л-л-л

Увидев оскорблённую паузу, Шток вытянул вперёд припухшие губы и утончённо свистнул, облокотясь о бетонный парапет. Объект присвиста стремительно удалялся, меняясь порхающим шифоновым силуэтом от решительных поволжских дуновений.

Шток прикурил и бросил спичку в воду.

- Ах ты ****ь! – воскликнул он.

Нетвёрдой походкой, с тоскою в груди, побрёл Шток куда-то недалеко, вероятно, домой. Он шёл и решал для себя, что жить всё-таки стоит, для того, чтобы выполнять свои обязанности, заполнять собой чьи-то привязанности, и всё это делать с очаровательной развязностью, и вообще пора оттянуться после последнего экзамена – дома ничего, кроме токайского – он решил зайти в «Туесок», где видел недели за две до этого «Наполеон», двуногих тварей миллионы вожделели сей коньячок галльской породы. Он зашёл и купил. Выходя из дверей, он споткнулся и зашиб щиколотку, в глазах потемнело от суточного голода, когда он медленно разогнулся, потерев ладонью ноющую кость.

Потом подошёл к таксофону и сосредоточенно выискивал десятирублёвки в потёртом замшевом кошельке – а их всё не было и не было. Опустив два пальца в правый карман голубых джинсов, он ощутил искомое. Завалив монету в тёплую металлическую щель, он думал – а неплохо бы, если б её не оказалось там, и вообще лучше топить горе в одну харю…

- Парень, кошелёк уронил, - сказал, проходя мимо, высокий шортолюбитель под руку с длиннокосым существом.

- Спасибо, - прошептал Шток и почувствовал себя отвратно, но тут раздался щелчок.

- Алё, - сказал Шток.

Она была там, с Людочкой, и они согласны, если он притащит Мурика.

Шток пообещал.

Вешая трубку, он заметил, как ещё белы его руки, нужно на пляж, прямо завтра.

Шток нашёл в сумке пахнущее жарой яблоко и сжевал, сев на скамейку под укрытием пыльного парка. Аппетит разыгрался, я болван и придурок, она ушла – и горькая нечеловеческая обида врастала хищными корнями в горло, в двухсуточную небритость впалых щёк.

Через полчаса он уже был у Муравьёва, а тот никак не мог найти свою рубашку, и Шток его торопил – давай, давай, бабы ждут, а когда Мурик нашёл – она была мятая, и Мурик стал её гладить, а потом брызгаться одеколоном Scenario.

-Ф-фу! – сказал Шток. – Как на первое свидание!

И, осенённый внезапной догадкой, похлопал Мурика по плечу.

- Тебя очень просила привести Людочка.
- Правда?!
- Без него, говорит, не приходи.

Мурик взвихрился и зараз уложил в гладкую причёску свои блестящие лохмы.

- Ну, молодцом, молодцом! – сказал Шток.

Наконец они вышли в яркую пыхающую жару и двинулись по проспекту. Мурик спросил, симпатичный ли он хоть немного, и Шток, посмотрев на него, спокойно сказал:

- Ты нормальный, здоровый парень.

И, немного погодя, добавил:

- Людочка находит тебя хорошеньким, и ещё однажды она сказала – он классный.

Мурик весело травил старорежимные анекдоты, Шток иногда кивал, не думая ни о чём, а в кроссовках всё-таки жарко, но у него не было лёгких кожаных сандалий тёмно-коричневого цвета, со стильными пряжками.

В Ленкиной квартире было сумрачно, прохладно. Девушки приготовили горячий шоколад, Шток расстегнул рубашку, помахивая свёрнутой «Правдой» в свою гладко выбритую грудь.

- Нет, не надо фужеры, это пьют из маленьких рюмок на длинной ножке.

Таковые имелись, коньяк был разлит, и все дружно выпили; Мурик гурмански запил алкоголь глотком шоколада. Людочка повторяла всё это следом, не сводя с него глаз.

- Постойте, я купил кило яблок сегодня, - и Шток открыл молнию сумки, вынул жёлтые майские яблоки с чёрными родимыми пятнами, не те, февральские, восковые, которыми он угощал Лику в третью их встречу. Там же, возле яблок, лежала бледная книга с голубым тиснением названия “The Magus”– её книга, он забыл сегодня отдать.

- Валерка, ты идёшь? – в прихожей очутилась Ленка.
- Да, иду, - глухо произнёс он и заграбастал ладонями четыре яблока.
- Я не буду больше пить, я послезавтра…
- Ну, Мурик, перестань. У меня тоже через три дня защита диплома – я же не отказываюсь. Милые девушки, угощайтесь, - и Шток разрезал яблоки на четвертинки.

Потом он медленно поднёс рюмку к зубам и влил обжигающее питьё в желудок, думая – всё кончено, и ещё по-настоящему не верил, что ему уже не быть счастливым.