1980 год Рассказ без названия

               
    Когда появляется и не отступает потребность писать, обязательно напишешь – или письмо другу, или стихотворение в уме.

    Я решил написать рассказ.

    Но о чём?

    Как со мной нередко бывает, не зная точно, о чём сказать, я твёрдо знаю, о чём говорить не стоит.

    Нельзя писать о том, что уже было кем-то написано – это неинтересно.

    Если писать о том, что когда-то произошло с тобой, можно навлечь на себя неудовольствие окружающих – ведь живёшь не Робинзоном.

    Рискованно писать и о том, чего никогда не было – случается оказаться смешным и непонятным.

    Так о чём же тогда писать?

    Не зная ещё, как в борьбе с этими сомнениями выковать уверенность в себе и взяться за перо, я, облокотившись на стол перед чистым листом бумаги, и покусывая ручку, смотрел в окно, как вдруг услышал звонок в дверь. Кто-то пришёл ко мне в гости. 

    Оказалось – Антон.

–   Чем занимаешься? – спросил он.
–   Ничем.
–   А не надоело?
–   Надоело.

    Антон сказал: «Я пришёл поговорить с тобой».

–   Говори, – я сел и приготовился слушать.

    Антон хитро посмотрел на меня и стал ходить взад-вперёд по комнате.

–   Присаживайся, – предложил я.

    Антон сел: «Так чем ты занимаешься?» – ещё раз спросил он.

–   Хотел написать рассказ, да не получается.
–   Почему не получается?
–   Кто его знает! Если бы знал – уже давно написал бы.
–   Это правильно… Очень жаль, что ты не знаешь, почему не можешь написать рассказ. Мы вообще многого не знаем.

    И его понесло…

    Хуже нет, когда с самого начала Антон предупреждает, что хочет поговорить. Приходится выслушивать множество мыслей интересных, но чётко не сформулированных, отчего они, на первый взгляд, становятся похожими на бессвязный набор слов. И это первое впечатление осталось бы и завершающим, если бы рассказчиком был кто-нибудь другой, а не Антон. Его выручала завидная способность произнести в конце концов нечто такое, что как-то связывало между собой всё сказанное ранее, причём я никак не мог отделаться от чувства, что это нечто он находил интуитивно, распаляясь и импровизируя в своих монологах.

    Так произошло и сейчас. Антон говорил, то поглядывая на свои туфли, то напряжённо вглядываясь в угол комнаты, то комбинируя что-то пальцами.

    Я слушал его и думал о своём рассказе.

    Вдруг Антон замолчал.

    Я сразу предложил: «Давай чаю попьём. У меня есть отличное варенье…»

    Антон поднялся: «Спасибо. Я пойду. У меня дела».

–   Какие дела? Ты ведь пришёл поговорить со мной.
–   А мы уже поговорили. Разве не так? – Антон старался не смотреть на меня и покусывал губы.
–   По-моему, мы ещё ни о чём не говорили.
–   Это только тебе так кажется, – огрызнулся Антон и ушёл.

    Я остался в недоумении.

    Обычно длинные и витиеватые рассуждения служили Антону вступлением, разминкой перед серьёзным разговором на вполне удобоваримые темы.

    Он любил начинать разговор экстравагантно. Как-то, помню, он написал некое послание, что-то вроде: «Если Вам когда-нибудь посчастливится наблюдать горного орла, сравните его с тем орлом, каким Вы представляли себя в семнадцать лет. Свои выводы присылайте по адресу…» Указал свой адрес и разослал письмо всем иногородним знакомым, которых помнил. Дело было осенью. Под Новый год получил в ответ несколько весёлых поздравлений.

    Я закурил.

    Что мне по-настоящему нравилось в Антоне – так это его стремление постоянно говорить правду. Причём говорить правду означало для него не только ответить честно на поставленный вопрос, но непременно сказать обо всём, что в связи с этим вопросом появлялось у него в голове.

    Поэтому я был удивлён столь быстрым уходом Антона именно в тот момент, когда он как раз должен был перейти к тому, ради чего и начинал  разговор.

    «Пространство воли», – выкристаллизовалось в моей памяти, когда я попытался восстановить ход его рассуждений. Если верить Антону, пространство, в пределах которого воля каждого отдельного человека имеет право свободного выбора, в течение жизни постоянно сокращается. Но что из этого следует, я так и не смог вспомнить.

    Мне стало стыдно, что я отнёсся к разговору с Антоном как к чему-то заранее известному и потому неинтересному, может быть, даже дал ему это понять. Вероятно, поэтому он так быстро и ушёл.

    Так что же он всё-таки хотел сказать?

    «Для многих право выбора является смыслом жизни», – говорил Антон. Хорошо, в какой-то степени я с ним согласен. Но насколько это применимо в данном случае к самому Антону, я не затруднил себя дослушать.

    На следующий день я пошёл к нему.

    Он лежал на диване под пледом, небритый, среди газет и книг. Встретил меня молча и во весь рот зевнул.

    Поздоровавшись со мной, сразу снова забрался под плед, подсунул под спину подушку, упёрся головой в согнутую в локте руку и смотрел мимо меня.

–   Ты болеешь? – удивился я.

    Ответом мне было небыстрое движение бровей.

–   Что с тобой случилось?
–   Как видишь, ничего, как раз ничего и не случилось.
–   Поэтому ты и лежишь?
–   Конечно.

    Я стал рассматривать валяющиеся вокруг книги.

    Антон передвинул подушку под голову и откинулся на неё, теперь уже глядя прямо в потолок.

–   Закурим, – достал я сигареты.
–   Спасибо, я не курю.
–   Ну-у,  – непонимающе протянул я.
–   Четвёртый день, – Антон сделал глубокое глотательное движение, и мне стало жалко его, – и, знаешь, я бы не сказал, что я плохо себя чувствую. Я вообще себя никак не чувствую. Могу читать, гулять, работать, но всё такое пресное! Как кипячёная вода. Всё делаешь через силу, заставляешь себя что-то сделать и одновременно постоянно заставляешь себя не спорить с самим собой, что делать то, что ты сделал именно сейчас, как раз и не следовало бы делать. Я постоянно возмущаюсь своим поведением, – Антон опять сделал глотательное движение.
–   Тебе тяжело говорить?
–   Мне жить тяжело. Не думал, что симптом отмены такой сильный. Внутри настоящий бес засел: ну зачем тебе всё это нужно? – спрашивает… Всё через силу даётся. Руку поднять – и то внутренний протест. Представляешь? Голова гудит, не то как пустая, не то как чугунная. Ты не знаешь точно, какие головы так гудят?

    Я пожал плечами.

    Антон ещё раз проглотил что-то невидимое: «А я упёрся как баран – не буду начинать курить, и баста! Назло всему! Назло себе! Хорошо, выходные подоспели – лежу и читаю, когда чересчур захандрю – закрываю глаза и лежу. Главное – не вставать. Встанешь – пойдёшь. Пойдёшь – какую-нибудь глупость сделаешь. Так и лежу. Читаю, психую, сплю…»

    В этот момент я понял, что он вчера собирался мне рассказать.

    «Хотел всё это тебе вчера рассказать, – продолжал Антон, – да такая муть на меня нашла! Тошно в один момент от всего стало – я и ушёл. Это и есть этот гадский симптом. И хоть понимаешь всё, как разумный человек, но в том-то и дело: раз понимаешь – приходится подчиняться. Помнишь, говорил тебе о пространстве воли? Выбор и подчинение – стороны одной медали… Тошно, дорогой мой друг, тошно… И сейчас тошно. Спасибо, что пришёл… Но я не отступлю. Это не в первый раз я бросаю, ты знаешь. Но сейчас не отступлю… Одним словом, хочешь – посиди ещё, а не хочешь – как хочешь…»

    Дома я записал всё это на бумагу, про себя называя рассказом.

    Но, закончив писать, задумался. Раз Антон серьёзно решил бросить курить – значит, он непременно бросит. Он из тех, кто, прежде чем добиваться уважения окружающих, учится уважать самого себя. Пусть ему будет трижды плохо, от данного себе слова он не отступит. Сколько я ни размышлял и ни моделировал ближайшее будущее, я так и не смог представить себе Антона с сигаретой в зубах и с гордо поднятой головой. 

    Через два дня он зашёл ко мне, весёлый и шумный. И как-то удивительно заговорщически подмигивал.

    Потом достал из портфеля бутылку вина, сигареты и предложил: «Давай выпьем! Сегодня прекрасный день».

    Выражение моего лица в этот миг, видимо, заставило его что-то вспомнить, и он поспешил спросить: «Ты что-то хотел сказать?»

    Я ответил: «Нет». А затем добавил: «Я написал рассказ».

–   Молодчина! – Антон откупоривал бутылку, – давай его сюда. Короткий, как обычно?
–   Короткий, но не как обычно.

    Он не обратил внимания на интонацию, взял рукопись и закурил. Когда прочитал рассказ, спросил: «Это всё?»

–   Всё.

    Виктор задумчиво потёр ладонью лоб.

–   Понимаешь, – начал я, – я хотел показать, что…
–   Не надо, – перебил Антон, – а то ты начинаешь напоминать художника, который несколько недель пишет картину, а потом несколько лет объясняет, что же он хотел изобразить.

    Я забрал у него свою рукопись.

–   Ты не обижайся, я любя, – Антон затушил сигарету, – как ты хочешь назвать его?
–   Конечно, «Сила воли». У тебя есть другие предложения? – я тоже закурил.

    Антон, довольный, рассмеялся: «Есть другие. Только твой рассказ нужно продолжить до известных пределов. И назвать – «Воля силы». Сила воли – это из глубины веков дошедшее до нас ошибочное словосочетание. Воля силы – вот правильное прочтение термина, обозначающего всем известную категорию. Согласен?

–   Пока нет. Но, дойдя до известного тебе предела, серьёзно подумаю над этим.
–   Значит, давай выпьем.

    Мы выпили, потом допили бутылку, и вышли на улицу.

    Тёплый весенний вечер добродушно принял нас, приглашая  прогуляться.

    Антон шёл быстро и с улыбкой смотрел по сторонам. Решившись, начал: «Где-то на третий день у меня появилось чувство, что со мной обязательно что-нибудь произойдёт. Сначала думал – умру от тоски по сигаретам. Но вскоре решил, что это было бы глупо. А ожидание и какая-то приподнятость остались. Представляешь, тоска смертная от этого симптома и одновременно уверенность, что моё желание бросить курить имеет гораздо более глубокие последствия, чем я имею об этом представление. Одним словом, что-то очень неопределённое, но твёрдое».

–   И как это случилось? – поддразнил я его.
–   Вчера в троллейбусе. Она – черноглазая, и как ни посмотрю на неё – встречаюсь с ней взглядом. Так и ехали – улыбались друг другу. На остановке я подал ей руку, помог выйти. Она поблагодарила… Мы разговорились, и между слов сказали гораздо больше, чем словами…
–   Ну и что? – не понял я.
–   А когда вечером я провожал её домой, она спросила: «Ты не куришь?»… Мы и покурили вместе на скамеечке.

    Я расхохотался и хлопнул его по плечу.

–   Да ну тебя, – рассердился Антон, – ничего ты не понимаешь.

    После этого я отказался от своего названия рассказа, но не решился принять и предложенное Антоном.

    Так и остался рассказ без названия.