клф нло н. бодров Работа от слова раб

 Работа- от слова «Раб»
 1.
 Ночью мучили кошмары. Пробуждение было поздним. Руки сами потянулись к телефону и набрали знакомые цифры: 11-25-11.
- Але! Мне Виктора Игоревича…
 2.
 Пепельница была основательная, массивная и видно, что дорогая. По краю ее благородно- состаренного обода шла непонятная надпись на латыни. Толстый сигарный окурок оседал, как пьяница в трамвае и, не то, чтобы шипел, а как бы шуршал, угасая. Он испускал тонюсенькие струйки дыма. Не так, сразу, а друг за дружкой, словно это были беззвучные вопли. В конце- концов пухлые пальцы расплющили его почти в лепешку, а Хомяков все продолжал и продолжал его давить, будто опасаясь, что тот может вспыхнуть и подпалить все вокруг.
 Аркадий Веревкин, лысеющий молодой человек полуинтеллигентного вида, представил себя на месте этого окурка. И толстые Витькины «сардельки» сразу стали перстами Судьбы, которая неумолимо хотела раздавить его, смять, показав свое превосходство.
- Не смотри- не смотри…- погрозил пальцем Хомяков,- …ты же бросил.
- Бросишь тут…- буркнул Аркадий. Облизнул сухие губы,- Ну где она, ч-черт!
- Мари-ина-а…Мариночка, ты где-е…?- директор кредитного базарчика «Маракуй» оставил в покое табачное изделие и принялся давить кнопку селектора. Он деловито шевелил кончиком носа, играл желваками скул, как настоящий грызун.
 Но кнопка не ассоциировалась ни с чем и гость, резко встав, подошел к картине, что висела по левую руку от руководящего кресла. «Переправа»- было написано на блестящей желтой пластинке.
- Снял бы ты ее. Все ж не похоронная контора…
- Мари-ина-а…- продолжал свое руководитель- Мариночка-а…
 Харон был похож на Иисуса. А неожиданно узкий Стикс на речку Миасс где- нибудь вне городской черты. Легкомысленный художник и челн- то нарисовал какой- то совсем не мифический. Расширенная носовая часть. Словно угнанный прогулочный ялик с дома отдыха Трубопрокатчиков.
- Слышь… и деньги- то на глазах у покойника- чисто советские «пятаки». Фуфло ведь. Сними.
-Слушаю-у, мой птенчик…- неожиданно пропел селектор голосом секретарши.
-Гхэ!- Виктор, казалось, даже подпрыгнул от неожиданности, суетливо зыркнув на приятеля.- Марина… Ну сколько говорить… Я же могу быть…- голос его перешел на шепот,-…моху быть ни оти-ин…што мохут потумать…
- Слушаю, Виктор Игоревич…
- Где…где это…? Э-э…
-А-а…сводка? Еще не было отчета… Щас-щас-щас, потороплю… попробую ускорить.
- Слушай, ну мы же жеде-ем…- Витька посмотрел на Аркадия,- Шнапса?
- Р-распустил ты их у себя…
- Ну, знаешь, моя контора. Хочу балую, хочу воспитываю.
 Однако последних слов биржевой маклер Веревкин уже не услышал. Со стремительностью ужаленного зайца, он выскочил в тамбур. Хлопнул в приемной откидной крышкой секретарского стола и, вернувшись, упал на стул.
 Читал, прямо впившись глазами в строчки. Как фронтовик декрет «О мире», как молодой отец телеграмму из роддома, как турецкий султан письмо запорожцев. Буквально впитывая смысл бумаги. Погружаясь в него и растворяясь. Взлохмаченная голова клонилась все ниже. Острый ноготь мизинца отчеркивал строчки с названиями банков, предприятий, котировками…
 Директор кредитного базарчика молча поднялся, промокнул желтой салфеткой губы. Вздохнув, подошел и стал заглядывать через плечо.
- Ну, что там?
- Вить, не мешай…- Гость втянул голову в плечи и склонился ниже, словно скрывая секреты,- Н-ну не мешай…
Хомяков хмыкнул. Изобразил на лице своем мимолетную обиду и вскоре нашел другой объект на который стоило тратить внимание. Взглядом оценщика битых автомобилей он, будто впервые, воззрился на недавно приобретенное полотно.
- Вот только что! Вот только что получила! Отвернулась губы накрасить!- влетела в кабинет испуганная секретарша,- Ей богу, Виктор Игоревич, минуты не прошло!!!...
 Один из присутствующих сделал страшные глаза и беззвучно замахнулся. Другой даже не поднял взгляда от чтения. Прошла секунда и количество людей в кабинете снова стало четным.
- Н-нда-а… «берег левый, как стена…»- задумчиво протер манжетом гравировку первый,- Н-нда-а… Аркаш, что там? Как наша «Интеллект корпорасьон»?
- Мр-рак…- ответил гость и закрыл глаза. Затем процедил сквозь сжатые зубы…- Тай сакурю…
- Х-хосподи…- вернулся к столу хозяин «Маракуя»,- Марина, водки!!!
- Я не пью.
-Ты и не куришь.

 3.
 В минуты депрессии, неприятностей и нерешаемых проблем Аркадий тривиально тяготел к декадансу. Из под его любительского пера выходили исключительно упаднические строки. Он словно упивался состоянием беды, тупика и оглушенности. Стихи призывали к коллективному суициду. Проза была просто пропитана сарказмом, желчью и ядом. А если учесть, что писал он в основном детективы, ему было где развернуться.
 Вживаясь в образы, он отчетливо понимал, что решить свои проблемы, уходя в выдумки, невозможно. Но предпринимая что- то за своих героев, он уходил от личных забот. Задергивал шторки реальности и гостил в иррациональном. В игре. В театре. Где он всего лишь один из персонажей. Сознание того, что можно в любой момент прерваться, оказаться по собственной воле вне игры наполняло мысли легкостью, красотой чужого трагизма и необязательностью слов и поступков.
 Отринув свое он принимал на сердце чужое, даже ничье, проникаясь пафосом абстрактной неизбежности, бессилия и трагизма.
«Мы все умрем в конечном счете…»- вывел он первую строчку и вынул стакан из подстаканника. Было приятней, когда горячее стекло прижигало ладони. Откусил угол бутерброда, наслаждаясь вкусом прекрасного венгерского шпига.
- Банально?- подумал Аркадий,- Да, банально. Но минорная запевка и должна быть такой. Как могильная плита. Мрачной, тривиальной и констатирующей. Изюминка будет дальше. Или не умрем. Или не мы. Или счет не конечный.
 Открыл рот для второго укуса, но тут же закрыл его, отложил провизию и записал аж две строчки сразу:
«И оборвется этот счет».
«Дыханье (смерти)-зачеркнул- жизни швом нечетким»
- Что за шов?- возник вопрос,- Почему бы ему не быть четким? Ну в принципе- в принципе…- отхлебнул чай. Снова принялся за бутерброд.
«В другую (жизнь)- опять зачеркнул- грудь перетечет»
 Мысли о крахе, о неуправляемой финансовой пирамиде, он неудачном(мягко говоря) капиталовложении, о невозвращенном вовремя кредите ушли куда- то на второй план. Философ размышлял.
«Следы от кед сотрутся в пыли»
«На бугорке взойдет трава»
- Аркаш!- в дверь постучала супруга,- Тут какой- то перевод!
«… И вряд ли вспомнят, что мы были»…
- Соф, ну я прошу, ты же знаешь, как мне трудно отвлечься!
 Литератор резко распахнул дверь:
- Что там? Какой еще перевод?
 Жена стояла загадочная и слегка обиженная. Спрятала бумажку за спину…
- Ну извини…Я понимаю, тебе надо отвлечься… А хочешь, рифму подскажу? Или сюжет.
-Рифму? Веревкин скосил глаза на собственное плечо,- «Трава», допустим.
- Трава?- глаза Софьи заблестели,- Дрова! Права! Крова(ть)!,- она захохотала,- Ать-два! Мало? Еще?
- Два…два-два…- он вернулся к столу.
«Уж поколенья через два»
- Ладно. Где «изюминка»? Поэт перечитал и задумался. Что ж дальше- то? Каково будет развитие? Мораль? Но вскоре воткнул ручку в карандашницу. Неизвестный перевод заинтриговал и сбил с толку.
- Сонь! А, Сонь!? Ты говоришь, перевод? От кого? Большой? Мне кажется, настали такие времена, когда он весьма кстати….
- Семьдесят пять рублей. От редакции какой- то,- донеслось от телевизора.

 4.
 -Уважаемый Аркадий Михайлович,- сказал консультант и сделал паузу, словно отступил, начав с «красной строки»- Я и пригласил- то вас, чтоб вы подумали. Хорошее-енько подумали.
 Он, будто Сталин, указал изгрызенным мундштуком в сторону писателя. Глаза его хитро прищурились, а полуулыбке позавидовала бы и Джоконда.
- О чем?
- О чем предлагают подумать литконсультанты? Не догадываетесь?
- Что- то исправить в «Слонобое»?
- Бог с вами. Мы уж с вами столько поисправляли. Да и на что мы- то здесь? Целый издательский штат… Я не о том. Вас порадовала публикация? Гонорар опять же… Маленький, но тоже…греет…
- И что?
- Что- что… Продолжение нужно. Просто логика требует. «Слонобой-2», допустим. А что? И, возможно…- он снова указал мундштуком в грудь Веревкину,-…возможно! Отдельной книжкой… Возьмите- кА на работе отпуск без содержания… Да посидите с недельку за письменным столом… А там, глядишь, вообще постылую бросите, будете заниматься исключительно творчеством. Это же у вас хобби? Ну, вам интересно писать и делаете вы это как бы в свободное время. Подозреваю, даже, чтобы отдохнуть, переключиться… Так?
 Аркадий кивнул головой и машинально поправил галстук.
- Так… да… а что?
- Да нет, ничего… Детективщик, говорю, вы от бога. Есть в вас этакая литературно- криминальная хватка. Одна беда- мало. Мало пишете…
 Литконсультант кашлянул.
- А мало пишете, потому, что отношение у вас к прозе, как к развлекаловке, отдыху… Отсюда, кстати, и стилистичекие слабости о которых я вам 20 раз говорил. Практика- вот метод излечения от графомании разных степеней. Я вам предлагаю всего- навсего отнестись к писательству серьезно. Как к большому делу…
 Автор помолчал. Зачем- то листнул перекидной календарь на чужом столе.
- Нет. Невозможно. Экономически невозможно. Мне нужно в конце- концов за квартиру платить. А работа, какой бы нудной она не была, дает деньги. Я финансист.
- А вы не думаете, что может быть со временем…
- О-о-о…Нет-нет-нет! Ни моя семья, ни я сам просто не перенесем этого времени. И еще вот что. Вы правы- я отдыхаю таким способом- гость сделал жест рукой,- ну, отключаюсь от обязательных мыслей о заработке на необязательные- хобби. Душа поет! А то, что вы предлагаете- это называется «работа». От слова «раб». Я же рожден свободным.
- Вы не правы,- литконсультант хотел сказать что- то еще, но Аркадий уже поднялся и задвинул стул.
- Всего доброго. Мне на биржу.

 5.
 Есть мечты детства. Розовый слон. Белый капитанский китель. Футбол, взамен уроков. Есть мечты юности: Поцелуй. Мопед. Прыжок с парашютом. Есть мечты взрослого человека. Они более сложные. Они разные. И скорее похожи на желания. Но человек периодически возвращается к ним. Одним и тем же. Ничего не предпринимает, чтобы они воплотились в жизнь и грустно вздыхает, понимая их недостижимость. Значит все- таки мечты.
 У Аркадия Веревкина была одна такая.
Он хотел писать. Думать только о сюжете и стиле. Хотел раскрывать людям глаза, описывая прекрасное, интересное и ужасное. И…и чтобы за это платили. И это была мечта- чтобы работа стала любимым занятием.
 Он иногда совершал ненормальные, с точки зрения коллег, поступки. В момент, когда на торги выставляется самый интересный лот, когда решается судьба прибыли, он мог запросто отсутствовать в зале. Биржа работала. Брокеры исправно поднимали таблички. Звонили партнерам, иногда разговаривая с двумя трубками сразу. А он сидел где- нибудь в фойе на подоконнике и что- то записывал в блокнот.
 Впрочем, это случалось редко. По большому счету, он был ответственным человеком и чувство долга играло в его жизни большую роль. Муза, которая и посещала- то его, как отдых, была женщина пунктуальная и обычно придерживалась расписания. Она исправно нашептывала ему детективные сюжеты из жизни Алексея Рекемчука, следователя по особо важным делам. Их совместного детища.
 На пару с крылатой женщиной Аркадий загонял персонажа в такие тупики, впутывал в такие истории от которых захватывало дух пишущего. Он реально переживал за своего героя, сочувствовал ему. На правах вершителя судеб подсказывал, как действовать. Кого подозревать и кому доверять. Он уходил в джунгли криминально- литературного вымысла, каждый раз возвращаясь с трофеями.
 Однажды жена даже всплеснула руками, заметив его состояние (он вышел на кухню «прямо от станка»):
- Господи, да что с тобой!? Ты что, выпил?!
 Он тоже жил там. Аркадий хватался за бок, когда «фраера» сунули «перо» его герою. Он вздрагивал и пригибался к самой столешне, когда описывал ночную стрельбу в поселке старателей.Он и курить- то бросил, потому, что написал так о Рекемчуке. Он был наставником своего персонажа. Он был им самим. Он был сразу всеми негодяями, которые копошились вокруг. В каком- то эпизоде он был даже пулей, выпущенной в цель…
 Но самое притягательное- это чувство победы, чувство успеха и достижения цели. Чувство, которое приходило всегда, которое было гарантировано и обязательно, как рассвет за окном. Не может же главный герой не победить…
 В последнее время на фоне неудач на бирже, это чувство стало еще более желанным, еще более лекарственным и востребованным. За какие- то четыре выходных, плюс вечерние правки, Веревкин «добил» «Акулий зуб» и вкратце набросал сюжет «Слонобоя-2». Почти созрел рассказ «Воротила», который практически нужно было только перенести из головы на бумагу.
 Отдых и уход от жизненных проблем получались. Ненавистная работа, каждое утро ждущая его «на эшафот» почти разладилась. Маклер никак не мог понять в чем дело. Аркадий так же планировал сделки. Так же прикидывал возможные проценты. Так же Хомяков «сливал» ценную информацию только ему. Но удач не было. Больших «кушей» не стало. Локальные победы не давали привычного дохода. А большие провалы стали все чаще. И все это на фоне, мягко говоря, нелюбимого занятия стало особенно раздражать.
 …В конце сентября пришли еще два гонорара и приглашение к длительному сотрудничеству от одного маленького издательства.
Финансист не знал радоваться ему или грустить.

 6.
 Осенние, аномально крупные листья друг за дружкой, словно повинуясь некоему метроному, падали с тополей. На бульваре было солнечно. Пахло дымом и увядшей травой неприбранных газонов. Молчаливые нахохлившиеся вороны, похожие на кабачки, то тут, то там сидели на ветках и без любопытства наблюдали за непостижимым людским потоком. Вместо того, чтобы обособиться и понежиться на последнем солнышке, двуногие неизвестно куда спешили, лопотали по своему, да размахивали руками. Казалось, даже мамаша с пухлощеким ребенком, пенсионер с тросточкой и праздный бродяга с вязаной бесцветной сумкой поспевали за всеми. Это, конечно, было не так, но ощущение создавалось. Темп жизни создавал иллюзию спешки. Дебелый поэт в распахнутом плаще прогуливался (бежал?) в ритме 4/4. Беззвучно шевелились его губы, чеканя ударные гласные. Отсутствующий взгляд, как у выдохшегося марафонца цеплялся за плечо любого опережающего. Пожилая чета, похожая в своих шляпках на два крепких подосиновика, энергично семенила по ходу движения потока. Почти мчался, слегка поворачиваясь плечом вперед, высокий плечистый бизнесмен с черной кожаной папкой и двумя темными полукружьями заработанных денег под глазами.
 Впрочем, это был Веревкин и наш взгляд выделил именно его из разноликой толпы. Аркадий торопился. Торги вероятно, уже начались, а встреча в типографии отняла больше времени, чем он сам себе разрешил потратить. Дело прежде всего!
 Он был даже наблюдательнее ворон. Он заметил, кроме всего прочего, их самих, таких колоритных. Носастых, молчаливых, круглоглазых. Бизнесмен успел сравнить их с повзрослевшими пернатыми Буратинами и решил использовать как- нибудь осеннюю идиллическую картинку в одном из лирических отступлений. Но…
 Сам не зная почему, он совершил глупость. Ну «шарахнуло» человека! Внезапно! Резко! Мысли его переключились на другое. Вместо созерцания и констатации (пусть на ходу) в голову пришла Идея! Шальная! Переворотная!
 Он сделал что- то отчего все смешалось, забурлило, изменилось. Правда всего на мгновенье. Но это мгновенье вызвало неудовольствие пернатых наблюдателей. Картинка на пешеходной дорожке скомкалась, превращаясь в водоворот, хаос. Казалось, даже дым от костров пошел бурунчиками и всплесками. Ламинарное движение осеннего полдня стало турбулентным. Вороны завертели головами. Стали переступать с ноги на ногу и встряхиваться, словно мокрые собаки. Одна даже картаво произнесла осуждающее «Кар!» Да, собственно, и случилось- то…
 Финансовый гений просто развернулся на сто восемьдесят градусов!
И пошел обратно. Столкнулся. Увернулся. Извинился. Поправил. Еще раз извинился. И двинулся (даже припустил) в ту сторону откуда возник.
 Вскоре плавность и темп потоков на бульваре восстановились. Пернатые молотки с изогнутыми рукоятками снова нахохлились и по- совиному округлили глаза.
- Вот!- сказал Веревкин, ворвавшись в кабинет.
- Что «вот»?- спросил редактор и поправил стекляшки на переносице,- Вы-ы…вернулись?
 Аркадий протянул собеседнику пластмассовый квадратик дискеты.
- Вы сказали повесть… детектив…
- Н-ну…- робко подтвердил хозяин кабинета.
- Вы сказали новую…
- Д-да-а…
- Вы сказали, что вам нужно…
- Я-а… сказал «неплохо бы»… ну, я-а в общем, не отказываюсь от своих… гм, слов…
 Редактор снова поправил оптику и поднес интеллектуальную собственность к самым глазам.
-Сло- но- бой-2,- прочел он по складам.
- Ну, так купите.
- Присядем,- неожиданно резко придвинул кресло редактор,- Это из цикла про капитана Рекемчука?
- Уже майора.
- Видел. Ви-идел. Новое?
Веревкин кивнул.
- Берете?
- По чем?…- хозяин улыбнулся,- …нынче Рекемчуки?
- Три тыщи!- смело выпалил автор первое, что пришло в голову.
- Ну что ж… люблю деловых людей. Цена разумная.- Редактор хрустнул неразмятыми пальцами,- Беру! Заверните…
 Он энергично встал, подошел к стенному шкафу, где висел плащ и достал кошелек.

 7.
 Чудо свершилось за каких- нибудь два- три месяца.
Веревкинская душа пела! Он еще заставлял себя ходить на биржу. Он еще насиловал свой мозг изучением и сопоставлением котировок… Он еще внимательно слушал Хомякова, когда тот сообщал важную информацию. Директор «Маракуя» перезванивал. Ждал действий. Требовал. Но ответы брокера становились все более и более уклончивыми. Но говорил он все больше о возможностях и перспективах. Но появлялся в офисе он все реже.
И зарабатывал все меньше.
- Сонь, понимаешь, нужно потерпеть… Ну… Надо просто выждать время… Надо только… В конце-концов у нас же есть кое- какие сбережения…
 Они сидели возле походного кухонного столика. Он на табуретке. Она на его коленях, уткнувшись лбом в мужнину ключицу. Редкие слезинки выбегали по извилистой влажной тропинке на заостренный женский носик, а он осторожно ловил их, методично стирая подушечками пальцев. Софья молчала, лишь изредка вздыхая, да шмыгая. Аркадий говорил. Фразы были отрывисты. Паузы длительны, как для конспекта. Тон- извиняющийся.
- Это… это просто мечта… Пойми… Я… Я сам не до конца верю… Я пытаюсь, и, кажется, получается…Просто…Ты… Я всегда хотел… желал… Чтобы то, что я делаю… За что мне платят деньги… Приносило удовольствие… Понимаешь… Так мало…
 Софья снова шмыгнула и уткнулась в ухо.
-… мало людей… у которых есть такое счастье…Которые радуются от своего труда. Труд- он ведь от слова «трудности» (ну, или наоборот- не важно). А… а кому они нужны?...Ну всем хочется покоя, неги, сытости, и…
 Аркадий осторожно погладил супругу по голове.
-… и безделья… Точнее - развлечений. «Хлеба и зрелищ»!- помнишь? Это… Это орали, ну, римские бездельники. Люмпены. Они не хотели работать… ну, трудиться… Думаешь не было возможности?...Нет… Они были до такой степени развращены…
 Софья испуганно вскинулась, но он насильно прижал ее голову к своему плечу.
-…ну, развращены ленью…понимаешь… они, ну, готовы были голодать, но, понимаешь, палец о палец… Им бросали хлеб в толпу… под ноги… как свиньям… но что- ты! Они были гражданами… От их голосов зависело…кто будет… ну, консулом… Они были свободными…наглыми…ленивыми… и они требовали…Государство было им обязано. Оно должно было их кормить и развлекать… Понимаешь, в общем- то… это суть человеческой природы. И я такой же…
 Он стер очередную слезинку.
-… И ты… Все… Я, понимаешь…я заставляю себя идти на биржу… Я напрягаю волю (Аркадий незаметно улыбнулся)…Ну, чтобы… то есть… Думаешь, мне приятно видеть этого толстопузого…ну, Хомякова? Нервничать…? Ворочаться? Думаешь, сталевар в охотку идет в ночную смену к своей мартеновской печи? А водитель трамвая встает ни свет ни заря, чтобы… ну…
- Зачем ты мне все это говоришь?- Веревкина сама вытерла последнюю слезинку,- Просто… просто у меня такое ощущение… что все рушится…
 Супруги помолчали.
- Чайку?- спросила жена.
- Что? А, да… Просто мне кажется, что у меня получается… Ты же сама видела деньги. Как ни верти, а по Марксу это признание обществом целесообразной деятельности. И она, эта деятельность тоже может…
- Извини,- тихо сказала жена,- Это не деньги. Это…- она накрыла заварник пестрым колпаком,- Ну Аркаш, ну не дури… Я прошу тебя… От добра-добра не ищут. Ну пиши себе по выходным- по вечерам. Я разве против? А так… Так все развалится… Уже треснуло… Ты не чувствуешь, а у меня чутье…
 Писатель снова привлек ее к себе. Приобнял за плечи.
- Ну Сонь… Я должен сделать попытку… Я так хочу… Это мечта… Пойми…Тысячи людей, миллионы… лентяев насилуют себя, каждое утро к 8-00 приходя на рабочее место. Набиваясь, как селедки в общественный транспорт… Я такой- же, как все. Да, я лодырь. И не хочу напрягаться. Ни физически, ни умственно. Я хочу отдыхать и развлекаться… Я эгоист. Я бездельник. И именно сейчас есть шанс… Есть шанс бить баклуши всю жизнь. Есть возможность доставлять себе приятное. Наслаждаться. И этим занятием обеспечивать себя, семью… Быть известным, уважаемым…
 Софья вздохнула.
- Мне придется найти надомную работу.
- Господи, что ты говоришь? Скоро выйдет книга. Страна полукриминальная. Жанр востребован. Ее раскупят… Сонь, ну потерпи…
 Аркадий сам уткнулся жене в плечо.
- Ну я прошу… Все получится… У меня тоже чутье…
 Захмелевшим футбольным рефери проявился телефон. Он почти непрерывно «засвиристел», теряя лишь доли секунды, словно для судорожного вздоха.
- Междугородка…- тихо сказала Софья.
- Начхать…- так же тихо ответил Веревкин.
- Нобелевский комитет,- улыбнулась супруга и протянула трубку,- Не торгуйся…
 Он ушел в кабинет и не выходил минут десять. А когда, наконец, появился, вид его был слегка обалделым и дурашливым, как у разведчика, которому сказали, что он вышел к своим через минное поле.
 Софья резала колбасу не глядя. Она придумала еще остроту и теперь радостно улыбалась навстречу.
- Ну, что? Швеция? Стокгольм? Ларсен?
- Нет, -пожал плечами Аркадий,- Россия. Новосибирск. Издательство «Гриф»…..
Ты не представляешь себе, какую цифру они назвали.

 8.
 Счастье было долгим. Года три. Но кончилось, как бизнес, быстро.
Веревкин неожиданно осознал, что несвободен, что обязан и должен. Он совсем забросил стихи. И делал прозу. Поджимали сроки сдачи новой рукописи. Называлась она «Отпечатки пальцев ног». В другое время писатель бы просто балдел от воплощения оригинального замысла, от элементарного «набивания на компе», от переживания за своих героев. Он бы изощрялся, придумывая хитрые сюжетные ходы, неожиданную развязку, ненавязчиво подводя к морали, всегда позитивной и обязательной.
 Ему было бы интересно придумывать родинку на мочке уха, шрам от операции аппендицита и характерное (у главного негодяя) плоскостопие.
Он и сейчас все это делал. И фантазировал. И вживался. И перевоплощался. Но он заставлял себя. Ему было неинтересно. Ему осточертели детективы. Но было надо. Аркадий никого не подводил. И мучался от этого. У писателя был договор (договоры). Сроки. На него надеялись. И он оправдывал ожидания. Теперь уже через силу. Скрепя сердце. Он и представить не мог, что творчество станет обязанностью. Ярмом. Работой. А работа, как известно, от слова «раб».
 Аркадий чувствовал себя поденщиком. Нанятым. Закабаленным. Заколебанным. Заклейменным. Невидимое тавро необходимости творчества жгло лоб. Он понял, что ни о какой лени и отдыхе и речи быть не может. Литературный раб начинал «вкалывать» прямо с момента пробуждения поутру. Мозг не переключался весь день, продуцируя ситуации, штудируя справочники, общаясь с издателями.
 Вол просто впрягся в новую упряжь. Она была другой формы, расцветки, по другому свистел бич погонщика. Но суть не менялась. Исполнитель преодолевал свою природу, чтобы заработать денег.
 Но однажды что- то щелкнуло в голове. Сработал неведомый переключатель. И Веревкин впервые за долгие годы написал что захотелось. А не то, что был обязан. Стихотворение. Стихотворение про снег. Про первый снег.
- О,Господи!- думал он,- Как банально! Сколько уже этих «первых снегов» со времен возникновения письменности. Изюминку бы какую- то…
 Он ехал на машине вдоль свалки(ну занесло) и навстречу попались два шаромыги. Обросшие, исцарапанные, пропитые. Они волокли, спотыкаясь, некую белую хламиду (парашют? лоскут? мешок?) и почему- то, глядя на них, Аркадий испытал жалость к себе.
«Вчера был мокрый снег и слякоть. Сегодня всюду льдистый хруст.
Зимы серебряная мякоть уж ощущаема на вкус.
Декабрь теперь- то неизбежно возьмет за горло всех бродяг.
Смотрите, как они прилежно несут со свалки белый стяг…»
 Он написал это почти сразу. Едва войдя в квартиру. Можно сказать на пороге. Дальше пошло труднее.
« А может саван. Недалече тащить нелепый вещмешок
И сыплет- сыплет им на плечи с небес стиральный порошок.
Судьба-лохань. А в центре дырка. Упали…Дальше побрели…
Идет- идет большая стирка, стирая лишнее с земли…»
 Бродяги снова показались ему символом. Символом его собственной судьбы. А белая ткань- флагом сдачи на милость победителя.
« Вези стиральная из плена. Под зиму жаль себя до слез,
Когда сверкающая пена летит в бомжей из- под колес».
 Дописал уже вечером. По хулигански. Словно исподтишка. И на следующий день написал еще. Тоже в рифму. Про старый дом. Потом еще и еще… Про электричку и дальнюю станцию. Про ископаемого ящера. Про корсиканскую вендетту. Про утерянный ключ. Затем он написал рассказ. И вовсе не детектив. Такой наивный, нелепый и по большому счету, литературно- беспомощный. Но он лег на душу. И появился на бумаге.
 Потом был первый тревожный звонок из Санкт- Петербурга. Литературный бизнес требовал работы. А она, как назло не ладилась. Никому не нужное творчество побеждало востребованную рутину. Писатель создавал не то, что хотели другие. Потом был второй звонок. Из Омска. Третий… Потом были слезы жены и долгий тяжелый разговор.

 9.
 На кухне было темно. Только зловещее синее пятно от уличного фонаря слегка качалось на стене возле холодильника. Супруги не включали свет. Она сидела у него на коленях, положив голову ему на плечо. Молчала и шмыгала носом. Он говорил тихо. Монотонно и отрывисто. Еле слышно. Делал долгие паузы. Гладил ее, как маленькую, по голове и вздыхал, подбирая слова.
- Сонь… понимаешь…ну, придется потерпеть… надо просто выждать время… Я… Я больше не могу этим заниматься… Каждый раз, начиная новый роман,…. Я как будто на каторгу… ты не можешь себе представить, чего мне стоит… Это кабала… Человек должен быть свободным в том, что он делает… Понимаешь, свободным… Мы тут с Хомяковым по старой памяти ездили на биржу. Знаешь, я почувствовал… там интересно… Такие дела… Азарт… Своего рода творчество…
- А у меня такое ощущение… что все рушится…
 Супруги помолчали.
- Чайку?- спросила жена.

 10.
 Ночью Аркадия мучили кошмары. Пробуждение было поздним. Руки сами потянулись к телефону и набрали знакомые цифры: 11-25-11.
- Але! Мне Виктора Игоревича.