Похороны

В это трудно было поверить, но это было отвратительной правдой. Пора бы уже привыкнуть, думала я, каждый раз, когда липкие мысли давали о себе знать. Странный ход событий, неужели нельзя это как-то изменить? Эта глупая традиция. Нет, даже не традиция, а ритуал….
Бабушка была в своей комнате. Я сидела внизу и отгоняла печаль. Она собиралась весь месяц. От этого становилось ещё хуже.
Сначала она обзвонила всех знакомых, пригласила их на ужин, и они все вместе стали решать, кому какое барахло понадобиться, а кому уже и самому пора в путь. В тот день я сидела в своей комнате, пыталась не слушать их разговоры, но вязкое течение диалогов заполняло все щели в доме, подлезало под каждую дверь…. И от него веяло холодом. Холодом и какой-то невообразимой тоской.
Следующим шагом было то, что она начала убираться в доме. Это оказалось просто невыносимым. И мама, и папа, и я, словом, вся семья пытались уговорить её хоть минуту посидеть на месте, но она отмахивалась, ссылаясь на избыток времени. В том-то и вся беда, что времени оставалось всего ничего….
Потом она попросила папу отвезти её к родным в другой город. Там она пробыла пару дней, а потом сразу оттуда полетела на юг. Поразительно, чего только не узнаешь о человеке в это время. Кто бы мог подумать, что бабушке захочется одной рвануть чёрт знает куда, не сказав никому из нас.
Это было, пожалуй, самым нелёгким из всего, что было тогда. Думать, ждать, беспокоиться. Как это не забавно, но именно беспокоиться!
Она приехала как новенькая через неделю. Это было позавчера. Весь день отдыхала от поездки. И всё говорила, говорила, казалось, её эмоциям нет края и конца. Я никогда не видела её такой жизнерадостной. Мне было страшно. Страшно слушать её рассказы и слышать вроде бы весёлый лепет, но весь он светился болью, он сквозил безысходностью. А может, это мне так казалось?
С того самого дня, когда, два года назад, пришло это письмо, не было ни дня, когда бы я не думала о бабушке и об её уходе.
И вот сегодня тот самый день. Вернее, утро того дня.
Всё давно готово. Но бабушка никак не может успокоиться. Ей всё кажется, что что-то она не сделала, чего-то не успела, кого-то обидела. Она говорила, что надо было начинать собираться раньше, а не за месяц. Говорила, что даже целой жизни мало, чтобы собраться в такой путь. Да, пожалуй, она права.
Шум затих, послышались шаги: в гостиную зашла бабушка. Улыбнулась и позвала меня. Я встала и подошла к ней. Мне было трудно смотреть ей в глаза, но я хотела запомнить каждый миллиметр её лица, каждую морщинку, каждый волосок. Она приблизилась и обняла меня.
- Не скучай, всё отлично.
У меня невольно вздрогнуло всё внутри. Сердце сжалось, словно превратилось в атом, а потом забилось часто-часто, будто взорвалось. И я заплакала. Я не хотела, правда, но уже не могла сдержаться. Бабушка похлопала меня по плечу и улыбнулась. Ей как будто всё равно. Может, она смирилась?
- Не плачь, а то мне тоже станет грустно.
Я утёрла слёзы и попыталась улыбнуться. Она взяла меня за руку - мне показалось, что она дрожала - и мы пошли к выходу.
В дверях стоял папа. На нём лица не было. Он проводил нас до машины, открыл бабушке дверь, спросил, не холодно ли ей, и закрыл все окна.
- Нет, сынок, всё в порядке, поехали.
Мама сидела впереди. В глазах стояли слёзы. Но я знала, что она не заплачет, она сильная, она себе этого не позволит. Машина тронулась. Мы поехали на кладбище.
Я всегда думала, почему нельзя сделать нечто менее жуткое? Почему обязательно гроб? Ведь никто из нас при жизни не любит замкнутых пространств. Там неуютно. Неужели нельзя сделать обычную дверь? Почему это должно быть так мрачно? Я даже себе представляю: открываются двери, оттуда льётся мягкий свет, человек машет рукой и, улыбаясь, уходит в этот свет….
Гроб был большой и дорогой. Я знаю, потому что видела, как папа оплачивал его. Он был сделан из красного дерева, на нём были какие-то узоры. Глубокий. Обитый шёлком изнутри. И крышка. Громоздкая, массивная, чтобы выдержать любую тяжесть.
Мы в холодной комнате. Мы не стали приглашать много народу, только семья и близкие родственники. Гроб стоял посреди комнаты. К нему вела небольшая лестница. Я стояла и не чувствовала под собой ног. Члены семьи должны были стоять рядом, ближе остальных.
Бабушка поднялась по лестнице, и папа помог ей сесть поудобнее. Она повернулась к нам и улыбнулась.
- Я давно хотела сказать, как я вас всех люблю. И вот, наконец-то решилась. Мои дорогие, я всех вас очень люблю, - её голос едва заметно дрогнул, а может, показалось? – Больше ничего не хочу говорить. Вы запомнили меня такой, какой я была. И всё. Прощайте милые, вернее до встречи.
Мы по очереди подошли и обняли её. Я взяла её руку и поцеловала. Не знаю почему, но руки всегда мне казались чем-то очень важным. Она сказала мне, что всё будет хорошо. Я ей почему-то поверила.
Она легла, и я увидела, как помутнел её взгляд, как спала улыбка. Она смотрела в потолок. На её лице не было никакого выражения. Подошёл мужчина и закрыл крышку. Потом нажал на какую-то кнопку, и гроб опустился вниз. Дверцы пола закрылись.
Я посмотрела на папу: по его щеке медленно кралась слеза. Мама закрыла рот и нос платком. Она не будет плакать. Я тоже. По-моему, эгоистично плакать на чужих похоронах.
 
вторник, 9 мая 2006 г.