подвиг

Сурово увидевший море, более волнующее, нежели язвящее, он чувствовал непреходящее горе - не прошедшее, а настоящее, неуходящее, да – неизбывное, долгое-долгое, длинное-длинное; он пытался бросать голыш лягушечкою в море, но что-то сегодня более трех раз не получилось.

Он сложил руки на стриженом затылке и выгнул спину. «Господи! Господи!» - громко позвал он.

Вынул из левого нагрудного кармана паспорт и долго глядел на новенькую приштампованную фотографию – юные ровные черты, точно у первокурсника университета, а не у четвертьвекового горемыки: ни семьи, ни образования, а возлюбленная женщина, дававшая надежду, давно вышла замуж за другого и, по слухам, ждала второго ребенка.

Она была уродлива и дика, как после неудачного смешения двух вин – двух кровей: русской и лезгинской, и даже волоски на руках были не черного, а отвратительного рыже-бурого цвета.

Как он мог влюбиться в нее? Тонкое лицо русского мальчика, оба Булгаковых на полке и светлые, невинные мысли, срывавшиеся с трезвого ли, пьяного ли языка. Он увидел ее мокрой, отхожей зимой в своем родном поселке – не зная еще, что она преподает в музыкальной школе и решительно по случаю изменяет стебанутому истеричному мужу, - увидел отмалеванные коричневым карандашом глаза и влюбился – последний раз за всю свою жизнь.
Она ела предложенное мороженое, а он таращился на эти длинные тощие бедра и дешевые кольца на дрожащих пальцах.

«Я прошу вас быть моей женой», - проговорил он в последнем солнечном мае, стоя на автобусной остановке затылком к светилу и ощущая спиной на джинсовой куртке этот особенный свет этого особенного дня.

«Да-да, конечно, - все будет хорошо», - и она открывала улыбкой желтоватые неровные зубы.
Может быть, ей просто надоела бедность? Она вышла замуж во второй раз в начале сентября за двадцатилетнего грузина, не позволявшего ей в одиночку ходить в магазин; он был брюнетом и горбоносым, и прекрасно одевался.

Поселок оставался на месте, и времена года сменяли друг друга по графику, как приходящие автобусы, а русский юноша сходил с ума и ездил в районный город в Никольский собор подавать обедню об их здравии и ставить ароматные дешевые свечи у темных икон в золотых окладах.

Через пару лет он приехал к морю – исчерна-синему, бесконечно шумящему, чем-то отличному от земного мира и мира небесного, - а не все ли равно, куда он приехал?