Муза Боттичелли

    У него было все, чтобы стать известным поэтом. Маленькая комната застекленной веранды выходила на солнечную сторону, и восходящее солнце говорило о том, что мир не так уж совершенен без поэзии. Аккуратные стопки книг известных поэтов напоминали ему,что его имя может обесcмертить только литература. Его стихи будут читать люди редкого таланта, чья чувственность возведена почти на пьедестал. Одним словом, богема .
    Пепельница и кофейная чашка вместе и попеременно давали возможность отдохнуть и восхититься собственной гениальностью. Но самым важным было то,о чем никто не догадывался. Его тайно посещала муза . Невидимое существо дурманило романтическое воображение настолько, что в его сознании появлялись символы человеческих идеалов. Мир казался необъятным и таинственным. Поэтические иллюзии, появляясь на миг, исчезали. Душа болела, и прошлое казалось сном. Невидимая муза представлялась ему неземным очарованием. И как бы ему хотелось увидеть ее хоть на мгновение!
    То, что находилось в соседней комнате и называлось женою мало походило на поэтическое видение. Так себе, серая мышка. Она абсолютно не разбиралась в поэзии, а только испуганно смотрела, когда он громко декламировал собственные сочинения. Философия и поэзия, мир античной красоты ее абсолютно не интересовали.
Что она умела? Что знала? Ничего. Ее покрасневшие руки изо дня в день жарили котлеты, заворачивали толму и отвратительно пахли дешевым отбеливателем. Одним словом, серость.
    Для содержательных разговоров он захаживал в кафе, где собирались избранные и их музы. Это были поэты, художники, музыканты, актеры и соответственно женщины улицы, сцены и художественных мастерских.
    В действительности же музами были женщины другие, но об этом не принято было говорить в маленьком уютном кафе. И настоящие, невидимые музы, оставляя боль и нежность мужским сердцам, появлялись лишь только в стихах, мелодичных песнях и на грубом холсте. Появлялись в чьей-то памяти легким поворотом головы, случайным взглядом, единственной улыбкой.
    В кафе становилось шумно и неестественно весело, когда захаживал кто-то из именитых. И если ‘’легенда’’ задерживалась, можно было прочесть свои стихи или пригласить в мастерскую.
    Стихи читали актеры. Для безработного актера заглянуть в чью-то душу было великим счастьем, так как актерское мастерство возрастало по мере опустошения пивных бутылок за счет заведения. И к закрытию кафе голоса становились надрывно - хриплыми, слезы обжигали глаза, а лирика звучала, что песни Соломоновы. Та грань перевоплощения, которую не принято было переходить, переходилась, и никому уже не хотелось возвращаться обратно.
    Поэт недолго засиживался в кафе, так как все время думал о своей музе и не хотел, чтобы она приходила именно сюда. Здесь было не место неземным женщинам, женщинам чистым и непорочным. И выпив чашечку другую кофе, он опять возвращался в маленькую комнату на застекленной веранде.
    В его отсутствие комната тщательно убиралась. Пыль исчезала до утра, коврик выбивался, полы протирались, а пепельница блестела, как новенькая. Он садился за аккуратно убранный стол, освещенный ласковым солнцем, и ждал свою музу. Она порой была капризна, как и полагалось настоящей музе, и заставляла себя ждать. Но когда приходила,в комнате появлялся нежный свет, и его страдающая одинокая душа обретала покой.Иногда муза приходила неожиданно ночью, и тогда он уходил из спальни, чтобы его серая мышь, не дай бог, не спугнула бы беззащитное создание. Он оберегал свою музу от грубого жестокого мира, и она в благодарность нашептывала ему почти забытую красоту человеческих чувств.
    Его жена иной раз проявляла чуткость и деликатность по отношению к родному человеку и оставляла его на недельку одного. Она ездила в деревню проведать родню, и тещу свою поэт любил потому, что благодаря именно ей мог оставаться наедине со своей музой, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Эти холостяцкие недельки приносили ему столько радости, что по возвращению жена казалась не серой мышью, а чем-то даже благородным. Особенно, когда она раскрывала коробки со всякой снедью, от которой закружилась бы голова у всякого горожанина.
    Однажды благородство жены возгордилось настолько, что она не вернулась в положенный срок. Вначале это его обрадовало, но потом стало тяготить. Оказалось, что он не был  готов к длительному одиночеству. Он не умел готовить, гладить, стирать и даже смахнуть с книг застоявшуюся пыль было для него немыслимым. Маленькая комната перестала казаться  солнечной. Когда же он чувствовал легкое прикосновение своей музы и  представлял ее бледные тонкие пальчики и длинные золотистые кудри, - ему хотелось умереть от стыда. И чтобы не умереть он уходил в кафе.
    Кафе отвлекало от грустных мыслей. Здесь не было ни призраков, ни видений. Все было настолько реально, что чувство неловкости не возникло даже тогда, когда он после внезапной алкогольной амнезии оказался в чужом доме, в чужой постели с девушками, которых едва ли знал.
    Его реальные музы были не с золотистыми волосами, а волосами пересушенными перегидролью и размытым макияжем. На не очень тонких пальчиках был черный маникюр, от которого становилось жутко. Девушки вели себя так, будто они были одни. Одна примеряла что-то прозрачное и черное. Другая и не одевалась. Впервые у него возникло отвращение к женскому телу и он подумал о том, как должно быть талантливы художники, если им удается создать тот идеал женской красоты, который редко создает сама природа. Возможно, по этой же причине и поэты воспевают свои фантазии. Проишедшее стало постепенно вырисовываться в почти ясном сознании, нужен был только спасительный глоток горячего кофе. Мятые брюки и запачканная рубашка его не остановили. Он бесшумно выскользнул за дверь незнакомой квартиры. Четыре лестничных пролета, скрипучие двери подъезда и наконец улица с чередой маленьких кафе. Кофе выпитое залпом вернуло ему спокойствие. Он неторопливо пошел в сторону дома, выбирая безлюдные улочки. Поворачивая ключ в замочной скважине, еще надеялся на чудо, но к нему никто не вышел, а в квартире царил прежний беспорядок.
Он закрылся в ванной и долго стоял под душем, скребя мочалкой покрасневшее тело. Tеплый халат жены висел рядом с зеркалом, и он потянулся к нему, чтобы спрятаться и согреться. В зеркале появилось изображение, смутно напоминающее молодого мужчину. Сутулые плечи, желтый цвет лица, тусклый взгляд были результатом ожидаемого призвания, которое так к нему и не пришло. Как обманчива молодость! И стоит ли гнаться за своей мечтой, чтобы однажды увидеть ее усмешку?
    Под ванной в большом тазу была собрана грязная одежда. Когда же наконец приедет жена! Он раздраженно хлопнул дверью ванны и прошел в спальню. В гардеробе еще оставалась чистая одежда. Он впервые обратил внимание на то, что у жены не было красивых нарядов и всего того, что так любят женщины.
    Оказалось, “мышь’’ не имела даже приличных вещей. А все потому, что была тенью собственного мужа, была невидимой Золушкой, которую судьба, вместо хрустальных башмачков, обувала в стоптанные туфли, в надежде на то, что о ней позаботится муж. Но ведь к собственной тени привыкаешь, как и к утреннему кофе. Не будешь же ты разговаривать с кофейной чашкой.
    В его маленькой поэтической комнате царил такой беспорядок, что заходить туда совсем не хотелось. От него все отвернулись. Известность к нему не пришла, муза, вероятнее всего, ушла к молодому начинающему поэту, а его жена даже не соизволила позвонить. Вот они, женщины! Вот она, женская суть! Ни благодарности, ни верности, ни понимания.
В собственной спальне в теплом халате жены он вдруг почувствовал себя несчастным. Как бы ему хотелось услышать легкие шаги в домашних тапочках, шум водопроводной воды, приглушенный звук телевизора и все то, что раньше его почему-то раздражало. Он посмотрел на себя в зеркало трюмо и стал быстро одеваться. Ему снова захотелось закрыть за собой дверь и оказаться на улице.
    Вздохнув несколько глоточков весеннего тепла, он почувствовал себя гораздо лучше. Люди идущие навстречу не казались ему чужими. В их лицах была та же озабоченность, усталость, грусть. Стоит ли смотреться в обманчивые зеркала собственной квартиры, когда есть улица? И чем больше он всматривался в уличное зеркало, тем спокойнее становилось у него на душе. Он спрашивал себя о том, хотелось бы ему стать кем-либо из тех, кого он видел на улицах города? Оказалось, нет. Он этого не хотел. Причину своего несчастья он искал в других, так как другой жизни, к счастью не знал.
    Проходя мимо художественного салона, поэт не задумываясь зашел. Здесь было прохладно и тихо. На стенах висели картины в тяжелых позолоченных рамах. В углу - старинный антиквариат. По винтовой лестнице можно было подняться наверх. Наверху тоже висели картины. Он стал рассматривать их пытаясь отгадать эпоху живописи. Его внимание привлек женский портрет Боттичелли. Женщина была необыкновенно хороша. Естественная простота, свежесть и чувственность были столь притягательны, что оставалось сожалеть о том, что это всего лишь картина.
    Он подошел совсем близко и стал рассматривать ее лицо. Оно показалось знакомым. Он мысленно стал перебирать всех своих родственников. Бабушка по материнской линии или тетка по отцовской? Нет, не сходилось. Что-то мешало. Мешала кротость, именно редкая кротость глаз. Контуры лица расплывались от внутреннего напряжения, когда его наконец осенило. Наверное, это лицо он видел в кафе, где собиралась местная богема. Вероятнее всего, сходство портрета принадлежало какой-нибудь актрисе. И как он сразу не догадался! Он вышел из салона с единственным желанием увидеть это лицо.
    Муза Боттичелли преследовала его несколько дней, и он часами напролет всматривался в лица тех женщин, которые приходили в кафе. Но лицо с портрета он так и не увидел. Он еще раз решил посетить художественный салон. Быть может, он ошибся или что-то напутал? И чем дольше он всматривался в глаза незнакомки, тем роднее они ему казались.
    Вернувшись домой он увидел раскрытые коробки в прихожей. Наконец приехала жена. В чисто прибранной кухне в вазах были разложены сладости и фрукты. Он прошел в маленькую комнату на застекленной веранде. Она аккуратно протирала книги влажной тряпкой. Приветливо посмотрев в его сторону, улыбнулась. Это были те самые глаза, которые поэт еще нынешним утром готов был разыскивать по всему городу. Всего лишь мечта великого флорентинца.