самый страшный день

Кружилась голова до тяжести в висках, и привкус солода на языке, чуть тошнящий, никак не гаснущий привкус.
«Поскорей бы его вынуть», - вот и всё, что вертелось в мозгу. Хотелось глотка свежего воздуха, а до конца лекции оставалось ещё минут двадцать пять.
"Вот – ещё хлопнусь в обморок", - эта мысль не позволяла сделать этот доселе неиспытанный поступок.
Хлопаться было нельзя, и ничего не оставалось, как изредка чувствовать темную тяжесть возле висков – и ждать.

На улице полегчало. Был конец марта. Ровно несколько лет назад…

Боль – от незнанья, непониманья, невыражения
Истины и, более того –
Ситуация ложного копанья,
Опознания этого всего,
Чему, собственно, и нет перечисленья,
Но, удаляясь в чужом краю,
Стыда не ощущаю от перевоплощенья –
Ощущаю боль свою.
И растерянность…


Ах, нет, тому назад два года…
Ну, два-три дня назад…
А – это было вчера. Точно-точно.
И, скорее всего, этого не было. Сны реальны, грёзы милы, видения страшны и строги. А чьи это ноги в синих ботинках гладят асфальт лёгким шорохом?
Неужели – мои?

Вот уже пройдено метров тридцать от консы, и в честь четырёхлетнего юбилея решено-разрешено себе…
Впереди замаячили три фигуры, до отвращения знакомые, с прыткими юркими движеньями тел (кроме того крайнего слева), с омерзительно шатающимися походками.
…они показались бы мне огромными толстыми чудищами; подкатывают с размаху, таращат черные глаза, черные куртки как панцири, звуки их слов – помойный кисель. Что им нужно от меня? – сейчас я в трезвом уме и ясном зрении, не считая естественного недомогания, - и тем отвратительней сознавать эту реальность: КАКАЯ ВСТРЕЧА!
Испуг, озноб, пот на холодном лбу…
Крайний слева что-то передаёт ясным горящим взором, но у меня нет сил на телепатические связи.
ПОЙДЁМ С НАМИ!
Они поочерёдно называют моё имя. Да, это меня так зовут - куда? зачем? от внезапности нахлынувшей просьбы голова становится трезвой и звенящей. И постепенно вспоминается – кажется, вчера сидели где-то и пили что-то, и эти трое в чёрных куртках, точно злодеи из индийского кинофильма, были там со мной.
Тут замечается спутница рядом, роняющая что-то, похожее на фразы; страх подступает к глазам - мир становится тёмным кругом с белым пятном посредине. Уйти, уйти поскорее и вынуть то, о необходимости чего мечталось семь лет.

Люди в черных куртках суетятся и прыгают перед глазами на сером асфальте, они потрясают сумкой с бутылками.
Тело качается в ожидании худшего, голос говорит с непривычной интонацией.
Наконец-то черные удаляются; рядом что-то шагает; желание медленно упасть навзничь.
Я хочу умереть от гаснущего горя, в котором пребываю теперь. А не так ли давно – песенные агунюшки, «он не бывал похожим на нас», дрожь мечтающего бездумия, длинные коробочки таблеток на бледно-кофейном столике – осторожное глотание с серебряной водичкой, что ты мне подсунул, Юра? Медленная кривая ухмылка, русая прядь над солнечным глазом. Нет. Не могу. Тошнит.
А этот единственный танец Кармен – я танцевала его без Хосе, и платье падало с плеч.
Ослепительный пожар от хрустальной люстры, заливающий комнату. Более одного раза – это уже сумасшествие. Пожар! – Нет, нет, нет, сиди!
Ах, горизонты вертикальные в шоколадных небесах, как мечты полузеркальные в лавровишневых лесах…
Ну, довольно, довольно!

«Знаешь, как у Жюля Ромена – всё одновременно и ужасно, и прекрасно».

Раздался щелчок, кассета кончилась. На унылом небе сумеречные силуэты тонких веточек тополей.
Спать. Спать. Завтра нужно быть в форме.