Опаловый малыш

Маленький Хорст сидел, свесив ноги, на огромной родительской кровати. Он всегда использовал возможность пробраться в спальню и, вытащив из ящика украшения матери, долго пристально их разглядывать. Малыш обожал забираться на постель, раскладывать вокруг себя блестящие серебряные изделия и представлять, будто это его сокровища. Больше всего ему нравился кулон с огромным чёрным опалом. Хорст любил холодность камня; каждый раз, зажимая его между ладошками, он на несколько минут замирал и ждал, что опал нагреется, но тщетно… Потом он откладывал обожаемую вещицу и, ещё раз напоследок оглядывая ценности, медленно собирал их и аккуратно возвращал в ящик.

Странные чувства испытывал шестилетний мальчик в родительской спальне. Его постоянно тянуло к этой всегда пасмурной, таинственной комнате. С нетипичным для ребёнка трепетом он разглядывал многочисленные картины, непонятные, но такие волшебные статуэтки, комод, шкафчики с книгами, канделябры, пуфик возле трельяжа… Словом, всё в этой комнате таило для малыша какое-то необъяснимое очарование. Но больше всего его манило к себе единственное в комнате окно, зашторенное бархатными багровыми портьерами. Малыш взбирался на широкой подоконник и подолгу смотрел на улицу: на старый дворик, окружённый старыми дубами с некрасиво изогнутыми стволами, с одной единственной лавочкой. Иногда, прихватив с собой одну из подушек и что-нибудь вкусное из кухни, мальчик надолго уединялся в своём «убежище», так он его называл. Изредка кто-то незнакомый появлялся во дворе, и Хорст с любопытством наблюдал (множество занимательных сцен произошло у него на глазах), но он никогда не решался подойти и заговорить, и не потому что боялся, а потому что ему было неинтересно. Малыш не то чтобы был изолирован от общества, но некоторым образом ограждён. Родители безумно любили Хорста и всё возможное время посвящали ему: придумывали игры, смотрели вместе кино, читали, ходили в театры и гулять, но всеми способами пытались свести на нет его общение с «другим» миром, неприятным им самим.

Можно было пересчитать по пальцам количество человек, с коими контактировал Хорст вне рамках «их» круга. Даже обучение для дорогого чада супруги выбрали домашнее. Сами они были персонами весьма эксцентричными, жили замкнуто, чем и привлекли к себе множество сплетен и пересудов соседей. Впрочем, мальчика это никак не огорчало. Он жил в любви и целыми днями напролёт занимался тем, что ему было интересно.

Ещё одной страстью Хорста были книги. Когда ему было пять лет, отец научил его составлять из букв слова, а из слов предложения. По началу малыша затягивал именно этот механический процесс, но потом, осознав, что из сконструированных предложений можно извлечь много нового и небезынтересного, он увлёкся. Книги, коих было великое множество в доме, попадались разные, и родители не могли постоянно контролировать что именно читает их любознательное дитя. Упомянутый выше подоконник служил своеобразной школьной партой для Хорста, даже свои домашние уроки с преподавателем он просил проводить в спальне, дабы не покидать облюбованного уголка. Иногда родители шли на уступки… А мальчик тем временем продвигался всё дальше шаг за шагом в храм Минервы.

***************
Как-то будним пасмурным вечером после ужина втроём, супруги отправились на прогулку. Обычно они брали с собой мальчика, но в этот раз, в виду погоды, решили оставить Хорста дома. Воспользовавшись временным одиночеством, он устроился в своём «убежище» с книгой. Читать было сложно, он никак не мог погрузиться в то, что пробегал глазами. Что-то отвлекало… Чуть позже мальчик понял – дождь. Хорст, заворожённый, наблюдал как крупные капли, подобно слизням по камню, скатываются по стеклу. В каждой капле он видел картинку, и ни одна не напоминала другую: в первой – обмельчавший пруд, во второй – родителей, в третьей – какое-то непонятное существо с грустными глазами… Деревья во дворе, окутанные влажным мраком ночи, особенно очаровали мальчика; он видел на месте них огромные высокие кресты и распятых на них людей; ветки, торчащие в разные стороны, напоминали распростёртые руки… А вместо одинокой лавочки под дубом Хорст отчётливо видел надгробие. Эта картина так потрясла малыша, что он чуть не расплакался от переполнившего его чувства прекрасного. Ему казалось, что ничего красивее и таинственнее он в своей жизни не видел…

Из эйфории его вывел звук открывающейся входной двери. Он вмиг соскочил к подоконника и бросился в прихожую навстречу родителям. Захлёбываясь словами он, активно жестикулируя и сверкая от восхищения глазами, взволнованно рассказал о том, что видел и что при этом чувствовал. Взрослые удивлённо слушали, иногда загадочно переглядываясь и не могли скрыть умилённой улыбки. Не сняв накидки, мать подошла к мальчику, присела перед ним на корточки, поцеловала и нежно прижала его голову к груди. Хорст уткнулся носом в её ароматные рыжие волосы и сжал в ладошке холодный опал, покоящийся на её груди. Он всегда так делал, когда сидел у матери на коленях или обнимал. Прервал это идеалистическое действо отец, подняв малыша на руки. Два раза подбросив и поймав Хорста, под заливистый ребяческий смех он понёс его в детскую. После кружки горячего чая, устроившись в кровати со своей любимой плюшевой летучей мышью, он быстро заснул…

**************
К удовольствию Хорста дни потекли ещё интересней, чем раньше. Теперь он видел много больше, замечал мелочи, которые прежде оставлял без внимания, и находил в этом неописуемую прелесть. Особенно нравилось ему выходить на прогулку по вечерам и упиваться свежестью воздуха и нежностью сумерек. Стояла осень и запах мёртвых листьев сводил его с ума. Мальчик собирал их и охапками приносил домой, складывал под кроватью, чтобы и перед сном вдыхать восхитительный аромат тлена. Днём, выходя во двор и, перебегая через него в любимом чёрном плащике, чувствуя как на ветру он развевается, Хорст отыскивал большие камни, переворачивал их и с интересом разглядывал насекомых и слизней, обитающих там и существующих обособленно. Трухлявые пни также представляли для него интерес. Вечером он делился своими наблюдениями родителям, а отца упрашивал рассказать ему ещё что-нибудь о «маленьких жителях», как он их называл. Так появились первые познания в энтомологии.
Однажды утром, занимаясь арифметикой с преподавателем, Хорст впервые ощутил сильное чувство раздражения. Он был невнимателен, рассеян и постоянно ёрзал на стуле. Это не ускользнуло от преподавателя.

- Что с тобой? Ты сегодня какой-то хмурый, Хорст. Плохо себя чувствуешь?

- Нет.

- Что тогда?

Мальчик помолчал, потом повернул к учителю лицо и, жмурясь от солнца, сказал:
- У меня глаза болят. Мне очень светло.

Преподаватель улыбнулся и предложил ему пересесть с того места, куда падали лучи. Хорст так и сделал, но до конца занятия всё равно был чем-то озабочен. Весь вид его говорил о том, что учёба в данный момент представляет для него не более чем помеху своим размышлениям…

Весь последующий день он ощущал не испытываемый ранее дискомфорт. Везде мальчику было не по себе, что-то крайне гнетуще действовало. Даже на любимом пристанище он не чувствовал былого умиротворения.

Вечером за ужином родители были поражены молчаливостью и угрюмым выражением лица своего чада. Мать поинтересовалась, что его так сильно расстроило, но малыш только выше поднял воротник рубашки, спрятал лицо и скрестил на груди руки. Супруги недоумевающе переглянулись. После небольшой паузы Хорст резко поднял на родителей глаза и сердито выпалил:
- Папа! Погаси мне солнце! Я ведь знаю, что оно всё равно погаснет для меня потом. Для всех гаснет… Но я хочу сейчас! Хочу всё время вечер, чтобы темно… Ты же всё можешь. Ты сильный и умный.

На последних фразах он уже не требовал, он жалобно просил. Сдвинутые к переносице брови поплыли вверх… Казалось, что вот-вот - и Хорст заплачет.

- Малыш, ты у нас такой уже взрослый. Должен понимать, что это невозможно, - ласково начал отец.

- Но я хочуууууу! Я не смогу! Папочка, ну пожалуйста! По-жа-луй-с-тааа… - мальчика теперь душили рыдания. Он закрывал руками лицо и лёг грудью на стол. Сквозь пальцы сочились слёзы. Они капали на дивную бархатную скатерть и жгли изнутри изумлённых родителей. Его стоны и мольбы острой бритвой резали слух, но… В первый раз в жизни они не знали что сказать любимому сыну.