путь к смерти

***
Ожидание в Конго

С самого начала они столкнулись со сложностями, которые не предвещали ничего хорошего. На аэродроме под Дар-эс-Саламом их встречал один кубинский посол. Оба виднейших лидера конголезских повстанцев - Гастон Сумиало и Лоран Кабила задержались на конференции в Каире, где выяснялись отношения между различными течениями внутри революционного движения. И это несмотря на то, что оба были одержимы идеей подготовки своих партизан кубинскими инструкторами. До этого их готовили в СССР и Китае, а Че придерживался мнения, что разумнее было бы это делать прямо на месте. Но тут ему пришлось столкнуться с серьезным противодействием многих африканцев, уже успевших привыкнуть к преимуществам и удобствам жизни в неплохо оплачиваемой эмиграции.
На востоке Конго существовал так называемый «освобожденный район», граничивший с дружественной Танзанией. Лежавший в центре Африканского континента, он представлялся Че идеальным местом для подготовки борцов за свободу.
За день или два до отъезда из Дар-эс-Салама Че взял суахили-французский словарь, который изучал, и дал группе псевдонимы: сопровождающие его Дреке и Мартинес Тамайо должны были стать «Моха» - 1 и «М’били» - 2, а сам Гевара «Тату» - 3. 23 апреля 1965 г. кубинский отряд двинулся из Дар-эс-Салама в, лежащую на берегу озера Танганьика, Кигому. Переправившись на конголезский берег, отряд прибыл в деревню Кибамба. Там он был встречен будущими соратниками - вооруженным и экипированным подразделением Конголезской народно-освободительной армии. Торжественная встреча, оснащение бойцов, а также возможность общаться с одним из них по-французски произвели на Че Гевару хорошее впечатление.
Одновременно ему буквально с первых минут пребывания в Кибамбе пришлось столкнуться с неожиданностями. Вечером первого дня высадки в Конго у Че состоялась встреча с несколькими командирами отрядов. Вот как Че описывал странную беседу с одним из конголезских офицеров:
«Полковник Ламберт… сказал мне, что они не волнуются из-за самолётов, так как у них есть дава, лекарство, которое делает их пуленепробиваемыми: - Они несколько раз попадали в меня, но пули просто падали на землю.
Я быстро понял, что он говорит совершенно серьёзно».
Дава представляла собой священное зелье из трав, которым обливали бойца, после чего ставили на лбу отметку древесным углём. Конголезцы считали, что такой человек неуязвим, но только если соблюдает три священных правила: не прикасаться к чужим вещам, не трогать чужих женщин и не бояться. Раненных обычно обвиняли в страхе перед врагом, а убитых – в чём угодно. Че начал опасаться, что это суеверие повернётся против кубинской группы – что конголезцы обвинят их к каких-то ошибках во время боя из-за которых полегло много народу. Ритуал дава тем более казался весьма сомнительным, учитывая, что многие бойцы умудрялись подхватить в джунглях венерические заболевания, а 95% всех конголезцев любили выпить.
Вместе с конголезцами в деревне располагалось около четырех сотен партизан из племени тутси, бежавших в Конго от бойни, устроенной после обретения Руандой независимости их извечными врагами - хутуа и надеявшимися в союзе с конголезцами вернуться на родину. Они не говорили на суахили, что впоследствии мешало успешному проведению операций с их участием.
8 мая из Гаваны прибыла вторая группа кубинцев. Ее членам перед отправкой в Конго Кастро намекнул, что там они встретятся с тем, кто пользуется его полным личным доверием. Время шло, а конголезские повстанцы не хотели ничего делать, объясняя это отсутствием своего командующего. Они лишь устраивали в лагере ежедневные пьянки и дебош; иногда убивали крестьян, иногда друг друга. И всё это было овеяно байками о фантастических подвигах, которые оказывались невероятными преувеличениями. Например застава из 80 человек в устах конголезцев превращалась в тысячный легион, а боевая неудача в истребление половины сил противника.

Вскоре поступило сообщение: «Кубинский министр с толпой других кубинцев поднимается в горы». Че, конечно, не поверил в это, но всё же чтобы немного размяться спустился с горы и к своему удивлению обнаружил Османи Сьенфуэгоса (брата Камило). Он доставил Че самую грустную новость за всё время войны: «из Буэнос-Айреса позвонили по телефону и сказали, что мать Че очень больна, а суть заключалась в том, что её кончина была просто-напросто вопросом времени».
Её доставили в больницу 10 мая, а 16 ей стало совсем плохо. В тот же день удалось связаться с Гаваной и сообщить о несчастье Алейде. Селия умерла 19 мая. Че был вынужден провести месяц в печальной неопределённости, надеясь что всё это какая-то ошибка, пока не получил подтверждения смерти своей матери. Узнал об этом Че, когда доктор Серкера показал ему журнал «Боэмия», где был некролог. Че отреагировал стоически, видимо он предпочитал оставить скорбь внутри. Он лишь принялся рассказывать о своём детстве, затем побродил вместе с коллегой, напевая танго и рано утром ушёл. Все эти годы мать и сын не прекращали поддерживать связь. Че написал матери множество писем; между ними были доверительные отношения любви и сочувствия. Селия так и не получила прощального письма Че родителям, которое уезжая он оставил в Гаване. Оно было доставлено отцу лишь в октябре.

Тем временем Че продолжал сталкиваться с повальным бездельем и недисциплинированностью среди конголезцев. Если им давали что-нибудь нести, то они говорили: «Мими апана мотокари» (я не грузовик) или «Мими апана кубан» (я не кубинец). Наконец, Мудани попросил Че выделить пятьдесят кубинцев, чтобы атаковать населённый пункт на берегу реки Кимби, где была гидроэлектростанция. Предполагалась, что там размещался батальон в 500-700 человек – это не было мелким объектом. Че писал об этом: «Приказ произвести нападение 25 июня. Я спросил, почему такая определённая дата, но Муданди не смог дать ответа… Он, казалось, был бедным неудачником-исполнителем, получившим задание, превышавшее его способности… Но также был весьма двуличным». Плохая информированность конголезцев о планах командования была несомненно вызвана тем, что руководители революции в Конго находились за пределами страны, а кубинцы лишь оказывали поддержку и не имели права решающего слова.

***
С такими войсками выиграть войну немыслимо

20 июня смешанный отряд из конголезцев, тутси и сорока кубинцев отправился из Кибамбы на запад, в сторону электростанции и казарм в Бендере. Че был вынужден остаться в лагере: «Что, если я пойду, а они прогонят нас, потому что это их страна?». Операцию ждала неудача. Не говорившие на суахили тутси почти все разбежались в самом ее начале, а конголезцы отказывались сражаться. Четверо кубинцев было убито, и их документы попали в руки противника.
Сбылись худшие опасения Че Гевары. Режим Чомбе обладал теперь неопровержимыми доказательствами того, что повстанцев готовят кубинские инструкторы.
Анализ неудачной операции выявил, что из 160 партизан 60 дезертировали еще до начала атаки, а многие из оставшейся в боевых порядках сотни не произвели ни единого выстрела.
Че Гевара еще до операции сделал для себя обескураживающий вывод, что многие конголезцы попросту не способны научиться стрелять. А если и брались за автомат, то с закрытыми глазами до тех пор жали на спусковой крючок, пока магазин не оказывался пуст.
После неудачи под Бендерой в лагере кубинцев впервые проявились пораженческие настроения. Если конголезцы, несмотря на все занятия с ними, не готовы к борьбе за свое дело, что с этим могут поделать кубинцы? Некоторые из них начали поговаривать о возвращении на родину.
Вспышки таких настроений были абсолютно не ко времени. Как раз через четыре дня после неудачной операции в Кибамбу прибыла четвертая группа кубинцев. В ней насчитывалось 39 бойцов, среди которых был Гарри Вильегас по кличке Помбо, которому Кастро доверил быть телохранителем Че. Теперь среди повстанцев насчитывалось 105 кубинцев. Четвертый отряд прибыл из Гаваны через Алжир. И чуть-чуть не застрял там. Дело в том, что 19 июня в стране произошел государственный переворот. Самый главный друг Че Гевары в Африке Бен Белла был свергнут Хуари Бумедьеном. Одновременно Бен Белла являлся ведущей опорой конголезского революционного движения. С падением его режима значительно снизилась международная поддержка повстанцев.
Осложнялась обстановка и внутри самого Конго. Войска Моиза Чомбе укрепляли свои опорные пункты. Их возросшие боевые возможности испытал на себе четвертый отряд кубинцев при переправке из Кигомы в Кибамбу. Повстанцев на озере атаковала вражеская авиация, оперировавшая с аэродрома в Альбертвилле. Было убито много конголезцев, но кубинцы потерь не понесли.
Тем не менее изменившаяся ситуация не ускользнула от внимания Че, который в послании своим бойцам 12 августа писал: «Мы не можем делать вид, что положение выглядит хорошо. Руководители движения проводят большую часть своего времени вне страны... Организационная работа не ведется, кадры среднего уровня ничем не занимаются, не знают, что они должны делать и не внушают никому доверия... Недисциплинированность и недостаток самоотверженности - главные признаки этих борцов. С такими войсками выиграть войну немыслимо».

***
Революционер против наёмника

В последние месяцы своей африканской эпопеи майору Че Геваре выпало вести боевые действия против майора Хора по прозвищу «Сумасшедший Майк». Таким образом, волею судеб для известнейшего революционера и известнейшего наемника Африканский континент оказался полем боя. Хотя ни один, ни другой об этом и не подозревали.
Может быть, именно это обстоятельство вместе с неспособностью конголезцев к активным боевым действиям стало причиной того, что Че никогда не удавалось проникнуть в глубь Конго более чем на 80 км от берега Танганьики.
Но, хотя бой под Бендерой выглядел в глазах кубинцев полной катастрофой, на Майка Хора он произвел впечатление. Он больше не строил себе иллюзий, что его задача легко выполнима.
В начале июля Хор по шестимесячному контракту с Чомбе и Мобуту прибыл в Альбертвилль, чтобы окончательно подавить очаги восстания на востоке Конго. С этой целью он вербовал в Йоханнесбурге полтысячи наемников. Ему было известно о присутствии кубинцев в Конго.
В начале сентября, с прибытием пятой группы кубинцев, среди которых находилось несколько опытных военных, боевой дух в кубинском лагере заметно повысился. Но вскоре наемники Хора перешли в контрнаступление. В конце сентября они подобрались вплотную к кубинским позициям. В распоряжении наемников находились канонерка, полдюжины быстроходных катеров, дюжина истребителей Т-28, пилотируемых кубинскими контрреволюционерами, четыре Б-26 и вертолет «Белл».
27 сентября отряды войска Хора начали операцию против партизан Че Гевары. Несмотря на превосходство в технике, она не стала для наемников приятной прогулкой. Кубинская выучка начала давать плоды. «Противник уже не был тем, которого мы до сих пор знали, - писал Хор. - Они одеты в маскировочное обмундирование, используют подходящую для местности тактику и слушаются сигнальных свистков. Ими, очевидно, руководят хорошо обученные офицеры. Нами перехватывается радиообмен на испанском. Мой связист-испанец сказал, что используется очень простой язык, что свидетельствует о том, что оборона организована кубинцами».
В конце октября, когда кубинцы находились в Конго ровно полгода, отрядам Хора удалось окружить их позиции. Че Гевара со своими людьми окопался в Лулуабурге, превратив его в практически неприступную крепость.
Драма, разыгравшаяся на поле боя, совпала с коренными изменениями дипломатической обстановки вокруг Конго. Прекрасно понимая, что ни о каком сближении с большинством членов Организации африканского единства не может быть и речи, до тех пор, пока Моиз Чомбе занимает пост премьера, президент Конго Жозеф Касавубу отправил его 13 октября в отставку. На конференции глав государств и правительств африканских стран, проходившей под председательством президента Ганы Кваме Нкрумы в Аккре, Касавубу заявил, что восстанию в его стране положен конец, и он может теперь отказаться от услуг белых наемников и отправить их по домам.
Такое развитие событий имело самые тяжелые последствия, как для наемников Хора, так и для бойцов Че. Хор в конце ноября вынужден был убраться в ЮАР. А Че 1 ноября получил срочное сообщение от кубинского посольства в Дар-эс-Саламе, в котором говорилось, что танзанийцы после конференции в Аккре решили прекратить оказание помощи конголезским повстанцам. В конечном счете, сами революционные руководители решили прекратить борьбу в бывшей бельгийской колонии. Решение было действительно правильным, так как подтвердилось, что в тот момент отсутствовали условия для этой борьбы.

***
Одинокий как никогда

Через пару дней после сигнала из Дар-эс-Салама было получено личное послание Фиделя, в котором решение о дальнейшей судьбе кубинцев в Африке предлагалось принять самому Че, исходя из «сложившейся обстановки и настроений среди наших людей». Любое предложение обещалось поддержать. Ответ Че Гевары был попыткой отсрочить принятие окончательного решения. Он просил о посылке высокопоставленной кубинской делегации в Танзанию. Однако Че уже отдавал себе отчет в том, что лидеры конголезских повстанцев вполне могут сложить оружие. На этот случай у него созрел свой план. В его записях на этот счет говорится: «Я уже решил остаться здесь с двадцатью подобранными людьми... Я буду продолжать борьбу до тех пор, пока движение не возродится или все возможности для этого будут исчерпаны».
В последние недели своей африканской эпопеи Че Гевара обращался даже к Чжоу Эньлаю с просьбой о китайской поддержке. В ответе Чжоу содержалось предложение оставаться в Конго и создавать отряды сопротивления без личного, однако, участия в боевых действиях.
«Что мы могли сделать? - вопрошал Че 20 ноября, когда он решился на окончательный вывод кубинского контингента. - Все конголезские лидеры ударились в бега, крестьяне относились к нам все враждебнее. Но осознание того, что мы покидаем район тем же путем, который нас привел сюда, бросив беззащитных крестьян и людей, которые, хотя и имели оружие, но были также беззащитны, учитывая их скудные боевые навыки борьбы, побеждённых и чувствующих себя преданными, глубоко ранила меня». Че чувствовал себя не только беглецом, но и сообщником обманувших простой народ конголезских повстанцев. «С другой стороны, кем я был теперь? У меня сложилось впечатление, что, после моего прощального письма Фиделю, товарищи начали воспринимать меня как человека из другого Мира, как кого-то очень далёкого от повседневных проблем Кубы, а я не испытывал желания настоятельно требовать от них жертвы – остаться».
Фидель Кастро на другом берегу океана воспринял все гораздо спокойнее: «В конце концов, решение о прекращении борьбы принято революционными вождями Конго, и поэтому люди были отозваны. В практическом смысле это решение было верным: мы убедились, что предпосылки для развертывания борьбы в этот момент отсутствуют».
А на берегу Танганьики сотня кубинцев грузилась на борт трех небольших катеров. С ними готовились к эвакуации четыре десятка конголезских повстанцев. Началась переправа на танзанийский берег.
«В последние часы в Конго, - писал позже Че Гевара, - я чувствовал себя настолько полностью одиноким, как никогда, ни на Кубе, ни где еще».
К шести утра Че обратился к кубинцам: «Товарищи, по причинам, которые вам всем известны, настало время разделиться. Я не сойду с вами на берег; мы должны избежать любых провокаций. Сражения, которые мы вели, сильно обогатили нас опытом. Я надеюсь, что, несмотря на все трудности, через которые мы прошли, если когда-нибудь Фидель обратится к вам с предложением отправиться на другое задание такого же рода, некоторые из вас ответят «есть». Я также надеюсь, что если вы окажетесь дома к 24-му, когда вы будете есть молочного поросёнка, о чём вы так мечтаете, то вспомните этих скромных людей и тех товарищей, которых мы оставили в Конго. Возможно, мы ещё встретимся на Кубе или в какой-нибудь другой части Мира». К баркасам приблизилась маленькая лодочка. Че спустился в неё, за ним последовали Мартинес Тамайо, Гарри Вильегас и Карлос Коэльо, и распрощался.

Проведя несколько дней в Дар-эс-Саламе, большинство кубинцев вернулись на родину, но без своего командира, что было не случайным.
Сам Че Гевара задержался в кубинском посольстве в Дар-эс-Саламе, занимаясь записью весьма болезненных воспоминаний. «Победа является значительным источником позитивного опыта, - писал он, - но то же самое относится и к поражению». В течение трёх недель Че втянулся в работу над рукописью «Воспоминания о революционной войне (Конго)». Это произведение было наполнено самокритикой и разбором собственных поступков и решений. Исхудавший от голода и дизентерии Че начал самоизлечение с катарсиса.
Вскоре к нему присоединилась его жена Алейда Марч. Че в то время чувствовал себя больным как физически, так и душевно. В начале 1966 г. он вылетел из Дар-эс-Салама в неизвестном направлении. По некоторым сведениям, он на несколько месяцев остановился в одной европейской стране. Возможно, в Праге, где ожидал установления благоприятного политического климата для продолжения латиноамериканской революции, берущей начало на Кубе. Алейда осталась в Дар-эс-Саламе.

***
Подготовка к последней революции

 Гевара не мог допустить мысли о бесславном возвращении после того, как в прощальном письме отказался от кубинского гражданства и обещал кубинцам унести с собой «на новые поля сражений революционный дух моего народа». Судя по всему, вначале Че искал новые поля сражений по соседству с Конго. Есть версия о том, что он предлагал свои услуги Саморе Машелу — в Мозамбике разворачивалась освободительная война против колониального владычества Португалии. Команданте выразил готовность возглавить вооруженные силы Фронта освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО). Но у Саморы Машела были свои сложные политические проблемы, которые с появлением Че в качестве военачальника могли только усугубиться. Он ответил команданте «нет». Какие бы загадки ни оставляла эта версия, очевидно одно: Че искал выход, чтобы не появляться на Кубе. «После Заира Че находился некоторое время в Танзании, стремясь выиграть время, — отмечал Фидель Кастро. — Потом он едет в одну из социалистических стран Восточной Европы... Не буду называть ее... Он не хотел возвращаться на Кубу, так как мысль об этом доставляла ему острую боль после обнародования того письма».

И всё-таки Фиделю Кастро удалось убедить Че тайно возвратиться на Кубу, чтобы в условиях строгой секретности продолжить подготовку к осуществлению его давней мечты — созданию партизанского очага на латиноамериканском континенте. Созданием такого очага в Боливии, расположенной в центре Южной Америки, Фидель Кастро надеялся отвлечь внимание США от Кубы. Фидель уже в течение года поддерживал доверительные отношения с французским журналистом Режи Дебре, которому теперь дал задание подготовить отчёт о политическом состоянии Боливии и настроениях среди её жителей.
Для развертывания повстанческой базы Че определил зону, пограничную с родной Аргентиной, в надежде перекинуть и туда пламя революционной войны. Че сформировал небольшую группу добровольцев из числа испытанных бойцов, в том числе прошедших через Конго. Она должна была стать ядром для создания будущей повстанческой армии. Подготовка кадров велась в учебном лагере Сан-Андрес на Кубе. Прибывшие туда кубинские добровольцы – многие занимали высокие госпосты – сначала не узнали Че: теперь господина в костюме парижского стиля, при галстуке, с очками, лысоватого, с несколькими беспорядочно торчавшими седыми волосами и трубкой во рту. В голосе незнакомца обнаруживались аргентинские интонации, прикрытые деланным испанским акцентом. Разорвать чары удалось Хесусу Суаресу Гайолю. Именно он первым кинулся вперёд и обнял незнакомца: «Чёрт тебя возьми, парень, это ты! Это же Че, чёрт возьми!» Как и миллионы прочих кубинцев, добровольцы около полутора лет ничего не знали о судьбе Че.
Прежде всего, Че прочитал новоприбывшим старым знакомым правила. С офицерскими привилегиями было покончено. Караульную службу все несли поровну, а те, кто стоял последнюю смену, отвечали за приготовление завтрака. Ещё через полчаса был подъём, а ровно в шесть, минута в минуту, начинались тренировки по стрельбе. Для тех, чьи достижения не имели успеха, поездка должна была закончиться не начавшись. После тренировок чистили оружие, и наступал черёд шестичасового форсированного марш-броска с рюкзаками, полными боеприпасов. В семь часов вечера группа разделялась на две части, с каждой из которых Че и Густаво Мачин вели занятия по истории. Испанскому языку и математике. В девять вечера начинались занятия французским и языком кечуа – индейцев населявших значительную часть Боливии. Че не только готовился к урокам, которые сам проводил, но и принимал участие во всех остальных занятиях.
Чё, внезапно перешедший от лишений и необходимости вести стоический образ жизни к режиму изобилия, по словам товарищей, «жрал как лошадь, съедал по три порции». Гевара в то время ещё был крепким толстяком.

Существует один из многих анекдотов, касающихся периода обучения в Пинар-дель-Рио, который, хотя и не имеет документальных подтверждений, всё же вполне достоверно дополняет сведения о характерах Че Гевары и Фиделя. Как-то раз у Гевары возникла серьёзная размолвка с Рамиро Вальдесом, бурный спор, Че даже ударил Рамиро. В это время Алейда Марч находилась неподалёку, сидя в автомобиле у подножия холма, на котором тренировались добровольцы. Наблюдая за происходящим, они поняли, что Че «снимет стружку» со старого друга за то, что тот привёз с собой Алейду, в то время как жёны других товарищей не имели возможности навестить мужей. Воздух сотрясали проклятия и оскорбления.
Прибытие Фиделя оказалось как нельзя кстати – Че, когда по-настоящему выходил из себя, мог оказаться опасен.
Фидель укротил Че, сказав ему: «Это ошибка не Рамиро, а моя. Мы рассчитывали дать всем остальным несколько дней отпуска, чтобы они смогли навестить жён, но не предусмотрели отпуск для тебя; именно поэтому Алейда здесь». Постепенно Че начал успокаиваться. Фидель предложил подвезти некоторых из товарищей на холм в своём автомобиле. Но они, не доверяя его водительскому мастерству, отказались: «Всё в порядке, майор, мы пойдём следом за вами».
Той ночью Гевара и Алейда ночевали в лагере в отдельной комнате. На следующий день Че не смог, как обычно, взбежать на гору. Кубинцы с их обычным уважительным отношением давали ему понять, что усталость такого рода не тот предмет, которому стоит придавать слишком уж большое значение, лишь хитро спрашивали его: «Хорошо спали, майор?»

***
Из огня да в полымя

Боливия – это страна небольших городов и поселков, где все друг друга знают. Легко представить себе, каково было положение Тани, приехавшей из Перу ещё в 1964 с поддельным паспортом в качестве якобы этнографа в страну, где она никогда не была раньше, для того, чтобы в течение двух лет одной выполнять порученное ей задание: создать условия для проникновения в страну и затем для ухода в горы отряда, руководимого Че. Только такая женщина, как Таня, человек очень общительный, могла взять на себя подобную ответственность. Нужно подчеркнуть, что общительность была одной из самых ярких черт характера Тани, потому что именно это позволило ей внедриться в те социальные слои боливийского общества, где она получала чрезвычайно ценную информацию. Во враждебной обстановке она выбирала нужных ей людей, которые затем помогли бы успешно выполнять ее революционную работу. Особо нужно подчеркнуть, что она была связана с начальником службы информации Президентского дворца Гонсало Лопесом Муньосом, от которого получила подлинный документ, впоследствии послуживший для аккредитации Гевары как специалиста антрополога, что позволило ему беспрепятственно ездить по стране. Сам того не зная, этот Лопес Муньос оказал Тане неоценимую помощь в выполнении ее задания.


Как когда-то в Конго, Гевара вновь отправился в путь с сильно измененной внешностью: со вставными зубами, изменяющими форму челюсти, безбородый, с крашеными в седой цвет волосами, почти лысый и в квадратных очках. По-прежнему никто, кроме узкой группы кубинских руководителей, ничего не знал о тайных партизанских маршрутах Гевары.
1 января 1966 г. в Ла-Пас прибыл Мартинес Тамайо с подробными инструкциями, в долине Ньянкауасу приобретается ферма «Каламина» (на исп. «расплавленный цинк»; жилое здание фермы было покрыто листами оцинкованной жести) – будущая база для лагеря, начинают прибывать бойцы.
Тем временем, Че Гевара 23 октября отправился с Кубы в Москву. Затем Прага, Вена, Париж (там он купил блокнот, где будет вести дневник). Об этих странствиях по Европе не сохранилось никаких свидетельств. Целью поездок была смена нескольких паспортов и имён, чтобы запутать следы Че Гевары. 1 ноября Че прибыл в Сан Пауло. Там таможня устроила ему неожиданную проверку документов, под предлогом, что в уругвайских удостоверениях нет печатей о прививках. Че решил было, что его распознали, потому что другие латиноамериканцы путешествовали с такими же точно документами и власти не обращали на это внимания. Но всё обошлось и 3 ноября Че получил туристическую визу для Боливии и поехал в Ла-Пас по именем Адольфо Мены. Однако в документах паспортного контроля записей о его въезде нет. Он позже сказал: «Я сделал важное открытие: теперь мы знаем, что если кого-нибудь нарядить слоном, то он всё равно доберётся сюда».

Наконец, под видом уругвайского коммерсанта Адольфо Мены Гонсалеса в Боливии появился сам Че - совершенно неузнаваемый. «Сегодня начинается новый этап, — записывал Че 7 ноября 1966 г. — Ночью прибыли на ранчо. Поездка прошла в целом хорошо. Мы с Пачунго соответствующим образом изменили свою внешность, приехали в Кочабамбу и встретились там с нужными людьми. Затем за два дня добрались сюда на двух джипах — каждый порознь. Не доезжая до ранчо, мы остановили машины. Сюда приехала только одна — чтобы не вызывать подозрений у одного из соседних крестьян, который поговаривает о том, что мы наладили здесь производство кокаина. В качестве курьеза отмечу, что неутомимого Тумаини он считает химиком нашей шайки. После второго рейса Биготес, узнав меня, чуть не свалился с машиной в ущелье. Джип пришлось бросить на самом краю пропасти. Прошли пешком около 20 км, добираясь до ранчо, где уже находятся три партийных товарища. Прибыли сюда в полночь».

Че свободно ходил по улицам боливийской столицы. У него было два уругвайских паспорта: на имя коммерсанта Рамона Бенитеса Фернандеса и на имя коммерсанта Адольфо Мена Гонсалеса. Через Таню Че получил от Г. Лопеса Муньоса мандат на имя Адольфо Мены Гонсалеса, удостоверяющий, что он является специальным уполномоченным Организации американских государств, изучающим и собирающим информацию об экономических и социальных отношениях в сельских районах Боливии.
С тех пор, как 13 лет назад Че впервые ступил на боливийскую землю, здесь особых перемен не произошло. Страной продолжали управлять продажные генералы и политиканы, горняки по-прежнему влачили жалкое существование, а крестьянские массы — в основном индейцы, не говорящие по-испански, пребывали в нищете и невежестве. Революционные силы Боливии были ослаблены раскольнической деятельностью троцкистов, маоистов, анархистов... И, тем не менее, Че был настроен оптимистично. Он верил, что партизанские действия коренным образом изменят политическую обстановку в стране в пользу революционных сил.

***
Обустройство на новой земле

10 ноября обеспокоенный любопытством хозяина соседнего ранчо Альгараньяса, у которого обитатели «Каламины» покупали провизию, Че решил организовать главный, или базовый, лагерь в 8 км от фермы. После первой ночевки на новом месте 11 ноября он отметил в дневнике: «Обилие насекомых здесь невероятное: ягуаса, жежен, маригуи, кузин и тик. Спастись от них можно только в гамаке с сеткой (такая сетка только у меня)». Переброска продуктов, оружия и другого партизанского хозяйства из «Каламины» в базовый лагерь была очень изматывающей: людям приходилось ежедневно переносить на себе большие тяжести. В районе базового лагеря партизаны устраивали тайники, куда прятали свое имущество. Че рассчитывал, что в нужный момент сможет посылать сюда своих людей за продовольствием, лекарствами и оружием.
В лагере между тем партизанская жизнь шла своим чередом. В декабре устроили еще один тайник в окрестностях «Каламины», заложив в него оружие и боеприпасы.
Среди боливийцев, находящихся в «Каламине», возникли разногласия. Одни готовы были стать партизанами, другие обусловливали своё участие решением Коммунистической партии Боливии, отношение которой к отряду Че продолжало оставаться неясным.
12 декабря Че записал в дневнике: «Говорил со своей группой, «прочитав проповедь» о сущности вооруженной борьбы. Особо подчеркнул необходимость единоначалия и дисциплины... Сообщил о назначениях, которые распределил следующим образом: Хоакин—мой заместитель по военной части (майор Вило Акунья Нуньес, герой Сьерра-Маэстры, начальник школы коммандос в Матансасе – примечание автора), Роландо и Инти — комиссары, Алехандро — начальник штаба, Помбо — обслуживание, Инти — финансы, Ньято — снабжение и вооружение, Моро — медицинская часть - временно».
Но, судя по дневнику Че, среди бойцов в лагере имелись неоднозначные настроения: «В лагере встретил Маркоса и Мигеля, которые переночевали среди камней, так как не успели вернуться до темноты. Они были возмущены тем, как обо мне тут го¬ворили в мое отсутствие. Судя по всему, они имели в виду Хоакина, Алехандро и Врача».

В канун Нового года, утром 31 декабря, в «Каламину» прибыл долгожданный Марио Монхе, его сопровождали Таня, Мартинес Тамайо и боливиец по кличке Пандивино, оставшийся в отряде Че в качестве добровольца. Весь день и всю новогоднюю ночь Че вел с Монхе переговоры.

***
Беседа с Монхе

Когда Монхе появился в лагере, Инти постарался кА можно убедительнее объяснить посетителю, что вскоре должны начаться вооруженные акции и ему следует присоединиться к партизанам. «Посмотрим, посмотрим…» - отвечал Монхе. Че отвёл Монхе в сторону, чтобы поговорить без всяких околичностей. Сохранился карандашный набросок, скорее всего принадлежащий Чиро Бустосу, запечатлевший Монхе и Че Гевару во время этой встречи. Один из собеседников сидит на камне, другой – на стволе поваленного дерева. Между ними стоит фляга с кофе или чаем. Че курит сигару.
Марио Монхе - первый секретарь ЦК Компартии Боливии позже осветил подробности подготовки боливийской операции.
«В мае 1966 г. Я находился на Кубе. Однажды возвращался из провинции в Гавану в одном самолете с Фиделем Кастро. Он подозвал меня и сказал: «Один общий друг – ты его знаешь — хотел бы вернуться на родину. Никто не сомневается в его качествах настоящего революционера. Мы полагаем: самый лучший путь для него проходит через твою страну. Очень прошу тебя помочь ему». Я сразу понял, что речь идет о Че Геваре, и согласился. Фидель предложил мне подобрать верных боливийских товарищей для его сопровождения до границы. «Если ты и твоя партия сочтете стоящим, они могли бы последовать за ним дальше с целью набраться опыта. Если нет, то только до границы…» Я назвал имена, с которыми Фидель согласился. Никакой другой договоренности между нами не было. Потом Фидель Кастро не раз ссылался на нашу договоренность, но не прояснял до конца, какой она была. Более того, он сказал мне тогда, что кубинцы готовы помочь нам в том, в чем мы считаем нужным, но без вмешательства. В общем, главной моей задачей в то время было обеспечить проезд Че в Аргентину через Боливию.
В августе недалеко от аргентинской границы мы приобрели ранчо. Решили, оно послужит двум целям: в качестве опорного пункта и прибежища для Че и сопровождающих его людей, а затем для сельскохозяйственного производства в интересах нашей организации. Я сам поехал осмотреть район Ньянкауасу…
В то же время кое-что меня насторожило. В Ла-Пас неожиданно приехал молодой французский политолог Режи Дебре, пользовавшийся расположением кубинского руководства. В нем я мог угадать законспирированного посланца Фиделя, прибывшего с какой-то особой целью. Но он почему-то не хотел встречаться с нами. Под предлогом сбора материалов для нового исследования о геополитическом положении Боливии он побывал в таких местах, по которым можно было понять: Дебре приехал уточнить район партизанских действий именно в Боливии. У меня возникли подозрения: а не нарушается ли наша договоренность с Фиделем? Для этого были и другие причины. Я вышел на связь с кубинцами, которые вместе с группой боливийцев готовились встретить Че. Они мне ответили: «Понятия не имеем, зачем приехал Дебре». Лечу в Гавану. Прошу о встрече с Фиделем. Наконец, он меня принимает. Говорю: «Я прибыл по поручению руководства нашей партии, чтобы подтвердить общее мнение: боливийской революцией должны руководить боливийцы». Фидель согласился. Потом неожиданно предложил мне встретиться с Общим Другом и все обсудить с ним. Оказалось, что Друг уже выехал с Кубы. Разговор с ним мне было предложено провести до его прибытия в Боливию, за ее пределами. Я спросил:
«Когда?» Фидель вызвал помощника, отошел с ним в сторону и тихо спросил: «Сколько времени Рамон добирался от города до Ньянкауасу?» Помощник ответил: «За день». К сожалению, я это слышал. Фидель вернулся и сказал мне: «О встрече мы сообщим тебе за два-три дня».
Возмущайся – не возмущайся, но теперь с ясным пониманием происходящего я возвратился в Боливию, зная, что Че уже находится здесь. По соображениям безопасности Фидель просил меня о предстоящей встрече с Че не информировать даже секретариат компартии. Это можно сделать потом, исходя из договоренности с Другом. Однако никто не спешил выходить на связь со мной от его имени, и я сам стал предпринимать усилия. После рождественских праздников мне, наконец, сообщили: надо готовиться к отъезду. Я сказал тайному посреднику, доверенному человеку Че: «Не признаю никого – ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина, если бы они вдруг оказались здесь и решили командовать». В ответ услышал:
«А какое ты имеешь право сомневаться в достоинствах Че? Какой опыт у тебя самого? Ведь он непобедимый, а ты что сделал?» Я заметил: «Это моя страна, я знаю ее. Если не могу найти решения наших проблем, сомневаюсь, что это сделает кто-то со стороны». В общем, Че ждал встречи со мной уже в Ньянкауасу. С верными мне людьми я направился туда, маскируя свой маршрут.
Че встретил меня дружелюбно. Поинтересовался, как я доехал. Мы тепло пожали друг другу руки. Я пристально смотрел на Че. Слабые следы от его измененной внешности остались. Но за два месяца пребывания в горах у него уже отросли волосы, появилась бородка. Бросалось в глаза, что он похудел. Нам принесли большие чашки кофе. Мы остались наедине. Началась дискуссия, длившаяся почти весь день. Че сразу же заявил без обиняков:
«Пусть наш разговор будет прямым. Я буду с тобой откровенен. Кое-какие вопросы поставлю ребром. Во-первых, мы тебя запутали. Фидель тут не виноват. Это я просил, чтобы он все так обрисовал и кое-что замаскировал. Ты должен понять. Я все рассказываю потому, что хочу тебя попросить остаться с нами. Ты возглавишь боливийскую революцию, а я буду военачальником». Но я тогда не знал, что после моего отъезда из Гаваны Фидель направил срочную депешу Че: «Едет Монхе. Вы ему напойте, как следует. Пусть у него закружится голова. Но в стратегических вопросах не уступайте».
Я попросил Че подробно изложить свой план. Он много говорил о необходимости создать партизанскую армию в Боливии. Но партизанская война не должна ограничиться пределами боливийской территории. Ее очаги надо создавать и в соседних странах. Мне уже было известно, что эта проблема обсуждалась с аргентинскими, перуанскими и бразильскими революционерами. С Боливии, как объяснил Че, он решил начать потому, что считал ее армию очень слабой.
Я высказал Геваре собственную оценку. Сказал, что мы не отвергаем вооруженную борьбу, но она в большей степени на перспективу, с учетом опыта боливийского народа и сегодняшних реалий. Сначала надо подготовить условия, мобилизовать различные силы, создать широкий фронт, а все это требует времени. В тот момент ситуация в Боливии не благоприятствовала развертыванию вооруженной борьбы. Маленький повстанческий очаг в одном районе ничего не мог решить. Я сказал Геваре: «Ты выбрал для партизанской войны зону, где никто не встанет на твою сторону. Ты совсем не знаешь здешних крестьян. Они не пойдут за чужестранцами». Но как я ни пытался заострить внимание команданте на своих сомнениях, чувствовал: у него заведомо иная позиция, он не воспринимает мои доводы. Че так мне и ответил: «Я уже здесь, и выгнать меня отсюда можно будет только мёртвым».
Я пытался пойти на определенные уступки, чтобы сохранить какой-то контроль над событиями, надеялся тем самым добиться компромисса. Вместо общей формулы «во главе революции» я настаивал на моем военно-политическом руководстве в пределах Боливии. Но в то же время меня одолевали сомнения. Даже если он согласится, что дальше? Все равно он постарается взять все в свои руки. После обеда наш спор продолжал вертеться вокруг одной и той же оси. В конце концов Гевара не выдержал: «Послушай, ты уже повторяешься. Твои аргументы на меня не действуют». Я ему ответил в таком же духе: «Твои аргументы меня тоже не убеждают». Тогда он сказал, как отрезал: «Руководителем номер один должен быть я…» На этом дискуссия закончилась».
Че настаивал на своей роли командира, опасаясь повторения ситуации в Конго, когда он, как сторонний участник, был вынужден подчиняться командованию, находящему вовсе за пределами страны.

Монхе продолжает: «После этого Че пригласил меня на своего рода новогодний ужин. Мы сели за стол с группой кубинцев и боливийцев. И вина, и еды было немного. Че произнес зажигательный тост и стремился заразить своей убежденностью других. Он выразил веру в победу континентальной революции. Хотя за столом царило оживление, для меня обстановка была несколько натянутой. Чувствовалось, что партизанам уже известна моя позиция».

Также известно, что во время этого застолья, когда Аларкон попросил боливийца Мендеса дать свою тарелку Монхе, Мендес ответил: «Видишь ли, товарищ, я не знаю, откуда едят свиньи в вашей стране, но в моей они подбирают пищу прямо с земли».
 
Марио Монхе: «Утром, перед отъездом, Че Гевара спросил у меня на прощанье: «Ты покидаешь нас как друг или как кто?» Я ответил: «Это зависит от тебя. Но скажу: я первый отдаю должное тем жертвам, на которые вы идете». - «Ты уверен, что нас всех перестреляют?» — спросил команданте. «Убежден в этом, — ответил я. — Та армия, которую ты считаешь никчемной, разобьет вас. Уезжай отсюда, уезжай! Но раз уж для тебя невозможно отступить, желаю тебе успехов как друг. Дай бог, чтобы ты был прав, а я ошибался…» Пожимая руку, еще раз я пристально взглянул на Че: на его лице не было ни гнева, ни растерянности — оно отражало выдержку и силу воли.
Возвратившись в Ла-Пас, я созвал заседание ЦК партии. Конечно, Гевара просил меня не говорить о том, что он в Боливии. Поэтому я сообщил, что есть люди, которые за пределами страны готовятся начать здесь партизанскую войну. Все, конечно, догадались, о ком идет речь».

 Че не чувствовал уверенности в Марио Монхе, он сомневался еще до встречи в Ньянкауасу. Ведь недаром в «Дневнике» Че замечает в адрес Монхе: «Вопрос «Зачем вы сюда приехали?» так и висел в воздухе». Как руководитель партии Монхе должен был сделать все до конца и проинформировать Секретариат и Центральный Комитет, что надо готовиться к трудным временам. Они не по своей воле стали действующими лицами в ситуации, которая, к несчастью, оказалась вне контроля. Монхе никогда не приглашал Че в Боливию, как многие утверждали. Это был план Фиделя и Че, и они о нем заранее не проконсультировались с боливийской партией, все было продумано и решено в Гаване. Конечно, Монхе должен был признать искренность устремлений Че и величие его духа, прав он или не прав. Другое дело – следовать за этим человеком или нет. Ведь он может ошибаться.
В своём предисловии к «Дневнику Че в Боливии» Фидель Кастро адресует Монхе такие слова: «Монхе, не удовлетворившись результатом встречи, посвятил себя саботажу движения, перехватывая в Ла-Пасе отлично подготовленные кадры коммунистов-активистов, которые намеревались присоединиться к партизанской войне». Дело вот в чем. Еще в Ньянкауасу, после дискуссии, Че предложил Монхе встретиться с несколькими боливийскими коммунистами из его отряда. Тот сказал им откровенно, ничего не скрывая: «Есть две отличающиеся политические линии — Компартии Боливии и кубинцев. Я ни на кого не хочу оказывать давление. Пусть каждый делает свой выбор. Но я буду отстаивать нашу позицию». Так что желающие могли добровольно примкнуть к партизанам, но не от имени партии — именно так Монхе поставил вопрос на заседании ее руководства. Одному из молодежных лидеров он сказал: «Если ты решилась на такой шаг, тогда выходи из руководства, потому что у нас иная линия». Никаких препятствий не чинилось, но он считал своей обязанностью отстаивать выработанную позицию.

Другие политические силы Боливии, с которыми кубинцы устанавливали контакты, также остались в стороне от партизанского движения, считая, что оно не найдет народной поддержки и обречено на провал. Однако Че не помышлял отступать. Он был убежден, что сначала надо ввязаться в бой, всколыхнуть страну. Но, не имея опоры в массовых организациях, отряд Че, именовавшийся «Армией национального освобождения», собрал под свои знамена около 40 человек. Большей численность его так и не стала. 17 человек из них – кубинцы, ветераны повстанческой борьбы против Батисты. Присоединились к партизанам три перуанца, веруя в то, что революционная борьба начнется и на их родине. Но ни из Перу, ни из родной для Че Аргентины не пришли обнадеживающие вести о подготовке там повстанцев. Команданте уповал на пополнение отряда за счет боливийских горняков с печально известных рудников Оруро и Уануни.

***
Неудавшийся поход

Че рассчитывал, что «Каламина» станет одним из звеньев в партизанской цепи, которая протянется сквозь весь южный конус, по крайней мере от Перу до Аргентины включительно. Что касается Перу, то он уже имел на этот счет беседы с Чино, который вскоре должен был вернуться в «Каламину». Еще большую надежду возлагал Че на Аргентину.
Че был уверен, что его родина может стать ареной успешных партизанских действий. В ее слабо заселенных горных провинциях Сальта и Жужуй, примыкающих к Боливии, много нещадно эксплуатируемых помещиками батраков и малоземельных крестьян, которые наверняка, считал он, должны стать бойцами будущих партизанских армий.
Необходимо было срочно установить контакт с аргентинскими единомышленниками. На связь с ними Че послал в Аргентину Таню.
18 января Че записал в дневнике о подозрениях относительно Альгараньяса, судя по всему уже давно находившегося в контакте с полицией в Камири, которая и заявилась на следующий день в «Каламину» с обыском. «В поисках завода наркотиков туда па джипе приехал лейтенант Фернандес и четверо полицейских, одетых в гражданское платье. Они обыскали дом, и их внимание привлекли некоторые странные для них вещи: например, горючее для наших ламп, которые мы не успели отнести в тайники. У Лоро забрали пистолет: для виду они до этого отняли пистолет у Альгараньяса и показали его Лоро. Но полицейские не тронули маузер Лоро. После этого полицейские уехали, предварительно предупредив, что они в курсе всех дел и с ними надо посчитаться» — так зафиксировал Че в записи от 19 января этот эпизод.
Связь с Камири и Ла-Пасом пока что функционировала нормально. 26 января в лагерь прибыли горняцкий лидер Мойсес Гевара Родригес и подпольщица Лойола Гусман. Мойсес согласился вступить в партизанский отряд вместе со своими сторонниками — около 20 человек. Он обещал доставить добровольцев только в первой половине февраля по причине того, что, как отмечается в «Боливийском дневнике», «люди отказываются пойти за ним, пока не кончится карнавал» . Потом команданте Че отметит очень низкий моральный уровень многих людей, направленных ему его однофамильцем: среди них «два дезертира, один сдавшийся в плен и выболтавший все, что знал, три труса, два слабака».

1 февраля 1967 г., оставив нескольких бойцов в «Каламине», очищенной от компрометирующих предметов, которые были упрятаны в секретный грот, Че с отрядом в составе 20 человек направился в горы в тренировочный поход, рассчитанный на 25 дней. Поход должен был закалить и спаять бойцов, проверить их выдержку, дисциплину, выносливость и мужество. В походе можно было разведать местность, заложить в пути тайные склады с оружием и продовольствием, наконец, установить контакты с обитателями этих мест. Но тренировочный поход оказался крайне неудачным: со случайными жертвами – одного унесло течением Рио-Гранде - и неприятным открытием, что местность не соответствует картам. Сам Че с первых же дней похода чувствовал себя весьма скверно. Уже 3 февраля он записывал в дневнике: «Меня освободили от 15 фунтов ноши, и мне идти легче. И все же боль в плечах от рюкзака иногда становится невыносимой». Запись от 12 февраля: «Устал я смертельно...». 23 февраля: «Кошмарный день для меня... В двенадцать часов, под солнцем, которое, казалось, расплавляло камни, мы тронулись в путь. Скоро мне показалось, что я теряю сознание. Это было, когда мы проходили через перевал. С этого момента я уже шел на одном энтузиазме. Максимальная высота этой зоны — 1420 метров».
Начало было крайне неудачным. Например, люди, приведённые Мойсесом Геварой, оказались совершенно люмпенской публикой: двое позже дезертировали (а один из них, как впоследствии оказалось, и вовсе был полицейским агентом), четверых других пришлось разоружить, лишить звания партизана и затем всюду таскать за собой, как обузу. В то же время в отряд прибыли – в соответствии с «континентальным» замыслом – перуанцы и аргентинец. Отряд Че уже пробыл в пути 48 дней вместо запланированных 25. Съестные припасы были на исходе. Бойцы ели диких птиц, конину. Все страдали расстройством желудка. Из-за частых проливных дождей реки вздувались, затрудняя переправу. Че отдал приказ возвращаться обратно в лагерь на реке Ньянкауасу. Они ещё не знали, что 1 марта правительственные войска перешли к наступательным действиям: подвергли пустое ранчо минометному обстрелу и бомбардировке с воздуха, а затем захватили его.
Отряд Че заблудился. Голодные бойцы, нарушая приказ, начали поедать консервы из неприкосновенного запаса. 4 марта Че записывал в дневнике: «Моральный дух у людей низок, а физическое состояние их ухудшается со дня на день. У меня на ногах отеки».
Запись от 7 марта: «Вот уже четыре месяца, как мы здесь. Люди все более падают духом, видя, что припасы подходят к концу, а конца пути не видно». Че разрешил бойцам убить и съесть лошадь, так как отеки у товарищей уже внушали серьезные опасения.

В эти дни произошел эпизод, которому Че не придал особого значения, но который впоследствии оказался весьма пагубным для судьбы отряда. В начале марта Маркоc вышел из базового лагеря купить продуктов. В пути он набрел на нефтевышку, возле которой столкнулся с крестьянином Эпифанио Варгасом. Маркос представился ему как мексиканский инженер, справился о дороге и пытался купить продовольствие. Мексиканец Варгасу показался подозрительным, он рассказал о встрече жене, та своей хозяйке — капитанше, капитанша — мужу. Муж сообщил эти сведения военному командованию четвертого военного округа в Камири. Варгаса арестовали и заставили быть проводником армейскому патрулю, который пошел по следам Маркоса. Эти следы привели солдат в район базового лагеря.
Группа Че на обратном пути в лагерь тоже прошла неподалеку от нефтевышки. От местных жителей партизаны узнали, что в районе бродил увешанный оружием мексиканец. Они поняли, что речь шла о Маркосе. 9 марта Че, описав этот эпизод в дневнике, отметил, что Маркос опять отличился. Он тогда еще не знал, что неосторожность Маркоса уже привела солдат прямо к воротам партизанского лагеря.
По расчетам Че, его отряд уже давно должен был вернуться на свою постоянную стоянку. Партизаны явно блуждали в ее окрестностях. 17 марта при переправе через Ньянкауасу перевернулся плот и утонул Карлос. «Он считался, — писал Че в дневнике, — до сегодняшнего дня лучшим среди боливийцев арьергарда по серьезному отношению к делу, дисциплине и энтузиазму». Вместе с Карлосом река унесла несколько рюкзаков, 6 винтовок и почти все патроны бойцов.

19 марта отряд приблизился к базовому лагерю. Вечером партизаны встретились с поджидавшим их Негро — перуанским врачом, который сообщил Че, что с 5 марта в базовом лагере находились Дебре, Таня, прибывший из Гаваны Чино, Мойсес Гевара с группой своих людей и Пеладо — аргентинец Сиро Роберто Бустос. Это были приятные новости. Но неприятных было больше: «Каламина» обнаружена боливийскими властями; двое из добровольцев Мойсеса Гевары дезертировали; вблизи базового лагеря объявились солдаты; в их руки попал еще один доброволец из группы Мойсеса. Вдобавок ко всему три дня назад на ранчо нагрянула полиция, все там перевернула и, кажется, обнаружила улики пребывания партизан, хотя в свое время Че и дал строжайший приказ «почистить» ранчо под метелку. На днях, уже после налета полиции, вблизи базового лагеря видели колонну солдат в 60 человек, прочесывающих местность.
Че наладил охрану лагеря, укрепил дисциплину, стал готовить людей к походу, ибо оставаться в основном лагере было небезопасно: теперь, когда о его существовании стало известно властям, он превратился в своего рода мышеловку. Возвращение Че подняло настроение людей, но многие, особенно новички, продолжали испытывать растерянность перед надвигавшимися грозными событиями.
20 и 21 марта ушли на сборы и переговоры Че с перуанцем Чино, аргентинцем Пеладо, Дебре и Таней. Чино, вернувшийся с Кубы, был полон самых радужных надежд в отношении организации партизанских действий в Перу. «Он, — записывает Че в дневнике,— намерен начать с группой в 15 человек, причем сам он будет командующим зоны Аякучо. Договорились также, что приму от него 5 человек в ближайшее время, а позже — еще 15. Затем они вернутся к нему после того, как обстреляются у меня... Чино кажется очень воодушевленным». Дебре сначала заявил о своем намерении остаться в отряде. Однако согласился с Че, утверждавшим, что он больше пользы принесет во Франции, организуя там помощь партизанам.
23 марта была устроена первая засада, в которую попал армейский патруль. Когда Коко на последнем дыхании спешно прибыл в лагерь объявить, что военная колонна только что попала в засаду, которая была организована на Ньянкауасу, Че, лежавший в своем гамаке и читавший книгу, выпустил книгу, подскочил на ноги и испустил радостный и боевой крик. Затем он торжественно зажег одну из сигар, которые он берег в глубине своего рюкзака для торжественных случаев.
 Результаты этого первого боя с войсками таковы: у противника 7 убитых, 18 человек партизаны взяли в плен, в том числе двух офицеров — майора и капитана - Че велел провести с пленными политбеседу и отпустить их. Пленные признавали, что они не знают, почему их отправили воевать, они соглашались с тем, что им говорили, и настоятельно просили партизан, чтобы те расстреляли майора Плата, который ведет себя с солдатами как деспот. Кроме того, партизаны захватили 16 винтовок с 2000 патронов, 3 миномета с 64 минами, 2 базуки, 3 автомата с 2 дисками к каждому, 30-миллиметровый пулемет с 2 лентами. В руках партизан оказался также план операций, согласно которому армия должна продвигаться по обе стороны реки Ньянкауасу и затем сомкнуть клещи вокруг партизанского лагеря. Первый бой партизан с правительственными войсками оказался успешным, но в то же время осложнял их положение. Этот бой ознаменовал начало войны, к которой партизаны еще не были достаточно подготовлены. Судя по некоторым свидетельствам его соратников, Че рассчитывал скрытно продержаться в районе реки Ньянкауасу до конца 1967 г. и только тогда приступить к боевым действиям.

***
Начало войны

В пяти провинциях объявили военное положение. Баррьентос заливал джунгли напалмом, в Боливию спешила срочная военная и техническая помощь от США. А отряд Че кружил по незнакомой местности, теряя в стычках с правительственными войсками людей, безуспешно пытаясь привлечь на свою сторону местное население (в большинстве даже не понимающее партизан: индейцы в этой части страны не говорили не только по-испански, но даже и на известном боливийским членам отряда языке кечуа – местные жители говорили на аймара и гуарани). Че с горечью отметил в «Дневнике»: «Крестьянская масса ни в чем нам не помогает. Крестьяне становятся предателями». Именно они навели военных на главную партизанскую базу, направили часть отряда в заранее подготовленную армией засаду, помогли напасть на след уцелевшей группы вместе с Че. Придет срок, и здесь, на боливийской земле команданте Че запишет в дневнике свое определение местных жителей: «зверьки».
К тому времени должны были начать действовать партизанские базы в Перу и на севере Аргентины. Теперь же организаторы этих будущих баз находились в отряде, и оставалось мало надежды, что они смогут выбраться отсюда.
Первые выстрелы, первая кровь очень напугали некоторых политически нестойких боливийских добровольцев из группы Мойсеса Гевары. Их трусость выводила Че из себя, он вынужден был наказать четырех боливийцев: приказал прекратить выдачу им табака и пригрозил оставить без еды за невыполнение приказов. Был сменен кубинский командир авангарда.
25 марта состоялось собрание бойцов, на котором было решено именовать отряд Армией национального освобождения Боливии, а также распространить сводку.
27 марта эфир заполнили сообщения о сражении с партизанами в районе реки Ньянкауасу. Правительство, пытаясь «спасти лицо», заверяло, что партизаны потеряли в бою «на одного убитого больше», что они расстреливали раненых солдат, что солдаты взяли в плен четырех партизан, из коих двое иностранцы. Из правительственных реляций следовало, что властям хорошо известен состав отряда — дезертиры и пленный немало рассказали полиции. Не ясно только окончательно, что именно они сказа¬ли и как они это подали. Судя по всему, установлено было, какую роль играла Таня. Ей возвращаться в Ла-Пас стало уже нельзя – и рушится вся городская сеть поддержки, замкнутая на нее. Теперь гостям (Таня и Дебре) нельзя было безопасно уйти из отряда.

Подводя итоги за март, Че писал: «Месяц изобиловал событиями. Можно набросать следующую панораму. Сейчас проходит этап консолидации и самоочищения партизанского отряда, которое проводится беспощадно. Состав отряда растет медленно за счет некоторых бойцов, прибывших с Кубы, которые выглядят неплохо, и за счет людей Гевары, моральный уровень которых очень низок (два дезертира, один сдавшийся в плен и выболтавший все, что знал; три труса, два слабака). Сейчас начался этап борьбы, характерный точно нанесенным нами ударом, вызвавшим сенсацию, но сопровождавшийся и до и после грубыми ошибками... Начался этап контрнаступления противника, которое до сих пор характеризуется: а) тенденцией к занятию ключевых пунктов, что должно изолировать нас; б) пропагандистской компанией, которая ведется в национальных рамках и в международных масштабах; в) отсутствием до сих пор боевой активности армии; г) мобилизацией против нас крестьян.
Ясно, что нам придется сниматься с места раньше, нежели я рассчитывал, и уйти отсюда, оставив группу, над которой будет постоянно нависать угроза. Кроме того, возможно, еще четыре человека предадут. Положение не очень хорошее».

Вскоре, 10 апреля, произошли еще два столкновения с правительственными войсками, закончившиеся победой партизан. Как и в первый раз, две войсковые колонны попали в партизанские засады. Результаты первого боя: 3 солдата убиты, 6 взяты в плен, включая унтер-офицера — командира колонны, который скончался от ранения. Во втором бою потери противника составили: 7 убитых, 24 пленных. Итого за два боя — 10 убитых, 30 пленных, среди них майор Рубен Санчес. Пленных и на этот раз отпустили.
Победы были омрачены гибелью кубинца Рубио (капитана Хесуса Суареса Гайоля): пуля попала в голову, его заело и Рубио так и остался лежать рядом с неразорвавшейся гранатой.

***
Кто предатель

17 апреля 1967 г. в Гаване по радио передали послание Че Организации солидарности народов Африки и Азии в Латинской Америке, известное под названием: «Создать два, три... много Вьетнамов — вот лозунг дня». Че предсказывал многолетнюю, кровопролитную вооруженную борьбу с империализмом и призывал революционеров отбросить фракционную борьбу, объединиться и единым фронтом сражаться против общего врага. Послание заканчивалось словами: «Наш каждый шаг — это боевой призыв в борьбе против империализма и боевой гимн в честь народного единства против величайшего врага человечества — Соединенных Штатов Америки. Если смерть внезапно настигнет нас, мы будем приветствовать ее в надежде, что наш боевой клич будет услышан и другие руки подхватят наше оружие и другие люди запоют гимны под аккомпанемент пулеметных очередей и боевых призывов к войне и победе».

В это время отряд один за другим терял тайники и склады, оказываясь без медикаментов (что для Че с его астмой и туберкулезом легкого, которым он заразился в Сьерра-Маэстре, – было настоящей пыткой). Отряд продолжал оставаться в районе реки Ньянкауасу, не отрываясь от своих тайников. Местность Боливии кишела насекомыми, которые откладывали личинки под кожу партизан, впивались в раны и не давали спать по ночам, к тому же вокруг почти не было крестьян – это был дикий заросший край. Несколько человек из бойцов отряда и гостей заболели (среди них Таня и Мойсес). В этих условиях Че 17 апреля принял решение покинуть зону, оставив здесь на несколько дней лишь часть бойцов под командованием Хоакина, всего 13 человек, в их числе 4 лишенных партизанского звания боливийцев, а также больных Алехандро и Таню. Больше им встретиться не было суждено.

19 апреля в час дня часовые принесли совершенно ненужный «подарок» — англий¬ского журналиста Рота, который шел по следам партизан, со¬провождаемый детьми из Лагунильяса, ставшими его про¬водниками. Документы его были в порядке, но внушали сомнение: в паспорте, в графе профессии слово «студент» было перечеркнуто и заменено на «журналист» (на самом же деле, по его словам, он фоторепортер). Кроме того, у него была пуэрто-риканская виза, и он признал затем, что преподавал в Пуэрто-Рико испанский язык. Он рассказал, что был в лагере партизан, где ему показали дневник, в котором Браулио рассказывает о своих приключениях и переездах. По этому поводу Че отметил в дневнике: «Обычная история. Кажется, главной побудительной причиной дейст¬вий наших людей стали недисциплинированность и безот¬ветственность». Из рассказов ребятишек, которые показывали путь журналисту, партизаны узнали, что в ту же ночь, как они при¬были в этот район, об этом стало известно в Лагунильясе - кто-то сообщил армии.
Дебре предложил поставить перед англичанином вопрос о том, что, если тот хочет доказать свое доброе распо¬ложение, он может помочь ему выбраться. Англичанин согласился с предложением Француза, переданным им Инти, а также изъявил согласие передать по назначению послание, которое Че быстро подготовил.
На следующий день из отряда были высланы Чиро Бустос, Режи Дебре и Рот. 20 апреля 1967 в небольшой деревушке Муипампа солдаты захватили троих казавшихся подозрительными человек. Один назвался аргентинским инженером Карлосом Альберто Фруктосо (на самом деле это был Чиро Бустос), другой, ничего не скрывая, представился, как французский журналист Режи Дебре.
Участь пленных была, фактически, предрешена. Военные имели приказ живыми никого не брать, генеральный штаб даже успел распространить коммюнике, в котором утверждалось, что в лесу обнаружены тела наемников. Новость опубликовали мгновенно и пленных, таким образом, заранее объявили мертвыми.
Пленников спасла случайность - репортер боливийской газеты «Пренсиа» ухитрился сфотографировать пленников. Снимок был опубликован на первой полосе и новость о том, что сам Режи Дебре схвачен в Богом забытой деревушке в далекой стране, которую и на карте-то сразу не найдешь, мгновенно облетела весь мир. Малообразованным боливийским солдатам он, возможно, и не был известен, зато в Америке и Европе хорошо знали этого двадцатишестилетнего французского интеллектуала, сына влиятельных родителей и личного друга Фиделя Кастро, написавшего книгу о кубинской революции. В защиту его немедленно выступил весь левацкий истеблишмент Франции по главе с Жаном-Полем Сартром, делом арестанта занимался лично президент де Голль и даже Папа Римский отправил письмо диктатору Баррьентосу, выражая свою обеспокоенность судьбой Дебре. О том, чтобы тайком расстрелять и захоронить пленников теперь не могло быть и речи. Началось следствие и допросы, пытки, представляющие собой, например, избиение молотком до потери сознания. Бустос придерживался фальшивой легенды почти двадцать дней, пока его отпечатки пальцев не были отправлены в Аргентину, и не стало известно, кто он на самом деле. Для ЦРУ интерес представлял в первую очередь Режи Дебре. Присутствие Дебре было доказательством, что Че Гевара находится в Боливии, ведь Дебре, это было громкое имя, было известно, что он один из мальчиков Кастро. О Бустосе не так уж много и знали.
Из позднего свидетельства тогдашнего капитана Гари Прадо известно, что первым заговорил Режи Дебре. Дебре с первого же раза прямо подтвердил, что Че Гевара находится в Боливии. Он попытался отмежеваться от герильи, заявив, что он журналист, который приехал в Боливию и брал интервью у Че Гевары. Эту информацию подтверждает еще один боливийский генерал, один из самых высокопоставленных военных, Варгас Салинас.
Чиро Бустос же держался до последнего, а когда через двадцать дней после плена его личность была раскрыта, следователь Куантанилла сперва хотел застрелить его, а затем сказал: «У тебя есть последний шанс. Если ты действительно Чиро Бустос, художник из Аргентины, докажи это, нарисуй партизан». И Бустос начал рисовать: сперва тех, кого, как ему было известно, они уже видели. А позднее, когда они спросили, кто направил Чиро из Аргентины, он указал на двоих, которых вообще не существовало - они заменили двух женщин-связных. Но военные поспешили обнародовать рисунки Бустоса, сохранив в тайне протоколы допросов: боливийцам было выгодно показать, что повстанцы не так уж страшны, что, попав в плен, они начинают сотрудничать. В этом плане рисунки были куда более убедительны, чем тексты протоколов. Сразу же появилась версия о том, что Бустоса «приперли к стене» фотографиями и документами, найденными у него в карманах, которая с самого начала выглядела очень сомнительно. Известно, что Бустос много лет проходил специальную подготовку в лагерях на Кубе, в Алжире и Чехословакии - он готовился к партизанской войне вместе с Че Геварой. Чтобы столь опытный человек допустил такую оплошность? Есть и еще один важный момент, доказывающий невиновность Бустоса. Впервые о том, что Дебре встречался с Че Геварой в Боливии, стало известно ещё летом 1967 года, после того, как адвокат Дебре сообщил на пресс-конференции, что его подзащитный - журналист, который приехал писать о повстанцах, встречался с их лидером, Че Геварой, но никакого отношения к герилье не имеет. Адвокат хотел помочь подзащитному, однако Дебре пришел в ярость и уволил его. Причина стала известна позже, когда в одной из боливийских газет обнародовали письмо, которое Дебре отправил адвокату, сообщая, что он дал «слово чести» военным не разглашать, что Че в Боливии.

Тем не менее, кто бы ни был тому виной - сам факт пребывания Че Гевары в Боливии был раскрыт, военные и ЦРУ, с которым они поддерживали контакт, получили тому твердые доказательства. Эта информация придала всему происходившему совершенно новый поворот. Одно дело - преследовать небольшую группу каких-то повстанцев. Совсем другое - столкнуться с самым знаменитым революционером своего времени, имя которого обладало невероятной притягательной силой. Пусть у него было немного людей, но боливийские власти всерьез опасались, что просто новость о том, что в джунглях скрывается сам Че, может спровоцировать всеобщее восстание, если просочится в народ. Вот почему на охоту за партизанами были брошены отборные силы, которым помогали специально присланные агенты ЦРУ.

***
Проводник и овчарки

25 апреля в десять утра с наблюдатель¬ного пункта пришел Помбо и сообщил, что тридцать солдат наступают на домик. Антонио остался на пункте. Пока партизаны готовились к бою, он пришел и сказал, что на самом деле продвигаются шестьдесят солдат, и они продолжают наступать. Наблюдательный пункт явно не справлялся со своей задачей заранее предупреждать об опасности. Герильерос решили устроить импровизированную засаду на дороге, ведущей к лагерю: впопыхах вырыли неглубокую траншею вдоль ручья, из которой просматривалась полоса в пятьде¬сят метров, несколько бойцов расположились на позициях справа, чтобы не дать против¬нику возможности бежать или продвинуться по этому краю, также заняли боковые позиции на другой сто¬роне ручья, чтобы открыть огонь по солдатам с фланга. Ин¬ти остался у русла ручья, чтобы стрелять по тем, кто попы¬тается скрыться в этом месте. Ньято и Эустакио были посланы вперед для наблюдения с приказанием вернуться, как только огонь будет открыт. В тылу, охранять лагерь, остался Чино. Засада была готова.
Вскоре появился авангард противника, который, к удивлению партизан, состоял из трех немецких овчарок с проводни¬ком. Собаки нервничали. Они продолжали двигаться вперед, и Че выстрелил по первой из них, но промахнулся. Когда он хотел выстрелить по проводнику, винтовку «М-1» заело. Ми¬гель убил вторую собаку, но больше в сферу огня никто не вошел. С фланга наступающих солдат началась непрерывная стрельба. Когда настал перерыв в стрельбе, Че велел Урбано передать всем приказ об отходе. Но он вернулся с сообщением о том, что Роландо ранен. Вскоре Роландо перенесли к партизанам уже обес¬кровленного. Он умер при переливании крови: изошел кровью прежде, чем смогли оказать ему помощь. В своём дневнике Че Гевара написал об этом: «Мы потеряли лучшего бойца партизанского от¬ряда и одного из его столпов, моего товарища с тех времен, когда он, еще подросток, был посыльным четвертой колон¬ны (Сьерра-Маэстра на Кубе). Он участвовал вместе со мной в рейде по Кубе и теперь стал моим товарищем по этому революционному предприятию. О смерти его в этой мрачной обстановке можно сказать, если только в будущем эти слова кто-то сможет прочитать: «Ты был маленьким смелым солда¬том. Но после смерти ты стал великим и вечным, как сталь».

***
Блуждания

Шесть латиноамериканских государств, шесть хорошо вооруженных армий с опытными американскими советниками и специалистами по ведению боевых действий в Корее и во Вьетнаме, шпионская организация ЦРУ с десятками секретных агентов, которые могли передвигаться по боливийским джунглям так же, как по нью-йоркскому Бродвею, ринулись в бой против горстки партизан, руководимых Че Геварой, врачом, страдающим тяжелой астмой и ревматизмом.

В мае партизанский отряд продолжал рейд. Скудная и недоброкачественная пища и в особенности недостаток воды в этих местах, а также усталость, нервное напряжение — все это не могло не сказаться на физическом состоянии партизан, в частности и самого Че. Почти все страдали от расстройства желудка, многих лихорадило. О состоянии Че можно судить по его дневнику. Однако, несмотря на слабость, он не только продолжал вести дневник изо дня в день, но и не забывал отметить в нем дни рождения своих детей и ближайших родственников.
3 мая он записал в свой дневник: «Непрерывно работая целый день, мы прорубили тропу длиной примерно на два часа ходьбы. Мы подошли к глубокому ручью, который, очевидно, течет на север. Завтра проведем разведку, чтобы установить, не меняет ли он направление. Одновременно продолжим тропу. Еды осталось только на два дня, да и то по мизерным порциям». Тремя днями позже: «Наши надежды добраться до самого Осо не сбылись. Расстояние до домика у ручья оказалось большим, чем мы предполагали. Дорог никаких, естественно, не было, поэтому мы опять прорубали себе тропу. К домику мы подошли в 16:30. Перед этим преодолели вершину высотой 1400 метров. Никакого желания идти дальше уже не было. Мы съели скудную предпоследнюю порцию еды. Нам удалось поймать куропатку, которую мы отдали мачетеро Бенинго и двум другим, шедшим вслед за ним». 14 мая: «Прежде чем отправиться в путь, я собрал людей и поговорил с ними о проблемах, с которыми нам придется сталкиваться. Речь главным образом шла о запасах продуктов. Я упрекнул Бенинго за то, что он один съел целую банку консервов и отрицает это; Урбина за то, что он тайком съел кусок сушеного мяса, и Анисето за его чрезмерное усердие к еде...» Возрастающее беспокойство вызывало у Че отсутствие каких-либо следов отряда Хоакина. 16 мая Че получил шифровку из «Манилы», лишь подтвердившую, как записал он в дневнике, полную изоляцию, в которой оказались партизаны. Это могло означать только одно — подпольный аппарат поддержки, действовавший в Ла-Пасе, оказался парализованным. Об этом дне Че писал: «Когда мы вышли в путь, у меня начался страшный приступ колики с рвотой и поносом. Колику остановили демеролом, а я потерял сознание, и меня несли в гамаке. Когда я очнулся, то чувствовал себя значительно лучше, но оказался весь в дерьме, словно грудной младенец. Мне дали брюки, но без мытья запах дерьма можно учуять за милю от меня. Мы проспали там весь день».

Итог за май: «До сих пор никак не удается установить связь с Хоакино, несмотря на то, что мы уже столько бродим по горам. Это огорчает. Видимо, он ушел в северном направлении. Боевые действия: произошло еще три столкновения с правительственными войсками. С нашей стороны потерь нет. Мы проникли в Пириренду и Карагуатаренду, что очень обнадеживает... Связи с Манилой, Ла Плазом и Хоакино нет, нас осталось всего двадцать пять человек. Крестьяне отказались присоединиться к нам, хотя постепенно и избавляются от страха...»

В июне отряд Че продолжал действовать все в той же зоне между Санта-Крусом и Камири, не отрываясь от тайников и все еще надеясь на встречу с группой Хоакина. 14 июня 1967 г., в день своего рождения, Че записывал в дневнике: «Мне исполнилось 39 лет, годы неизбежно бегут, невольно задумаешься над своим партизанским будущим. Но пока я в форме». Действительно, Че был тогда в своей «наилучшей» форме. Тело его было искусано насекомыми, астма вновь душила его, мучил желудок. Но воля пламенного революционера держала это слабое, уставшее тело на ногах, подавляя малейшую жалобу, малейшее проявление слабости. Разум его был ясным и трезвым, доказательством чему служат страницы дневника, где с точностью и поразительной беспристрастностью он фиксирует плюсы и минусы, действия, возможности и перспективы борьбы, знамя которой он поднял в Боливии, и которое он все еще думал победоносно пронести по Латинской Америке.
Правительство Боливии начало среди крестьян пропаганду против партизан. «За жителями нужно охотиться, чтобы поговорить с ними, они ведут себя словно зверьки» - пишет Че.
24 июня, в день святого Иоанна-Крестителя, Че слышал по радио о бойне, учинённой правительственными войсками в шахтёрском регионе. На шахте Сигло-XX солдаты расстреляли беззащитных мужчин, женщин и детей – всего погибло восемьдесят семь человек. Это была карательная мера правительства за то, что шахтёры приняли решение пожертвовать дневной заработок на лекарства для партизан.
В это время правительство ничего не знало о жертвах среди повстанцев. Известно было только, что их возглавляет легендарный Че, и они не проиграли ещё ни одного боя. Популярность партизан стала континентальной; границы с Боливией были закрыты и надёжно охранялись. К повстанцам были готовы присоединиться многие, но отряд Че блуждал вглуби почти необитаемых зарослей и найти путь к нему было невозможно. Как он сам писал: «Это порочный круг – чтобы получить необходимых новобранцев, мы должны вести как можно более активные действия в населённой зоне, а для этого нам необходимо иметь больше народу».

26 июня в перестрелке с солдатами был ранен Помбо и убит кубинец Тума: ему разорвало печень и вызвало кишечную перфорацию. Он умер в разгаре операции: пока ему зашивали толстую кишку, один из бойцов заметил, что Тума уже мёртв. К скромному и отважному бойцу Туме (Карлос Коэльо, 1940 г. рождения, участник Кубинской революции, боец личной охраны Че в его бытность министром промышленности) Че относился тепло и нежно, как к сыну, и глубоко переживал его гибель. Противник тоже понес потери: четыре человека убитыми и три ранеными. Но потери противника были легко восполнимы, в то время как для партизан потеря каждого человека, по словам Че, была равносильна серьезному поражению.

4-я и 8-я дивизии боливийской армии начали «Операцию Синтия». Она проходила под контролем американских специалистов и обошлась в два с половиной миллиона долларов. На борьбу с партизанами Че Гевары были брошены и вертолеты. Арсенал наступавших был самым современным: артиллерийские снаряды, разрывные пули, напалмовые бомбы и пуленепробиваемые жилеты. Вскоре группу Хоакина, преследуемую авиацией, блокировали 4-я и 8-я дивизии боливийской армии. 4 июля погиб в бою Маркос (майор Антонио Санчес Диас).
30 июня Че принял сообщение с Кубы о том, что в Перу пока нет надежды на развитие партизанского движения, хотя там и создана партизанская организация. Че без комментариев регистрирует эти сведения в «Боливийском дневнике».
В июле положение отряда ухудшилось. В одной из стычек партизаны потеряли 11 рюкзаков с медикаментами, биноклями и прочим снаряжением, а главное — с магнитофоном, на который записывались шифровки из «Манилы». Че, с его почти постоянными приступами астмы, остался без крайне необходимых ему лекарств.
***
В гости в Сумаипату

В Лапласе сообщения о Че Геваре появились где-то в мае месяце. В то время в обширных районах труднопроходимых джунглей оперировали маленькие группы партизан. Были отмечены военные столкновения. 6 июля примерно в 10:00 недалеко от Лос-Куэвас группа партизан вышла на шоссе, которое вело из Санта-Крус в Кочабамбу. Водители проезжавших машин заметили вооруженных людей и сообщили об этом в полицию.
Вот что Че Гевара написал об этой акции в своем дневнике 6 июля 1967 года:
«Рано утром мы вышли в направлении к Пенья-Колорадо. Жители этого района нас боялись. К вечеру мы подошли к Альто-де-Палермо. С высоты 1600 метров спускались к маленькому трактиру. Было уже темно, когда мы вышли на шоссе в том месте, где рядом с дорогой в маленьком домике жила пожилая женщина. По плану мы должны были задержать какую-нибудь машину из Сумаипаты, попытаться разведать ситуацию, взять в местной аптеке или конфисковать в больнице необходимые лекарства, купить консервы и возвратиться назад
Нам пришлось изменить план. Со стороны Сумаипаты не проехал ни один автомобиль. Кроме того, мы узнали, что здесь никто не останавливается. Это усложнило ситуацию. В акции принимали участие Коко, Мартинес Тамайо, Монтес де Ока, Анисето, Хулио и Чино. Они остановили грузовик, ехавший со стороны Санта-Крус; ничего не случилось, но второй, следовавший сзади, тоже остановился из солидарности, так что они были вынуждены задержать и его тоже. Затем произошла борьба с дамой, которая не хотела, чтобы из машины высадили её дочь. Между тем остановилась третья машина, чтобы посмотреть на происходящее, а потом, пока мы вели переговоры, четвертая и дорога оказалась перекрыта. Скоро во всём разобрались, четыре автомашины стояли рядком вдоль дороги, и, когда армейский патруль поинтересовался происходящим, один из водителей объяснил, что они остановились передохнуть. Потом на одном из этих грузовиков мы приехали в Сумаипату, взяли там в плен двух жандармов, начальника гарнизона лейтенанта Вакафлора и одного сержанта, у которого узнали пароль. Затем молниеносной атакой мы захватили гарнизонную казарму, где находились десять солдат. Один из них оказал сопротивление, но перестрелка длилась недолго. Мы захватили пять винтовок системы «маузер», пулемет и десять пленных, которых в километре от Сумаипаты раздели догола и отпустили. Что касается захвата продовольствия, то акция не удалась. Эль-Чино не позволил Монтесу де Ока и Марио Гутьерресу чего-нибудь награбить, но и сам не купил ничего полезного, в том числе и лекарств, которые мне так нужны. Но удалось добыть кое-что совершенно необходимое для партизан. В два часа мы с трофеями отправились в обратный путь». Акция проходила на глазах местных жителей и жителей из других деревень, так что слух обо всем виденном разнесся далеко. Согласно дневнику Монтеса де Ока, Че забыл сказать о том, что был совершенно счастлив, жуя печенье и попивая пепси-колу.

Начальник местного гарнизона, получив сигнал из полиции, немедленно отдал приказ военным в Сумаипате о преследование партизан. Партизаны подслушали телефонный разговор. По дороге они захватили автобус, на котором доехали до военного объекта в Сумаипате, где захватили оружие и боеприпасы. В перестрелке был убит один солдат, Че Гевара получил легкое ранение. Потом партизаны перерезали телефонные провода.

В резюме за июль Че отмечал:
«Продолжают действовать те же отрицательные моменты, что и в прошлом месяце. Невозможность установления контактов с Хоакином и с нашими друзьями, а также потери в личном составе...»

В очередную бессонную ночь с астмой Че услышал диалог: «Эй, кто идет?» — «Отделение «Тринидад». И сразу же очередь. Потребовалось много времени, чтобы нагрузить лошадей, и Негро потерялся с топором и мортирой, взятыми у врага. Гевара поторопил людей и пошел с Помбо, снова под огнем, к устью реки, где заканчивалась дорога и можно было организовать сопротивление. Итоги: был убит пулей в рот Рауль, Монтес де Ока получил поверхностную рану, которая захватила бедро и яичко, также был очень тяжело ранен Мартинес Тамайо. Герильерос потеряли все, что оставалось от припасённой для переливания плазмы. В 22 часа умер Мартинес, его похоронили около реки, в укромном месте, чтобы солдаты не нашли.

***
Но я не человек

Очередной месяц герильи отметился неприятностями. Бывший боливийский министр иностранных дел, а затем командир 8-й дивизии полковник Сентено бросил на борьбу с партизанами шестьсот сорок «рейнджеров» — головорезов, прошедших обучение под руководством американских специалистов. Те немедленно пустились по следам партизанских отрядов. В одной из операций им удалось взять в плен Уго Чоке Сильву. Тот, недолго думая, перешел на сторону правительственной армии. А так как он знал о некоторых тайных складах в горах, солдаты обнаружили тайник, в котором, кроме всего прочего, нашли несколько фотографий. На одной из них (снимок был сделан в лагере) вместе с Инти и Коко сидела красивая молодая девушка. Командир «рейнджеров» послал фотографию в уголовный отдел боливийской полиции. Полиции удалось установить имя девушки, и партизаны понесли одну из самых тяжелых потерь. Полиция обнаружила и ликвидировала обширную организацию, которая действовала в нескольких городах и осуществляла финансирование освободительных отрядов. Лойола Гусман училась в Университете Сан-Андре в Ла-Пасе. Когда к ней на квартиру нагрянула полиция, она поняла, в чем дело, но не смогла никого предупредить о случившемся. Целых двадцать дней полицейские держали ее в одиночке и никому не говорили об аресте. Партизаны ничего не подозревали и продолжали посылать сведения по ее адресу. Таким образом, в руки полиции попало много ценной информации. В печати появилось сообщение о ее аресте лишь после того, когда Лойола Гусман попыталась выброситься из окна третьего этажа.


«Мы прошагали почти час, что для меня составило два, так как моя кобыла устала. В какой-то момент я ударил ее ножом в горло и серьезно ранил. Монтес де Ока восстанавливается, но я не человек, и история с маленькой кобылой подтверждает, что в определенные моменты я теряю над собой контроль. Настал момент, когда нужно принять решение. Такая борьба позволяет нам стать Революционерами, наивысшим эшелоном человеческого существа, но она также позволяет нам стать людьми». В тот же день, 8 августа, на собрании партизан Че говорил о трудностях, которых еще прибавится в будущем, и о необходимости преодолеть испытания и выдержать экзамен на революционеров. Но для этого нужно превозмочь себя. Кто чувствует, что способен на это, пусть остается, кто не в состоянии — пусть уходит. Все кубинцы и некоторые боливийцы высказались за то, чтобы продолжать борьбу до конца. Че решил вернуться в старый лагерь, к одному из тайников, где запрятаны противоастматические лекарства и радиостанция. Восемь человек он послал вперед, а сам с остальными двинулся за ними. Он все еще надеялся встретиться с группой Хоакина или, по крайней мере, узнать что-либо о её судьбе.

***
В это время на Кубе

В эти тревожные дни в Гаване конференция солидарности приняла Поздравительное послание майору Че Геваре и объявила о символическом создании «латиноамериканской национальности», провозгласив «почетным гражданином нашей общей родины — Латинской Америки дорогого партизана майора Эрнесто Че Гевару». В зале заседаний конференции над трибуной президиума висел огромных размеров портрет Че. Майор Че Гевара как бы незримо присутствовал и председательствовал на этом собрании.
Гаванская конференция изобиловала драматическими моментами. Перед делегатами предстали четыре агента ЦРУ, которые с мельчайшими подробностями поведали о том, как по поручению разведки США готовили убийство Фиделя Кастро. Таких диверсантов и убийц США засылали на Кубу с 1959 г. Разумеется, это давало кубинцам моральное право участвовать в освободительной борьбе, точнее, в партизанских действиях в Латинской Америке против империализма США. Работа конференции широко освещалась радиостанциями всех латиноамериканских стран.

***
Гибель Тани

 9 августа был убит член группы Хоакина – Педро (Антонио Фернандес – один из лидеров Коммунистической молодежи Боливии). Отряд Хоакина действовал самостоятельно, почти наугад около четырех месяцев. Группа Хоакина, все голодные и изможденные — у них не оставалось никакой еды, и большинство из них шли практически босые, — завязали контакт с крестьянином Онорато Рохасом. Этот тип — позже получивший в полной мере от партизан за свое предательство — пообещал вывести группу к Рио-Гранде. Рохас не стал долго медлить со своим доносом и вскоре привел правительственные войска в зону, где должны были проходить партизаны, искавшие группу Че. На берегу реки их уже ждали солдаты регулярных войск. Это случилось 31 августа 1967 года: «Солдат прищурил глаза. Огляделся вокруг и посмотрел на тех, кто, так же как и он, скрывались в зарослях у реки. Он весь напрягся. Он увидел, как входит в реку первый из бойцов небольшой партизанской колонны, за ним другой... Потом он различил среди партизан женщину, одетую в брюки защитного цвета и зеленую рубашку в полоску, с автоматом через плечо и рюкзаком за спиной. Он прижал приклад к плечу. Прицелился. Женский силуэт появился в прицеле. Он нажал на спусковой крючок, дал очередь и увидел, как женщина, заливая кровью одежду, упала». Один лишь Исраэль успел отреагировать и застрелил одного солдата. Хоакин, Алехандро и Мойсес Гевара, убитые на месте, рухнули в поток. Фредди Маймура, медик, заметив, что Таня ранена, бросился за ней в воду и был унесён течением.

Труп Тани под личным присмотром президента Баррьентоса был увезен в неизвестном направлении. Для Баррьентоса было шоком, что его возлюбленную Лауру Бауэр склонил на свою сторону Че Гевара. Теперь уничтожение партизан стало не только необходимой обязанностью, но и личным делом Баррьентоса.

***
Альто-Секо

В сентябре состояние отряда герильерос превратилось из плохого в плачевное: воды не хватало, поэтому двое бойцов попробовали пить свою мочу, от чего заработали сильнейшее расстройство, от голода вообще любая пища плохо усваивалась, кроме того пошатнулось психическое состояние отряда – «Ровно в 6 часов, время подъема, приходит Эйстадио предупредить, что по ручью подходят люди; призыв к оружию, и все готовы. В конце концов, это оказалось лишь галлюцинацией».

Когда ядро отряда Че Гевары наутро 24 сентября вступило в деревню Альто-Секо, они выяснили, что староста ещё вчера куда-то уехал. Очевидно, он хотел предупредить соответствующие власти. Жители деревни знали, что партизаны находятся поблизости. В качестве наказания революционеры конфисковали все имущество старосты. Альто-Секо — деревня, состоящая из пятидесяти домиков, расположенная на высоте 1900 метров. Люди приняли чужаков с чувством страха и любопытства. Потом приехал на муле командир партизан. Жители увидели, что он был среднего роста, с бледным лицом и длинными волосами, вероятно, болен и утомлен.
Затем партизаны скупили в деревне все продукты и разместились в заброшенном доме примерно в двухстах мерах от деревни. Грузовик, который должен был приехать из Валье-Гранде, не приехал. Виноват в этом был староста. Несмотря на это, Че терпеливо выслушал причитания его жены: взывая к богу, она умоляла ради ее детей заплатить за конфискованные вещи. Гевара отказался это сделать. Вечером они с Инти устроили в местной школе беседу. В западной печати появились цитаты из выступлений обоих ораторов, хотя маловероятно, что их кто-то записывал, и, уж конечно, там не было никого из журналистов, слушатели большей частью были неграмотные.
Инти якобы сказал: «О нас говорят, что мы бандиты, но мы воюем за вас, за трудящихся, за рабочих с низкой заработной платой. Правительственные солдаты получают королевское жалованье, а кто их содержит и кормит? Вы! Сделали ли они для вас что-нибудь хорошее? Несколько минут назад мы перерезали телефонные провода, думая, что телефон действует. А оказалось, что даже телефон и тот не работал. У вас нет воды, электричества. Вы забыты, как и все боливийцы. Поэтому мы за вас сражаемся». Потом он призвал присутствующих мужчин присоединиться к борцам за свободу страны и помочь таким образом свергнуть генерала Баррьентоса. Че Гевара будто бы еще подчеркнул, что речь идет об интернациональной борьбе. Партизаны будут сражаться в каждой стране, чтобы освободиться от американского угнетения. Единственным жителем деревни, который принял участие в беседе, был учитель. Он спросил Че, сражаются ли партизаны непосредственно в населенных пунктах. «В нем было что-то от наивного простака, деревенского хитреца и немного от образованного человека» - отметил позже Гевара в своём дневнике. Учитель расспрашивал, хотел побольше узнать о социализме. Один молодой человек, который вызвался вести партизан дальше, предупредил их, что учитель хитрая лиса и его следует опасаться. В половине второго ночи отряд вышел в направлении Санта-Элены и прибыл туда в 10:00. Высота 1300 метров.

***
Западня

Че Гевара, 26 сентября 1967 года:
«Поражение. Еще до темноты мы пришли в Пикачу, где все жители отмечали праздник. Это самое высокое место, которого мы достигли. Оно лежит на высоте 2280 метров. Жители встретили нас весьма дружественно. Мы продолжали дуть без всяких опасений, хотя Овандо (генерал, главнокомандующий боливийской армией) заявил, что скоро меня схватят. Когда мы пришли в поселок Игеру, все переменилось. Мужчины исчезли, а в поселке осталось только несколько женщин. Коко пошел в дом телеграфиста и нашел там сообщение от 22 сентября, в котором заместитель префекта полиции Валье-Гранде сообщал старосте, что в их округе появились партизаны. Если они будут обнаружены, то следует немедленно сообщить об этом в Валье-Гранде. Телеграфист сбежал, но его жена нас заверила, что сегодня никто не звонил, так как в соседней деревне отмечают праздник. Вскоре после этого я разговаривал с мужчиной, единственным оставшимся в деревне. Он был очень испуган. Между тем объявился какой-то торговец и сказал, что идет он из Валье-Гранде и Пукари и что ничего подозрительного он не видел. Но он очень нервничал. Я подумал, что его напугало наше присутствие, и позволил им обоим уйти, хотя позже стало ясно, что оба лгали. Когда в 13:30 я отправился к вершине горного хребта, раздались выстрелы. Было ясно, что наши попали в западню. Я организовал оборону села, желая подождать тех, кто мог остаться в живых. Для отступления я избрал тропинку, ведущую к Рио-Гранде. Вскоре пришел Бенинго. Он был ранен. Потом Анисето и Паблито. Его нога, была в очень плохом состоянии. Мигель, Коко и Хулио погибли. Камба исчез, оставив после себя только вещмешок...»

27 сентября:
«Утром мы видели, как по ближайшему скло¬ну поднималась колонна солдат. Солнце отсвечивало на их оружии. Затем, в полдень, мы услышали одиночные выстре¬лы, несколько очередей, и после этого крики: «Вот он!», «Вы¬ходи отсюда!», «Ты выйдешь или нет!» Все время звучали выстрелы. Мы так и не знаем, что там произошло, но пред¬полагаем, что это мог быть Камба...»