Под знаком Весов

- Какие же они, эти Весы?- Спрашивал сам себя Дмитриевич и не находил ответа. – Может быть, они непроглядные, как осенний туман? Или холодные, словно хризантемы?
- Что ты там говоришь? – Отозвалась жена на его бормотание. – Иди кушать.
И Дмитриевич послушно заспешил на ее зов и на запахи тушеного мяса с картофелем, не желая больше отвлекаться ни на какие глупости, а только для того, чтобы во время ужина разговаривать с женой, заедая и запивая ту давнишнюю боль, что изредка подвывала в его груди уже второй десяток лет.
Так происходило с ним каждый год, в самом начале октября, когда Дмитриевич думал о ней и о том, как она готовится праздновать свои именины где-то далеко от него, в своем теплом и солнечном крае. Он силился, как умел, и не мог представить себе того, какая же она сейчас и какой у нее дом, где хозяйничает и дарит ей подарки другой мужчина.
- Может быть, он и не дарит ей ничего, с чего ему дарить, этому бездельнику? – Щадил сам себя Дмитриевич, отгоняя дурные приливы и желая ей от всего сердца, чтобы она оставалась без сюрпризов и без тех самых хризантем, которые были так дороги ее сердцу. – У того, наверное, денег на один цветочек хватает.
Так бывало частенько по осени, когда Дмитриевич особенно злился на нее и трогал других женщин, даже, проституток, напоминающих ему о ней. Но, все-таки, он ловил себя на той самой, смелой мысли, что еще любит ее до сих пор, хотя уже не и хотел этого и всячески пытался разъяснить себе, что любить ее не за что.
- Я даже познакомился с ней в неприличном месте, - горячился внутри себя Дмитриевич и вспоминал пивной бар возле вокзала.
Ему хотелось видеть ее в своем прошлом незначительной, глупой и недостойной его, теперешнего мужчины, перетянутого поверх всех прежних желаний галстуком из серебристого шелка.
- Итак, она звалась Татьяной, - старался он тогда показаться ей смелым и остроумным парнем, перепутав ее с вокзальной проституткой и выделываясь перед ней с кружкой пива в руке.
Она посмотрела на него весело и с любопытством, но пошла с ним. И они гуляли вместе с обеда до самого вечера, пока она не сказала ему о том, что ее ждет дома мама, а он растерялся, потому что ему нужно было уезжать ночным поездом.
- Зацепила меня тогда, - признавался теперь себе Дмитриевич, выворачивая суть минувшего наизнанку, хотя в тот вечер не овладел ею, - сексапильной девкой оказалась.
Ему отчего-то неприятно было вспоминать про то, как она читала ему стихи и рассказывала про свой город, хохоча и ступая по парапету набережной, а он пытался лишь приблизить ее к себе, взбалмошную и шоколадную от загара.
- Ничего толком не умела, а гонора было, хоть отбавляй, - тщательно пережевывал Дмитриевич сочное рагу, упрекая девчонку за тот вечер и сплевывая в салфетку перец горошком, – еще не хватало, чтоб из-за гулящей бабы у нормального мужика мозги гудели.
Дмитриевич отложил вилку, медленно обвел взглядом кухню, чтобы отвлечься от наваждения, и пару раз наткнулся глазами на свою жену, невольно радуясь тому, что от нее никогда не исходит никаких переживаний.
- Все умеет, - охотно констатировал он факт порядочности присутствующей в кухне женщины, - хоть огурцы закатать, хоть мужа накормить. Никакие крышки не взлетают у нее от банок в воздух, все вокруг чистотой сверкает.
Он еще раз посмотрел на жену, подпитывая собственный взор умиротворенностью и благодарностью, желая было сравнить ее с чем-то прекрасным и нежным, что несомненно было бы справедливым по отношению к ней, но видел перед собой только ее задницу в старых трикотажных брюках чернильного цвета.
- Экономная моя, до последнего шва вещь износит, каждый рубль сбережет.- Выкрутился Дмитриевич сам перед собой, так и не решившись приблизить к образу жены розу или хризантему, а лишь говоря ей, - пойдем спать, женушка.
Вредное воспоминание о той женщине, чей день рождения выпадал на завтрашнее число, немного отползло в сторону от него, и Дмитриевич начал было засыпать с блаженными мыслями о проворности и хозяйственности второй жены. Но шаловитая именинница вновь явилась ему на ум, уже перед самым сном, и завертелась ниже живота, лишая покоя. Дмитриевич попробовал увернуться от нее, поворачиваясь на бок, чтобы положить руку на грудь жены и успокоиться, но двинулся дальше по простыне, надеясь нащупать еще что- либо женское, утоляющее подступивший издалека зуд. Его рука потерлась о женину грудь, потом опустилась к выпуклой окантовке ее пупка и задержалась на скоплении курчавых волосков, придвигая Дмитриевича все ближе и ближе к желаемому порыву.
- Ну, чего тебе не спиться, - уже уступала ему жена, попутно ворча и укладываясь под мужа удобнее.
- С тобой разве уснешь, - отделывался от вопросов Дмитриевич, торопясь состыковаться всем нутром с какой- то из своих женщин.
Утро началось для Дмитриевича с совещания, где обсуждались вопросы готовности их предприятия к отопительному сезону.
- Пятое октября, а мы еще только трубы завозим, - неистово вопил начальник, тем самым напоминая Дмитриевичу об именинах.
- Сколько можно вспоминать о ней, - спрашивал сам себя Дмитриевич, деловито постукивая по стеклянному столу хорошо заточенным карандашом.
- Вы хотите, чтоб я под арест попал? Телевизионщиков ждете с камерами? – Обращался начальник к присутствующим замам. – У нас четыре детсада на шее висят. Забыли?
- Нет, не забыли, сделаем все возможное, - откликнулся Дмитриевич, желая тряхнуть посильнее головой, чтобы избавиться от мыслей о ней.
- К вечеру доложите, - приказал ему шеф.
После совещания Дмитриевич бодро зашагал в свой кабинет, намереваясь срочно дозвониться до котельщиков, но лишь уселся в кресло и крутнулся с секунду туда и сюда, как стал узнавать номер ее телефона.
- Вот, хочу поздравить с днем рождения. – Сказал он ей, не представляя себе ничего из того, что могло бы быть между ними дальше и, не желая ей ничего хорошего в такой день.
- Рада слышать тебя, - ответила она весело, - как твои дела.
И Дмитриевич, как последний дурак, начал рассказывать ей взахлеб о проблемах своего предприятия, о недобросовестных поставщиках с трубного завода и о всякой всячине, не имеющей ни малейшего отношения к его внутренней борьбе с ней.
- Ничего, прорвешься, ты сильный, - засмеялась она.
- Да какой я сильный, - охотно отдавался он ей на поруки.
- Самый сильный. – Заверила она его. – Как здоровье жены?
- Ей операцию сделали, желчный удалили. Сейчас в порядке.
Больше говорить было не о чем, и они любезно распрощались друг с другом, как не говорили и вовсе.
Дмитриевич так и не смог понять того, стало ли ему легче после их разговора или еще тяжелей, а потому сел в машину и выехал за проходную, в надежде обрести душевное равновесие и поразмыслить над тем, что же они сумели сказать друг другу.
- Она странная до сих пор, и всегда была странной. – Объяснял сам себе Дмитриевич, сворачивая в сторону ограждения сквера и не решаясь назвать ее интересной или необыкновенной женщиной. – Все, баста, я выбрасываю чушь из своей головы. Что в ней такого? Она умела только кончать и хохотать.
Воспоминания о том, как она смеялась в постели, заставили Дмитриевича затормозить со свистом перед номерным знаком маршрутки и припарковаться вкривь от остального ряда автомобилей.
- Идиотизм, - выругался Дмитриевич на свою «десятку», полагая, что она слишком увлеклась скоростью, и добавил себе в оправдание, - я не хочу больше есть полуфабрикаты и дарить ей французские духи.
Он вышел из машины и пошел мимо дорожек сквера, между разложенными по земле валунами, огибая спящие фонтанчики и дубовые скульптурки.
- Она любила эти камни, - вспоминал он, - ей было хорошо дурачиться здесь и выдумывать всякие истории про то, что они живые. А, может быть, она была права?
Дмитриевич наклонился и дотронулся до первого попавшегося валуна.
- Ну, что тоскуешь теперь без нее, - словно бы спрашивала его холодная глыба, - а помнишь, как ты назвал ее здесь?
- Нет, - честно признался Дмитриевич.
- Ты орал ей, что она глупая, потому что здоровается с камнями. Еще ты говорил, что нужно дружить с женой твоего начальника, чтобы ты стал замом. Помнишь?
- Да, припоминаю.
Дмитриевич присел на пень срезанного дерева и обхватил голову руками.
- Сколько раз я ругал ее здесь за то, что она тратит деньги на книжки со стихами и покупает какие-то акварельные краски по немыслимым ценам. Сколько раз я просил ее не возить детей в монастыри, а откладывать деньги на отдых у моря. Я, действительно, орал здесь, среди этой тишины, и упрекал ее за то, что в нашем доме не запасена картошка, а она смеялась надо мной, взбиралась на этот пень и читала мне своего Мандельштама. Слушай, камень, а что она отвечала мне тогда?
- Она не отвечала, а смеялась или плакала, а потом ушла от тебя.
- Какие же они эти Весы? Расскажи мне про них. – Продолжал расспрашивать у валуна Дмитриевич.
- Успокойся, они не для тебя, живи своей жизнью, - застыл валун в суровой неподвижности.