журнал Esquire

Однажды я планирую дать интервью Esquire. Выглядеть оно будет примерно так:


Меня не удивляет общая депрессия. Какое настроение может быть у людей, каждое утро проходящих мимо плакатов, анонсирующих, например, фильм «Свора». На анонсе – побитый волк со взглядом убийцы. Или у людей, которые, открывая двери в метро, читают: «Депрессия? Препарат «Негрустин!». Или видят заголовок в газете: «Зачем умирать бедными?» А что, богатыми умирать лучше?

Правда в том, что на самом деле мы не работаем по восемь часов. Мы просто отбываем эти часы. За чашкой чая, за пустыми разговорами, за общением в аське. Каждый занимается своими делами. А на работу хватает кому пять, кому четыре часа. Лично мне – два. Но никто друг другу в этом не признается. И вот так проходит жизнь – в офисах. А когда мы возвращаемся домой, у нас хватает сил только на то, чтобы добраться до подушки. Но это не усталость. Это пустота.

Такое ощущение, что в современном мире есть только одна профессия – менеджер.

Я отрицательно отношусь к желтой прессе и к светским хроникам. Это garbage. И телевизор я не смотрю, потому что по нему не показывают, например, как бабы по ягоды ходят. Показывают, как самки на шпильках таскаются за миллионерами. Бедные миллионеры, им все приходится покупать! А ведь есть парни, которых любят даром…

Почему в Америке кризисы случаются перед выборами президента, а в России - после?

Мы забросили заниматься полезными вещами. То есть делами, которые по-настоящему приносят пользу. Но самое ужасное - мы не копаемся в земле. Мы настолько оторваны, что не понимаем: что же с нами происходит? Мы все время в сомнениях: а не сходим ли мы с ума? а не случится ли сердечный приступ? а что нам делать, если вдруг останемся одни? Но это не сомнения, это симптомы.

Друзья говорят мне, что я слишком амбициозна. Им надоело выслушивать мое нытье по поводу того, что с одиннадцати утра до семи вечера я ничего не делаю и получаю за это деньги. «Ну, иди на стройку, раз хочешь работать! – говорят мне». Я не могу идти на стройку, потому что не умею строить. Я в ужасе от того, что ничего не строю в своей жизни. Даже планов уже не строю…

Говорят, деньги дают ощущение свободы. Увы, это только ощущение.

Среди моих знакомых мало тех, с кем мне действительно интересно. Как журналисту мне было бы интересно побеседовать с Шадэ. Хорошо, если б и ей со мной стало интересно, иначе в разговоре не будет никакого смысла. Я не люблю, когда люди общаются друг с другом из вежливости, даже когда все это ради интервью в газете. Впрочем, говорят, Шадэ не дает интервью.

В теннисе я люблю смотреть Федерера. Мой друг говорит, что Федерер – машина, что он играет не эмоционально. Зато я смотрю его эмоционально. Как-то давно ходила на Кубок Дэвиса посмотреть на поражение Роддика. Он проиграл Дмитрию Турсунову со счетом 15:17 (играли пять часов – сумасшествие какое-то) Но ТАК, как Роддик проигрывал Федереру, он никому не проигрывал. Как правило, Федереру проигрывают быстро - он точен, как швейцарские часы и надежен, как швейцарский банк.

Мужчина, ради которого переехала в Москву, был не лучшего мнения о женщинах в целом. Однажды он сказал, что женщины – животные хотя бы потому, что они могут продавать свое тело. А я возразила, что мужчины, которые не стесняются платить женщинам за любовь, тоже животные. Однажды он напился и сказал: «Ты приехала ко мне, чтобы устраивать свою жизнь в Москве». «Я приехала и твою жизнь устраивать, - ответила я». Ему потом было очень стыдно.

Как-то я сказала своему отцу: Знаешь что такое нейролингвистическое программирование? Это когда ты в детстве каждую ночь рассказываешь мне сказку про рыбу кит и ее сынка-китеныша и ни словом не обмолвишься о ките». В двадцать четыре года я стала своему новорожденному сыну одновременно и матерью, и отцом. 

Я больше не могу слушать, как женщины, которые каждый день продают свою душу, зарабатывая на нелюбимой работе и живя с нелюбимым мужем, осуждают проституток. Правда, я не уверена, что среди проституток есть хорошие женщины. Зато среди хороших женщин много проституток.