думает порой Э* в последнее время. — Пусть грызутся, это их дело. А распадется группа… что ж, туда нам и дорога. Мы уже все равно не можем создавать гениальных вещей, как раньше». Но все в нем противится такому решению. Может, дело в боязни перемен, которая обычно появляется с возрастом, может, в том, что Э* понимает: с распадом ДМ от него уж точно уйдет всякая слава, но он не хочет и думать о том, что ДМ когда-нибудь прекратит свое существование. Хотя дело к тому идет, и Э*, несмотря на весь свой оптимизм, не может этого не видеть.
От тяжелых раздумий Э* оторвал звонок в дверь. Обрадовавшись возможности хоть ненадолго избавиться от одиночества и невеселых мыслей, Э* пошел открывать.
На пороге стоял мокрый, злой М*. Он показался Э* маленьким и несчастным (рядом с двумя метрами Э* метр семьдесят пять М* действительно выглядят как-то… несолидно).
— М*! — радостно воскликнул Э*. — Это ты?
— Да, это я, — мрачно ответил М*. — А что, есть какие-то сомнения? — «Не задавай глупых вопросов! И так тошно», — прочел Э*, всегда понимавший друга с полуслова.
— Мне можно войти? — спросил М*.
— Да-да, конечно! — засуетился Э*. — Ты, наверно, замерз и промок?
Вместо ответа М* громко чихнул.

* * *

Вскоре друзья уже сидят в гостиной Э* и пьют горячий чай. Э* пока ни о чем не расспрашивает М*, а лишь внимательно поглядывает на него. М*, переодевшийся в сухую одежду Э* и от этого еще больше похожий на маленького мальчика, напялившего костюм старшего брата, сжимает чашку обеими руками и сосредоточенно смотрит в одну точку невидящим взглядом. Он думает о чем-то своем, и мысли под «шваброй» бродят явно не самые радостные: М* то и дело хмурится, тонкие черты его миниатюрного личика болезненно искажаются, пальцы непроизвольно крепче сжимают чашку.
— Я так рад тебя видеть, М*! — заговорил Э*, чтобы отвлечь друга от неприятных мыслей и спасти свою посуду. — Ты давно не приезжал в Лондон.
— Да… — рассеянно отозвался М*. Но тут же тряхнул головой, возвращаясь в действительность (обдав при этом Э* брызгами с невысохших волос), и заговорил:
— Я бы и сейчас не приехал, если бы не дела. Ты же знаешь, какой я ленивый. Но мне обязательно нужно было съездить, и я решил, раз уж я здесь, заглянуть к тебе. Я правильно сделал?
— Конечно! — воскликнул Э*. — Я как раз тут сидел один, скучал… Дождь этот так достал!..
— Вот именно. Поэтому я и переехал в Калифорнию. Там сейчас тепло, солнышко…
На лицо М* опять вернулось угрюмое выражение.
— Ты сегодня какой-то мрачный, — заметил Э*.— Что-нибудь случилось?
— Случилось, — хмуро ответил М*.
— Ты… кого-то встретил по пути сюда?
М* молча кивнул.
— Кого? Неужели Д*?
— Угадал. Мы вместе летели в самолете.
— И что он тебе сказал?
— Суть не в том, что он сказал. Суть в нем самом. Он хочет писать песни для ДМ…
— Послушай, М*… — Э* замялся. — Может, я чего-то не понимаю… Но почему ты так не хочешь ему это позволить? Ну, написал бы одну-две песенки, по-моему, большой беды не будет. Чем бы дитя не тешилось, как говорится… Напишет и успокоится.
Э* с надеждой посмотрел на друга. Но тот покачал головой.
— Нет, Э*, будет. Будет большая беда. Он не успокоится, пока не захапает себе все. А тогда музыке ДМ конец. Это будет уже музыка не ДМ, а Д* Г*.
— Но… почему, если пишешь ты, то это ДМ, а…
— Потому что. ДМ — это когда пишу я.
— Так ведь и А* тоже писал…
— Он писал очень мало и, согласись, справлялся с этим не лучшим образом. Композитор и сочинитель из него никакой. Он и сам это понимал, в отличие от некоторых. Не буду показывать пальцем, а покажу всей рукой. На Д*.
— Ну а В* ?
— Этот гомик?! — фыркнул М*. — Он не считается. Это было так давно… Бедный Д*, как он только пел его песни? «Ты такой прелестный мальчик!» Бред. В жизни бы такого не написал.
М* отставил недопитую чашку чая, и Э* понял, что сейчас его друг разразится длинным монологом. Он не ошибся.
— Говорят, я монополист. Правильно. Но кто сказал, что это плохо? Я считаю, что лучше, когда за группу говорит тот, чье видение и стиль являются основой всего. То есть, в данном случае, я. Если в группе несколько авторов песен, то ситуация намного сложней. Да, я знаю, большинство групп не придают этому особого значения. А я придаю. Можно, чтобы иногда писал кто-то еще, — добавил М*, видя, что Э* хочет возразить, — но только в виде исключения. А Д*-то хочет все! Или почти все. Ну хорошо, не все, но значительную часть. Этого я никак не могу допустить. И вообще, если музыку будут писать все, кому не лень, это будет не музыка, а неизвестно что. То есть, известно, что, но… — М* выразительно покосился на накрытый стол. Не сейчас будь сказано. — Поэтому я не допущу беспорядков в своей группе. Кому это не нравится, пусть гуляет на все четыре стороны, я никого не держу и умолять остаться не буду. Пусть уходит, делает, что хочет, пишет, что хочет, но отвечать за это тоже пусть будет сам. Если он вообще способен за что-то отвечать.
— Ну зачем ты так…
— А как еще?! Понимаешь, Э*, в конечном счете не в песнях дело. Дело в самом Д*. Был бы он нормальным человеком, уж мы бы с ним как-нибудь договорились. А он… Базарная баба, вот он кто! Выпендрежник несчастный! А как он ведет себя на сцене!.. Кривляется, виляет задницей… Любая обезьяна бы позавидовала!
«Ну, допустим, ты тоже не стоишь столбиком на концертах, — думает Э*. — И не один Д* может похвастаться сходством с обезьяной. Ты сам очень даже смахиваешь на мартышку какую-нибудь».
— А его сольный тур?! — продолжает М* свою обличительную речь. — Ты ведь видел его выступления. Скажи, разве нормальные люди так себя ведут?
Действительно, зрелище не самое приятное. Сорокалетний мужик, голый по пояс (выше, разумеется), радостно скакавший по всей сцене, как козел (да простит нас это достойное животное) и усиленно вилявший пятой точкой, повернувшись спиной к зрителям; заплывшее жирком тело, сплошь покрытое татуировками… Может, это и выглядит хоть сколько-то уместно в более юном возрасте, но сорок один год… Пора вести себя более солидно.
— Знаешь, М*… — начал Э*. — Прости, конечно, но… не тебе судить, как себя ведут нормальные люди. Ты тоже не всегда ведешь себя достойно.
— Я?! — искренне удивился М*.
— Ты. Кто устроил стриптиз в Венском соборе? И не только там. Разве не ты?
— Ну… ну я.
— А кто красился, как самая последняя шлюха и одевался черт-те во что?
— Ну я.
— А кто…
— Ну я, я. Но, во-первых, это было давно, я уже так не делаю. Ты бы еще вспомнил, как я писал в пеленки. («Он, кажется, считает все эти вещи одинаково естественными!» — отметил Э*.) А во-вторых… Нежели тебе это понравилось?!
— Не очень, — честно признался Э*. — Но в конце концов это его личное дело. Д* уже взрослый человек («Ты думаешь?» — ехидно спросил М*) и вправе вести себя, как ему нравится. Он выпустил сольный альбом и поехал в сольный тур, чтобы сделать все так, как хочет он, а не ты. Захотелось человеку самостоятельности, с кем не бывает. Это еще не повод говорить, что он ненормальный и не может писать хорошую музыку. Внешность обманчива.
— Ты так думаешь? А ты слушал его «Монстров»?
— Слушал. По-моему, они не многим хуже нашего последнего альбома. Дело не в том, что Д* не умеет писать песни, а в том, что мы все выдохлись. Знаешь, я недавно захожу к дочке в комнату, смотрю, она такая счастливая… Оказалось, задачу решила по геометрии. Стала мне объяснять, что и как, как решала… Я в геометрии ничего не понимаю, сам знаешь, — М*, вместе учившийся с Э* в школе, кивнул. — Я только одно понял, что дочка доказывала (и доказала) равенство отрезков, (кажется, я правильно сказал?) DM и PM. У нее, по-моему, был треугольник равно… как же это…
— Равнобокий, — подсказал бывший отличник М*.
— Да, точно. Вот, и я подумал: DM — это мы, ДМ. А PМ — это «Paper Monsters», «Бумажные монстры», сольник Д*. И получается, что наше и его творчество равносильно. Наша музыка не сильнее и не слабее, чем музыка Д*.
— Однако, это не комплемент нам! — усмехнулся М* — Но это правда. Знаешь, Э*, я с тобой согласен, — Э* не ожидал, что так легко переубедит друга; но он рано радовался: — Мы действительно выдохлись и не можем делать хорошую музыку. Поэтому нам надо просто разойтись.
— Разойтись?.. — растерянно повторил Э*. Слова М* прозвучали для него как гром средь ясного неба.
— Ну да. Ты прав, мы не можем создавать что-то стоящее. А создавать нестоящее… не стоит. Нас любят только за то, что мы ДМ. Больше нас любить уже не за что. Но если мы и дальше будем писать такие же по качеству вещи, как на последнем альбоме (а мы другие не можем), нас разлюбят. Ну и зачем этого ждать? Зачем мучить фанатов плохой музыкой? Они и так уже в один голос твердят, что мы постарели, исчерпали себя, ничего не можем… И они правы. Если честно, мне это все так надоело! Иногда я ненавижу быть одним из ДМ.
 «А все так хорошо начиналось! — думает Э*, слушая разглагольствования М*. — Вот хотя бы сегодня. М* ко мне пришел, мы были так рады встрече… И о чем говорят два давно не видевшихся друга? О проблемах ДМ, черт бы их побрал!.. Как же мне все это надоело! Ну почему, почему все время надо говорить о проблемах?! Что, других тем нет? Проблем у нас, конечно, достаточно, я не спорю, но есть ведь и более приятные вещи на свете; жизнь состоит не из одних проблем. Нет, все-таки, М* — хороший человек, умный и так далее… Но уж больно он пессимистичный. Кстати, это говорит о твердости его характера. Только сильная личность может видеть все в черном свете и при этом не хотеть тут же повеситься. Но все же нельзя так. Хоть меня бы пожалел. Я не могу выслушивать его мрачности! Я просто не выдерживаю! У меня начинаются депрессии, нервные срывы… Как тогда, десять лет назад. Уж как М* тогда философствовал!.. Обильное употребление спиртного вообще располагает к философии, но М*… У него явно талант. Талант всех доводить. По-моему, он и не понял, что это он меня довел. М* вообще редко следит за тем, какое впечатление он производит на окружающих. Все только для себя…

Твои поступки мне вредны;
Я становлюсь от них больным.
Все, что ты делаешь, всегда
Предназначалось для тебя.

Где я это слышал? А, так это же наша песня! Это же ДМ! Как мы когда-то хорошо писали музыку!.. — Э* уже бессознательно начал поддаваться мрачным настроениям М*. — А как там дальше?..

Ты не пытался это скрыть.
Ну что ж, не мне тебя судить.
Но я тебя ни на кого
Не променяю ни за что.

Это тоже про нас с М*. Хоть песня и о любви, но для дружбы подходит. Несмотря на весь свой пессимизм М* все равно остается моим лучшим другом. Расстаться с ним… это выше моих сил. — Э* посмотрел на своего друга. Тот не обратил внимания, увлеченный собственным красноречием. — Может, я действительно представляю из себя меньше, чем хотелось бы, и потому вынужден от кого-то зависеть, быть чьей-то тенью и довольствоваться лишь ролью друга М* в группе… — Только очень плохое настроение может вынудить обычно жизнерадостного Э* на такие признания! — но если ДМ распадется, мы с М* уже не будем так дружить. Я-то ему не нужен… Нет, только не это! ДМ не должна распасться!».
— Не говори так, М*, — сказал Э*. — Если думать, что все плохо, все и будет плохо. А если думать, что все хорошо, все будет хорошо. Когда думаешь о проблемах, их у тебя появляется все больше и больше.
— Глупости, — безапелляционно заявил М*. — Проблемы существуют независимо от того, думают о них или нет. Они просто есть, и никуда от них не деться. Когда их становится слишком много, надо принимать радикальные меры. Это не лечится, поверь мне. Гордиев узел разрубается, а не развязывается.
«Опять!.. — безнадежно думает Э*. — Он ничего не понял».
— Главное — вовремя остановиться, — продолжает М*. — Остановиться, пока дело, которым ты занимаешься, у тебя получается хорошо. Мы, правда, этот момент уже пропустили, но лучше поздно, чем никогда. Причем такое решение мы должны принять сами, если не хотим, чтобы за нас его приняли наши фанаты. Если устроить самороспуск сейчас, о нас хоть память хорошая останется. А так… скажут, что мы высосали из пальца все, что там оставалось и тихо загнулись из-за полной творческой импотенции. Собственно, так оно и есть. Мы старые, сытые, нам ничего не хочется, ничего не надо… От этого все беды.
— Не говори так, — снова попросил Э*, — мы еще полны сил.
— Ну, ты, может, и полон сил, а вот я лично нет. Впрочем, если тебе силы девать некуда… что ж, пиши песни, пой…
— Ты же знаешь, я не умею, — возразил Э*. Потом, взглянув на друга, спросил: — Значит, мне ты разрешаешь, а Д* нет?
— Я думал, ты поймешь, что я не всерьез, — пожал плечами тот. — Нет, Э*, у ДМ нет будущего. Мы еще можем поартачиться, повыпендриваться, но… зачем? Надо уметь вовремя уйти. Вовремя и с достоинством. Чтобы это выглядело так, будто мы сами этого хотим, а не так, словно нам дали пинка под зад. Вот А*, например, сумел вовремя уйти, и теперь живет себе, горя не знает, наслаждается жизнью. Он ушел, а мы, идиоты, остались. Ну, может, еще на альбом и можно было остаться, но не больше. Кстати, Д* ведь летел к А*. Хочет попросить его вернуться.
— Он сам тебе так сказал? — удивился Э*.
— Он не стал этого отрицать.
— И что ты по этому поводу думаешь?
— Что я думаю? — повторил М*. — Я думаю, что это в стиле Д*. Совершенно идиотский способ решать проблемы. Он никогда не был хорошим дипломатом; так на всю жизнь и остался капризным ребенком: вынь ему да положь, и прямо сейчас, а то он такое сделает, такое!.. Шантажист!
Видя, что М* опять вознамерился распространяться на любимую им, но вредную для ДМ тему, Э* поспешил перевести разговор в несколько иное русло:
— А как ты думаешь, у Д* есть шанс уговорить А*?
— Нет, конечно, — фыркнул М*. — А* — взрослый человек, самый взрослый из нас, хотя бы по возрасту. Он не станет заниматься такими глупостями. А* уже вырос из детских штанишек, причем давно. За это я его уважаю.
— Уважаешь? — удивился Э*. — Ты же всегда его недолюбливал!
— Одно другого не исключает. Как человек он мне действительно не нравится. А* всегда был слишком высокого мнения о себе. Вообразил невесть что, как будто он тут самый главный, самый умный, только он знает, что нужно музыке ДМ, только его надо слушаться… Конечно, его следовало поставить на место. Когда я это сделал, мы, видите ли, обиделись и ушли. Ах, нам не дают все переиначивать по своему извращенному вкусу, совершенно не совместимому с ДМ, ах, «творческая несвобода», «напряженные отношения»… А кто создавал напряжение? Я что ли? Он и создавал. Своим упрямством и склонностью всем перечить.
«Ну вот, теперь он переключился на А*, — думает Э*. — И, главное, с какой легкостью! Ему, видимо, все равно, кого ругать. Он одинаково относится и к А*, и к Д*. Только одного он уже выжил, а второго еще нет. Вот и вся разница».
— Нет, М*, я с тобой не согласен, — вдруг сказал Э*. Он вообще редко не соглашается с М*, а тут решил высказаться, видимо, от отчаяния. — В тогдашней обстановке виноват далеко не один А*. Мы все постарались. И твоя вина больше, чем ты думаешь. У тебя слишком властный, нетерпимый характер, ты считаешь, что все всё должны делать по-твоему. Но это не так. Окружающие — тоже люди, они вправе иметь свое мнение, отличное от твоего, и с этим мнением надо хоть иногда считаться.
Некоторое время после этой маленькой речи М* сидел, глубоко задумавшись, чертя пальцем узоры на столе. Э* с некоторой опаской поглядывал на него. Что, если он перегнул палку и обидел своего друга? Тогда М* пошлет куда подальше и его, Э*, с его советами, будет творить что хочет, а это равносильно гибели ДМ. Но, к счастью, все обошлось. Здоровая дружеская критика никогда не помешает даже таким самоуверенным натурам, как М*. Будучи умным человеком, он вынужден признать правоту Э*. В душе. Но, будучи гордым человеком, он не может безоговорочно в этом признаться.
— Не знаю… — неохотно протянул М* наконец. — Может, ты и прав… отчасти. В принципе, А*, наверно, неплохой человек… По крайней мере, как музыкант он выше всяких похвал. И как продюсер, аранжировщик… тоже. Он действительно внес большой вклад в наше творчество и вообще... Что-нибудь да значит тот факт, что, когда он ушел, нам пришлось пригласить целых двадцать человек, чтобы они делали то, что А* умудрялся делать один. А толку? Нет, нам пора расходиться… Без А* у нас все равно ничего не получается.
— Как ты думаешь, а если бы он вернулся, это спасло бы положение? — спросил Э*. Он уже не спорит, не пытается доказать ни М*, ни себе, что все хорошо. Э* поддался влиянию М*, что с ним всегда рано или поздно происходит. Между друзьями иногда случаются споры и даже ссоры, но результат всегда один: как М* скажет, так и будет.
— Не думаю, — уверенно отвечает М*. — Да он и не вернется. И знаешь, Э*, хватит тянуть. Мы все говорим: «расходимся, расходимся»… И все никак не разойдемся. Это называется трусость. Это не по-мужски. Расходимся, так расходимся. Вот А* сказал, что уходит, и ушел. Да, я его не люблю, но нам есть чему у него поучиться. Мне надоело. Завтра же я объявляю самороспуск. Нет, сегодня! Все! Отныне группа под названием ДМ не существует. И точка.
Это было сказано уверенным тоном, который Э* так хорошо знал. Решений, высказанных этим тоном, М* не менял никогда.
«Как, неужели все?.. — растерянно думает Э*. — Неужели такое событие могло произойти вот так просто?.. И ДМ больше нет?.. Не может быть!.. Значит, никогда… Никогда больше мы не встретимся в студии, не запишем ни одной песни, никогда не поедем в турне, не выйдем вместе на сцену… Никогда… Теперь мы уже не ДМ, каждый сам по себе… И того, что было, больше не будет... Конечно, мы будем дружить, встречаться и дальше, но… это не то. А того уже не будет. Нет, не верю! Двадцать четыре года мы вместе, и… неужели все? Ну не может все так просто кончиться, не может!.. Однако кончилось... И никуда не деться; нужно принять этот факт»

* * *

Д* уже подходит к дому А*.
«Неужели я сейчас снова его увижу? — крутится в голове Д*. — Услышу его спокойный, уверенный голос… — Именно этих качеств Д* сейчас не хватает. — Он поговорит со мной, успокоит… И все мои проблемы исчезнут, будто их и не было. Как хорошо! Просто не верится!.. А что, если М* все-таки прав? Что, если… Да нет, конечно, А* мне поможет. Настоящая дружба неподвластна времени и обстоятельствам. А мы с А* — настоящие друзья. Да, настоящие!.. Что бы ни говорили всякие сволочи, пусть даже очень умные. А* поможет мне, и иначе не может быть», — еще раз, как заклинание, повторил Д* и расплылся в счастливой улыбке, предвкушая скорую встречу с другом.

* * *

Э* ушел на кухню заварить еще чаю. М* остался в гостиной и глубоко задумался. Он думает о предмете недавнего разговора, о ДМ, старается понять, правильно ли он поступает, устраивая самороспуск сейчас, и не может прийти к однозначному выводу. Все просто только на словах. С одной стороны, М* действительно не удовлетворен качеством музыки ДМ; следовательно, пора расходиться. Но, с другой стороны, и ему жаль покидать накатанную колею; к тому же многие пришли в ряды поклонников ДМ именно благодаря последнему альбому, многим он нравится, некоторые даже считают его самым гениальным альбомом группы… Значит, не все так плохо?.. А вдруг?.. Вдруг – получится?! Вдруг они еще могут писать хорошую музыку? М* мучают сомнения. В задумчивости он начинает напевать старую-старую песню ДМ:

Сколько раз твердил я сам себе:
«Ну зачем же так противиться судьбе?»
Мы достигли завершенья своего;
Не спасет нас от паденья ничего.

Мы дожили до естественной кончины;
Для иллюзий больше нет причины.
Ненавижу я такие времена,
Для которых дипломатия нужна.

Если б знал на все вопросы я ответ,
Знал, что шанс мы можем маленький иметь,
Если б только мог исправить это все,
То о чем же мне мечтать еще?!

Но не могу я ничего сказать;
Не вижу смысла дальше продолжать.
Игра уже давно не стоит свеч.
Ну что тут можно сделать? Выйти в дверь.
Падения мне не остановить;
И остается тихо уходить…

Бегали кругами мы весь год,
Думали, что движемся вперед.
Больше никуда не побежим;
Путь свой мы на этом завершим.

Если б у меня был эликсир,
Что б несчастья наши исцелил,
Я бы применил его тотчас;
Беды все покинули бы нас…

Но не могу я ничего сказать;
Не вижу смысла дальше продолжать.
Игра уже давно не стоит свеч.
Ну что тут можно сделать? Выйти в дверь.
Падения мне не остановить;
И остается тихо уходить…

«Да, тихо уйти — это именно то, что нам нужно,— думает М*. — Продолжать действительно нет смысла. ДМ дожила до естественной кончины, и то, что происходит сейчас — это агония. Но… все-таки, какие я в молодости писал песни!.. Этой песне больше двадцати лет! Когда я ее написал, мне самому двадцати еще не было! А она так актуальна сейчас… И А* мне ее цитировал, когда… сообщал о своем решении уйти. «Падения мне не остановить, и остается тихо уходить…» А ведь он честно пытался остановить наше падение. Но не смог и тогда ушел. Почему же мы не ушли вместе с ним?..»
Еще хорошенько подумав, взвесив все за и против, М* начал склоняться к мысли, что все же правильнее разойтись сейчас. И когда он почти окончательно решил завтра же сделать официальное заявление о самороспуске группы, его взгляд упал на гитару, висевшую на стене. Не совсем понимая, что делает, М* встал, снял ее и начал задумчиво перебирать струны. А глаза его помимо воли оказались прикованы к другому предмету, висевшему на стене. Это была фотография ДМ. Приблизительно двадцатилетней давности. То есть, времен начала истории группы. М* поразило на редкость счастливое выражение лиц четырех ребят. Они просто источали счастье, уверенность в себе, в завтрашнем дне, а заодно и во множестве грядущих лет. Даже обычно мрачный А* улыбается озорной мальчишеской улыбкой, сверкая белоснежными зубами. М* смотрит на свое лицо двадцатилетней давности. Юный М* с трогательной прической, по форме напоминающей ядерный гриб, улыбается тому человеку, которым он станет через двадцать лет, с чувством превосходства. «У меня есть то, чего нет у тебя, — кажется, говорит он. — Дело моей жизни, моя группа. А у тебя группы нет. Или почти нет. Ты же хочешь ее распустить… «Отныне группа под названием ДМ не существует…» Сам только что так сказал. Ну подумай, вот что ты будешь делать, если не будет ДМ? Выпускать альбомы с перепевками? Ты и сам понимаешь, что это твое так называемое «творчество» не заслуживает серьезного внимания. Не зря же ты свои альбомы перепевок называешь «Подделка». Нет, дружище, без ДМ тебе не житье. Не будет тебе счастья в одиночку. Думаешь, почему мы такие радостные? А потому, что мы друг у друга есть, мы команда, мы знаем, что нам нужно быть вместе, только так мы добьемся всего в жизни. Так что… зови Э*, говори ему, что погорячился и передумал. А то смотри, пожалеешь».
М* вдруг понял, что двадцатилетний М* прав. Да, по отдельности участники ДМ старые и немощные. Но когда они собираются вместе, они — сила. Только вместе ДМ могут творить чудеса и создавать свою гениальную музыку. А друг без друга они действительно мало чего стоят. По крайней мере, в творческом плане.
Неожиданно М* захотелось написать об этом песню. Все свои красивые и глубокие мысли М* облекает в стихотворную, точнее, в песенную форму. Чтобы они стали еще глубже и красивее. Это уже привычка. Или даже потребность. А иначе откуда бы бралось столько песен ДМ? М* очень кстати обнаружил у себя в руках гитару и стал наигрывать аккорды. Постепенно они слились в мелодию, а в голове М* зазвучали слова. Так, незаметно для себя, М* сочинил песню. Он не слышал, как зазвонил телефон, как Э* взял трубку и стал говорить, он лишь самозабвенно играет, напевает, совершенствует то, что у него так неожиданно родилось. Впереди еще долгая работа дома и в студии, написание новых песен, много разных дел, но главное — начало новому альбому положено!
«Самороспуск подождет, — усмехнулся М*. — Мы все-таки еще немножко поартачимся».
Открылась дверь, и появился Э* с чайником. Увидев гитару в руках М*, он остановился и вопросительно посмотрел на друга.
— Знаешь, Э*, — немного смущенно говорит М*, — я думаю, мы можем выпустить еще один альбом. Я… кажется, я сочинил новую песню. Так что пару лет ДМ еще продержится. Но потом уж точно все. Нельзя так долго испытывать людское терпение.
Последние слова М* сказал лишь потому, что стеснялся своего неожиданного порыва и, в особенности, того, что так кардинально поменял свое решение.
— Ты неисправимый пессимист! — радостно закричал Э*. От счастья он чуть не выронил чайник.
«Ура! Казнь отменяется! Точнее, откладывается на неопределенный срок. За пару лет чего только не произойдет; я уверен, М* передумает. Как всегда. Он уже давно каждый наш альбом объявляет последним. Тем не менее альбомы выходят снова и снова! Так что все в порядке. Нас рано сдавать в архив; мы еще повоюем!»
— М*, а ты не споешь мне эту песню? — попросил Э*
— Конечно, слушай, — спохватился М*. — Это еще не окончательный вариант, но примерно так...

Мы старые калеки;
Судьбой мы сведены.
Но тонкости все эти
Понять не в силах мы.
Встревоженные души,
Играем мы всегда
В те игры, что нам лучше
Не знать бы никогда.

Когда вместе мы,
Мир имеет смысл
И притворства нет;
Мы открыты.
Когда рядом мы,
Вместе мы сильны;
Старость, слабость, смерть –
Все забыто.

Мы старые калеки,
И молим мы о том,
Из душ своих вовеки
Чего не извлечем.
Испорченные души,
Мы верим лишь в одно –
Что жизнь нас, хоть и мучит,
Не бросит все равно.

Когда вместе мы,
То волшебный мир
Нам всегда открыт.
Только вместе
Волшебство творим;
Мы уверены,
Что несчастья нет
И нет смерти.

Некоторое время после того, как прозвучали последние аккорды, стояла тишина. Потом потрясенный Э* смог выдавить из себя:
— М*, ты гений!..
М* самодовольно усмехнулся, мол, какие могут быть сомнения! Конечно, я гений, как же иначе!
Но тут голову Э* посетила одна мысль.
— Послушай, М*, а как же Д*?
— Что Д*? — не понял М*.
— Ну, Д*… он ведь тоже хочет писать. Он даже грозится уйти, если ты ему не… если вы не получите равные права в студии при записи материала.
— Э*, не смеши меня. — М* постепенно возвращается к своей обычной пренебрежительно-властной манере. — Куда он пойдет? Что он может без нас? Это просто обычный шантаж. Ты что, Д* не знаешь? Тоже мне, придумал, «равные права»… Равных со мной прав он не получит никогда. А вот парочку песен написать я ему дам. Все равно, как ты говоришь, мы скатились почти до уровня его сольника (я все-таки надеюсь, что не совсем).
— М*, ты же сам говорил, что если ему дать написать пару песенок, он захапает все… — растерянно говорит Э*. Он явно не успевает за мыслью друга.
— Я прослежу, чтобы этого не случилось. Я подумал и понял, что я вполне в состоянии это сделать. Так что можешь не беспокоиться, мы еще побудем немножко вместе.
«Да он мои мысли читает!», — в изумлении подумал Э*.
— Нет, Э*, я не умею читать мысли, чего нет, того нет, — сказал М*, с улыбкой глядя на друга. — Просто я очень хорошо тебя знаю. К тому же, у тебя все на лбу написано, читай — не хочу.
Ответом ему был донельзя ошарашенный взгляд Э*.

* * *

— Скажи, А*, тебе не жаль было уходить из ДМ? — спросил Б*, приятель А*, знакомый со всеми участниками ДМ. Они сидели дома у А* и вели неспешный разговор обо всем на свете.
— Любимый вопрос репортеров, — усмехнулся А*. — Ты, случаем, не собираешься взять у меня интервью, а потом продать его какому-нибудь журналу?
— Да нет, я, вроде, пока не испытываю недостатка в средствах, чтобы зарабатывать таким образом, — улыбнулся Б* в ответ. — Просто я хочу узнать правду, а не то, что ты обычно говоришь в интервью.
— Скажи уж сразу, что я отъявленный лжец, — слегка обиженно говорит А*.
— Я не это имел в виду.
— Да неужели.
— То, что ты говоришь в интервью, — не ложь, а… — Б* ненадолго задумался, подбирая слово, — политкорректность. Я вовсе не осуждаю тебя, не думай… На самом деле я и сам считаю, что если у тебя проблемы, совсем не обязательно всем об этом знать. Проблемы каждого человека — это его личное дело, и…
— Ну ладно, ладно, успокойся; я на тебя не сержусь. Вырвалось. Ты прав, я действительно не склонен выставлять свои проблемы напоказ. Обычно это делают те, кто хочет, чтобы их пожалели, утешили… А я не люблю, когда меня жалеют. Жалость унижает человека, по крайней мере, мужчину. Мужчина должен быть сильным.
— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил Б*.
— Ну, раз ты так настаиваешь, я отвечу. Конечно, жаль. Всегда жаль порывать с тем, чему ты отдал четырнадцать лет жизни, каких бы мучений тебе это не стоило. А я вовсе не считаю годы, проведенные в ДМ, несчастливыми. Скорее, наоборот. Конечно, были проблемы…
— А*, ты опять?
— Что опять? — удивился А*.
— Политкорректность. Мне ты можешь говорить всю правду; не беспокойся, я тебя жалеть не буду, раз это так унизительно.
А* улыбнулся и замолчал.
— Значит, ты все-таки не хотел уходить?.. — снова спрашивает дотошный Б*. Видимо, этот вопрос очень важен для него.
— Не то чтобы я хотел или не хотел. Просто так сложилось, — поправил А*.
— Тебе, наверно, жаль было оставлять Д*… — продолжает Б* развивать свою мысль.
— Д*?.. — задумчиво повторил А*. — Д* всегда нуждался во мне гораздо больше, чем я в нем. Творческие личности… а Д*, несомненно, личность творческая; он, правда, ничего особенного не сотворил, но, знаешь, склад характера… Так вот, творческие личности обычно очень ранимы и впечатлительны; им нужно, чтобы их поддерживали, укрепляли их веру в себя, восхищались ими, говорили: «Ты молодец, ты гений! То, что ты делаешь, это круто! Продолжай в том же духе! Ты все можешь! Не сдавайся, мы верим в тебя!» Таким человеком для Д* был я. Мне приходилось это делать, потому что иначе Д* становился невыносим. От сознания собственного бессилия и никчемности — да-да, у него такое бывало, нечего смотреть на меня круглыми глазами — Д* начинал делать… всякие глупости.
— Например, наркотики? — проявил догадливость Б*. А* молча кивнул. — А что же ты его не остановил?
— Я ничего не мог сделать. Ситуация вышла из-под моего контроля.
— Как?! — удивился Б*. — У Мистера «Все-Под-Контролем»...
А* сокрушенно развел руками.
— Это тяжелый случай, — сказал он.
Б* немного подумал и спросил:
— И ты что, четырнадцать лет вот так его нянчил?
— Не только его, представь себе.
— А кого еще?
— Да всех ребят из ДМ. Иногда мне казалось, что они меня взяли в качестве няньки, а не клавишника.
— А я думал, лидер группы — это М*… — растерянно протянул Б*.
— Лидер-то, конечно, М*. Хотел бы я посмотреть на того, кто скажет, что это не так! — усмехнулся А*. — Но когда у кого-то были проблемы, все шли ко мне.
— То есть, получается, на тебе держалась вся группа...
— Ну да, — скромно ответил А*.
— И, зная это, ты ушел? — ужаснулся Б*.
— Да, — спокойно сказал А*. — Четырнадцать лет я жил для других, полностью выкладывался как по музыкальной части, так и по части отношений; они к этому привыкли, стали воспринимать мой труд как должное и вместо благодарности садиться мне на шею. Зачем мне это надо? Я ничего им не обязан. Четырнадцать лет я жил для других; пора пожить и для себя. Для себя и для своего сольного проекта. Дела ДМ меня не волнуют.
— А Д*?
— Д*?.. Д* — это, пожалуй, единственное, что меня хоть сколько-то интересует в ДМ. Все-таки, он был моим другом, и… мне его правда немного жаль. Теперь он остался один…
— Ты же говорил, что жалость унижает, — напомнил Б*.
— Во-первых, жалость унижает не того, кто жалеет, а того, кого жалеют. А во-вторых, я сказал, мужчину, а не ребенка.
— Это Д*-то ребенок?!! Этот…
А* усмехнулся.
— На самом деле Д* белый и пушистый, — сказал он. Б* недоверчиво покачал головой. — Маленький пушистый котенок. Но белым и пушистым трудно выжить в этом жестоком мире, поэтому Д* приходится прятать свою пушистость под тем образом, который, собственно, и знает большинство знакомых с ним людей. В юности ему, да и всем нам, ДМ, нравилось эпатировать публику, изображать из себя не то, что мы есть на самом деле. Это прикольно, это круто... Сейчас от них ждут того же, а они уже устали, они хотят быть собой. ДМ не сумели, оставаясь собой, полноценно развиваться дальше. Я ушел, когда понял это.
— Значит, ты все-таки хотел уйти…
— Да нет же, говорю, так получилось. Я не виноват, что они зашли в тупик. Я не потерял себя, и когда понял, что мне с ними не по пути, просто пошел своей дорогой. А это раздули до масштабов какой-то трагедии века: «А* У* ушел из ДМ! Плачьте и рыдайте! Нет больше счастья в этом мире!» На самом деле все очень просто и банально, и я хочу, чтобы все это поняли. Мне было хорошо в ДМ, мне было жаль уходить — тогда, когда я уходил, — но я уже ушел, все. «Все то, что сделал я, осталось позади», как поется в одной нашей песне. Честно говоря, я даже не очень хочу их лишний раз видеть.
— И Д* тоже?
— Ну что ты ко мне привязался с Д*?! Его я тем более видеть не хочу. Он меня раздражает. Д* не понимает, что ДМ со всеми компонентами для меня — вчерашний день, что все уже в прошлом, тем более наше… мое… В общем, не буду я с ним больше нянчиться! Он уже большой мальчик, пора учиться самостоятельности.
Только тут А* заметил свою жену, заглядывавшую в комнату. Она невольно услышала последние фразы А* и обеспокоенно спросила:
— Милый, надеюсь, ты не про нашего С*? Мне кажется, он все-таки еще слишком маленький, ему нужна отцовская забота…
А* и Б* дружно расхохотались.
— Ну что ты! — смеясь проговорил А*. — Нет, конечно. Мы говорим о другом… мальчике. А… ты что-то хотела?
— Я… Знаешь, А*, к тебе приехал Д*…
А* сразу перестал смеяться.
— О нет!.. — страдальчески воскликнул он. — Только Д* мне не хватало!
— Богатым будет, — пробормотал себе под нос Б*. — Впрочем, куда ему еще…
Чета У* его не слушала.
— Я могу сказать, что ты не сможешь с ним увидеться, что ты, например, заболел… — предложила А* жена. Супруг долго размышлял над ее словами, но в конце концов вежливость и жалость — все-таки, человек приехал аж из Нью-Йорка — взяла верх. С решимостью мученика А* сказал:
— Ладно. Зови его.
— Что ж, не буду мешать приятной беседе, — сказал Б* и, попрощавшись с хозяевами, покинул помещение.

* * *

Д* вошел и замер на пороге. Думая об А*, он вспоминал стройного юношу с вечно растрепанными светло-каштановыми волосами и выразительным взглядом янтарно-зеленых глаз. В кресле же сидит немолодой обрюзгший человек. Рыхлое лицо нездорового цвета, морщины на лбу, мешки под глазами… А сами глаза… в них нет жизни. Есть лишь безмерная усталость, и больше ничего. «Шел бы ты отсюда, да поскорее!..», — кажется, говорит этот взгляд, не веря, впрочем, что его послушаются. Все это произвело на Д* тяжелое, неприятное впечатление.
Вообще-то, в последний раз Д* видел А* не так давно и не должен был бы быть так шокирован. Но Д* шел не к теперешнему А*, а к прежнему, с которым они вместе были в ДМ и в котором теперь так нуждалась группа и сам Д*.
Что ж, ему остается искать следы прежнего А* в имеющемся.
— Привет, Д*. Проходи, садись. Рад тебя видеть, — говорит это непонятное существо безжизненным голосом, в котором слышится обратное.
— Я… я тоже рад тебя видеть… А*, — с трудом произносит Д*. Он не может отделаться от впечатления, что все происходящее — спектакль, где роль А* исполняет плохо подобранный актер.
— Неужели тебя ко мне привело только желание меня видеть? — спрашивает А*. «Ну че приперся? — слышится в его голосе. — Говори, чего надо, и проваливай».
— Да, — просто ответил Д*.
А* еле заметно недоверчиво усмехнулся.
— Я что, такой красавец? — спросил он.
— Дело не в твоей красоте. О ней не мне судить. — Д* решил не смотреть на А*. Так будет легче разговаривать. — Мне нужен твой совет.
— Вряд ли я смогу тебе что-то посоветовать, — быстро и уверенно говорит А*. — Дело ведь касается ДМ?
— Откуда ты знаешь? — Д*, забыв о своем решении, удивленно смотрит на А*. Но тут же опускает взгляд.
— Я все про тебя знаю, Д*, — усмехнулся А* уголком рта. — Все-таки, двадцать с лишним лет мы знакомы... Но помочь тебе вряд ли смогу. За эти годы я отошел от проблем ДМ…
— Но ты же не знаешь, в чем дело!
Д* испугался. До сих пор он думал примерно так: «А* не виноват, что постарел, рано или поздно это случается со всеми. Внутри, я уверен, он остался таким же». Но теперь Д* начинает понимать, что его друг изменился не только внешне.
— А это не важно, — спокойно говорит А*. — Ничто не ново в этом мире, а в ДМ тем более. В чем там может быть дело? М* не дает никому жить, душит малейшие проявления свободы, особенно творческой… — А* взглянул на Д* и, удостоверившись в правильности своей догадки, продолжал: — Я не хочу говорить о нем плохо, но… у М* действительно тяжелый характер; иногда с ним просто невозможно общаться и тем более что-то вместе делать.
Д* воспрял духом. Он увидел прежнего, отзывчивого и участливого А* и думает, что не все потеряно. Но увы, он ошибается, так как А* продолжает:
— Впрочем, все мы люди и у всех нас есть свои недостатки. Их надо уметь прощать. М* зато по-настоящему талантливый композитор и сочинитель; он пишет замечательную музыку…
 «Тебе легко говорить! — возмутился Д*. — Может, ты и прав, но… мог бы мне хотя бы посочувствовать. Ты же был в моей шкуре!».
— Жаль только, что некому все это доводить до кондиции, — добавил А*.
— Да, очень жаль, — согласился Д*.
А*, внимательно прищурившись, смотрит на него.
— Слушай, Д*? Ты что, собираешься уговаривать меня вернуться?! Ну конечно, так и есть. Значит, вот зачем ты приехал… — А* перестал разглядывать Д* как нечто не стоящее того. — Зря стараешься, — сообщил он. — Я не вернусь.
— Почему?.. — Д* не смог сдержать разочарования.
— Ага, значит, я был прав, — усмехнулся А*. — Дело в том, что я не из тех, кто сначала уходит, потом снова приходит, потом уходит опять… Я считаю: ушел, значит ушел. И точка. Это навсегда. Кроме того, мой сольный проект… он требует много сил. Я пробовал совмещать его и ДМ, но понял, что невозможно полноценно работать и там и там. А в ДМ я не собирался оставаться вечно, и ты, между прочим, это знаешь; рано или поздно я планировал заняться исключительно своим творчеством. И очень рад, что моя мечта сбылась, можно тихо и мирно писать что-то совсем-совсем свое. Я не променяю это спокойствие на бурную жизнь в ДМ. И не проси. Все равно не променяю. Не хочу подавать ложных надежд, потому говорю сразу: я не вернусь, не рассчитывай на это. И помочь тебе ничем не могу.
Д* поднялся.
— Ну что ж… пока.
— Ты уже уходишь? — спросил А* без особого удивления или неудовольствия и ради приличия сделал вялую попытку удержать Д*: — Может, побудешь еще? Поговорим…
— О чем нам говорить?.. — не без горечи произнес Д*.

* * *

Д* снова шагает по улице, но настроение у него далеко не такое радостное. Д* просто в отчаянии и не знает, что делать, как жить дальше. Почему-то ему вспомнилось:

Меня всегда поймешь без слов…
Когда течет из сердца кровь,
Хочу я чувствовать вновь и вновь
Всю твою дружбу и любовь
И милосердие твое…

Это песня с последнего альбома, в создании которого принимал участие А*. После и, возможно, из-за этого альбома, точнее, из-за сопутствовавшей его созданию атмосферы А* покинул группу. Д* вспомнил то время… Им всем тогда было плохо, просто невыносимо плохо… Но Д* — хуже всех. Несчастья сыпались на него как из рога изобилия. Смерть отца, которого он почти не знал… и уже никогда не узнает… Развод с все еще любимой женой… Новая жена, не оказавшаяся лучше… Не складывающиеся отношения с сыном… От безысходности и отчаяния Д* стал принимать наркотики. Он принимал их и раньше, но раньше это было баловством, а теперь стало средством сбежать от реальности. Увы, наркотики только усугубили его страдания…
Конечно, в то время Д* очень сильно нуждался в поддержке других людей. В основном поддержку ему оказывал А*. Его роль в судьбе Д* просто неоценима. Если бы не А*, неизвестно, был бы Д* сейчас жив, здоров, смог бы он выбраться из заколдованного круга несчастий, порвать с прошлым, с наркотиками и снова радоваться жизни… «Я на твоих словах вишу, твоим дыханием дышу…» — пел Д* еще одну песню с того альбома, мысленно посвящая ее А*. И это была правда. Д* тогда обращался к А* и в той песне, что вспомнилась ему сейчас. Действительно, кто только не ругал Д* в то время… Мало кто был милосерден к нему, как А*. Но все это было тогда, девять лет назад. А сейчас… Губы Д* искривила горькая усмешка.
«Какое, к черту, милосердие?! Какая дружба?! Если что и было, оно было давно и неправда. А сейчас уже нет ничего. Ни дружбы, ни понимания… Ничего нет… И прежнего А* больше нет. И не будет. Никогда».
Д* вдруг до конца осознал смысл этих слов, и ему стало страшно. Он почувствовал, как на него наваливается депрессия, тяжелая и безысходная. Ничего хорошего в жизни нет… и не будет… А если и есть в жизни что хорошее, оно может исчезнуть в одну минуту, как дым… Счастье призрачно; сделаешь одно неосторожное движение — и нет его. Д* ни о чем не может думать, лишь повторяет «Как же так?.. Как это может быть?… За что?!»
Д* так надеялся на А*, на его поддержку… А* всегда был для Д* олицетворением дружеского участия, опорой, на него всегда можно было положиться; А* помогал Д* справиться с депрессиями, утешал его, жалел, вытаскивал из всяческих неприятных ситуаций, оберегал от неразумных поступков… Никто не умел так искренне восхищаться Д*, воодушевляя его на новые свершения и укрепляя его веру в себя, никто не понимал его так хорошо, как А*.
И теперь все кончилось. Тот, с кем Д* только что так горько распрощался… он лишь внешне слегка похож на А*, каким его помнит Д*. А внутренне… Это совершенно чужой Д* человек. Это не А*.
Д* вдруг вспомнил о своем решении уйти из ДМ.
«Никуда я не уйду, — понял он. — Стать таким же… Брр… — Д* вспомнил холодные, мертвенно-равнодушные глаза А*, и его передернуло. — В уходе есть что-то от дезертирства, трусости. У А* не хватило мужества остаться и противостоять проблемам. А у меня хватит. Должно хватить. Конечно, будет трудно. М* вряд ли поступится своими принципами, довольно тупыми, надо сказать. Он ведь упрямый как осел, даже еще упрямее. Его упрямство — как каменная стена: бьешься об нее, бьешься, и все без толку. Ну да ладно, как-нибудь переживу. Каменные стены надо не проламывать, а стараться обойти, найти лазейку. Вот и буду искать. Кто-то должен пойти на компромисс. Если М* не захочет (а он не захочет), значит, это буду я. Не смотря ни на что ДМ остается моей командой; с ней слишком многое связано, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы она не распалась, а жила долго и счастливо. Ради того, что было, и что будет. Правда, без А* ДМ все равно не ДМ… Нет, нужно забыть про А*. Обойдемся без него. Он предал нас, предал меня, плюнул мне в душу…»
Наверно, Д* и дальше продолжал бы в том же духе, окончательно настроил себя против А*, и у него стало бы одним врагом больше. Но тут где-то рядом зазвучала песня. Музыка всегда оказывала на Д* магическое действие; кроме того, это была композиция с его сольного альбома. В ней говорилось о том, что сейчас занимает Д*, что для него жизненно важно… Эта песня про него. И про А*. Д* не преминул в очередной раз подивиться своей гениальности. Хорошее настроение возвращалось к нему, депрессия потихоньку отпускала…
 «Может, зря я так? — пришло ему в голову. — Конечно, с одной стороны, некрасиво и эгоистично бросать товарищей в беде (ни за что не поверю, что он не понимал, как нам без него придется трудно!). Но, с другой стороны, А* имел право так поступить. Если ему плохо в группе, почему он должен там оставаться? А то, что у нас без него не так хорошо получается… это наши проблемы, как он правильно дал мне понять. Что касается меня… А* же не психоаналитик, он не обязан меня утешать и решать мои проблемы. Да, прежнего А* больше нет. Ну и ладно, этот тоже ничего, с ним можно дружить. А* нужен мне; жаль только, что я ему не так нужен. Но я все равно буду с ним дружить. Все, хватит гоняться за призраками прошлого, пора жить настоящим».
Д* вдруг понял, что все угнетавшие его проблемы гроша ломаного не стоят, что жизнь — в общем-то неплохая штука и что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. У Д* сразу стало легко на душе, и он беззаботно пошел дальше. А песня все звучит и звучит ему вслед:

— Я другу должен был признаться:
«Я снова стал в тебе нуждаться!
Ты сделай для меня хоть что-то,
Ты прояви ко мне заботу!»

Как раньше было все прекрасно!
И мы смеялись ежечасно…
Минули дни те золотые;
С тобою стали мы другие.

— Во мне вы будете нуждаться,
Но вам нужды в вас не дождаться.
Нуждаюсь в вас немного тоже,
Но вам все это не поможет.

— Прошу я вновь, хоть мне и ясно,
Ведь знаю я тебя прекрасно:
Ты никогда мне не поможешь;
Свои дела тебе дороже.

С разнообразной позолотой
Ты мне рассказываешь что-то.
И хоть прекрасны оправданья,
Им верить больше нет желанья.

— Тебе усвоить это сложно,
Но на Земле не все возможно;
Ты только прошлым существуешь,
О тенях канувших тоскуешь.

Связать со мной их — зря стараться.
Я тоже ведь могу меняться!
И, друг мой, все это не дело.
Смотри-ка в будущее смело!

Во мне вы будете нуждаться,
Но вам нужды в вас не дождаться.
Нуждаюсь в вас немного тоже,
Но А* вам больше не поможет.

Февраль – июль, 2004