восьмёрка

Прошло одиннадцать месяцев – а ты всё не звонишь и не звонишь.
А я всё жду и жду.
А может быть, прошло уже двадцать шесть месяцев и двенадцать дней с тех достопамятных, означенных тобою лично суток, в кои ты должен был ( д о л ж е н б ы л) позвонить мне и поведать…
Теперь я жду, и жду, и жду, ты ведь с а м вызвался позвонить мне, ты записал номер моего телефона дешевой шариковой ручкой на прямоугольнике бумаги с бледно-лиловыми клетками, и, записывая его, ошибся: «семьдесят восемь написал”, - сказал ты, перечёркивая восьмёрку жирным пятаком.
А, собственно, кому какое дело, что ты записал номер на давно сгнившей бумажке, что сначала ты записал его неправильно, но сам заметил свою рассеянную ошибку и исправил неправильную восьмёрку?
Если эта случайная восьмёрка не вспомнится теперь ни низкой зелёной скамейке на трёх столбиках – теперь уже её нет, этой скамейки – ни шумящей листве аллеи – облетела она и превратилась в гумус – ни квадратам асфальтовой кладки – переложили уже эти квадраты, затеряли где-то, и землю под ними взрыли, провинегретили – ни синему сгущённому небу – оно не запомнило семи легко запоминающихся цифр – ни твоей правой руке – да и отвыкла рука давно от писанины – ни твоим глазам, видящим и помнящим только клоачных бюргеров, гадкие задворки истории, мародёрство, стопарики с прозрачной жидкостью и с горячим кофе.
Два раза ты предлагал мне выпить кофе.
Первый раз у тебя не было денег.
А ещё когда мы пили кофе в компании, я не притронулся к чашке, и вдруг увидел, что мой кофе был выпит тобой.
Второй раз у тебя были деньги, но не было себя. И кофе я так и не выпил. Возможно, всё ещё впереди.
Но если б ты знал, с каким неистовым страхом от твоей неземной красоты я взглянул на тебя, когда, правильно записав мой телефон, ты молча, невидяще глядел в весеннюю жгучую синь неба, словно танкредовcкий профиль твой каменел, превращался в камею.