Они понимали мир по-своему

Они понимали мир  по-своему

   (каждый по-своему)

В русском языке есть такое слово - гнобить. Если брать на современный манер, это будет как - доставать, с причиной или без таковой, что было отличительной чертой характера председателя колхоза, под названием «Заря коммунизма». Впрочем, колхоз в народе   называли «Большое дышло».  (Дышло - та часть у телеги, которая первой поворачивается прицепленная к чему-либо). Ну, колхозик был так себе, как говорится - «не нашим, не вашим», но знамо дело присутствовал, так сказать, на планете, где в силу своих малых возможностей влачил своё жалкое существование, мало-мало перебиваясь себе с пятого на десятое.
Председателем был Нил Степанович,  человек своенравной воли и вышеупомянутой черты характера. Гнобить кого-либо, было его, чуть ли не самым любимым  занятием. Впрочем, господь ему судья, ведь он мир видел по-своему,  совершенно индивидуально.
В колхозе ещё так же присутствовали, зоотехник и комсомольцы, великие люди того времени, надежда партии и яси, и прочий люд, обычные граждане, объединённые в коллективное хозяйство волей партии и правительства того времени, имевшие звание колхозники, от аббревиатуры колхоз (коллективное хозяйство). Молодые комсомольцы, в отличие от другого люда, тоже видели и понимали мир по-своему.

Наверное, поэтому и возникают разные суждения и кривотолки, которые расходятся в своих мыслях, а иногда даже настолько, что возникают войны и прочие большие и малые недоразумения, потому, что каждый имеет свою точку зрения и понимает иногда просто неадекватно.

Зоотехником  в том колхозе был Ерофей Ильич, по прозвищу «Ерошка». Этот человек живой и весёлый, был создан для жизни. Он тоже понимал жизнь своеобразно и никогда не сидел на месте, всё чем-нибудь занимался. Правда, его занятия не всегда имели  прямое отношение к работе. Колхоз же, говоря между нами, он  потихонечку ненавидел, но об этом страшно молчал. Поэтому-то, наверное, и оставался зоотехником, на кого его еле выучили.
Ещё он любил коротать вечера с председателем за обсуждением разных проблем. И вот как-то проводили они вечер после баньки за бутылочкой самогонки. Это было в то время, когда зоотехника аккурат «закинуло» прямо в поэзию, вещь для колхозника малопонятную, труднообъяснимую, далёкую и скажем так, весьма странную.

- Знашь, Степаныч. Я вот тута стих про жисть написал, и отправил его в районную газету, напрямки редактору. Ну что б его пропечатали - тут же процитировал он творение.

Не едет трактор,
В моём колхозе,
Устал бедняга,
И сдохнул в поле…
 
- Да… Ну и что? - от удивления приоткрыл рот председатель.
- Да ничего! Редактор мне отписал, что в поеты я никак непригодный и что стих у меня белый и не совсем социальный, хоть с рифмой дела обстоят более-менее, и посоветовал мне заняться чем-нибудь другим. Вот.
- А ты чего? - опять открыл рот председатель.
- А я взял да и отправил ему стих Пастернака. Знашь такого? А? Серьёзный енто  поет! Анадысь, нечета мне - темноте!
- И чего? – снова переспросил председатель.
- Да ничего! - он мне отписал, что он - редактор, большей галиматьи  в своей жизни ещё не видел и не встречал, сказал, что б я  впредь ему ничего такого не присылал, и что у него дела есть более важные.
- Ну и ну! Как же он с Пастернаком-то так обмишурился?
- Да бог его знает. Наверно, редактор такой. Короче я енто неблагородное дело забросил. Вот, теперь занялся другими проблемами, по Дарвину. Знашь такого? Умный мужик был, правда, иностранец, но шарил он,  точнёхонько по зоотехнике. Рефлексы там разные изучал у животных. Коды они исть там хотят или чего-то ещё.
- А чего-то ещё, это чего? – заинтересовался вдруг собеседник, в надежде на новые рационализаторские предложения в любимом  колхозе.
- Мне кажется, что он кой чё, самую малость  не доработал с котами.
- С кем? С кем? - удивлённо переспросил Нил Степаныч.
- С котами, ну кошками. Ну, домашние животные четвероногие и хвостатые, что имеют место присутствовать в каждом сельском доме. То есть, не доработал взаимодействие котов между собой… и  пылесосом. Хоть, правда,  коты с кошками быстро там разбирались, но в колхозе, толку от них, сам знаешь. Прямо скажем - мало. Ни молока с них, ни мяса, ни яиц, ни шерсти, но, тем не менее, дело не в них, а в следующем. Как, допустим, могут они  себя повести в конкретной  непредвиденной, неординарной так сказать ситуации? Для науки это сам понимаешь - очень сурьёзно!? - подняв палец кверху после очередной маленькой, важно закинув ногу на ногу,  свысока продолжал зоотехник.
- Да господь с тобой… - отмахнувшись, перекрестился вдруг председатель. - Чай при Дарвине пылесосов-то не было и в помине. От кель им взяться было  в то время? От сырости, что ли? Пылесосам..? - продолжал недоумевать председатель, так и не закрывая от удивления  свой редкозубый, широкий рот.
- Дак как вишь прогресс, сам понимашь. Мы чай к коммунизьму идём, с каждым днём всё ближе и ближе подходим! Подходим и подходим… Ближе и ближе! Думать надо, как подходить  - поучительно постучал пальцем Ерошка  по своей голове.
- И в чём же твои новознания заключаются, какие ты експеременты проводить для науки надумал?
- А вот смотри! Мы берём шланг, ну такой, чтоб кот в нём,  запросто смог проскочить, но только без развороту, и изучаем рехлексы! Ну, такой шланг имеется, к примеру…  у Сашки говновозчика.
- Ассенизатора - поправил его председатель.
- Бог с ним, ассенизатора, главное, что б ентот шланг был чистый и без дерьма.
- Без фикалиев - опять поправил его председатель.
- Ну да, без фикалиев, а то котюня туды не подойдёт за версту. И как только жена Сашки с ним спит? Воротит её, наверное, Стешку? И ой как воротит..? А спит же, куда ей деваться? - продолжал развивать свою мысль  зоотехник. - И вот перед нами такая картина… К примеру, шланг такой у нас – есть! Мы берём и запускаем в него кота Ваську с правой руки! – стал показывать рукой зоотехник, как бы он это делал. - И что? Кот проныра выскочит с другой стороны и вся тут недолгая, чай не дурак. При этом Ерошка поглаживал председательского кота Ваську, который фырчал и ластился у него на коленях,  вовсе и не думая, что с ним хотят сделать научный эксперимент.
- Усё правильно! - пьяно поддакнул ему Нил Степанович.
- А теперича мы чуть-чуть усложним поставленную перед ними… задачу – запнулся Ерошка.
- Кем, ними…? – переспросил председатель.
- Кккк…котами… - Возьмём, да  с левой руки встречку тут же запустим ему другого кота, и посмотрим, что Васька будет там делать?
Председатель пока молчал с удивлением, вникая всерьёз,  как ему показалось, в научные мысли.
- Ну, встретятся они там, какой-нибудь из них включит заднюю скорость, либо тот, что ближе к выходу, либо тот, что слабее.
- Вот, всё правильно. А тут мы задачу  утяжелим ещё самую малость. Возьмём и с правой руки запустим стазу же двух котов одного за другим, нос в хвост, и ещё одного с левой руки сразу, навстречу тем двум. А что б тот кот, что с левой руки долго не размышлял и не прилаживался, мы его в зад пужнём пылесосом, пылесосом его скотину толкать будем, что бы время не дать на раздумье. Ты знаешь, как коты пылесосов бояться? Ой! До смерти! Моя баба хату прибирала этой новинкой, хотела и кота ей пропылесосить, от пыли там и прочего мусора, дак он зараза, так с перепугу накинулся на неё, чуть морду не расцарапал, а моя,  облик  свой содержанием замарала. Во, страх-то какой в котюню вселился, аж до самых ушей  втемяшился! – выпучил глаза Ерофей. - Как ты думашь? Какой рехвлекс  тама произойдёть? В  ентой трубе? А?
- Не знаю - неопределённо развёл руками Степаныч.
- Вот ведь представляешь себе? Тот кот, что с левой руки, да под пылесосом-то, как рванёт! А тот, что с правой  да первый в трубе, средним окажется,  рад будет дать задний ход, да за ним ещё один кот стоит, мордой ему подпирает. А последнему будет совсем невдомёк, что там у них впереди происходит! Он возьмёт  среднего, то есть переднего перед ним, да и кусит в зад, чтоб он ему задом-то в морду не тыкался! Во! Шибко мне интересно, чем всё енто дело закончится? Будет у них видать, в мозгу великое землетрясение! - Что ты по этому поводу имеешь ответить? - пьяно спросил председателя зоотехник.
- Дурак ты Ерошка. Вот что тебе на это дело скажу. Ты б лучше за коровами доглядывал да за свиньями, и то толку больше бы было - с чем и ушел восвояси, даже не попрощавшись. Так сказать - по английский, забыв про кота Ваську, которого брал  к Ерошке на пьянку.

А Нила Степановича тем временем тоже гнобили и доставали колхозные собрания вместе с худыми коровниками и настойчивыми комсомольцами.
Комсомольцы те были, ребята, в основном молодые, они  который год требовали построить им клуб. Дескать, молодость вся мимо проходит, а культурно время с девками  провести негде. Мол, так по баням и сеновалам и шастаем, какая тут уж культура? Ни потанцевать, ни кино посмотреть негде. Доярки на него тоже поднаседали, коровники текут, надои падают, показывали они на себе, как коровам вода в дождь на головы капает, кап, кап,  тыкали они себе пальцами сверху на голову. Простывают коровы, чихают и кашляют, а то и вовсе соплями исходят и околевают  не за понюшку.
Но денег ни у колхоза, ни у председателя не было и в помине, ни коровники крыть, ни тем более  клуб строить. А комсомольцы в отличие от коров давили на председателя с каждым годом сильней и сильнее, так сказать, в отместку за безвозвратно и некрасиво проходящую молодость.
Ладно, там, с коровами и коровниками, но с комсомольцами всё было серьёзнее, те волну на каждом собранием поднимали всё выше и выше. А тут ими стал верховодить  Ванька Проскурин, недавно «откинувшийся» из мест не столь отдалённых, отмотавший срок за то, что доведённый судьбой до отчаяния кинулся с ножом на бывшего председателя, и всё из-за этого клуба. Нилу Степановичу было теперь, хоть в петлю лезь, хоть волоса на заднице рви.
А комсомольцы тем временем без клуба по вечерам покрывались плесенью и вдавались от безысходности в беспробудное пьянство, которое, с каждым днём становилось всё тяжелее и тяжелее, что выражалось в лютой ненависти к председателю скопидому.

И вот на пике  противостояния, поздней ночью, пути комсомольцев и председателя шедшего от Ерошки по воле господа – перекрестились! Комсомольцы были  пьяные сильно, да и председатель выглядел не лучшим образом после баньки у зоотехника. На перекрещении общий язык они видимо не нашли, а может быть,  не искали, где поступили с председателем, превосходя его силой,  но далеко не умом-разумом - совсем  некрасиво, не  по комсомольски. Они не то, что избили Нила Степановича этой осенней холодной ночью, а так, слегка попинали его, изваляли в грязи, потом прицепили  наручниками через столб за руку и ногу, с чем и пошли себе дальше довольные. Плохо было председателю, ой как плохо, хоть он и сам толком так ничего и не помнил, просто лежал себе как мешок с навозом.
Но трапилась под утро тут старая Акулина и наткнулась на Нила Степановича.
- Ой, батюшки! - всплеснула она руками в слезах. - Да что же это такое твориться? Отец ты родной! Да это, наверное, комсомольцы изверги во главе, да будь они трижды неладны, аспиды и супостаты над тобой изгалялись! За клуб они тебя сердешного, наверное, пристегнули оковами! За что это ты многострадалец супротив воли народа молодого пошел? Ладно бы там по молодости с "кулаками" тяжбу имел, а то из-за клуба того окаянного! Да бог бы с ними, с коровами…! Ай! Ой! - причитала вслух  бабуля в слезах, накрыв Нила Степановича своим кожушком. - Вставай миленький. Вставай, и пойдём восвояси.
            - Да не могу Акулинушка, вишь, в кандалах весь лежу! Беги за кузнецом, пусть раскуёт меня матушка! Век тебя не забуду. И бабка Акулина ушла, голося по дороге раненой птицей на всю ночную деревню.

Пришел заспанный кузнец Гаврила с кувалдой, молотком и зубилом, далеко  не с первого раза разбив крепкие милицейские наручники.
- Да где ж ты так наутюжился-то, дорогой Нил Степанович? - сухо спросил кузнец, так и оставшись без ответа. Они пошли  в кузню мехцеха. - Да, хорошая сталь, крепкая, милицейская - говорил Гаврила, спиливая на наждаке разбитые, но оставшиеся на  руке и ноге половинки  наручников. - Да, крепко они тебе насовали – закурил вдруг кузнец, когда председатель уже был раскрепощён. - Из-за клуба, поди? Да?

Нил Степанович сидел в углу кузницы, потирая затёкшую руку и ногу, приходил в себя потихоньку, совершенно не понимая, что с ним намедни произошло. И Кузнец тоже сидел,  молчал и курил, он какой-то неразговорчивый был в то раннее утро. Он не то, что бы осуждал  комсомольцев злодеев, но и председателя не оправдывал…
Он был где-то там, далеко в своих мыслях, и давалось Нилу Степановичу, что кузнец тоже видел  и  понимал мир -  по-своему…

Андрей Днепровский - Безбашенный.

                7 сентября 2003г